Текст книги "Почти цивилизованный Восток (СИ)"
Автор книги: Екатерина Лесина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц)
Глава 11 О том, что порой весьма полезно подглядывать
Глава 11 О том, что порой весьма полезно подглядывать
Время.
Не то, чтобы его раньше у Эвы не было. Наверное, было, но… не так. Не то.
Раннее пробуждение.
Умывание.
И подготовка к завтраку. Теперь все казалось таким… нелепым. Платье для завтрака? Прическа? Сама столовая, в которую следовало спуститься до того, как истает последний удар огромного колокола. Матушка его тихо ненавидела, но отец отказывался убрать.
Колокол не был реликвией. Просто памятью. О чем?
Здесь завтрак приносили. Открывалась дверь и появлялась Кэти с очередным подносом. Она же забирала ведро, а потом, позже, возвращалась за посудой.
Ножа не давали.
Как и вилки. И даже ложка была старой, вырезанной из дерева. Эва таких никогда-то и не видела. Но пользоваться научилась быстро. Была, конечно, мысль гордо отказаться, потребовать, чтобы перевели её в лучшие условия, чтобы… но Эва её отбросила.
Уж очень нехорошо смотрела Кэти. Так, будто ждала подвоха.
Дома за столом полагалось беседовать. О чем? О погоде. О книгах еще, но тоже не всяких. О соседях, если осторожно. О том, как украсить дом к… к чему-нибудь.
Этот же, в котором оказалась Эва, если когда-то и украшали, то очень и очень давно.
Время тянулось.
И тянулось.
Дома, после завтрака, следовала прогулка. Потом – занятия музыкой. Или живописью. Или сначала музыкой, а потом живописью, хотя ни с тем, ни с другим у Эвы особо не ладилось.
Визиты.
Или гости.
Обед.
Снова прогулка, возможно, что и верховая, но это если не сразу после обеда и найдется, с кем. Рукоделие. И те же разговоры. Когда-то они сводили с ума, а теперь Эва все отдала бы, только чтобы услышать хоть кого-то, кроме Кэти.
– Здесь есть книги, – как-то осмелилась спросить она.
– Чего? – Кэти сама больше не заговаривала, да и держалась стороной, с недоверием.
– Книги, – повторила Эва. – Какая-нибудь.
– На кой?
– Читать. Или рукоделие.
– Шить, что ли?
– Шить. Вышивать. Вязать еще могу. И расписывать. Шкатулки.
Кэти хмыкнула и ушла, заперев дверь. Холодно… нет, ей принесли нормальный матрац, во всяком случае такой, от которого не пахло плесенью. И одеяло.
Деревянный гребень.
Воду для умывания. И для питья тоже. Пожалуй, можно было сказать, что о ней заботились. И не случись Эве… увидеть, она, может, даже поверила бы в эту заботу.
Она забралась под одеяло и закрыла глаза.
Её ищут?
Или все-таки… нет, она видела. Берти не бросит. Просто… просто она совсем потерялась. Здесь. И во времени тоже. А еще, кажется, в еду что-то подсыпали, потому что Эва проваливалась в сон.
Она и сейчас покорно закрыла глаза.
И привычно отмахнулась от видения, которое манило. Сад. Качели. Тори. Нельзя с ней заговаривать. Если не заговаривать, она не найдет.
И… из лабиринта зеленого Эва сегодня легко выбралась. В первый раз она, помнится, долго бродила, прячась от сестры.
А сейчас…
Усилием воли Эва сдвинула зеленую стену и вышла в коридор. Все верно, она его видела. Дом. И лестница. Человек, придремавший у подножия её. Пьян? Похоже на то.
Пускай.
Наверх. За Кэти, которая поднималась с тяжелым подносом и ворчала под нос что-то явно недоброе. Доброты здесь определенно не хватало.
А вот и знакомая дверь. Эва просочилась сквозь неё, радуясь, что за последние дни она неплохо научилась управлять своим даром.
Комната.
Темная. Очень темная. Плотные шторы сомкнуты, и на столике под стеклянной крышкой тлеет фитилек. Свет из коридора ложится прямоугольным ковром, а Кэти словно сама превращается в тень.
– Матушка? – робко спрашивает она. – Матушка, тут совсем темно. Я ничегошеньки не вижу. Сейчас, сейчас…
Поднос отправляется на столик, а сама Кэти подходит к окну. Вооружившись длинной палкой с крюком, она раздвигает шторы. А за окном сумрак, значит, уже вечер или даже ночь. Но там, со стороны города, её разбавляет желтушный свет фонарей.
Его достаточно, чтобы разглядеть обстановку.
Огромную кровать с балдахином.
Трюмо.
Туалетный столик. И сундуки вдоль стен. Кровать выделяется белым пятном, но средь простыней женщина, на ней лежащая, почти теряется. Надо же… неужели такие болеют?
– Как вы, матушка? – с притворной заботой осведомляется Кэти. И женщина приоткрывает глаза. Как же она… страшна?
Её словно туман окутал.
И Эва знает, откуда он взялся. Она закрывает рот. Брат… значит, он не поверил им?
– Этот… урод… что сказал?
– Что вас прокляли, матушка, – Кэти приподняла подушки. – Темное проклятье. Так просто не снять. Это все из-за девки…
– Верни её.
– Что?
– Верни. Напиши… тому… надо было сразу узнать… понять… самоуверенность, Кэти. Самоуверенность… решила, что я… – она закашлялась и прикрыла рот механической рукой, которая выглядела одновременно и отвратительной, и притягательной. Шевелились потемневшие пальцы, подергивались, и в тончайших патрубках переливалась жемчужная жидкость. – Что я… самая умная. Не совершай… таких… напиши. Пусть приходит. Забирает. Девчонка цела. Я… заплачу. Сколько скажет, столько заплачу.
Сердце замерло.
Неужели все-таки…
– Покушайте, матушка, – Кэти взяла миску. – Вы поправитесь.
Она зачерпнула вязкой каши и попыталась сунуть её в рот, но женщина махнула, и железная рука её ударила по миске, вышибла. Та полетела с грохотом, размазывая по простыням, по одеялу кашу. Попало и на юбки Кэти.
– Глупая девка! – голос мамаши сорвался на визг. – Я умру! Умру! Это некромант!
Жалко её не было. Вот нисколько.
Разве что самую малость. А рука меж тем вцепилась в юбки Кэти.
– Пошли… кого… позови… Грая. Я сама скажу.
– Нет, матушка, – Кэти высвободила юбки. Поднялась.
Взяла подушку, одну из тех, что валялись подле кровати, и, вздохнув, накрыла этой подушкой лицо женщины. Та дернулась было, но Кэти навалилась сверху.
Эва закричала.
От ужаса.
И… и беспомощности. Громко. Так громко, как только можно. И выходило с каждым разом все… и показалось, что еще немного и крик её разобьет стену между мирами, но снова ничего не произошло.
– От так-то, – Кэти убрала подушку и аккуратно сунула её под голову Матушки. Пощупала зачем-то шею. Хмыкнула. – Тоже мне… придумала.
Она подняла миску.
– Послать… так-то оно так… девку приберут, а нас? Или думаешь, пожалеют? Некроманты, оне да… жалостливые. Может, ты-то и откупишься, а я? Выкинешь на каторгу, потому как виновный надобен будет. Нет, нет… не для того я столько лет корячилась, чтобы теперь от.
Её бормотание было едва различимо.
– Сама сказывала, что, мол, час придет, тогда-то и сменю… вот и пришел. Чего уж тут, – она отерла руки о платье, подошла к двери и крикнула. – Грай! Грай, ходь сюда!
Минуты не прошло, как в комнате появился высокий ужасающего вида человек.
– От. Померла, – сказала Кэти, пальцем ткнув в кровать. – Я ничегошеньки не поспела сделать…
Грай поглядел на нее. И Эва ужаснулась, до того пустыми, серыми были его глаза. Она бы закричала снова, но сил на крик не осталось совершенно.
Грай медленно поднял руку.
– Ты чего?! – Кэти попятилась.
– Ты?
– Я? Да ты что… видишь, больная она. Целитель был?
Грай кивнул, не сводя с Кэти взгляда.
– Слышал, небось, чего сказывал? Прокляли её. Некроманты.
На уродливом лице мелькнула тень сомнения.
– С денег это все, – уверенно произнесла Кэти. – С тех, что принесли. Ты-то их не трогал?
Грай покачал головой.
– Вот. И я. А она считать взялась. Небось, с того и проклятье и перескокнуло.
– Плохо.
– А то… займешься? Надобно её как-то… только не прикасайся сам, добре? Ты мне еще нужен.
– Я?
– А то, – Кэти уперла руки в бока. – Или, думаешь, кого другого искать? Ты ведь дело знаешь.
– Дело…
– Перестань. Ты не такой тупой, каким прикидываешься, – отмахнулась Кэти. – Небось, тупых она при себе не держала. А ты уж который год? Ну, не хмурься.
Она осторожно, нежно даже погладила это чудовище по плечу.
– Я знаю… она же мне все сказывала. И про балаган, в котором тебя держали. И про циркачку ту… и про иное. Но я не стану, Грай. Не стану, как она, понимаешь? – встав на цыпочки – а даже так Кэти не доставала человеку до плеча – она заглянула в серые мертвые глаза. – Я знаю, где лежат твои перчатки. И остальное.
Тяжелая лапа сдавила шею.
– Прекрати! Я же могла и не говорить! Отдам! Вот сейчас отдам… только останься. Со мной.
Грай чуть склонил голову.
– Матушка… она ведь серьезные дела вела. И те, кто с ней… для кого она… им все одно понадобятся… понимаешь? Девки понадобятся. И не только девки. Ты-то, знаю, по рыжью да прочему больше, но девки… их тоже держать надо. Легкие деньги.
Грай не спешил отпускать Кэти. Но и руку не сжимал.
Просто глядел.
– Заживем… она-то нам сущие медяки давала, а требовала… но теперь-то… попробуй. Приглашения разостланы. Я знаю, как все устроить. Товар тоже на месте. Проведем торги… спорим, что из этих, благородных, никто и не заметит разницы?
– Да?
– Конечно. Им-то что? Им плевать, кто дела ведет. Главное, чтоб тихо… за тишину и платят. А я… я знаю, кому Мамашка сама платила. И продолжу. И всех это устроит. Только я ведь женщина, Грай. Слабая. Найдутся те, кто захотят потеснить. Но тебя не рискнут тронуть. Никто.
Она потянулась вперед.
– Останься со мной. Не служить. А по-честноку… будем вместе. Станешь получать. И… и человеком сделаешься. Солидным. У Мамаши дом имелся. Теперь он мой. Все мое. Я видела бумаги… потом, как устанем, поедем туда. На побережье. И заживем. Хорошо заживем. Как честные люди.
Её горячечный шепот заполнял комнату. И Эва… Эве было стыдно.
– Хорошо, – Грай руку убрал и поглядел на покойницу. – Сегодня. Отдашь. Перчатки. Убери тут.
– Нет, – Кэти покачала головой. – Надо кого позвать… их тех, кто опиумом… кто там в долгах? Вот они пусть и приберут тело. Завернут в простыни эти. И деньги… я покажу, где лежат. Отдашь. Не знаю, сохранится на них проклятие или нет…
Сохранится.
Подобные проклятия так просто не снять. Но… разве Эву услышат? Нет. И хорошо, что нет.
– Пусть забирают. А то и вовсе… утопить.
Грай нахмурился.
– Много.
– Знаю. Самой тошно. Но ничего. За девку больше выручим.
– Красивая.
Сомнительного свойства комплимент.
– Она? – Кэти фыркнула. – Я лучше была… но погляди, что сделали?
И провела пальцем по изуродованной щеке.
– Ничего… тощая она. Слабая. Долго не протянет. Особенно… приедет один тут, который… в общем, два дня. И готовиться надо. Хорошо. Да, пришли заодно девок кого, пусть наверху попорядкуют. И залу помыть надо, которая для торгов. А то ж благородные господа порядку любят.
Это она произнесла, презрительно скривившись.
– А порядок поддерживать надо… надо… мы ведь приличное заведение. Да, да…
Грай хмыкнул и отступил. А Кэти подошла к кровати, на которой еще лежала покойная. И наклонилась к ней. Близко. Но не настолько близко, чтобы коснуться.
– Видишь? Я и без тебя справляюсь! И справлюсь! Будь уверена. А ты сдохла! Сдохла-сдохла…
Кэти хихикнула.
– Как я ждала… как я… думаешь, я забыла? Все-все? Благодетельница… забыла, как ты меня украла? Из дома, да-да… моего дома… у меня был хороший дом. И своя кровать. А ты украла. Тварь! И продала! Тому уроду… ничего, я их найду… а ты врала, что меня родители отдали. Что я стала им не нужна. Я верила. Я же была ребенком и верила! Капризная. И обхожуся дорого. Платья мне нужны. Ленты. Вот и отдали. Скольким ты еще это говорила? Тварь!
Крик её разбился о стены.
– А ты… ты продала… сказала служить. Стараться. Чтобы не попасть в приют. Лучше бы я… но я верила! Тварь, тварь… какая же… знаешь, что он со мной делал? Хотя… конечно, знаешь. Ты все знаешь. А потом я ему надоела, и меня продали дальше… и дальше… пока я снова не оказалась у тебя. «Белая ласточка»
– Белая ласточка, – тихо повторила Эва, и Кэти, странное дело, вздрогнула.
Обернулась.
– Нет. Никого нет. Пусто. Пусто-пусто… ты тварь! Какая же ты тварь… пожалела бедную шлюху… как же… надолго хватило бы твоей жалости, если бы… ты старела. Сама ничего не могла, вот и понадобился кто с руками и без совести. Спасла. Ты мне так и говорила… спасла. Сперва вона, убила, потом спасла… добрая, как же… тебя все ненавидели! Все! Слышишь, ты?!
Покойная лежала. Пятна на коже её разрастались, и очень скоро эта кожа начнет отваливаться слоями. Странно, что прочие не испугались.
– А я буду жить. В твоем доме буду! Понимаешь? И спать на твоей кровати… хотя… – Кэти обошла эту кровать стороной. – Нет, пускай её спалят. Я не такая глупая. Да.
Она опять захихикала.
И Эве подумалось, что эта женщина определенно сошла с ума. Сейчас ли это случилось, раньше ли, но случилось.
Однако, что делать Эве?
Два дня… у неё осталось всего два дня.
Но что она может?
Со скрипом приотворилась дверь и в комнате показались люди. Они были грязны и страшны до того, что Эва отшатнулась, когда один из вошедших оказался рядом.
– Явились? – Кэти мигом перестала хихикать. – Заверните её в простыню. И в одеяло.
– Так… может… того, – человек согнулся. – Матушка… может, мы одеяло-то…
– Делайте, что хотите, но здесь не должно остаться ни простыней, ни одеяла.
Эва закрыла глаза.
Здесь делать было нечего, но… но если вдруг… она представила себе дом. И шагнула на серые ступени, знакомые до каждой выбоины. А потом прошла сквозь дверь.
Теперь двигаться было легче.
Мама…
– Это невыносимо… а если кто узнает?
– Какая разница? – Берти выглядел еще более бледным и худым, чем прежде. А вот отец был молчалив. Он просто стоял, вперившись взглядом в стену. – Главное, чтобы она вернулась, но… мы пытаемся.
– Знаю, сын, – отец заговорил. – Плохо, что сразу не сказали.
– Надеялся…
– Что проклятье подействует и они испугаются? – отец кивнул. – Шанс был, но проблема в том, что они могли испугаться слишком сильно.
– Что?! – матушка схватилась за сердце.
– Она жива. Пока еще. Её дух молчит.
Дух кричал и топал, но…
– Его нет среди мертвых.
Чудесно! Для того, чтобы собственные родители тебя услышали, нужно умереть! Эва раздраженно фыркнула. И вот может… нет, умереть она всегда успеет. И тогда уж расскажет все, а отец… он это место с землей сравняет. Но ведь Эва от этого не оживет!
– Тот твой друг…
– Он пытается выйти на кого-то, но пока не получается. Он здесь чужак. Чарльз вот пытается получить приглашение. Узнал, что точно есть закрытый клуб, для узкого круга, но ничего конкретного. Он намекнул, что готов хорошо заплатить за рекомендации. И почти уверен, что получит их. И приглашение…
– Но тоже нет гарантий, что именно в тот клуб, который нужен.
– Думаешь…
Отец поглядел с печалью.
– Знаю. И в мое время ходили подобные слухи. Да и… не все скрывали свои пристрастия. Правда, после одного весьма печального происшествия Император обратил свой взор на клубы. И те… вынуждены были объявить о закрытии. Хотя полагаю, что это все внешнее, да…
– Отец…
– Я встречаюсь с одним человеком. Он кое-чем обязан. Попытаюсь донести до него, что не стоит ссориться с некромантами.
Это было сказано так, что и у Эвы холодок по спине пошел.
– Господи, – матушка, впрочем, словно и не заметила. – А если уже поздно?! Если моя девочка…
– Она жива. Стало быть, не поздно.
В библиотеку осторожно заглянул лакей.
– Вас… спрашивают, – вот он силу отца чувствовал, но сдерживался, стараясь не выказывать страха. Получалось, правда, не слишком хорошо.
– Это опять твой ужасный знакомый… я слышала, он теперь родня Диксонам? – матушка несколько оживилась. – Ужасно… добрая Пенелопа, должно быть, просто в шоке… у нее были такие планы!
Она осеклась под мрачным взглядом отца.
И встала.
– Извините, мне, кажется, снова дурно… и если вдруг…
– Конечно, матушка. Вызвать целителя?
– Нет, я просто… просто отдохну.
Она ушла. А отец с Бертом переглянулись.
– Твоя матушка – чудесная женщина, – сказал отец мягко. – И любит, что тебя, что сестер. Просто не всегда умеет сказать об этом.
Берт чуть склонил голову.
Любит?
Она… она ведь всегда недовольна! Тем, как Эва ходит. И стоит. И сидит. Тем, что она рисует. Или как играет… у нее всегда не хватало гибкости в пальцах, акварели же отличались излишней мрачностью. Эва громко разговаривает.
И не умеет находить правильные темы.
Она смеется. И улыбается слишком уж простонародно. Правда, как это, матушка не объясняет. Она… она всегда находит что-то… и любит?
Разве, когда любишь, оно вот так?
– Твой друг, – отец тоже поднялся. – Возможно, я могу дать ему рекомендации…
– Ты?
– Некромантия – такая вещь, дорогой, что поневоле обзаводишься самыми разными знакомствам.
– А…
– Я задал вопрос своим знакомым. И они приняли мою беду очень близко к сердцу. Но тот мир весьма сложен, разнообразен и… будь у нас время, мы бы справились.
Но времени нет!
Почти не осталось времени! У нее!
– Ты не пробовал отследить проклятье?
– Пробовал, конечно, – Берт поморщился. – И не только его ставил, но… след оборвался, стоило пересечь реку.
– Что ж… следовало ожидать.
– Следовало?
– Говорю же, тот мир весьма… разнообразен. И в нем хватает своих специалистов. Ну да представь меня своему другу. Он и вправду столь ужасен?
Глава 12 В которой речь идет о дорогих родственниках и глубокой к ним любви
Глава 12 В которой речь идет о дорогих родственниках и глубокой к ним любви
Ужасен!
Настолько ужасен, что Эва застыла от этого вот ужаса. Разве… разве люди могут быть такими вот?! Огромными?! Невообразимо огромными! Жуткими!
С сероватой, будто припыленной, кожей!
С грубыми чертами лица, причем явно нечеловеческого лица! Встреться Эва с ним где-нибудь в гостиной, хотя, конечно, кто пустит подобное в гостиную приличного дома? Но если бы вдруг, она бы обязательно упала в обморок.
Быть может, даже по-настоящему.
А теперь вот…
Она моргнула. И еще раз… да, огромный. И широкий. И… и при том двигается мягко, текуче, будто в теле его чудовищном нет ни костей, ни весу.
И взгляд его…
Взгляд скользнул по кабинету, чтобы… прищурится?
Дрогнули ноздри огромного, слегка приплюснутого носа. А когда Берт открыл было рот, чтобы сказать что-то, наверняка вежливое, человек просто поднял свою лапищу и прогудел:
– Тихо!
И Берт подчинился!
Он никогда… даже отцу. Чтобы вот так и без слов. А тут замер. И… и еще Эва вдруг поняла, что её… видят? Слышат?
– Я здесь! – от радости она подпрыгнула. – Здесь! Здесь!
– Скажи, – голос у чудовища оказался неожиданно приятным. Или это от того, что он и вправду видел Эву? Вот как-то даже симпатичнее стал. Немного. – Твоя сестра, она такая от… мелкая? И лохматая?
Сам он мелкий!
То есть, рост у Эвы – единственное, что можно назвать достоинством, если матушке верить. Он самый удачный. Небольшой. Еще бы изящества… а вот относительно лохматости Эва не виновата, что у нее только один гребень, да и тот с обломанными зубами. И занозистый! Волосы так и цепляет?
– Волос беленький. Светленький, – поправилось чудовище, чуть склонив голову.
– Она…
– Я не чувствую изменений некротического фона, – подал голос отец.
– Само собой, она же ж живая.
– Погоди…
– Так, – чудовище вдруг нахмурилось и уставилось на Эву. Под взглядом его стало неуютно-неуютно. – Вы… идите. Сила ваша мешает.
Оно поморщилось.
– Эдди?
Стало быть, у него и имя есть. Правда, не сказать, чтобы оно подходило. Эдди – это Эдвард? Эдуард? Эдвин?
– Иди. Потом, – он указал на дверь. – Свечи? Есть? Восковые? Пусть принесут. Воды. Молока. Свежего.
Эве даже интересно стало.
Он… ладно, допустим, он её увидел, но… дальше-то что? Видеть одно. А слышать? Если он только видит, то… то ей писать придется? Представить перо и тетрадь? Или лучше мел и доску? А он читать умеет? Вдруг не умеет? Тогда надо будет… знаками?
Как ему знаками рассказать все?
– Связь слабая больно, – пояснил Эдди и опять поморщился. – Я все-таки не совсем, чтобы шаман.
Еще и шаман?
Эва читала книгу. Про шамана. Он был диким, но очень и очень благородным. В душе. И потому, когда его племя захватило в плен прекрасную графиню, чтобы принести в жертву жутким орочьим богам, он воспротивился.
И спас.
И еще помог воссоединиться прекрасной графине с её возлюбленным, к которому та, собственно, и направлялась. Да… Эва тогда даже плакала над финалом, в которой шаман уходил в горы, чтобы не мешать возлюбленным.
Ей было очень жаль.
Хотя, конечно, правильно. Что общего могло быть у графини с дикарем, пусть и благородным?
А отец ушел.
И брат.
Лоуренс тем временем принес две дюжины тонких восковых свечей, глубокую фарфоровую супницу из маменькиного любимого сервиза, молоко, воду и еще что-то.
Эве стало до ужаса любопытно.
В книге шаман колдовал вознося руки к небесам и еще потом в припадке бился. Ну или кости раскидывал. Человеческие. Но это тоже не со зла, да и кости принадлежали врагам племени… в общем, это все выдумка.
Эдди же снял котелок. Поставил на пол.
Провел ладонями по голове.
По лицу.
Коснулся пальцами воды.
Может, он спиритический сеанс устроить собирается? Если так? Но тогда свечи ладно, они нужна, а где блюдце? И еще, самое главное, спиритический столик? Или у шаманов это иначе происходит?
Эва всегда отличалась нездоровым любопытством.
И…
– Слышишь меня? – поинтересовался шаман, расставляя свечи. Прямо на столе. Он же полировку попортит!
Но Эва кивнула.
– Хорошо. Ты знаешь, где находишься?
Какой нелепый вопрос! Конечно. Но она снова кивнула. Все-таки человек… ладно, не совсем человек, может, он только-только в цивилизацию приехал. Тогда простительно.
– Отлично, – он касался свечи, и та загоралась, только огонь был как будто… ненастоящим? Или настоящим? Эва потянулась к нему, но руку одернула, ощутив жар.
– Не спеши, девонька, – с мягким упреком произнес шаман. – Тут уж больно все… намешано. Тяжко. И дом мертвой силой пропитался. И город этот ваш…
Эва вздохнула сочувственно.
Она тоже город не слишком любила. В нем сразу начинала болеть голова, а матушкины нравоучения делались вовсе невыносимыми.
– Маги кругом. Техника. Голова гудит. Но ничего. Сейчас вот.
Вода в фарфоровой супнице загустела, и Эва увидела свое в ней отражение.
– Ты не заблудилась?
Отражение было… было… в общем, хорошо, что маменька не видит. Пришла бы в ужас. Конечно, зеркала Эве не дали, но вот так чтобы… она на самом деле? Кожа побледнела, что, конечно, хорошо, но при этом сделалась будто бы серовата?
Ноздревата?
И в глазах нездоровая желтизна.
– Слышишь?
– Слышу, слышу, – не удержалась она и тотчас укорила себя. Все же характер у нее совершенно невозможный. – Прошу простить меня…
Ей бы поздороваться.
Извиниться за неподобающий внешний вид. И… и её, между прочим, похитили! А еще того и гляди продадут. А она тут о внешнем виде беспокоиться.
Вода почему-то пошла рябью.
– Хорошо, – шаман простер над водой руку, и та успокоилась.
– А молоко зачем? – не удержалась Эва.
– Пить. Люблю молоко.
– Вы?!
– Почему нет.
– Так, – она вдруг поняла. – Вы… вы меня тоже слышите?! Можете?!
– Могу. И слышу. А теперь успокойся, пожалуйста, – он глядел с бесконечным терпением. – Иначе или вернешься, или, что хуже, не вернешься. Ты давно научилась покидать тело?
– Давно, – Эва огляделась, раздумывая, как быть.
Стоять было неудобно.
Сидеть…
– Только я раньше покидала, а потом уже нет… после одного случая… моя сестра… – она замялась. Все же не стоит вот так посвящать посторонних и в семейные тайны.
– Потом, – кивнул Эдди. – А сейчас рассказывай.
– Что?
– Все. Ты знаешь, где находишься?
– Адрес – нет.
Она пыталась. Искала. Заглядывала в доме. В доме она могла ходить. И вне дома тоже, но только почему-то сюда.
– Ничего страшного, – поспешил заверить Эдди. – А описать можешь? Как этот дом выглядит? Или, может, людей, которые в нем живут? Там есть люди?
– Есть, – Эва все-таки опустилась на пол. В конце концов, она и так выглядит ужасно, так чего ж теперь. Стоять перед ним было неловко. – Только… ту, старую, хозяйку, её убили. Сначала её Берт проклял. Я узнала проклятье. А потом другая, которая Кэти, она её задушила. А хозяйка хотела меня вернуть!
– Тише, девочка, не трать силы.
Эва почувствовала, что дрожит. А шаман сгреб дым, от свечей исходящий, и дунул им в Эву. Потом и вовсе вытащил откуда-то совершенно жуткий с виду нож, которым и полоснул по запястью.
Да, не будь она призраком, точно упала бы в обморок.
Или нет?
Любопытно. А кровь у него красной оказалась.
Дым же окутал Эву и… и стало легче. Правда, дым теперь пах вовсе не свечами, а чем-то совершенно незнакомым.
– А теперь постарайся вспомнить. Все, что сможешь. Про дом. Про этих женщин… первую как звали?
– Не знаю. Она… она говорила, чтобы я называла её Матушка Гри.
– Умница.
Никто никогда не хвалил Эву. Отец был занят, а матушка пыталась создать совершенство, но из-за полной несовершенности Эвы этого не получалось. Вот она и… растерялась.
– У нее еще рука была такая, ненастоящая… из железа! Я такие один раз видела! На выставке. Меня Берти водил…
– Отлично. А дом?
Дом?
Он ведь тоже… такой вот, странный и ни на что не похожий. Но как это описать? Будь у нее краски… или, конечно, Тори ведь говорила, что в этом мире Эва может все. А…
– Ты увидишь? – поинтересовалась она. – Если я вот…
Она провела пальцем по воздуху, представив себе, что это холст. А палец – кисть. И… получилось. Линия. А потом другая.
Ей всегда нравилось рисовать. Только получалось… в общем, не совсем так, как должно у девушки.
Мрачно.
Тоскливо.
Но дом, в который её привезли, и вправду был мрачным и тоскливым.
– Он не говорил, что ты настолько сильна.
Кто? Эва?
Она слабая.
Она… она даже не пыталась сбежать. Вот в одном романе юная наследница, пытаясь спастись от нежеланного замужества, спустилась из окна по связанным простыням. Правда… у Эвы окно было под самым потолком, и такое, что кошка не пролезет. Да и простыней ей столько не выдали, чтобы из них веревку связать.
– А с людьми можешь?
Может.
Портреты у нее тоже получалось мрачными.
– Умная девочка, – он перехватил порез платком, который был большим, мятым и вполне соответствовал чудовищному облику шамана. – Ты очень помогла.
– Она… она все равно устроит! Продажу… меня… – это было говорить невероятно сложно. – Она сказала, что… что через два дня!
– Это целых два дня.
Эва помотала головой.
– Что мне делать?
– То же, что ты делала до сих пор. Сидеть очень и очень тихо. И отдыхать. Иди. Ты все же много сил потратила.
Он провел рукой над свечами и те погасли.
– Иди уже, – повторил шаман, а потом дунул, и Эву будто ветром унесло.
Так не честно!
Эдди вытер пот со лба.
Город.
В городе ему не нравилось. Категорически. Тесно. Шумно. Люди опять же. Много людей. Слишком много, чтобы это не нервировало.
Он поднялся, собрал огарки свечей, отправив их в глубокую посудину. А вот молоко оказалось неплохим. Не самым свежим, но и понятно, откуда тут по-настоящему свежему молоку взяться? Вон, и это-то с привкусом дыма и пыли.
Странное дело. Там, в Городе Мастеров тоже хватало. И дыма. И пыли.
И грязи.
А не раздражало. Матушка говорит, что это от предвзятости, может, оно и так, но… Эдди пошевелил рукой, глядя на темную полоску свежего шрама. Одно хорошо, заживало на нем по-прежнему, что на собаке.
Надо бы…
Надо бы позвать кого. Он огляделся и, увидав колокольчик, стоящий на махоньком столике – что за привычка наполнять комнаты этакими пустыми и излишне хрупкими вещами? – потянулся к нему. Брал аккуратно, двумя пальцами, заодно уж раздумывая, что стоит сказать.
И стоит ли?
Или…
Девица цела. Это хорошо. Напуганной чрезмерно она тоже не кажется, стало быть, ничего такого, что могло бы произойти, не случилось. Это тоже хорошо.
А остальное…
Колокольчик звякнул, а заодно задрожала струна силы, уходящая куда-то вглубь дома. И дверь приоткрылась.
– Берти позови, – сказал Эдди, вернув опустевший кувшин на стол. – И пожрать чего-нибудь. Будь любезен.
Матушка бы не одобрила.
Матушка… оставалась в нумере. Роскошном. Огромном. Но все одно. Она сидела, читала газеты, которые ей доставила местная обслуга.
Не бесплатно.
Проклятье.
Деньги есть, но… надолго ли их хватит? А до портнихи так и не дошли. Потому что матушка читала. Газеты. Огромные стопки их теперь заполнили гостиницу. Кажется, она собрала все, что были изданы за годы её отсутствия. А когда Эдди постарался осторожно спросить, чего она в них ищет, только отмахнулась.
– Мне просто надо понять, что здесь происходит, – сказала она, почувствовав его обиду. – А у тебя, кажется, дело.
Дело.
Чтоб его… дело, которое он, если боги снизойдут до Эдди, все-таки сделает, пусть даже и криво. Повезло… девчонке. И ему тоже. Шаман недоученный… дед бы, верно, сразу понял бы.
Или нет?
А Эдди…
Дверь тихонько приоткрылась, потянуло темною душной силой, от которой кулаки зачесались. Да и сам некромант ныне вызывал одно лишь желание – дать в морду.
…или это потому, что Милисента тоже заперлась, как и матушка? Правда, не в нумерах, но в особняке. Отдыхает она. И встретиться никак не может. Когда будет готова, всенепременно почтит визитом. Ага. И лысый хрен, который это говорил, смотрел на Эдди с насмешечкой. А Чарли вовсе исчез.
И вышло, что никому-то он, Эдди, особо не нужен?
А некромант так, под руку подвернулся.
– Ты выглядишь бледным, – заметил Бертрам. – Могу я чем-то помочь?
Эдди покачал головой.
– Пройдет. Сейчас пожрать принесут… извини.
– Ничего, – некромант протянул руку. И Эдди принял. Оперся. Закряхтел, как старик. – Что…
– Повезло, – он разгибался медленно, пытаясь справиться и со слабостью, и с головокружением. А всего-то пару минут поговорил. – Она определенно жива. Вполне здорова.
– Погоди. Ты не будешь против, если я позову отца? Следовало бы сразу к нему обратиться, но… мы подумали, что сами справимся.
Эдди махнул рукой.
Да пусть хоть всех зовет. Какая разница?
Только бы…
– И пусть накрывают на стол, – голос Бертрама звучал словно издалека. А в голове шумело… сильна девочка… если Эдди едва ли не пластом лежит, то ей вовсе должно быть… или нет?
Он свою силу знает плохо.
А она?
– Твоя сестра, – Эдди так и стоял, опираясь обеими руками на столешницу. – У нее сильный дар.
– У Эвы? Да… был… и у нее, и у Виктории, но… понимаешь, – кажется, некромант несколько смутился. – Не то, чтобы это вовсе какая-то запретная тема. Скорее уж не принято… тем более, что дар такой… своеобразный.
– Неприличный?
– Матушка полагает, что да. На самом деле будь она мужчиной, многого добилась бы.
Эдди хмыкнул. И промолчал.
Пока.
Потом уже, он очнулся за столом, осознав, что сидит и ест. И сидит давно. Ест… кажется, тоже давно. И что рядом сидит Берти.
Его отец.
Женщина в темном платье, чем-то весьма напоминающая матушку, должно быть взглядом, полном печали и мягкого упрека.
– Извините, – сказал Эдди, проглотив кусок чего-то сочного и кислого. – Сил пришлось потратить, и… вот.
Слабое оправдание.
Женщина мяла в руках кружевной платок. И синие глаза её были полны слез.
– Бертрам сказал, что вы… вы её видели?
