Текст книги "Ведьмина ночь (СИ)"
Автор книги: Екатерина Лесина
Жанры:
Классическое фэнтези
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 23 страниц)
Она попыталась отступить к дороге, но рысь зарычала.
– Твою ж… тут сейчас набегут…
И ведьма, развернувшись, бросилась в лес. А дальше… да, пожалуй, это можно было назвать несчастным случаем. Кто бегает в лесу да на каблуках?
Я вынырнула.
Ненадолго.
Она сказала…
Кто?
Я бы решила, что Розалия, но… теперь я знаю, какой вопрос будет следующим.
– Послушай, девочка, – Наину я не видела, но узнала сразу. Хотя, конечно… сильная женщина. Была когда-то.
Она красива.
Как ведьма.
И не стара совсем. Как ведьма.
Она сидит по-турецки на ковре из золотых листьев.
– Ты молода и красива, ты найдешь себе другого жениха…
– Мне не нужен другой! Я его люблю!
– Это не любовь, – качает головой Наина. – Это самолюбие. Ты же не привыкла к отказам.
Поджатые губы.
– Мама сказала, что вы ей должны.
– Должна, – тихий вздох. – Но… твоя мама тоже должна понимать, чем это все закончится. Приворотные никогда и никого до добра не доводили.
– Она сказала, что это не приворотное! И что если вы откажетесь, то она… она вспомнит слово! Вы силой клялись! Вот!
– Хорошо. Будь по-твоему. Но мое кое-что понадобится. Воду со следа я сама возьму, а вот волос и кровь…
– У меня есть! – Василиса вытащила две колбочки. – Вот!
– Девочка. Подумай еще раз. И хорошо. Это все закончится тем, что кто-то умрет… или он. Или ты…
Она подумала, эта красивая ведьма, как ей казалось.
Больно.
Дубу. И мне. И еще рысья кровь тает на листьях. А зверь, подобравшись к мертвой девушке, скулит и плачет, а потом осторожно укладывается рядом. Он вытягивает лапы и устраивает голову на животе покойницы. Он надеется умереть, но…
Все не так просто.
Но почему?
Что за долг… хотя, кажется, догадываюсь.
– Наина, – эта женщина похожа на Василису или, точнее, та похожа на нее. А Наина моложе. – Ты понимаешь, о чем просишь?
– О помощи. Мне не под силу провести обряд одной. Первый… путь открыть. Дальше и сама справлюсь, но на первый раз круг нужен. Или…
– Две ведьмы, силы которых на круг хватит, – произнесла та, другая, имя которой мне не известно.
Да и не хочу я знать.
И дуб не хочет.
Он смотрит. Он всегда лишь смотрит, изредка позволяя себе вмешиваться в дела людские. И снова тяжелые листья шелестят над головой.
– Наина, подумай хорошо… она твоя дочь, я понимаю. Но она хочет уйти. И милосреднее было бы позволить ей.
– Нет!
– Это не та болезнь, которую можно взять и… – женщина сделала волнообразный жест рукой. – Эта от души начинается.
– Запечатаю.
– И надолго ли хватит той печати? Ладно, раз… насколько хватит этого раза? А потом? Ты готова повторять?
Молчание.
– Ты поможешь?
– Помогу. Но вину и кровь ты на себя берешь, – деловито произнесла светловолосая ведьма. – И еще – силой клянись. За тобой долг…
Дальше смотрю. Хотя…
Да, обряд.
Две ведьмы.
Поляна.
Золотые листья кружат, поднимаясь вихрем. И женщина, которую привели, сонная, явно не понимающая, как и для чего попала сюда, становится в центре этого вихря.
Выходит, не ошибся Афанасьев…
Глава 44
Дальше.
Мне надо дальше.
– Да что ты творишь, дура! – крик Наины сотрясает небеса, и птицы взлетают с ветвей. Их крылья хлопают в воздухе, а с дуба падают капли. Много-много капель.
Осень.
Дождь идет.
– Это мой выбор! Только мой! – она похожа на Наину. Более того, она – отражение Наины, только молодое.
– Послушай… не горячись, – Наина заставляет себя отступить. – Я понимаю, ты молода, тебе хочется любви…
– Понимаешь? Да ничего ты не понимаешь!
– Расскажи.
– Что рассказать? О чем? О том, что понятия не имею, кто мой отец? Что ты запрещала даже спрашивать о нем? Что… что он тоже не знает обо мне? И что нормальной семьи у меня никогда не было?
– Я…
– Ты только и говорила, что о роде и предназначении! А обо мне – никогда! Ты требовала, требовала… постоянно требовала! И что бы я ни делала, я делала это недостаточно хорошо!
Она стиснула кулаки.
– Потому что ты никогда не старалась в полную силу!
– Ну да… не старалась… не училась… не… я всегда была плохой! А еще ты сделала все, чтобы у меня никого близкого… мне нельзя играть с княжичем… мне нельзя играть с… да ни с кем нельзя!
– Если бы ты думала не об играх, ты бы добилась куда большего…
– Большего? Чего именно, матушка? Я бы стала… кем? Ах да, никем. Ведьмой. Твоей верной помощницей, на которую можно сгрузить нудную работу. Впрочем… ты и так это сделала!
Молчание.
И обе женщины вперились друг в дружку взглядом.
– Я просто знала, что эта дружба до добра не доведет. Ты должна была помнить, что мы…
– Не такие, верно? Избранные? Наш род хранит… ну и так далее… тебе ведь нравилось это, чувствовать себя выше остальных. Ты бы не отказалась занять место князя, недаром ты его и недолюбливаешь. Но это не важно, мама. Я не хочу. Не хочу вот так… беременеть от первого встречного. Жить… непонятно чего ради жить. Год за годом маяться, стареть… и наполняться ядом. Ты сама не видишь, сколько его в тебе.
– Я запрещаю…
– Я уже совершеннолетняя. И ты мне ничего не сможешь запретить. Хватит! Я больше тебя не боюсь… ни тебя. Ни тебя разочаровать.
Она сделала шаг назад.
– Я и сказала лишь потому, что надеялась, что хотя бы раз в жизни ты меня поддержишь. Может, порадуешься…
– Чему? Тому, что моя дочь забыла о долге? Или может, что она получила бумажку, в которой говорится, что она умеет готовить? Великое достижение! Ради него стоило ссориться с матерью…
– Тому, что я нашла человека, который любит меня. И которого люблю я.
– И который собирается увезти тебя… куда? На край мира? За край? Туда, где ты жить не сможешь?
– Мама…
– Я тебе говорила. Наша сила здесь. И место здесь! Если уж он так тебя любит, пусть отпустит.
– Я не хочу, чтобы меня отпускали! Я его люблю! Слышишь, мама! Люблю его!
– Тогда ты отпусти, – Наина сложила руки на груди. – Дай ему жить своей жизнью. А то…
– Ты про проклятье? – девушка фыркнула. – Я проверялась! Нет никакого проклятья! Оно, если и было, то вышло давно! Редко какие проклятья больше четырех-пяти поколений держатся. Это наука! А вы все боитесь, все… уродуете жизнь и себе, и другим.
– Мы её сберегаем.
– Чего ради? Чего эта жизнь стоит? Без любви? Ты же… ты завидуешь мне! И остальным! Тем, кто может позволить просто… просто жить. Любить. Завести семью. Ты этого не имела…
– Прекрати! – пощечина была резкой и хлесткой.
– Значит, правда, мамочка… – девушка тронула губы. – Что ж, это ничего не меняет.
– Вспомни об этом, когда он будет умирать. Долго и страшно. Вспомни! – Наина была в ярости. – Посмотрим, сможешь ли ты признаться себе, что ты и только ты виновата в его смерти!
– Я не…
– Ты родилась здесь! И вернешься сюда! Добром или…
– Нет!
– Сила притянет! Род…
– Тогда я отрекаюсь от этого рода! – крик девушки почти тонет в гомоне листвы. А она отскакивает прежде, чем Наина успевает схватить её за руку. – Отрекаюсь! От рода и силы, которую он дает! Волей своей! Именем своим…
Булавка в её руке вспарывает кожу на запястье, и девушка широко взмахивает, рассыпая алые капли.
– От вас всех… отрекаюсь!
Дуб гудит.
И земля.
Слово сказано. Слово принято. Слово… глупая девочка, бедная девочка.
Я видела все?
Нет… пожалуй, не все.
Вот она. Снова. Постаревшая. Пожалуй, сейчас она выглядит старше своей матери. И садится на корточки, зарывается пальцами во влажные листья. И плачет. Просто плачет…
– Прости… прости… – шепот её слышен, и дуб отзывается на него. Он обнял бы, да ветви старые закостенели. – Я глупая… глупая была… я не хотела…
Она закрыла лицо руками.
– Сказала бы, что только она виновата… я устала от нее… от того, что каждый шаг, каждый… она следила… и все не так, не правильно. Все… но я сама… сама виновата…
Всхлип.
– Спать не могу… я умерла. Когда сплю, я знаю, что умерла. Хочу уйти, но не пускает. Снова она не пускает… держит. Она меня поймала и теперь уже не позволит уйти. Даже в смерть…
Листья сыплются на плечи. И женщина ложится, вытягивается на этих листьях. А по ним идет другая.
– Тише, доченька, все пройдет, – в руке её старая фляга темно-зеленого цвета. – На от, выпей, легче станет.
И та, другая, послушно принимает флягу. И к губам подносит. И пьет. А после просто засыпает.
Теперь все?
Почти.
Наверное.
Или нет?
– Ты такая же, как и я… – Розалия в платье с пышной юбкой.
Узкий поясок.
Кружево.
И перчатки. Она хороша. Свежа и прекрасна.
Наина рядом с ней выглядит неказисто. Она постарела, потемнела, и что-то там, внутри нее, было на редкость неправильно. Хотя… да, как язва. Черная. И сквозь нее уходит сила.
– Не понимаю, чего ты упрямишься, – Розалия улыбается.
Красная помада.
Брови выщипаны тонкими дугами. По моде… каких годов? Я не специалист.
– Уходи.
– Я ведь могу помочь, – вкрадчиво произнесла Розалия. – Могу забрать тьму… ты коснулась её случайно. В первый раз это всегда случайно.
– Как с той дурочкой, тело которой ты заняла?
– Поверь, она не в обиде.
– Ну да… не боишься, что расскажу?
– Кому? Старому упырю? Хотя… может, и так. Но тогда и я могу рассказать. Многое. Сколько жизней ты оборвала? Дай-ка… погадаю, – Розалия перехватила руку Наины и поднесла к носу. Вдохнула. – Не одну… не две… и не три… надо же… то-то он удивится! А проклятье смертное…
– Он знает…
– И я знаю. На тех, кто зятька твоего убил? Правильно. Такие обиды прощать нельзя, а то мигом страх потеряют. Но вот иное… одно дело виновных убивать, и совсем другое – то, что ты сделала… что, обыкновенные ритуалы перестали работать? И ты решилась кровь пролить? Боязно было.
– Не твоего ума дело! – Наина вырвала руку.
А Розалия рассмеялась.
– Всегда боязно поначалу… эта дурочка, думаешь, не боялась? Сперва тряслась, все решиться не могла кошке кровь отворить, рыдала над нею в голос. А месяца не прошло, как сестриц зарезала, глазом не моргнувши. Оно ж всегда так. Чем дальше, тем яснее понимаешь, или они, или ты… ты вот за кого лила? За дочку свою? За ту самую, которую одурманила?
– Что ты…
– Это муженек мой, жил-жил, а ума не нажил… только ж от медальончика того, который она все с собою носила, до сих пор темным зельем пахнет. Знакомым. Мне ли зелий не знать.
Наина поджала губы.
– Я помогла. Она сходила с ума…
– И сошла бы. Только ведь не в том дело, что тебе её жаль, – Розалия щурится, довольная, что кошка. – И не в великой любви… нет…
– В ней…
– Не ври, – Розалия погрозила пальчиком и хихикнула так, по-девичьи. – Если бы любовь… за любовь многое прощается. Но тьма… тьму не обманешь. Я вижу её. И тебя вижу, чудесная Наина, хранительница славного места… города… интересно, кто-нибудь знает, что от твоей силы давно уж крохи остались? И хранишь ты, если собственный дом, то уже хорошо… не знают? И славно. И пускай себе. Так вот, ты не дочь любила. Ты продолжения рода желала. Дурманила её разум. Водила раз за разом на заповедную поляну. А там… кого выбирала? Не из местных, из приезжих, благо, тут их хватает. Такого, чтоб сильный и крепкий. Чтоб смог долг исполнить, даже придурманенный…
– Я…
– Нет-нет, тут ты никого не убивала. Зачем? Мужик наутро решит, что допился местным самогоном. Вот и привиделось. Документы, деньги на месте, так чего жаловаться? Уедет и забудет. А твоя, дурманом напоенная дочь, и вовсе не вспомнит. Днем. Ночью же… мало ли кошмаров снится? Одним больше, одним меньше…
– Ты…
– Я темная, – спокойно ответила Розалия. – Но я такой стала сама. И оправданий себе не ищу. А вы все… хорошими быть пытаетесь. Добрыми. Светлыми. А правду даже от себя прячете. Но не вышло, верно? Не понесла она. Даже когда ты кровью за жизнь её платить начала… ушла. Опять сбежала, негодница этакая.
А я по лицу Наины поняла, что правду сказала Розалия.
От первого до последнего слова, правду.
– Так вот… я могу дать тебе свободу. Заберу тьму. Она пойдет ко мне. А ты отведешь меня к источнику.
– Зачем тебе?
– А не все ли равно?
Наина молчит. Долго так.
– Не все равно. Я… много ошибок сделала. Иных не исправить. И то, что тут… – она накрывает грудь рукой. – Это заслужено. Может, там, за гранью, что-то и… но вести тебя к источнику?
Она покачала головой.
– Нет.
– Да не нужен он мне! – Розалия раздраженно стиснула руки. – Не он, а то, что в нем сокрыто. Это… эта вещь особая. Силы, что в ней сокрыта хватит, чтобы снять клеймо с души. И получить свободу…
Розалия вскинула руки.
– Я слышу её… шепот… каждый день. То тише, то громче… смех слышу. Я вдыхаю воздух, и воздух этот отравлен её силой. Я ем, и еда имеет вкус тлена. Я… живу, но эта отравленная жизнь.
– Заложная.
– Кто бы говорил.
Мне не становится жаль Розалию. Разве что на мгновенье…
– Ты поэтому её и держишь. Ту девочку, что когда-то поверила тебе, – Наина наклонилась и подняла корзину. – Ты прячешься в ней, как червяк в яблоке. Выела изнутри, осталась лишь оболочка. Но ты давно не нашего мира, вот и чуешь тот, который… нет, к источнику я тебя не отведу.
– Почему?
– Потому что там просто нет того, что ты ищешь.
– Но…
Розалия поджала губы.
– Точнее оно есть, но… за запертой дверью, а мне её не открыть. И раньше не сумела бы. Теперь уж точно. И тебе не под силу.
– Я все же попытаюсь.
– Попытаешься, – согласилась Наина. – Потянуть силу. Подчинить её. И самое поганое, что у тебя может получиться. А я этого не допущу… хранительница из меня получилась не самая лучшая, но уж источник-то я сберегу.
– Ты… сдохнешь.
– Несомненно.
– А я буду жить.
– Будешь.
– И дождусь, когда появится та, которая…
– Появится, – Наина не спорила и глядела так, мягко, снисходительно. – Всенепременно… кого-нибудь он найдет. И приведет. А там уж пробуй. Может, с ней и выйдет что…
Губы Розалии трогает улыбка. А в следующее мгновенье она заливисто хохочет.
– Не в этом дело! Не в твоем желании! Ты просто не можешь… больше не можешь! Он запер путь! Для тебя запер…
Смех тает, как и боль в глазах Наины.
Меня почти отпускает.
Или скорее даже выталкивает, словно намекая, что видела я довольно.
– Нет, – шепчу. – Пожалуйста… это не для меня. Для одной женщины… я должна знать, могу ли ей помочь. И как. И…
Сомнение.
И все же…
Врата.
Поляна.
Не эта, другая, на самом краю леса. Земля укрыта листьями, но темными, уставшими за зиму. Сквозь них тонкими синими нитями пробиваются цветы печеночницы. Она растет купинками, и потому кажется, что на темный ковер прошлогодней листвы расплескали синих красок.
– Я не понимаю, – девушка красива и, пожалуй, похожа на Розалию. Она одета просто и тепло. Ну да, судя по всему, ранняя весна. Она осматривается с интересом. – Мама, конечно, очень волнуется…
– Еще бы, – Наина боса. Волосы она разобрала и темные, с проседью пряди лежат на плечах. Словно мрамор с прожилками.
– Но причин для волнения нет. Я прекрасно себя чувствую. И целители говорят, что все хорошо.
Девушка накрывает живот руками и улыбается так, виновато, словно просит прощения за беспокойство, которое она доставила.
– Я и приехала, чтобы маму успокоить.
– А она все никак не уймется, – Наина протягивает руку и девушка вкладывает в нее свою. Пальцы ведьмы сжимают запястье. Они кажутся очень темными на белой этой коже. Наина вздыхает. А девушка чуть хмурится. – Так и есть… вот что, девонька, ты… ладно, садится тут пока и вправду холодно, застудишься еще. Тут такое вот… тебе нельзя рожать.
– Почему?
– Жизни в тебе мало.
– Не понимаю.
– Когда дитя внутри матери селится, оно жизнь берет. В женщине её много. женщину сами боги одарили, чтоб силу извне брала и детям давала. Одним больше досталось, другим меньше. Иная родит десятерых и только сама прибудет, что красой, что здоровьем. Другая еле-еле одного ребеночка сдюжит, но все же сдюжит.
– А я?
– А ты… ты появилась у той, которая детей вовсе иметь не повинна была. Некогда такие, как матушка твоя, принимая руку той, чье имя лучше не произносить, отказывались и от старого имени, и от сути своей женской. Не могло у них детей быть.
– Мама…
– Тише, – Наина коснулась пальцем губ. – Будь у нее только та, вернувшаяся душа, так бы и жила она бездетною. Но с двумя… чую, исполнила обряд какой-то, чтоб зачать да выносить. Только иные знаки водой не смыть. Вот и не было в заемной душе силы, чтоб по-настоящему искру в тебе зажечь. Снова красть пришлось. Взяла она душу где-то. А той хватило, чтоб ты вон жила, росла… и выросла красавицей.
– Я…
– Тише, девонька. Тише. Беда в том, что коль твои тело с душой заемные, то и жизнь ты подарить не сможешь.
– Как… тогда?
– Или дите помрет. Или ты, – это Наина произнесла печально. И я ей вот сразу и поверила. Эта девушка тоже. Руки вон задрожали.
– И… как? Мама сказала, что вы поможете… что это – по вашей части! И что… что она такого не знает, а вы…
– И я многого не знаю, – согласилась Наина. – Но да, тут… есть варианты. Самый простой – повторить обряд. Найти женщину, чтоб как ты вот, беременная…
– И… что?
– Обменять. Её силу забрать. Твою траченую ей отдать.
– И что будет с ними? – губы поджаты. И решение принято.
– Умрут. Не сразу, но в родах или после… или выкинет мертвый плод, а следом и сама. Такие вещи, деточка, они всегда жизнь забирают.
– И что, вы сделаете, если я попрошу? Если…
Кулачки сжаты.
– Отчего ж нет. Чего я только в жизни не делала… одной ошибкой больше, одной меньше. Глядишь, так скорее уйти получится, – это Наина сказала, глядя в сторону.
– Нет! Я… я не согласна! И мама тоже! Она…
Наина ничего не ответила.
– А… еще что?
– Еще можешь выбрать. На двоих твоей жизни не хватит. А на одну – так вполне. Я дам тебе зелье. Оно… старое, крепкое. Уснешь, а как проснешься, тело твое плод отторгнет.
Кажется, и этот вариант девушке пришелся не по нраву. Вон, накрыла живот обеими руками.
– Срок еще невелик. И пройдет все быстро… никто не поймет, в чем дело, ручаюсь. Ни целители, ни… бывает же всякое. Полежишь пару деньков в больничке. После почувствуешь себя лучше. Встанешь. Детей-то не будет, зато сама жизнь проживешь, долгую и хорошую.
– Нет… а… наоборот?
– Можно и наоборот, – не стала спорить Наина.
– Я… смогу… родить?
– И доходить. И родить. Пока она в тебе…
– Она? Девочка?
И эта вот счастливая улыбка, от которой сердце сжимается.
– Девочка, девочка… так вот. Пока она в тебе, беды особой не будет. Костер жизни ярко горит. А вот как родишь, то… надобно будет так сделать, чтоб ты его ей отдала. Весь или почти весь. Искру я оставлю. И… если повезет, если очень повезет, то…
Она знала, что не повезет.
Что шанс ничтожен. Что если силу жизни до дна вычерпать, то искра эта погаснет быстро.
– А моя дочь?
– Она будет жить.
– Хорошо… а… если придет… срок, то что?
– Не знаю, – покачала головой Наина. – Честно. Быть может, ей повезет.
– Но… может, и нет?
– Может, – Наина не стала спорить. – Об этом можно будет говорить, лишь когда девочка вырастет…
Она вновь коснулась лица.
– Ты хорошо подумала? Я не смогу все повернуть вспять. У тебя есть муж, который тебя любит. Отец…
– Поэтому мне и не страшно, – женщина обняла себя. – Я… как-нибудь справлюсь. А о ней будет, кому позаботиться…
– Хорошо…
Наина поднесла к губам руку, сложенную горстью, и дунула. Я видела золотое облако силы, окутавшее женщину. И улыбку на её губах тоже видела.
Счастливую.
Я пришла в себя уже в сумерках. Встала кое-как. Ноги затекли. И руки. И спина… и вовсе тело было на диво деревянным.
– Спасибо, – сказала я дубу, погладив кору. – Теперь я знаю больше.
Во всяком случае о том, что касается Наины. И Розалии.
Хотя все одно не понятно. Зачем она помогала дочери Розалии? А Розалия? На что она надеялась? Или… может проще? Может, темные ведьмы тоже способны любить? Хотя бы дочерей?
Или…
Розалия помогла Наине прожить чуть дольше? В обмен на помощь дочери? А потом… потом она просто ждала. И дождалась.
Я подняла арбалет, который все так же лежал на траве, смертоносный, опасный и в то же время совершенно бесполезный.
…Наина утратила связь с землей. И с силой. Потому что-то не видела. А что-то, если и видела, то… молчала об увиденном.
Скажи она про Марику и Дивьяна, от нее бы потребовали провести обряд.
Тот, на который сил уже не хватит.
А если бы отказалась, стали бы вопросы задавать. И, как знать, до чего бы дошли… с Василисой и братом Морислава и того понятнее.
Грустно.
Совсем.
Я почти добралась до края леса и нисколько не удивилась, увидев княжича, что сидел на лугу и плел венок.
– Привет, – сказала я и приветливо помахала рукой. Правда, потом спохватилась, что махание рукой с зажатым в ней арбалетом, может быть расценено превратно.
– Привет, – ответил Лютобор, поднимая венок. – Когда-то умел, а теперь вот рассыпается все.
– Как ты тут оказался?
– Понял, что ты ушла. И куда. Решил подождать. Раньше меня и близко не пускало, а теперь вот пустило. Ты эту штуку опусти… темная очень.
– Это да. Афанасьев принес.
Я тоже села. А княжич, пошарившись в травах, вытащил термос.
– Будешь?
– Чай?
– Чай, – согласился он. – И бутерброды были… много. Но я волновался.
Правда, пару мне все одно оставил. И мы сидели. Просто сидели и я говорила, говорила… а он слушал. Не перебивая. Не уточняя. Только когда я замолчала, сказал тихо:
– Мне нужно будет все это… пересказать. Или ты сама?
– Если понадобится, – я допила горячий чай. – Но… потом. Ладно?
– Ладно.
Он соглашается.
И арбалет сам подбирает. Прячет в сумку термос, пакет из-под бутербродов. И папку, которую я протягиваю.
– Афанасьев на меня дом оформил.
– И правильно, – княжич сумку закидывает на плечо и руку подает. – Если дом тебя принял, то он твой. А бумаги… пусть будут. Иногда и они нужны.
С ним легко соглашаться, что я и делаю.
По лугу идем вдвоем. И я слышу, как поют травы, напоенные силой, шепчутся, что близится та самая ночь, которая откроет скрытую дверь. И мне придется сделать выбор.
Только сперва…
– Завтра я уеду, – говорю и сама пугаюсь сказанного. – Я… мне надо туда, где я родилась…
– Во сколько за тобой заехать.
– А…
– С делами я с большего разобрался. Дальше без меня справятся.
Хорошо.
Наверное.
Ночь. Луна тонкая, зыбкая. Звезды яркие. Ветер пахнет травами и близкою рекой. А в ушах еще стоит шепот дуба, успокаивающий.
Утешающий.
Все-то у тебя, Ласточкина, получится.
И запертую дверь найти.
И выбор сделать.
Главное, выбирать не спеши. Подумай. А то ведь…
– Любомира, – зачем-то сказала я. – Можешь называть меня так.
И княжич не сразу ответил.
– Красивое имя, – сказал он. – Сильное… и красивое. Как ты.
Вежливый он.
Наверное.
Конец первой части.
