Текст книги "Весны гонцы. Книга 1."

Автор книги: Екатерина Шереметьева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)

– Пожалуйста, пройдите к Радию Петровичу, – со смешной официальностью сказала Люба.

В кабинете у окна, почти уткнувшись лицом в натянутую марлю, сидела девушка – маленькая, худенькая, в таких же спортивных шароварах, как и Алена, в серенькой блузке и туго повязанной, побуревшей от солнца косынке. Оглянувшись, ответила: «Здравствуйте», – и Алена увидела край смуглой щеки над тонкой шеей и маленькие темные руки, устало брошенные на колени.

Радий Петрович курил посреди кабинета – высокий, худой, в темно-синей рубашке с засученными рукавами, в военных брюках и сапогах. Мускулистые руки и узкое лицо его были обожжены солнцем, светлые волосы выгоревшими прядями спадали на лоб, глубокие серые глаза встретили Алену чуть насмешливым, внимательным взглядом.

– Садитесь, – коротко пожав ей руку, он ушел за стол. – Вы из концертной бригады? Очень приятно, что приехали. Давненько у нас артистов не видали. Что хорошего скажете? – Он едва заметно усмехнулся. – Или плохого?

Алена почувствовала скрытую за дружелюбным тоном настороженность. Еще бы, «орала дикобразным голосом», и мысли ее запрыгали в полном беспорядке.

– Ничего хорошего… – От волнения голос зазвучал нетвердо. Алена разозлилась на свое дурацкое смущение, а заодно и на собеседника. – Что у вас творится? – напала она на него. – Самое злобное воображение не придумает: дороги – хуже нету, пылища чертова, ни садика, ни травинки, в чайной мухами кормят, нет ни хлеба в лавке, ни молока. Вообще где забота о людях? На автобазе, на полевых станах даже радиоточек нет. Молодежь напивается, какой-то Голый себе квартиры строит, а райком комсомола куда смотрит?.. И почему молодежь у вас вся… «враздробь»?

Не улыбнулись ни девушка, повернувшая к Алене заплаканное лицо с черными, как жуки, блестящими глазами, ни Радий Петрович. Он сидел, опершись локтем о стол и, казалось, рассматривал острие хорошо заточенного карандаша, только пушистые светлые брови беспокойно сходились и расходились.

– Информация ваша неполная, – с мрачной иронией заговорил он. – Не только радио, в иных полевых станах коек не хватает, даже уборных, извините, нет. Под контору автобазы заняли баню, а до ближайшей бани – три километра. Со строительством жилья туго…

– На кирпичном заводе нет ни магазина, ни столовой, – перебила девушка, и глаза-жуки заблестели сильнее, – в общежитии спят вповалку… И удивляемся, что к черту летит план! Кино показать не всегда удается. Только организуешь, так с кинопередвижкой авария на проклятых этих дорогах! А виновата я! В Павловске библиотеку в прошлом году заняли под зерно – книги погибли под снегом. Да что говорить!.. Вот и остается тут «накипь», безобразничает, ничего не желает делать, никого не слушает… – Голос зазвенел слезами. – А молодежный вожак, – она гневно глянула на Радия, – думает – здесь можно командовать, как в армии… Или бодро-весело отделаться шуточками…

– А по-твоему – облить все керосинчиком и поджечь? Танечка, Танечка, – тоже иронически, но с неожиданной теплотой сказал Радий, – где твой замечательный юмор, где твоя…

– Знаешь, – вскинулась Танечка, – иногда юмор неуместен.

Сначала Алена была вроде на стороне Танечки и, казалось, на ее месте вела бы себя так же, но вдруг что-то в лице и голосе Радия остановило ее.

– Почему юмор неуместен? – с усмешкой спросил он. – Работать-то надо? А работать лучше с шуткой, чем со слезами.

– Вот и работай! – уже не сдерживая слез, воскликнула девушка. – Только никогда одна ласточка не сделает весны…

– Таня! – мягко остановил ее Радий. – Ты разве одна? Нас тут уже несколько «ласточек». Что ты? Я тебя еще со школы помню! Никогда ты не бегала с поля боя…

– Это вонючее болото, а не поле боя.

– И болота осушают.

– Осушай своими руками, пока тебя Голов, как других, не сожрет!

Алена все искала возможности вмешаться в разговор, но как она могла уговаривать Таню остаться, когда сама здесь, можно сказать, в гостях. А вот уже не первое упоминание о Голове, которого она пока не видела, вызвало в ней еще большую неприязнь к нему.

– Да что это за Голый такой? – нарочно искажая фамилию, спросила она Радия. – Диво дивное, с которым никто справиться не может? И почему, действительно, молодежь-то «враздробь»?

– А вы ее спросите, – скрывая накипавшее раздражение, ответил он. – Я считаю: молодежь можно сплотить. А Татьяна сама, видите ли, дезертировать нацелилась.

– Брось демагогию! – отчаянно выкрикнула девушка. – Сам не веришь, не знаешь, за что хвататься…

– Знаю, – вдруг как отрезал Радий. – За людей хватаюсь. А они, как ужи, выскальзывают. Ведь разные Головы тем и сильны, что собирают «своих» людей, создают себе окружение. И я, конечно, не хочу остаться один. Одного легко оболгать и даже сожрать…

– Радий Петрович, за вами машина, – просунув голову в приоткрытую дверь, сообщила Люба.

– Простите, – сказал Алене Радий. – Вечером на концерте увидимся. А тебя, Таня, прошу поехать со мной.

В полутемный коридор Дома культуры вошли Арсений Михайлович, Радий и незнакомый плотный человек.

– Добрый вечер. Будем знакомы, товарищи артисты! – заговорил незнакомый человек. – Чалых Иван Михайлович. Зав. отделом агитации и пропаганды райкома партии. Извините, не успел с вами днем повидаться.

Лицо Чалых было плохо видно – тусклый свет падал сверху на волнистые, темные, с проседью волосы, но голос, чуть сиплый, добрый, сразу располагал. Никто не успел ответить: из зала донеслись громкие аплодисменты, возгласы, стук – похоже, кончилось многострадальное первое отделение. Шум в зале не смолкал, то чуть спадал, то снова разрастался.

– Доволен народ-то, – сказал Радий.

– Мамочки мои, конечно же, доволен! – подхватила Ольга Павловна. – Кино любое с успехом проходит, а тут живые артисты!

– Но играть в таких условиях невозможно, – не очень уверенно заговорила Зина.

– За всю поездку с нами такого не было! – вырвалось у Алены.

Со сцены, грохоча по ступенькам, сбежали Маринка и Олег.

– К свиньям! Пусть мои враги второе отделение играют! – Олег в ярости взмахнул париком.

– Играть ты обязан, – оборвала его Глаша.

– Ужас! – всхлипнула Маринка. – Ужас, ужас! Такое хулиганье в зале!

Обежав глазами актеров, Чалых спросил:

– Так что же станем делать, молодые-красивые?

– Конечно, доигрывать надо… – оглядывая товарищей, нерешительно начала Зина.

– Ничего другого уж тут не придумаешь, – добавила заведующая Домом.

– Подождите, Ольга Павловна, послушаем наших гостей, – остановил ее Чалых.

– Надо бы объявить, чтобы перед вторым отделением все покинули зал, а потом запустить всех по одному, только дебоширов оставить за дверью, – сказал Миша. – Но вот Ольга Павловна возражает.

– Это действительно не выход, – вмешался Арсений Михайлович. – Никто не покинет зал. Каждый держится за свое место. Ведь на улице толпа жаждущих попасть сюда.

– А зачем пускали пьяных? – вдруг изрек Женя.

– Так я же объяснила: они контроль смяли, комсомольский патруль опоздал к началу, – зачастила Ольга Павловна. – Не милицию же вызывать на каждое мероприятие.

– Значит, терпеть, чтобы хулиганы брали верх?

Умоляюще глядя на Ивана Михайловича, Ольга Павловна сказала:

– Ну, сейчас к ним не пробиться. Они ж нарочно в угол забились… Зал – что бочка с селедками. Поди-ка их выкури!

Но Чалых волнения не выказывал.

– К началу второго отделения готовы? – вдруг спросил Миша. – Елена, Олег, через пятнадцать минут начинаем.

Олег, зло хлестнув себя париком по колену, пошел к гримировочной. Гримируясь, он швырял растушевки, карандаши и без умолку возмущался.

– Видите ли, комсомольский пост опоздал! Ну и дисциплинка! Разогнать бы всех к чертовой бабушке! В такой обстановке, где тебе в душу плюют, имеем полное право не играть дальше.

Алена молча поправила грим, молча начала одеваться. Впервые почувствовала такую тяжесть, такое нежелание выходить на сцену, что даже передать трудно.

В гримировочную вошел Женя.

– Ну, и что вы там «изобрели»? – спросил Олег сердито.

– Первый звонок, – ответил Женя.

– Кому мы тут нужны? – все возмущался Олег. – Ну как играть? Чем увлечь человека, дошедшего до невменяемости? Такое подлое чувство бессилия…

Оно-то и гнетет. Если бессилен – значит, не нужен. Но до сих пор везде были нужны?

Женька, сочини ядовитую частушку.

Женя оторопело посмотрел на него.

– Ну да! Надо бы Мишку спросить.

– У, трус! – вслед ему бросила Алена, хотя слышала, что ровное гудение антракта действительно затихло, на сцене кто-то заговорил.

– Кажется, этот… Чалых, – Алена торопливо завязала пояс на платье и вышла в коридор.

– …так неужели несколько подвыпивших безобразников помешают нам послушать выступления артистов? Неужели же они сильнее всех нас? Друзья!

В зале возникло какое-то движение, громкий говор, выкрики: «Правильно! Давно бы так! Подсобляй, Ленька!», раздался одобрительный хохот. Алена первая вбежала по лесенке на сцену и, прильнув к дырочке в занавесе, увидела, что весь зал стоит, отвернувшись назад, увидела, как в дальнем окне мелькнули, уплывая в темноту, раскоряченные ноги в сапогах. А несколько парней, и среди них Радий, подняли какое-то брыкающееся тело и вытолкнули его в окно. Неумолкающий хохот внезапно превратился в бурю. На подоконник вскочил третий дебошир. Несколько секунд он пошатывался в проеме окна спиной к залу, затем съехал с подоконника прямо на улицу.

«Ага! – подумала Алена. – Третий «эвакуировался» добровольно».

Но вдруг она увидела, как Радий и следом четыре парня, один за другим, поспешно выскочили в окно. Еще несколько человек последовали за ними. С улицы донесся разбойничий посвист, громкие крики, среди которых хлестнул в уши истошный женский: «Батюшки-и! Убивают, убивают, убива-а-ю-ут!»

Часть зрителей кинулась к окнам, другие сгрудились в дверях.

– Спокойно, товарищи! – Чалых старался унять клокотавший зал. – Спокойно! Концерт будет продолжаться.

– Осторожно – нож! – крикнул кто-то на улице.

Алене показалось, голос Радия. Она бросилась к завешенному окну позади кулисы, нырнула за портьеру и высунулась на улицу.

В черноте слышались глухие удары, покрякивание, хриплая бешеная брань, женские взвизги, выкрики: «Вяжи!», «Убью!», «Кусается, гадина!» Еще трое парней выскочили из окон зала, мелькнули в полосе света, падавшего из Дома культуры, и пропали в черноте. Алена с трудом различала в ней метавшиеся светлые пятна. Что там? Где там свои? Живы ли?

– Какой ужас, какой ужас, какой ужас! – повторяла Зина, прижимаясь к ней.

Алена крепко стиснула Зинину руку и вслушивалась в каждый звук.

– Чалых с трудом наших мальчишек удержал. Олег с Женькой в гриме рвались на помощь, дураки, – зашептала Зина.

– Господи, что теперь будет! – тихо запричитала Ольга Павловна. – Я же просила: не надо! Еще убьют кого… Ведь снимут с работы, скажут: плохо организовано мероприятие. А я что – виновата?

Алена с напряжением вслушивалась и вглядывалась в темноту. Шум за окнами наконец начал спадать. Потом послышался голос Радия:

– Всех в милицию!

– Товарищ Светлов, я ж за вас бился! – подхалимски прогнусавил кто-то.

– Завтра разберемся, – как отрезал Радий и спросил встревоженно: – Николай, ты дойдешь?

– Мы проводим, – отозвались девичьи голоса.

– Я с ним, – это сказал Арсений Михайлович.

«Живы», – с облегчением подумала Алена.

Миша стоял посреди гримировочной.

– Все в сборе? Товарищи, второе отделение должно идти с блеском. Понятно? На «шесть». Максимум внимания, – строго повторил Миша. – Через десять минут начинаем.

Алена взглянула на часы и невольно приложила их к уху. «Идут! Значит, драка длилась шесть-семь минут, а показалось-то…» Она поправила грим, растрепавшиеся волосы, постаралась сосредоточиться. Ощущение бессилия перед враждебной силой ушло, но остался горький осадок от дикости, до которой может опуститься человек.

Начали «В добрый час!» собранно, сдержанно и немного напряженно. Зрители, казалось, не дышали, слушали чутко, отзывались благодарно, играть становилось легче, отрывок пошел лучше и лучше.

Выходя на аплодисменты, Алена не ощущала ни усталости, ни горечи. Она, как и ее товарищи, готова была отдать все, чем богата.

Глава семнадцатая. Снова БОП

Треволнения в Верхней Поляне не кончились с окончанием концерта. Когда, изнемогая от жары и усталости, бригада с гомоном и смехом ввалилась в гримировочную, посреди комнаты их ждал Саша Огнев.

Все кинулись к нему: «Как ты нашел нас? Вот здорово, что приехал! На чем добирался? Отчего долго не писал?» – но все боялись слишком бурно радоваться и боялись спросить о главном.

– Мать похоронил, – неожиданно жестко оказал Саша, – и об этом все. – И, сразу нарушив тяжелую паузу, вдруг заговорил по-деловому: – «В добрый час!», ребята, играете здорово. Ты зря, Михаил, плакался, честное слово! Хорошо играешь, по-настоящему, без скидок…

– Но выгляжу-то, наверное, Алешкиным дедушкой? – с немного деланным смехом перебил Миша. – Нет уж, хватит: передаю тебе сию роль с восторгом.

– Не знаю, – серьезно ответил Саша. – Вы так крепко сыгрались… Не знаю. Ты, – обратился он к Олегу, – с самого начала мне нравился в Андрее, но вырос – во! – Саша долго говорил Олегу о его удачах, сделал два-три замечания.

Алена нервничала, ждала, что Огнев скажет о ней. Она очень боялась недоброго отзыва о своей работе и не смогла бы защититься от него обычной презрительной злостью.

«Конечно, я не могу ему понравиться, – уговаривала себя Алена, – он же репетировал с Лилей, а она играла прекрасно, и образ был совсем другой».

Саша одобрительно хлопнул по спине сияющего Олега, повторил горячо:

– Здорово, здорово вырос, – и очень сухо, не глядя на нее, начал: – Лена, не знаю, интересует ли тебя мое мнение…

– Конечно, интересует, – отрубила Алена, напрягаясь всем телом.

В гримировочной стало тихо.

– Я тебя смотрел… Ну, если хочешь, предубежденно. Мне очень нравилась Лилина Галина. – Саша был с ней все так же сух и официален. – Не думал я, что ты можешь так глубоко, значительно… и так тонко… Очень интересно играешь.

Взгляды их встретились. Алена почувствовала, что краснеет до слез и это видно сквозь грим.

– Ты такая неожиданная… – Саша словно искал слова, а его удивленный взгляд стал непривычно мягким, и это смутило ее совсем. – Я даже боюсь, хотя, конечно, хочу сыграть с тобой.

У Алены отчего-то защемило в груди.

На редкость кстати в эту минуту постучали, и вошли Ольга Павловна, Чалых, Радий с заплывшим глазом, в измазанной белой рубахе, разорванной на груди. Они-то и отвлекли внимание от Алены.

– Ну, молодые-красивые, – Чалых с дружелюбием оглядел всех. – Спасибо. Хорошо, очень ладно работаете! Нам это очень кстати. Принимайте свой естественный вид, и мы вас «под конвоем» доставим на ночлег. Да-да, «под конвоем» и «при фонарях». Темень у нас непроглядная.

Все разбрелись к зеркалам.

Стукнула дверь, зеркало отразило Арсения Михайловича – кисть его руки была забинтована.

– Все кончилось относительно благополучно, – сообщил он. – До утра Николая оставили в больнице. Остальным ввели противостолбнячную. У меня вывих. Вправили, вправили, – успокоил он. – Теперь уже не смертельно, – и улыбнулся.

– Можно у тебя вазелинчик? – спросила Глаша, подойдя к Алене, и, перешагнув через длинную лавку, присела рядом. Она зашептала Алене: – Предлагаю: все суточные – в общий котел и выделить пай Сашке, понятно?

Алена молча кивнула.

– Ну и денек сегодня – кошмар! – воскликнула Глаша и тихо сказала: – Поговори с Евгением и Джеком, остальным я уже… – и опять громко, для всех, пожаловалась: – Будто меня обмолачивали на току! – Перешагивая через лавку, опять наклонилась к уху Алены: – Сашку поставим перед фактом. У него же самолюбие… вроде твоего…

Возле гипсовой фигуры с веслом их ждали три девушки, освещаемые фонариком Радия: Алена узнала в них Таню и Любу, а третья – высокая, в цветастом платье, с пышными светлыми волосами до плеч, была незнакома.

При свете того же фонарика торопливо перезнакомились – высокая оказалась женой Радия. И шествие «при фонарях» двинулось.

Засмеялись, заговорили о сегодняшнем концерте и, конечно, о великой битве. Алена, помня о Глашином поручении, взяла под руку Женю и отвела чуть в сторонку. Он понял ее с полуслова:

– Ну, ясно! О чем разговор?..

Отпустив Женю, она среди идущих отыскала Джека, так же взяла под руку и чуть задержала. Они оказались позади всех.

– Чем обязан вашему вниманию, сеньора?

– Ладно, не дури! Понимаешь, для Сашки-то нет «единицы». Мы решили – все суточные в общий котел… и Сашку включить…

Джек пожал плечами.

– Мне-то он зачем нужен? Не в деньгах вопрос, это наплевать, но роли мне и самому нравятся. И кто это – «мы решили»?

Алена выдернула руку, остановилась. Джек остановился тоже. Она пыталась унять возмущение, найти слова, чтоб объяснить, как необходимо сейчас Сашке работать, почувствовать себя нужным и близким, но не успела.

– А ты? – насмешливо бросил Джек. – Подкуплена комплиментарным отзывом? Удивляюсь тебе…

Алена ахнула и, еще не успев подумать, ударила Джека по лицу. Он выронил чемоданчик, двумя руками схватил ее за руку повыше локтя и сжал так, что она чуть не вскрикнула.

– Подлец! – выдохнула она в его взбешенное лицо и пригрозила: – Пусти – закричу!

– Эй, ребята! – позвал Олег. – Что там у вас? Не отставайте – тут черт ногу сломит!

Джек медленно разжал руки:

– Ты еще за это ответишь…

На фоне светлого пятна, бежавшего впереди по дороге, осторожно двигались черные фигуры. Пыль, словно дым, курилась из-под ног. Алена кинулась догонять.

«Ну подлец! И что это за денек сегодня выдался? А как же теперь с Сашкой?»

– Ты что отстала? – спросил ее Олег и взял за руку. – Что-нибудь случилось?

– Потом.

Аленка шла за руку с Олегом, но внимание ее все время рассеивалось. Она то прислушивалась к общему разговору, то к неровным шагам Джека. Он брел позади, спотыкался на избитой дороге. Становилось жаль его какой-то брезгливой жалостью: «Он подлец, а я? Нечего сказать: метод «воздействия». И опять не давала покоя мысль о Сашке.

– …А папа говорит, что мерзавцы друг друга держатся, а мы против них пытаемся в одиночку, – выпалила Люба.

– Потому и надо организованно действовать, всем вместе, – сказал Радий.

– Сегодняшний случай – наглядное тому подтверждение. Давать отпор и тем воспитывать – «мыть, тереть и чистить», как сказал Ленин.

«Это Чалых, его голос», – подумала Алена.

– Восточная пословица гласит, – мягко вступил Арсений Михайлович, – «кто рассчитывает на год вперед – сеет рис, что рассчитывает на десять – закладывает сад, а кто рассчитывает на сто лет, тот воспитывает людей».

– Мудрая пословица! – воскликнула Глаша.

– А не впадаем ли мы в идеализм: как же без экономической базы? – вдруг изрек Женька.

– Народная мудрость, как правило, не страдает идеализмом, – с улыбкой ответил Чалых. – Нельзя понимать буквально: мол, необходимо заботиться только о рисе, о хлебе, о садах, о тяжелой и легкой промышленности. Но все это делается человеком, и не только руками, а и головой, и сердцем. Когда труд станет потребностью для всех, хлеб, сады, машины и все остальное будет даваться людям без авралов, без понукания. И без очковтирательства.

– Ох-ох-ох… – усмехаясь, протянул Радий. – Беда, что некоторым проще жить с авралами и дутыми сводками, чем обременять себя заботами о благоустройстве быта, о культурных запросах людей. А все-таки сегодняшняя маленькая победа меня радует и обнадеживает.

– Казенный оптимизм, – резко выделился высокий голос Тани. – Ты, Радий, раздавил сегодня клопа в клоповнике и празднуешь победу. Что это меняет?

– Очень плохо, если ты не понимаешь, – ответил Радий. – Вернее, не хочешь понимать.

– А ты не хочешь спокойно, разумно смотреть на вещи, – поддержала Таню Лиза, жена Радия.

– На кого будешь опираться? – начала опять Таня. – У многих старожилов, хоть они и в колхозе, а психология единоличников. Сами обеспечены: и огороды, и коровы, и свиньи, и гуси, и курочки – полное натуральное хозяйство. А новоселы, кто умеет работать, не очень-то и задерживаются. Остаются бездельники да пьяницы. Вот Лиза рассказывала, что в школе слабый педагогический коллектив, директор больше увлечен личным хозяйством, многие учителя живут в таких условиях, что мечтают поскорее отсюда уехать. И ничто никому не интересно. Затеяли со школьниками озеленение, а потом выяснилось, что ни по какой статье не выделишь денег на саженцы. Вот и делай как хочешь.

– Да, да! – охотно подтвердила Люба. – Мама с завучем ездили в Деево, в питомник, там обещали выделить саженцы в шефском плане.

– Ремонтные работы начали сразу на трех дорогах, – опять раздраженно заговорила Таня. – На одной не хватает грейдеров, на другой – автомашин, на третьей – гравия. Люди разбегаются, ремонт – ни с места. А Голов краснобайствует, что три дороги в районе строятся.

Люба то и дело вставляла: «А мама говорила…», «А папа рассказывал…», факты называла неприглядные.

Обстановочка вырисовывалась такая, что оптимизм Радия опять стал казаться Алене если не «казенным», то наивным.

– Ох, не позавидуешь Радию, – буркнул Олег, словно подслушав Аленины мысли.

Алена вздохнула. «Почему молчит Чалых? Шагает себе, с Сашкой беседует, будто его и не касается». Спотыкающиеся шаги Джека словно ударяли в спину, мешали ей.

– Ну что ж! – с иронией вдруг сказал Радий. – Если люди, умеющие работать, бегут – держать не станем. Будем опираться на тех, кто остался. Кстати, они себя неплохо показали сегодня. А потенциальный дезертир для меня – не опора.

– Опять демагогия, – устало отмахнулась Таня.

А Лиза примирительно протянула:

– Ты что, Светлов, не способен трезво, спокойно оценить обстановку?

«Мужа – и назвала по фамилии?» – удивилась Алена.

– Семейный конфликт назревает? – тихо спросил Олег.

– Не «трезво-спокойно» надо оценивать обстановку, а страстно! – раздался вдруг голос Огнева. – Со страстной уверенностью, со страстным желанием, со страстной любовью, со страстной ненавистью. Откуда, черт подери, эта рассудочность, расчетливость, холод?

– От эгоизма, эгоцентризма! – неожиданно крикнула Алена. – От мелкого практицизма.

И закричали хором: кто-то что-то возражал; кажется, Лиза защищала спокойствие и трезвость; кто-то утверждал, что мы действительно стали эгоистичны, расчетливы и равнодушны.

– «Без человеческих эмоций никогда не было, нет и быть не может человеческого искания истины», – опять вступил Саша. – Это Ленин сказал. «Трезво, разумно, спокойно»! Что будет с нами в старости? Ползучее существование, не выше чем на метр от земли, по которой топаешь и пылишь?

– Вот вам бы с вашими страстями и остаться в этом чудном районе, – с недобрым смешком, будто иголку, воткнула Таня.

Разговоры смолкли.

Олег стиснул руку Алены, оба замерли, ожидая, что сейчас выдаст бешеный Сашка.

– А вот это уж настоящая демагогия! И притом самая дешевая! – воскликнул Радий. – Докатилась, Татьяна. Точнехонько на позиции Голова перебазировалась. Мы – богатейший район – бедненькие, на иждивение просимся, нуждаемся в помощи, в спасителях. Пусть край нам жилье строит, дороги чинит, пусть шефы с заводов технику ремонтируют, тогда уж мы как-нибудь будем давать зерно… Нет, уж ты меня послушай, – резко оборвал он огрызнувшуюся Таню. – Будущий артист, выходит, должен сорваться с учебы и тащить за уши беспомощных комсомольцев – техника Татьяну Жебрик, агронома Радия Светлова и прочих? Да через два года он кончит институт!

– Извини, перебью тебя, Радий Петрович, – заговорил Чалых. – Александр как раз мне очень интересный план излагал: Краевой молодежный передвижной театр. Не летние гастролеры, а свой театр, действующий круглый год. По чести-то, зимой нам артисты куда острее нужны. Радий Петрович, мы в этом театре кровно заинтересованы. Надо пробивать. Давай для начала в крайком комсомола!

– Костьми лягу, – негромко и будто удивленно сказал Радий.

– Да здравствует возрожденный БОП! Ур-ра!.. – закричал не к месту Женька.

Кто-то хлопнул в ладоши, и в темноте посреди пыльной разбитой дороги раздались аплодисменты.

Еще бы! Всем курсом вынашивали этот план, чего только не выдумывали, куда только не залетало разогретое в спорах воображение!.. А какую горечь принес курсу холодный отказ! И вот их идея возрождается, театр нужен, за него будут биться. У Алены мелькнула мысль: «А как же Глеб? Он что-нибудь придумает…»

– Мы вам еще такую самодеятельность развернем! – в азарте воскликнул Олег.

– А строительство нового Дома культуры объявим ударной молодежной стройкой! Вот и на зиму отличное дело для молодежи района! – провозгласила Люба. – А вы на будущее лето приедете?

– Обязательно! – ответили ей хором.

– Нам, товарищи, крепкую связь надо держать, – начал Радий, подходя к Саше.

– Поторопитесь, граждане, – донесся с крыльца гостиницы голос Виктора. – Дуся такую лапшу с курятиной сварганила – симфония!

– Приехал бы за нами, давно бы уж отведали этой «симфонии», – поддразнила Зина.

– Приехал! – обиделся Виктор. – Только-только с тормозами управился. Чертовы дороги!

Саша с Радием ушли в дом – обменяться адресами, остальные в ожидании их толпились у крыльца и вдыхали раздражающий аромат куриной «симфонии».

– Конечно, ничего по щучьему велению не бывает, – говорил Чалых Тане и Лизе, стоявшим в обнимку, – никто и не думает, что завтра все изменится. Ноне так мелка наша сегодняшняя победа, как вам кажется. Ребята сознательно, горячо, дружно пошли против безобразия – это уже много. И… любить людей надо, девушки, а не только недостатки их ненавидеть. Очень важно научиться видеть и поддерживать доброе.

Алене вдруг вспомнилось: «Давайте искать хорошее в чужих работах. Это труднее. Плохое-то каждый может выискать».

– А мама говорит, что любви к людям надо учить, как музыке, с детства!

– Учить любви, как музыке! – повторил Женя, восторженно глядя на Любу. – Гениально, честное слово!

– Ну, Евгений спекся! – шепнула Глаша Алене.

Алена хотела сказать ей о Джеке, но тут вышли Радий и Саша, стали прощаться.

За ужином Джек не принимал участия в разговоре о возрождении БОПа. Прямо из-за стола Алена увела Глашу на улицу, оглядываясь в темноте, тихо сказала:

– Джек не согласен с идеей «общего котла».

– Что?

– Ну, подлец! Ну…

– Подожди, – зашипела Глаша и замахала руками на Алену. – Он же мне сказал, что согласен!

– Когда?

– Да только что! Перед самым ужином.

Усталые, но возбужденные, Глаша, Зина и Алена расположились на ночь в трехкоечной комнатушке и долго говорили о событиях этого бесконечного, трудного дня.

– Таня какая-то дерганая, но в общем неплохая девчонка, – определила Зина, расплетая на ночь свою косу.

– Люба намекнула – она психует потому, что у нее тут личные осложнения получились, – сказала Глаша. – Да, а вот уж Лиза эта…

– И что Радий нашел в ней? – подхватила Алена.

– Что нашел? – перебила ее Зина и на всякий случай перешла на шепот: – А что Мишка в Маринке нашел?

Алена только отмахнулась от надоевшего вопроса, а Глаша вздохнула и поежилась, как от холода.

– Ох, все-то у человека запутано, перепутано!..

– Девочки, и при коммунизме один будет любить, другой – нет. – Зина так посмотрела на подруг, будто сделала открытие.

– Ну и что? – Алена словно споткнулась, не умея выразить то, что чувствовала. – Разве в этом дело? Не может быть жизнь… да и не нужна она никому, мармеладная. Но… – она сдернула с головы косынку. – Бывают несчастья чистые, а бывают такие, что человек злеет…

Глаша первая поняла ее:

– Как с Лилей… Люди должны быть очень честными, очень деликатными и очень уважать друг друга, – решила она. – Тогда получится «естественная атмосфера».

Алену мучила стычка с Джеком. Она отлично понимала, что примененное ею «физическое воздействие» было в жестоком противоречии с тем, о чем говорили сейчас Глаша и она сама.

– Девочки, только не смейтесь, – вдруг смущенно и грустно начала Зина, откидывая назад расчесанные волосы. – Что значит – труд станет потребностью? Как это сделать? Ведь потребность… Ну, что такое потребность?

– Потребность – это… – деловито нахмурясь, заговорила Глаша. – Это… должно быть… должно быть… привычка? – закончила она вопросом.

– Какая привычка? – возмутилась Алена. – К чему привычка?

– По павловскому учению о временных связях, – вдруг обидевшись, настаивала Глаша.

– Так в чем они будут, эти твои «павловские связи»? Ну, в чем?

– А в том, что человек привыкнет работать, как умываться, как прибирать за собою постель.

– Ну не умойся, так сама и останешься грязной. А ведь тут… Это… Совесть должна быть – вот что! Это значит – я не могу, понимаешь, не могу, чтоб за меня другие работали… Стыдно.

– Пожалуй, отдает идеализмом! – неуверенно сказала Зина.

Алена обозлилась:

– У, философ! Не идеализмом, а идеализацией! Что – ты, что – Женька! На экономической же и социальной основе! Ну, как тебе еще?..

Зина вздохнула, укладываясь на постели:

– Перестройка человеческого сознания – самое долгое и трудное дело. И правда, с чего начинать? Ты говоришь – совесть. Любина мама говорит: надо учить любить, как музыке, с детства, а другие – воспитывать отношение к труду.

– Дурочка из переулочка, – с ласковым превосходством усмехнулась Глаша. – Откуда может быть совесть без любви к людям? И какое отношение к труду без совести? Человек же на части не разнимается, как машина.

– Все мы умные, – с легкой обидой ответила Зина. – Только где про это пьесы? Только такие, чтобы зрители не спали, не грызли бы яблоки и не говорили бы, как после нудного заседания: «Ну, что ж, в общем правильно!»

– Вот Сашка громыхал о рассудочности. Драматургам бы жару поддать! Эх, девочки, как нужны хорошие пьесы! Про сегодня, про самое-самое сегодня!

– Обязательно! – Зина подперла локтем голову. – Ведь вот на «Предложении» и на «Не все коту…» хохочут-хохочут, а разговоры потом – о «Добром часе»… Даже о средненьком нашем водевиле! Потому, что это наше, сегодняшнее…

Алена, заложив руки за голову, вытянулась на постели. Глаша скинула тапочки, подобрала ноги и вдруг застыла.

– А еще потому, что о любви, – сказала она решительно. – Почему считают, что личное – это мелкотемье? Когда нам нужно о любви! Ужасно нужно! Поэтично, красиво, о настоящей любви…

– Ведь все равно мы все любим! – со слезами в голосе воскликнула Зина. – А запутываемся и мучаемся… «Ромео и Джульетта» – мелкотемье? Личное?

Алена проворно поднялась и села против нее.

– А что такое «личное», девочки? Ведь все, что я люблю, все – мое личное… Это же очень много… – И внезапно перебила себя: – Как у Ленина? «Без человеческих эмоций» нет «человеческого искания истины…»