Текст книги "Королева бриллиантов"

Автор книги: Элен Баррингтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)

И барон в аквариум с хищными рыбами забрасывает удочку с наживкой. А наживка жирная – миллион ливров. Миллион тому, кто поможет вызволить королеву из Тампля! Он не работает по мелочам, как генерал Жарже, а только по-крупному, как и подобает бывшему банкиру. Он подкупает не одного, а целых тридцать охранников из числа национальных гвардейцев, и прежде всего одну важную «шишку» из городской ратуши, бывшего торговца лимонадом гражданина Мишони, который возглавляет службу надзора за всеми парижскими тюрьмами, в том числе и за Тамплем.

Барон, этот убеждённый роялист, которого повсюду ищут по приказу конвента и Комитета безопасности как опаснейшего государственного преступника, хладнокровно проникает в караульную Тампля как обычный солдат, чтобы подробно изучить план тюрьмы. Назначен день приведения в действие заговора – вернее ночь с 21 на 22 июня 1793 года. Де Бац понимает, что час решительных действий настал. Теперь он сам «идёт» в историю. Ему предстоит не только освободить из темницы королеву, но и спасти для всей нации, для всей страны будущего короля, Людовика XVTI. В этой азартной, опасной игре на карту поставлена не только его жизнь, но и жизнь вызывающей лишь отвращение республики.

Наступает долгожданная ночь. Барон де Бац со своим отрядом «заступает на дежурство», Мишони должен принести пленницам и маленькому королю плащи солдат Национальной гвардии. В полночь все они, нахлобучив на головы военные шляпы, вместе с дофином, которого окружат гвардейцы, должны будут покинуть Тампль как обычный патруль. Казалось, всё предусмотрено. Всё наготове. Нужно действовать.

Около одиннадцати часов все беглецы собрались в комнате Марии-Антуанетты. Они с тревогой прислушиваются к размеренным шагам патрулей во дворике. Но им их нечего опасаться. Все они подкуплены, все принимают участие в заговоре. Мишони лишь ждёт знака отважного Баца.

Вдруг кто-то громко забарабанил в ворота тюрьмы. Что такое? Чтобы избежать лишних подозрений, гвардейцы открыли ворота. Перед ними стоял сапожник Симон, честный неподкупный революционер, член городского самоуправления. Симон сообщил начальнику караула Кортелю о том, что он получил анонимную записку, в которой было написано всего несколько слов: «Остерегайтесь Мишони, он сегодня ночью совершит измену».

Кортель просит не верить этой чепухе: их здесь ежедневно засыпают сотнями своих доносов законопослушные граждане. Побег невозможен. Тампль охраняют 280 человек! На всякий случай он «отстраняет» Мишони от надзора за внутренними помещениями, чтобы не выдать ни себя, ни Баца. А барон, видя, как прямо у него на глазах рушится заговор, который он с таким старанием долго составлял, думает: может всадить пулю в башку этого бдительного революционера Симона? Нет, это не выход. Сюда после выстрела немедленно прибежит вся караульная команда, а среди них наверняка найдётся предатель. Королеву сейчас не спасти. Любой акт насилия лишь подвергнет смертельной опасности её жизнь. Нужно немедленно уходить. Барон во главе своего немногочисленного отряда спокойно покидает территорию тюрьмы. Все заговорщики, кроме Мишони, спасены. А королева снова брошена на произвол судьбы.

Допрос Мишони ничего не дал. Он сумел выйти из затруднительного положения. Ратуша на своём заседании постановила, что никакого заговора не существовало. Поблагодарив Симона за проявленную бдительность и патриотизм, руководители посоветовали ему впредь быть осмотрительней и не вести борьбу с призраками. Но тут дров в огонь подбросила мадам Тизон. Она во всеуслышание объявила, что «Тулузен, Лапитр и прочие комиссары выражали своё расположение к вдове Капета и пытались её спасти». Выходит, заговоры всё же плетутся. Следовательно, нужно принять все меры, чтобы этого впредь не допустить.

1 июля 1793 года Комитет общественного спасения опубликовал указ, который нанёс жестокий удар в самое сердце матери-королевы: «Маленького Луи Капета разлучить с матерью, и чтобы исключить какую-либо возможность их общения, перевести Марию-Антуанетту в самое охраняемое помещение Тампля». Революционные власти приняли чудовищное решение – отнять ребёнка у матери! 3 июля шесть депутатов ратуши – каменотёс, художник, парфюмер, столяр, адвокат и секретарь – зачитали несчастной женщине этот указ. Мария-Антуанетта с криком «Никогда!» лишилась чувств.

По решению городского самоуправления попечительство над мальчиком поручалось стойкому и бдительному санкюлоту, сапожнику Симону, который отныне будет жить с ним в бывшей комнате Людовика XVI на втором этаже тюрьмы.

Придя в себя, королева, как львица, яростно защищала от депутатов своего ребёнка, не давала его им в руки. Но силы её быстро иссякли, мать грубо оттолкнули и плачущего ребёнка насильно увели.

Целых десять дней кряду она слышала через окно, как плачет маленький Луи.

Затем один из сердобольных охранников шепнул ей на ухо:

– Наследника в Тампле нет!

Королева была в ужасе. Куда дели ребёнка? Она устраивает дикую сцену, требует к себе тюремное начальство, выговаривает явившимся комиссарам, что она думает о них.

Чтобы замять скандал, Комитет общественной безопасности для расследования этого дела послал в башню четырёх своих членов, среди которых был тот самый почтмейстер Друэ, который опознал короля с королевой в Варение. Его услуг новая власть не забыла. Они сообщили в ратушу, что всё в порядке, мальчик жив и здоров и с удовольствием слушается своего «учителя» Симона. А полуграмотный революционер старался изо всех сил и очень скоро превратил принца в настоящего санкюлота. Он стал таким же, как и все дети «патриотов». Мария-Антуанетта слышала через окно, как её сын «проклинает Бога, свою семью и всех аристократов, которым место на фонаре!»

Депутат Дожон, посетивший однажды наследника, записал в своём дневнике чудовищную фразу мальчика: «Разве ещё не гильотинировали этих двух стерв?»

1 августа, вскоре после полудня, узницы через широко распахнутые окна услыхали доносившийся до них знакомый шум: звенели фанфары, гремели барабаны, раздавались громкие команды. Через несколько минут загрохотали по лестницам тяжёлые сапоги, зазвякали сабли, ударяясь о стены узких проходов, заскрипели двери, которые тюремщики с грохотом открывали, чтобы убедиться, на месте ли все заключённые.

С виду – обычная проверка. Но почему тогда здесь, в Тампле, командующий парижской армией? Почему он так тщательно обследует весь этаж, на котором живут королева со своей невесткой? Почему суетится прислуга у орудий замка? Почему принимаются новые, экстраординарные меры безопасности? Почему отдан приказ выдать охране сегодня на ночь боевые патроны, а прислуге оставаться возле орудий и ночевать на лафетах?

Позже королева узнает, что вся эта суматоха объяснялась одним весьма знаменательным событием. Союзники захватили Валенсьенн. Теперь дорога на столицу иностранным армиям была открыта. Там, в Валенсьенне, когда-то находился полк её любимого де Ферзена. Он, правда, сейчас в Брюсселе и там требует у своего командования немедленно выслать на Париж кавалерийский корпус, который легко захватит французскую столицу, тем более что перед ней нет никаких революционных войск, а в амбарах по дороге полно припасов и фуража.

В Тампле были приняты все меры предосторожности. Комитет безопасности не до конца доволен ими, всё ещё существует серьёзная опасность. Может, удастся обменять жизнь Марии-Антуанетты на приемлемый мирный договор?

В тот же день, первого августа, Барер, отвечая на запросы депутатов конвента, заявил:

– Разве вы не видите, что во всём виновато наше попустительство преступлениям, совершенным этой «австриячкой», наше безразличие к семье Капетов? Поэтому наглеют наши враги, поэтому они угрожают Парижу. Пора вырвать со всеми корнями и отростками королевское отродье!

Без всяких колебаний конвент принял решение вызвать «вдову Капета» в революционный трибунал.

Когда эта новость достигла Брюсселя, то и союзники, и французские эмигранты поняли, что это – конец: пробил последний час королевы. Чтобы оттянуть её гибель, в Брюсселе отказались от предложенного де Ферзеном плана.

   – Теперь остаётся только одно – ждать.

Правительство недолго тянуло с исполнением своей угрозы. В два часа ночи с первого на второе августа Марию-Антуанетту разбудил резкий стук в дверь. К ней вошли четверо комиссаров, посланцев конвента, во главе со знакомым Мишони, который зачитал ей декрет. В соответствии с ним вдова Капет в силу того, что против неё выдвинуто обвинение, переводилась в тюрьму Консьержери.

Мария-Антуанетта молча слушала. Она отлично знала, что любое обвинение Революционного трибунала заведомо означает смертный приговор, и из Консьержери никто живым не выходит. Она была спокойна. С помощью дочери и золовки стала собирать свои вещи. В присутствии мужчин, которые отказались выйти, оделась.

Теперь предстоит самое страшное – прощание с дочерью и Елизаветой. Она обняла их, сказала на прощание, чтобы «они мужались и заботились о своём здоровье», и стала спускаться по лестнице. Двенадцать раз ей пришлось наклонить голову, чтобы не стукнуться о низкие перекладины. Перед, последней, тринадцатой, она забыла вовремя нагнуться и сильно, до крови, поранила себе лоб.

   – Вам больно, мадам? – спросил подскочивший к ней Мишони.

   – Нет, – ответила она спокойно. – Теперь уже ничто на свете не может причинить мне боль...

В три часа ночи к мрачной тюрьме Консьержери с грохотом подъехало несколько телег. Заспанный надзиратель Ришар – под этим именем скрывался сам начальник тюрьмы – достал толстую арестантскую книгу, чтобы занести в неё имя гражданки вдовы Капет, 280-й по счету узницы, которой предъявлено обвинение в «заговоре против Франции». Здесь перебывали сотни, тысячи узников. И вот после герцогов, графов, епископов, священников, торговцев и простых людей, после многочисленных жертв всех трёх сословий наступил черёд и самой королевы Франции. Её ввели в приготовленную заранее камеру. Она огляделась. Железная кровать, матрац, плетёное кресло, подушка, тонкое одеяло, кувшин для умывания и старый ковёр на сырой стене.

Мария-Антуанетта вешает на гвоздь, вбитый в стене, часы. Нужно следить за временем. Сколько ей ещё осталось жить? Она медленно раздевается и ложится на жёсткую кровать. Дверь закрывается. Грохочет засов. Несколько поворотов ключа в замке. Всё. Начинается последний акт трагедии.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Консьержери – об этом знает каждый мальчишка в Париже – особая тюрьма, тюрьма для самых опасных государственных преступников. Если чьё-то имя вносят в список её постояльцев, то считай, что ему подписали приговор о смерти. Здесь распорядок дня куда более суров по сравнению с другими тюрьмами, где сидят узники революции. Древнее каменное строение с толстыми, звуконепроницаемыми стенами, тесные камеры с обитыми железом дверьми, на каждом окне – массивная решётка. На протяжении столетий тут совершенствовалась система охраны, а во времена революции в связи с тем, что сюда в большем количестве направлялись жертвы массового террора, она постоянно ужесточалась, чтобы, не дай бог, не допустить не только побега, но даже общения осуждённых с нежелательными лицами. Здесь уже не передашь письма, даже маленькой записочки. Надзиратели опытные, суровые, недоступные и неподкупные. Все проходят через тщательный отбор, и после этого их ещё долго муштруют, обучая всем тонкостям ремесла. Ружья охраны постоянно заряжены боевыми патронами.

У королевы в камере есть компания. Это Жильбер, «национальный жандарм», и его начальник, старший сержант Дюфрен. Они будут жить в одной камере с королевой больше месяца, до 13 сентября. Посредине поставлена перегородка, за которой женщина может раздеться перед сном и одеться утром. Днём перегородка убирается. Эти солдаты совсем не такие плохие. Они даже иногда приносят своей пленнице цветы, но всё равно они – жандармы. Когда охранники не сидят в своём углу с саблей у пояса и мушкетом между ног, то курят за столом и постоянно, ежедневно выпивают от двух до трёх литров вина.

Через несколько дней после водворения в камеру Мария-Антуанетта напишет дочери: «Пишу вам, моя дорогая, чтобы сказать, что я чувствую себя хорошо. Я сейчас спокойна и буду хранить спокойствие в будущем, и смею надеяться, что моё несчастное дитя тоже не очень волнуется. Я вас обнимаю от всего сердца. Пришлите мне шёлковые чулки, лёгкое пальто из бумазеи и нижнюю юбку...»

Это письмо будет прочитано комиссарами, но нужные вещи Мария-Антуанетта всё же получит. Их принесёт Мишони, которому удалось не только выйти сухим из воды, но даже сохранить за собой пост начальника департамента ратуши по надзору за всеми парижскими тюрьмами. Этот проходимец помнит о миллионе де Баца тому, кто освободит королеву. Почему бы не попробовать ещё раз? И Мишони начинает вести опасную двойную игру.

Он часто наведывается к королеве, лично проверяет крепость решёток и дверей, обо всём докладывает Коммуне. Но стоит лишь жандармам выйти из камеры, как он начинает болтать с Марией-Антуанеттой, рассказывает ей о политических событиях, приносит весточки от детей. За определённую мзду, разумеется. Однажды он даже допустил художника, который нарисовал последний портрет королевы. На нём Мария-Антуанетта похожа на настоятельницу монастыря, отрешённую от всех земных забот: на усталом лице лишь печаль. Королева потеряла королевство. Женщина смирилась со своей участью.

Мишони решает спасти королеву, помочь ей, чтобы получить обещанный де Бацом миллион. Но своей медвежьей услугой он лишь ухудшит положение Марии-Антуанетты и приблизит её конец.

Так возник пресловутый «заговор гвоздики», о котором толком никому ничего неизвестно, несмотря на то что Александр Дюма ухитрился написать на эту тему большой роман.

Это была третья неудачная попытка устроить побег королевы. По-видимому, сама судьба была против.

В среду 28 августа Мишони привёл в камеру какого-то незнакомца, пожелавшего за крупную сумму повидать королеву. При разбирательстве Мишони утверждал, что не знал, кто этот человек. Но он лгал, этого человека, шевалье де Ружвиля, хорошо знали в Париже: известный аристократ, который с другими убеждёнными роялистами защищал королеву от народного гнева 20 июня в Тюильри. Королева сразу его не узнала и стала дружески беседовать с Мишони, расспрашивать о детях. Незнакомец хранил молчание. Но вдруг, присмотревшись, побледнела, узнав его. Де Ружвиль, смелый человек, её защитник, она сотни раз видела его во дворце. Но почему он здесь? Что ему нужно? Жандарм не спускает о них глаз. Перед уходом де Ружвиль небрежным жестом бросил к её ногам маленький букетик красных гвоздик. Когда жандарм пошёл провожать посетителей, узница подняла цветы. В букетик была вложена маленькая записочка. Она расправила её, прочитала, и краска бросилась ей в лицо, то ли от страха, то ли от радости. Вот что было написано: «Моя покровительница! Я никогда Вас не забуду, всегда буду искать малейшую возможность, чтобы доказать Вам свою преданность и своё желание отдать свою жизнь ради Вашего спасения. Если Вам требуются триста или четыреста луидоров (1 луидор – шесть ливров. – Авт..), я доставлю вам их в следующую пятницу».

Этот великодушный человек предлагал ей баснословную сумму. Значит, существует очередной заговор? Снова попытка побега? А что если и она провалится, как и две предыдущие?

Королева решилась ответить. Но как? У неё нет ни карандаша, ни пера, ни чернил. Только обрывок бумаги. Тогда она накладывает текст иголкой.

Да, она согласна попытаться освободиться ещё раз. Деньги понадобятся на подкуп жандармов.

Королева просит Жильбера, своего охранника, передать эту записку, тому господину, который был у неё, когда он придёт снова.

Блеск золота привлекает его, но поблескивает и лезвие гильотины. Жандарм отлично знает, что ему грозит за «измену».

Он долго колебался, не зная, как ему поступить. Может, пригоршня золотых монет сделала бы его более сговорчивым, устранила сомнения, но у королевы в тот момент денег не было. Жандарм боролся с собой пять долгих дней. Шевалье де Ружвиль с деньгами почему-то не появлялся. Чувствуя невидимую пока угрозу, тюремщик сообщил о записке своему начальнику.

Через два часа возбуждённые комиссары конвента ворвались в Консьержери. Начался допрос всех участников «нового заговора».

Королева вначале всё отрицала, утверждая, что ничего не писала. Ей предъявили записку. Но в ней уже ничего нельзя прочитать, так как Мишони предусмотрительно её всю исколол. Он сам разыгрывал перед своими товарищами дурачка, от всего отпирался. На второй день под напором допрашивающих королева призналась: ей передали букетик красных гвоздик, но она не знает этого человека, так как прежде его никогда не видела. Она отрицает своё участие в каком-либо «заговоре». Но имя этого человека вскоре всё же становится известным комитету безопасности. Сыщики рыщут по всему Парижу. Человека, который хотел спасти королеву, не нашли. Но он своими опрометчивыми действиями лишь ускорил её гибель...

Мимо Консьержери нельзя пройти и не заметить большую высокую башню, которая называется башня Цезаря. В ней на первом этаже разместился рабочий кабинет Антуана Фуке-Тенвиля, бывшего прокурора парижского округа Шатле. Теперь с марта 1793 года гражданин Фуке-Тенвиль – общественный обвинитель революционного трибунала.

Из его окна видно, как телеги с осуждёнными ползут по мосту через Сену. В его комнате со стрельчатыми ребристыми сводами эпохи Филиппа IV Красивого депутаты парламента обычно отдыхали и попивали освежающие напитки, там, в августе 1793 года запустилась карательная «машина чистки».

Фуке-Тенвиль отправлял осуждённых на эшафот десятками и сотнями. Скоро в его руках окажется «вдова Капета», и он уже предвкушал расправу над этой женщиной. Скоро, очень скоро. Конвент уже принял декрет. Но почему медлит правительство, ему до сих пор не прислали пленницу? Общественный обвинитель 25 августа пишет в Комитет общественной безопасности: «Мой трибунал подвергается злобной травле в газетах и общественных местах за то, что до сих пор не занялся делом так называемой королевы».

2 сентября в доме мэра Парижа члены Комитета собрались на совещание. Камбон, Эро, Барер, Сен-Андре, Эбер и секретарь. Последний оказался шпионом, завербованным англичанами. На следующий день он переслал английскому резиденту в Женеве полный отчёт о заседании, который тут же попал в руки министра внутренних дел лорда Гренвилла.

Дискуссию по поводу «осуждения королевы на смертную казнь» открыл Камбон. Он знал, что один из членов комитета ведёт тайные переговоры в Брюсселе с представителями Вены и Берлина.

   – Нельзя ли отсрочить исполнение смертного приговора, – спросил Камбон, – чтобы извлечь максимальную выгоду из задержки?

В ответ – взрыв всеобщего негодования.

   – У нас в руках, кроме неё, Людовик XVII. Можно поторговаться и за его голову.

Со своего места вскочил взбешённый Эбер, журналист из «Папаши Дюшена».

   – Я обещал парижанам голову Антуанетты, и если мне её не отдадут, я сам снесу её! Я это обещал от вашего имени, а без них вы ничто. Революция требует этой очистительной жертвы, а вы тут почему-то колеблетесь! Две наши неприступные крепости Майнц и Валансьен пали. Англичане захватили важнейшие порты. Второй по величине французский город Лион восстал. Колонии потеряны. В Париже голод. Республика в двух шагах от гибели! А вы колеблетесь!

Дискуссия продолжалась всю ночь. Камбон чувствовал, что он в одиночестве. На рассвете послали за Фуке-Тенвилем. Когда он явился, его спросили, каким образом намерен действовать общественный обвинитель, чтобы добиться желаемого результата?

   – Необходимо восстановить институт присяжных. Нужно подобрать таких людей, на которых можно будет положиться, и как следует им заплатить!

28 сентября все названные Фуке кандидаты были одобрены комитетом конвента.

Вот список присяжных, которые будут судить королеву: хирург из Пиреней Субервье, печатник Никола – оба закадычные дружки Робеспьера, бывший прокурор Тумен, оценщик на аукционе Беснар, маркиз де Антонель, бывший депутат Законодательного собрания, сам Фуке собственной персоной, парикмахер Ганне, сапожник Дебуассо, владелец кафе Кретьен, шляпник Барон, музыкант Люмьер и два столяра Девез и Треншар – последний служил драгуном в Бурбонском полку.

Им всем хорошо заплачено, и Фуке лично их всех проинструктировал.

Нашёл он и адвоката – двадцативосьмилетнего Лагарда, которому поручил защиту «вдовы Капета».

Всё готово. Скоро ножу гильотины позволят упасть...

После так называемого «заговора гвоздики» Ружвиля комитет забрасывали народными петициями. Они потоками идут в трибунал и из Парижа и провинций. Все дружно требуют одного – «чтобы современная Мессалина, эта женщина, которую отвергают как сама природа, так и наше общество, получила возмездие, определяемое законом».

Но с союзниками продолжались закулисные переговоры, и процесс всё время откладывался под различными предлогами. То не все документы собраны, то нет удобного помещения для проведения процесса, то королеве нездоровится.

Тогда Эбер, самый озлобленный, непримиримый и яростный враг королевы, представил «правосудию» один документ, самый подлый и мерзкий за всю историю французской революции.

Что же произошло? 30 сентября Эбер неожиданно получил письмо от «воспитателя» нового короля Людовика XVII, в котором тот просил немедленно приехать в Тампль по очень важному делу. Там он услышал от Симона такую историю, что не решился взять ответственность на себя и попросил создать для расследования специальную комиссию от ратуши. Члены комиссии всех допросили и составили три протокола. Это было отвратительное, немыслимое обвинение королевы, которое оказалось решающим для начала судебного процесса. Больше оттягивать его нельзя.

Оказывается, Симон с женой заметили, что маленький дофин, шаловливый, избалованный и рано физически созревший ребёнок предаётся онанизму. Когда его застигли на «месте преступления», он сказал, что не в состоянии отказаться от скверной привычки. Негодный мальчишка утверждал, что к этому пороку его «приучила мать с тётей!» В ходе дальнейших допросов он сообщил, что якобы обе женщины, мать и тётка, в Тампле часто укладывали его в свою постель, а мать даже имела с ним «половую близость».

Кто мог поверить этим чудовищным наветам? Но французы поверили или их заставили поверить – настолько глубоко в их сознание проникла убеждённость в развращённости Марии-Антуанетты.

Королева – вавилонская блудница, развратная женщина, ещё в Трианоне занималась распутством и поддерживала любовную связь с несколькими мужчинами и женщинами, среди которых была и погибшая мадам Ламбаль и мадам Елизавета.

Ревнивые хранители революционной нравственности устроили очную ставку мальчика с сестрой короля Елизаветой. Тот говорил всё так, как было нужно «правосудию». «Маленькое чудовище!» – в ужасе воскликнула эта двадцатидевятилетняя женщина, чуть не лишаясь чувств. Но поздно. Все «показания» негодяя запротоколированы. Комиссары довольны. Доволен и Эбер. Он предлагает себя в качестве свидетеля по обвинению Марии-Антуанетты в постыдном кровосмешении.

Теперь всё должно пойти как по маслу.

12 октября начался допрос Марии Антуанетты. Она сидела на жёсткой скамейке напротив Фуке-Тенвиля и молодого председателя революционного трибунала Эрмана, который невиданным взлётом карьеры был обязан самому Робеспьеру, своему земляку, в Аррасе всего четыре месяца назад он был председателем трибунала по уголовным делам. Он душой и телом предан Фуке. Главный обвинитель вполне может на него рассчитывать.

В зале было холодно и темно, горели лишь две свечи на столе секретаря, составлявшего протокол. Королева на первый формальный вопрос Эрмана, как её зовут, ответила в прошедшем времени:

   – Меня звали Марией-Антуанеттой Австрийской-Лотарингской.

   – До революции вы поддерживали тесные политические связи с австрийским королём, а такие связи противоречили интересам Франции, которая осыпала вас милостями.

Королева отрицает это, понимая, что здесь она более всего уязвима. Она не раз писала своему конфиденту австрийскому посланнику в Париже Мерси, и эта переписка могла оказаться в руках «правосудия».

Эрман наносит ей новый удар:

   – Ради своих интриг и безумных развлечений вы в сговоре со своими продавшимися министрами безудержно транжирили финансовые средства Франции, добытые кровью и потом французского народа. Вы тратили громадные суммы на наряды и украшения. За знаменитое «бриллиантовое ожерелье» вы отдали почти полтора миллиона ливров, оболгали невинного кардинала де Рогана и отправили его в Бастилию, чтобы скрыть следы своего преступления. А он ведь князь Церкви! Вашей любимой Церкви.

Королева знает, что на этот счёт нет никаких доказательств, и упрямо всё отрицает.

   – Со времени провозглашения революции вы неустанно вели закулисные переговоры как с иностранными державами, так и внутри страны с целью ущемления свободы граждан. Вы научили Капета искусству вводить в заблуждение добрых французов, которые и не подозревали, до какой степени низости и коварства можно дойти.

   – Народ, бесспорно, был введён в заблуждение, – спокойно отвечает королева, – но только не моим супругом и мной.

   – Кем же?

   – Теми, кто в этом был заинтересован. Для чего это нам с мужем?

   – Вы не даёте прямого ответа на вопрос.

Королеву долго допрашивали по поводу бегства в Варенн в июне 1791 года. Она отвечала осторожно, стараясь покрыть друзей, которых обвинитель хотел привлечь к суду.

   – Вы открыли двери дворца, откуда все вышли и сели в карету. Таким образом вы направляли действия Луи Капета и подстрекали его к побегу.

   – Не думаю, что человека, открывшего двери, можно обвинять в том, что он тем самым заставляет кого-то действовать, – ответила она с улыбкой.

Хладнокровие и сдержанность главной обвиняемой начинали злить председателя трибунала. Он чувствовал, как его охватывает ярость.

   – Вы никогда не прекращали попыток погубить Францию и уничтожить свободу в этой стране. Вы любой ценой хотели управлять и взобраться на трон даже по трупам патриотов.

   – Поверьте, нам с мужем не было никакой нужды взбираться на трон, ибо мы на нём пребывали по праву. И мы с мужем не желали Франции ничего другого, кроме счастья и благополучия.

Прекрасная фраза, но она не понравилась Эрману. Он лихорадочно стал искать довод, который мог сломить королеву.

   – Если вы всегда пеклись только о счастье и благополучии Франции, то почему позволили своему брату аннулировать мирный договор с королём?

   – Но ведь Франция первой объявила войну Австрии.

Эрман решается на провокационный вопрос.

   – Как вы относитесь к вооружённым силам Франции?

   – Больше всего на свете я желаю Франции счастья, – уклончиво ответила королева.

   – Считаете ли вы, что для счастья народа нужны короли?

   – Отдельные личности не в состоянии решить такую сложную задачу.

   – Вы, несомненно, сожалеете о том, что ваш сын потерял французский трон. Ведь он мог бы на него взойти?

   – Я могу сожалеть только о том, что это не принесёт счастья Франции.

Итак, видимость законного следствия соблюдена, и теперь Фуке-Тенвиль мог приступить к составлению обвинительного заключения. А это – трудная работа. Ведь речь идёт не о какой-то там белошвейке.

Он корпел над обвинительным заключением целый день и к вечеру 13 октября передал его «защитнику» Лагарду. Тот, ознакомившись с ним, потребовал, чтобы ему принесли всё дело по обвинению своей подзащитной. Ему пришлось долго ждать. Наконец ему принесли горы папок и документов. Нет, физически невозможно быстро изучить столько материалов! Кто может разобраться во всём этом бумажном хаосе? Адвокат пришёл в ужас. «Как же ему составлять защитную речь? На непроверенных документах? Какое же это правосудие?» – думал молодой юрист.

Он попросил королеву обратиться к властям с ходатайством хотя бы о трёхдневной отсрочке.

   – К кому я должна обратиться?

   – К конвенту.

   – К тем, кто послал на эшафот моего супруга? – Нет... никогда!

   – Что вы! Разве можно из гордости жертвовать жизнью? Вы должны сохранить жизнь хотя бы ради детей.

Этот довод заставил непреклонную королеву сдаться. Она просит о трёхдневной отсрочке. Конвент не отвечает. Казнь королевы – дело давно решённое. Для чего все эти ненужные проволочки?

На следующее утро ровно в восемь часов начнётся процесс. Все заранее знают, чем он завершится.

В этот день, 13 октября 1793 года, в Брюсселе граф де Ферзен не находил себе места. «Что же делать? – записывает он в дневнике. – Смириться перед волей Господней? Она погибла – в этом нет никакого сомнения. Нужно быть к этому готовым и собрать все силы, чтобы пережить этот ужас. Нужно постараться стоически воспринять последнюю мучительную весть...»