Текст книги "Пепел (СИ)"
Автор книги: Екатерина Бунькова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)
У меня вдруг мелькнула мысль: а что, если Лан привыкнет к его размерам, и ей понравится? Видеть мое лицо, а чувствовать внутри совсем другие формы и размеры… Что, если такой вариант устроит ее больше, чем только лишь я? Как же тогда я буду… Стоп. Неужели я только что начал мечтать о ней? Бояться, что она меня не захочет? Не может быть.
Пока я осмысливал это шокирующее открытие, Эдар оделся и кивнул мне:
– Все, Эстре. Пойдем спать. Ты молодец.
Агрр… Какая отвратительная фраза. Я тебе пес, что ли? Еще бы по загривку потрепал. Или по заднице, как жену.
Я встал. Лан проводила меня взглядом сожаления. Наверное, ей хотелось продолжения, но она не выглядела слишком уж неудовлетворенной.
– Останься, – прошептала она, улыбаясь и протягивая ко мне руку. Я проглотил слюну. Как же мне не хватает женщин! Еще немного, и я действительно воспылаю к ней страстью. Просто потому что на безрыбье и рак – рыба.
Эдар чуть свел брови, недовольный ее просьбой: спорить с ней он не мог, но это была его ночь. Я вздохнул и покачал головой, отказываясь от предложения. Лан не настаивала, и мы ушли. Уже почти привычно освобождаясь от напряжения, будучи в своих пустых и холодных покоях, где не горела ни одна свеча, я подумал: а может, это и к лучшему?
Глава 8. Мужская работа
Я сидел на пороге кузни, жевал кусок хлеба и запивал его молоком: мы были довольно далеко от дома Великой Матери, и пришлось взять обед с собой. Как Эдар и обещал, он подыскал для меня легкую работу: следить за печью. Правда, легкой она оказалась лишь по сравнению с другими вариантами, а стоять перед открытым пламенем было к тому же довольно опасно. Пока я не приноровился бросать уголь так, чтобы из печи на меня не фыркало огнем, несколько раз едва не обжегся и один раз даже подпалил рукав и прядь волос у виска. Потом привык, и работа перестала быть такой опасной, но все равно было тяжело, а больше всего – жарко. Лицо у меня горело, да и кожу неприятно жгло.
В кузнице было много и других работников. Поначалу они косились на меня и даже пытались издеваться, но Эдар быстро поставил их на место, и меня стали избегать. Я к ним не лез, они делали вид, что меня нет, и это всех устраивало. Так что во время обеденного перерыва я оказался в благословенной тишине.
– Устал? – спросил Эдар, тоже садясь рядом и развязывая котомку.
– Да, – честно сказал я. – Но не смертельно.
– Это хорошо, – кивнул Эдар. – Значит, постепенно привыкнешь.
Мы помолчали, уминая обед. Правда, я уже наелся, и не столько ел, сколько крошил остатки хлеба, кидая его птицам: воробьям и воронам. Вороны деловито прохаживались, утаскивая крупные куски, но близко не подходили. Воробьишки же подлетали к самым ногам, хватали крошки и тут же удирали со всех крыльев.
– Что-то у вас голубей не видать, – заметил я, подкидывая кусочек недавно подлетевшей одинокой галке.
– А на что они нам? – удивился Эдар.
– Ну как же, – я пожал плечами. – Голубь – птица мира. Если голуби есть, значит, войны нет.
– Ну да: когда войны нет, еды много. Люди к этому привыкают и перестают ее ценить. Потом начинают еду выбрасывать, а голуби тут как тут: клянчат, на помойках копаются, заразу разносят, – сказал Эдар. – Нет, брат, голуби – это крысы с крыльями. Мы их давно всех перебили. Для голубиной почты только держим. Вон, воробушки пусть живут. Они и милые, и чистенькие, и пользу приносят: посевы от насекомых берегут. Голуби таким не занимаются: жирные слишком.
– А вороны тогда зачем?
– Так разве ж их перебьешь, воронов-то? – удивился Эдар. – Они знаешь, какие умные. Да и жалко их: большая птица, красивая.
Я посмотрел на «красивую птицу». Ворон посмотрел на меня. Мы друг другу не понравились.
– Эдар, скажи честно, – вдруг сказал я. – Есть ли для меня какой-нибудь способ покинуть семью Великой Матери?
Эдар замер, не донеся кусок до рта, потом опустил руку, вздохнул и повернулся ко мне:
– Эстре, ну чем тебе здесь так не нравится?
– Что, неужели заметно? – горько усмехнулся я.
– Только слепой не увидит, – подтвердил Эдар. – От людей ты прячешься, вместо лица – каменная маска. Я слыхал, раньше ты любил повеселиться, так за чем дело стало?
– Ты не ответил на мой вопрос, – напомнил я, уходя от темы.
– А что там отвечать, – Эдар снова принялся за еду, и стало трудно разбирать его речь. – Ты теперь супруг Лан. Пока она – Великая Мать, ты никуда уйти не можешь. Если так не нравится ее ублажать, просто потерпи – скоро она понесет, и ты сможешь смело отказаться от своих обязанностей. По крайней мере, на несколько месяцев. Будешь просто ходить на работу.
Ага. И это в его представлении лучший выход для меня? Без женщин, но с работой. Отлично.
– А если она умрет? – спросил я. Эдар поперхнулся и посмотрел на меня широко открытыми глазами.
– Типун тебе на язык, – сказал он, прокашлявшись.
– И все-таки, – не унимался я.
– Детей сначала ей обеспечь, потом будешь обо всяких глупостях думать, – рассердился Эдар, поднимаясь и уходя обратно в кузню. Мой вопрос так и остался без ответа.
Эдар не позвал меня с собой, но через некоторое время из кузни донеслись уже привычные моему уху звуки ударов и его четкие, короткие команды. Хм, а кто у печи? Видно, замену мне нашел. Обиделся, значит. А что я такого сказал? Мало ли, по каким причинам человек может умереть. Я же не имел в виду, что лично ее убью: так можно окончательно испоганить свою следующую жизнь. Еще появлюсь на свет каким-нибудь тягловым животным. Нет уж, никаких убийств: человек сейчас и человеком буду.
Мерные удары по наковальне звучали все более и более осуждающе. Я вздохнул и поплелся внутрь: надо бы наладить отношения со здоровяком, пока он не подумал обо мне что-нибудь совсем уж плохое и я не лишился единственного союзника (Бардос не в счет, он болтун и разгильдяй).
Дзынь-дзень-дзон, дзынь-дзень-дзон – попеременно звучали удары трех молотов. Я подошел и встал сбоку от Эдара: так, чтобы он не зацепил меня случайно.
– Эдар, – позвал я, но он меня не слышал. – Эдар!
Здоровяк замер с поднятым молотом и устремил на меня взгляд, нахмурив брови. Довольно угрожающая поза, надо сказать. Двое его помощников тоже замерли и принялись утирать лбы. Подмастерье, ворочавший заготовку, тут же придвинулся и принялся щуриться на светящийся металл, решив, что все уже готово.
– Прости, брат, я, кажется, обидел тебя, – начал я, но не смог договорить: подмастерье привычно развернулся и сунул было раскаленную заготовку в чан, но тут увидел меня, дернулся от неожиданности и вместо того, чтобы спокойно погрузить пышущий жаром металл целиком, лишь цепанул им поверхность воды, как веслом, и взметнул шипящую волну. Вода и так уже давно не была холодной из-за частого использования, а после того, как побывала на раскаленном металле, мигом превратилась в крутой кипяток. И этот кипяток обрушился на мое тело.
Такого я не испытывал никогда в жизни. Взвыв, как собака, попавшая под колесо, я дернулся и полетел на пол, на несколько жутких мгновений превратившись в сплошной комок боли.
– У тебя откуда руки растут, сиволап? – зарычал Эдар у меня над головой. Я не понял, к кому он обращается: сознание залило обжигающее, беспросветное багровое пламя. Оно вгрызалось так, словно меня жалили тысячи пчел. Хуже того: оно растекалось все шире и шире. Я пытался отнять от тела пропитанную кипятком рубашку, хоть и понимал, что уже поздно: мне обожгло грудь, часть живота, левую сторону шеи и даже подбородок.
– Глаза целы? – спросил Эдар, хватая меня за голову огромными лапищами и поднимая ее вверх: он решил, что мне и на лицо попало. Я посмотрел на него, кривясь и стараясь не кричать. Эдар кивнул, бесцеремонно сдернул с меня рубаху и облил меня водой из другого ведра – упоительно холодной, колодезной. На некоторое время я даже ощутил чудовищное облегчение, но когда поток иссяк, боль снова вгрызлась в меня и запульсировала, как огненные сполохи.
– Вставай, давай, – Эдар вздернул меня, как ребенка, и осмотрел. Я покачнулся. Перед глазами потемнело.
– Плохо, да? – выдавил я, стараясь не постанывать и не глядеть вниз, где словно бы плясало живое пламя.
– Да я бы не сказал, – ответил Эдар, и у меня отлегло от сердца. – Жить будешь. Скажи спасибо, что он тебе не на штаны плеснул.
– Да уж. Спасибо, – прошипел я, пытаясь прожечь взглядом косорукого безмозглого идиота, а потом все-таки опустил голову и осмотрел рану. Все оказалось не так ужасно: участок кожи в три или четыре (если считать шею) ладони сильно покраснел, но выглядел довольно безобидно. Я ожидал увидеть голое мясо или хотя бы жуткие пузыри – так сильна была боль.
Эдар тем временем намочил мою рубаху и бросил ее мне на живот. Я тут же прижал ее к пылающей коже, шипя, как змея.
– Иди к Лан, – сказал он. – Пусть она посмотрит.
– Да ладно, – отмахнулся я, совершенно не горя желанием представать перед ней в таком жалком виде. – Не так уж все и страшно.
– Это сейчас не страшно, – возразил Эдар, толкая меня к выходу. – А к вечеру пузыри вздуются.
Меня передернуло: как-то раз я видел такое, когда один из поварят в доме Хель опрокинул на себя кастрюлю со свежесваренной кашей. Он долго орал и дрыгался, пытаясь снять рубаху, а когда все-таки снял… Ладно уж, схожу к Лан. Лучше потерпеть унижение от ее взгляда сейчас, чем когда она будет «любоваться» на мое пузырящееся тело. К тому же, я никогда не считал, что шрамы украшают мужчину. Особенно шрамы от ожогов.
– Давай-давай, – поторопил меня Эдар, весьма обеспокоенный и, похоже, смущенный произошедшим. Да уж, легкую работенку ты мне нашел, ничего не скажешь.
– Эстре? – удивилась Лан, когда я без стука вошел в ее кабинет, еле сдерживаясь, чтобы не постанывать.
– Я тут… обжегся немного, – пробормотал я, отнимая рубаху от груди. Лан глянула и ахнула: неестественно розовое бесформенное пятно отлично просматривалось на белой коже.
– Кто это тебя так? – спросила она, стремительно сокращая расстояние между нами.
– Случайно получилось, – я не стал вдаваться в подробности. Лан повернула мою голову, чтобы осмотреть еще и шею, громко цыкнула, вздохнула и потащила меня в свои покои.
– Снимай остальное и ложись, – велела она, принимаясь копаться в каком-то сундуке. Я смущенно выбрался из мокрой одежды: Эдар не поскупился, когда обливал меня холодной водой. Потом быстро лег в кровать и накрылся одеялом: снизу, по крайней мере. Нагибаться было нестерпимо больно, а без мокрой и холодной рубашки тело снова начало пылать.
Со стороны Лан раздавалось позвякивание. Время от времени она доставала из сундука какие-то флакончики и просматривала их на свет. Флакончики были очень подозрительные: такими грязные шаманки на рынках торгуют.
– Может, лучше лекаря позовем, – попытался я пойти на попятный: кто-то говорил мне, что в Асдаре беда с медициной.
– Я и есть лекарь, – ответила Лан. Пришлось умолкнуть и смириться с судьбой. Боги, надеюсь, она хотя бы хуже не сделает.
Наконец, Лан нашла то, что нужно, вытащила откуда-то свернутые полоски тонкой белой ткани и вернулась со всем этим ко мне. Еще раз окинула взглядом неестественно розовую кожу, снова цыкнула, качая головой, откупорила флакончик, вылила себе на ладонь что-то густое, желто-коричневое с хвойным запахом и принялась щедро смазывать ожог. Ощущения были двоякими: с одной стороны, прикосновения были болезненными, а с другой стороны, прохладное снадобье хоть немного утихомиривало грызущее меня невидимое пламя.
– Пузыри будут? – спросил я, когда она придвинулась ко мне, чтобы смазать шею и подбородок.
– Нет, – ответила Лан. – Но болеть будет долго.
Это я и без нее знал. Даже солнечные ожоги болят по нескольку дней, а тут такое. Эх, и почему мне так не везет? Впрочем, учитывая мою черную молитву…
Нанеся первый слой, Лан почти сразу наложила и второй. Это было уже не так болезненно, а, напротив, даже приятно: она больше никуда не торопилась, и не касалась меня кожей, скользя в паре волосков над ней. И снадобье было восхитительно-прохладным. По комнате от него разливался запах хвои и прелой листвы, напоминая почему-то о болоте: месте грязном, но весьма сыром и прохладном, о каком мне сейчас и мечталось.
Наконец, Лан смазала все пострадавшие участки и взялась за бинты, но, осмотрев меня, передумала и сказала:
– Давай-ка я лучше просто тканью сверху накрою, не буду бинтовать. Ты не ходи никуда сегодня. Я принесу тебе ужин сюда.
– Они будут смеяться надо мной, – сказал я и прикусил язык. Докатился: жалуюсь жене.
– Они так и так над тобой смеются, поэтому какая разница? – пожала плечами Лан, укладывая обратно разворошенный сундучок. Ну, спасибо. Утешила. Ты сама доброта.
– Почему? – спросил я спустя некоторое время.
– Что «почему»? – не поняла она.
– Почему они смеются надо мной? – уточнил я.
– Потому что им надо над кем-то смеяться, – пояснила она. – Мужчины расстроены тем, что мой выбор пал не на них, и ищут в тебе недостатки. А ты, словно специально, даешь им массу поводов для пересудов.
– Но я делаю все, что от меня требуется, – с трудом сдерживая возмущение, сказал я.
– Забудь. Мне все равно не объяснить, – вздохнула Лан, убирая сундучок на место. – Лежи спокойно, постарайся не двигаться. Я закончу работу и вернусь.
Совершенно естественным движением она чмокнула меня в губы и ушла, оставив наедине с болью и мешаниной чувств.
Болеть без слуг – не самое приятное занятие. Никто не приносит тебе чай, не поправляет подушки, не помогает встать, чтобы дойти до уборной. Стоять, кстати, было тяжело: по телу разливалась неприятная слабость. Я совершил один такой поход и решил пить поменьше жидкости, чтобы пореже приходилось покидать постель. Попытался читать книгу, лежащую на прикроватном столике, но обнаружил, что она на южном наречии, которого я не знал. Поковырял дырочку в шве одеяла. Потом натянул волос между пальцев, послюнявил его и катал туда-сюда прозрачные капельки, пока и это мне не надоело. После этого я от скуки принялся вспоминать лица всех известных мне высокородных и пришел к выводу, что большая часть из них подозрительно похожа на портрет моего деда со стороны матушки.
Снадобье Лан, к счастью, подействовало, и кожа словно онемела. Боль не пропала, но перестала быть такой яростной, и пока я лежал, не шевелясь, о ней можно было даже не думать. Так что когда у меня закончились идеи, чем бы занять себя, я забылся неглубоким, тревожным сном.
Разбудила меня Лан со своей дурацкой кастрюлькой.
– Я тебе кашу принесла, – сказала она, садясь на край кровати.
– Спасибо, я не голоден.
– Уверен? – нахмурилась Лан.
– Уверен, – ответил я: мысль о еде была почему-то неприятна, а от запаха каши даже подташнивало. К счастью, Лан отнесла кастрюльку на стол в другом конце комнаты, и запах пропал.
– Выпей хотя бы травяного отвара, – сказала она, возвращаясь ко мне с бокалом какой-то жидкости.
– Ну, Лан… – начал я, но сразу заткнулся, осознав, что сказал это с такой же интонацией, с которой когда-то обращался к няне, уговаривавшей меня есть капусту. Докатился.
– Пей, – сказала Лан, помогая мне сесть: в теле отчего-то разлилась чудовищная слабость. Я послушно сделал несколько глотков, и Лан отставила бокал. Потом еще раз глянула на меня, нахмурилась и приложила ладонь к моему лбу.
– У тебя жар, – сказала она обеспокоенно. Я сонно моргнул: у меня действительно шумело в ушах, и ужасно хотелось завалиться обратно. Лан снова забренчала своими склянками, накапала в бокал какой-то пахучей дряни и сунула его мне под нос.
– Не надо, – вяло отмахнулся я.
– Или ты пьешь сам, или я позову Эдара: он будет держать тебе челюсти, и мы напоим тебя насильно.
Я вздохнул и допил содержимое бокала. С новым снадобьем оно приобрело мерзкий сладковатый привкус. Лан удовлетворенно кивнула и убрала его. Потом еще немного послонялась по комнате, прибирая вещи, вернулась ко мне и прилегла на другой стороне кровати, подперев рукой голову. Некоторое время она разглядывала меня, мягко улыбаясь, поправляла мои волосы и торчащий край бинта, а потом пододвинулась поближе, уложила голову на мою подушку и глубоко вздохнула, пощекотав мне ухо.
– Знаешь, ты такой хрупкий, – заметила она.
– Сама такого выбрала, – огрызнулся я.
– И очень чувствительный при этом, – словно не заметив моих слов, продолжила Лан, поглаживая меня по плечу тыльной стороной пальцев. Я вздрогнул. Точно. Сегодня же моя ночь.
– Если тебе так трудно, – она придвинулась еще ближе и зашептала мне на ухо, – я могу оберегать тебя. Как дитя. Хочешь? Со мной никто не поспорит.
– Нет, спасибо, я как-нибудь сам, – возмутился я: еще такого унижения мне не хватало!
– Но тебе тяжело, – заметила Лан, осторожно целуя меня в ухо.
– А ты думаешь, если ты запрешь меня в клетке, мне будет легче? – спросил я, повернув к ней голову и посмотрев прямо в глаза. Ожог на шее тут же заполыхал, напоминая о себе. – Или, быть может, мне будет легче, если все твои подданные будут открыто насмехаться надо мной?
– Прости, – она опустила глаза. – Но я правда не знаю, чем тебе помочь. Я пыталась что-нибудь придумать…
Мы помолчали, думая каждый о своем. За окном сгущались сумерки. Со стороны восточного сада долетали звуки голосов – это ночь вступала в свои права.
– Ты будешь делать ЭТО сегодня? – наконец, спросил я, стараясь произносить слова без эмоций.
– Нет, – Лан помотала головой. – Ты же болен.
Я кивнул и поморщился: опять забыл про ожог на шее.
– Тогда давай спать, – предложил я. – Глаза просто слипаются.
Лан не стала спорить. Осторожно накрыла меня тонким одеялом, свернулась рядом клубочком, и через пару минут уже спала. А я отчего-то еще долго лежал и думал. Наш разговор снова и снова прокручивался в моей голове, прогоняя сон: Лан предложила мне жизнь без хлопот и забот, а я отказался. Почему?
Я проснулся больным. И дело было не только в то и дело дающей о себе знать жаркой боли: у меня ломило кости, выкручивало суставы. Мышцы дрожали, как у старика, и постоянно хотелось пить, но я не мог: горло опухло, и каждый глоток был для меня тяжким испытанием. Все говорило о том, что ко мне привязалась классическая простуда. Я не мог понять, откуда она взялась, но Лан ее появление почему-то не удивило. Она крутилась вокруг меня весь день, не давая покоя со своими бесконечными отварами, мазями и параал́ми, которые приходилось вдыхать, склонившись над миской. Но неприятнее всего было то, что она никого не позвала в помощь, и я вынужден был добираться до уборной, опираясь на ее плечо. Это было унизительно, но предложенная ею альтернатива – ночной горшок – была еще хуже.
К вечеру мне стало совсем плохо. Пытаясь хоть как-то облегчить мое состояние, Лан опоила меня очередной сладковатой дрянью, и я почти все время находился в состоянии полудремы, и потому шумный скандал Лан и Закка как-то пронесся мимо моего сознания. Только утром я сообразил, что Закк приходил исполнить супружеский долг, а Лан его выгнала. Когда ее снадобья, наконец, начали действовать, и я стал мыслить более ясно, мне пришла в голову мысль, что Закк теперь обозлится вовсе не на жену, которой он и слова поперек сказать не может, если она того не хочет, а совсем на другого человека – меня. Выздоравливать сразу расхотелось. Комната Лан показалась уютной и очень даже привлекательной. Вон как тут много книжек и всякий картинок. Полежу немного, отдохну. А сегодня Эдар придет, он меня не выгонит.
Впрочем, мне не нужно было даже притворяться: черезчур медленно заживающий ожог, насморк, а также бесконечное чихание и правда доставляли мне ужасные неудобства. Но они уравновешивались разными приятными мелочами. Например, Лан распорядилась перестирать мое грязное белье, которое я копил в купальне с самого дня приезда, до последнего оттягивая неприятную процедуру. Как будто знал, что подвернется такая удача. Еще меня стали лучше кормить: когда на второй день я пожаловался Лан, что меня тошнит от одного только вида пшенной каши, она спросила, что бы я хотел съесть. Естественно, я тут же описал ей все свои любимые блюда. К вечеру мне принесли несколько на пробу. Конечно, это не было похоже на работу крагийских поваров, но хотя бы плеваться не хотелось: асдарскую кухню можно посоветовать только тому, кто весь день вкалывает, и к вечеру готов сожрать что угодно, даже горелое мясо и черствый хлеб, запив их кислым молоком.
А еще, после того, как исчезло ощущение содранной до мяса кожи, я полюбил мягкие прикосновения Лан, когда она втирала в место ожога свою хвойно-болотную дрянь. Как ленивый кот, я наблюдал за ее руками и блаженно щурился. Сначала я пытался это скрывать, но когда Лан обнаружила, что мне нравится, она стала делать это медленнее, явно нарочно затягивая процедуру, и я перестал прикидываться. Никакого подтекста в этой простой ласке не было – ни с ее, ни с моей стороны. Мы вообще больше не заговаривали о супружеском долге. Но что еще более удивительно – Эдар даже не попытался предъявить свои права, как Закк, и все это время не появлялся в покоях Лан. Один раз, правда, я слышал, как они болтали в коридоре, но не понял, о чем.
В общем, я провалялся в постели Лан ни больше ни меньше, а целых восемь дней. Вообще-то, я и после шестого отлично себя чувствовал, но очень уж не хотелось выходить и встречаться с северянином. Впрочем, после той их ссоры я его еще дважды видел: он упорно приходил по крайдням и официальным тоном интересовался, не примет ли его Лан. Она так же холодно отвечала, что занята заботой о больном. Я прикидывался ветошью. Он сверлил меня взглядом и уходил.
На девятый день ожог окончательно сошел, осталось лишь несколько чуть красных пятен. Горло у меня было в полном порядке, жар не возвращался, и имитировать болезнь больше не представлялось возможным. Пришлось, собрав все свое мужество, влиться обратно в жизнь дома Великой Матери. Я ожидал лавины смешков и издевок, но никто не сказал мне ни слова, хотя любопытных взглядов было очень много. Но когда, идя на завтрак, я нос к носу столкнулся с Закком, тот сделал ко мне шаг и прошипел мне в лицо:
– Придет день, и она лично тебя вышвырнет.
С этими словами Закк обогнул меня и больше даже не смотрел в мою сторону. Меня это вполне устраивало, хотя на душе после этой фразы остался неприятный осадок.
– Эдар, скажи-ка мне, брат, почему Закк такой… хм… агрессивный? – спросил я, подсаживаясь к здоровяку и пододвигая к себе плошку с… крагийским рыбным супом!
– Так он же северянин, – невозмутимо пояснил Эдар, пожав могучими плечами.
– И что? – не понял я, покосившись на Закка: тот сидел недалеко от нас, на другой стороне стола, и выглядел очень злым, хотя явно не слышал нас в общем гаме. Его рябая и слегка сероватая кожа своим видом портила мне аппетит.
– Все северяне такие, – пояснил Эдар. – Я думал, ты знаешь: это ведь именно из-за них у нас была война с Крагией. Просто прошлому князю, да и прошлой Великой Матери – бабке Лан – дела не было ни до северян, ни до Крагии. И потому, когда ваши и наши правители решили остановить эту войну, у них это получилось не сразу: сложно оттянуть разъяренного пса, уже вцепившегося в добычу. Мать Лан на это почти десять лет потратила, все-таки справилась, но мир еще весьма зыбок. Северяне ведь и на своих иногда бросаются – Закк-мятежник тому пример. Но боги для всех едины, как и Великая Мать. Потому его и пригласили мужем Лан: если башка кобеля застряла в заборе, задница уже не так опасна, да и голова кусает лишь тех, кто сам ей руку в пасть сует. Так что ты не засовывай, а лучше обходи стороной.
– Я думал, асдарцы беспрекословно слушаются Великую Мать, – удивился я. – Если она велела им прекратить войну, почему они так долго сопротивлялись?
– Они слушаются, – покивал Эдар. – Но недолго. До первого приступа агрессии, которую им непременно нужно излить – на охоте ли, на игрищах или на войне. Стоит хоть одному крагийцу нос на границе показать – и опять все по новой. Но сейчас вроде все успокоилось – говорят, ваш князь – то есть, твой отец – вырубил и выжег широченную полосу леса вдоль границы с северными асдарцами и под страхом смертной казни запретил даже ступать туда. А наша Великая Мать, в свою очередь, запретила брать из того леса хворост для костров и охотиться там. И вот уже около года ни одной стычки не было. Если не считать, конечно, выходок мятежников: они решили, что в запрете виноват князь, что это была его идея. Им же надо кого-то ненавидеть. Так что теперь проблема внешняя стала проблемой внутренней и легла на плечи Лан: спроси ее, сколько писем она уже отправила на север и сколько жалоб и угроз оттуда получила.
– Хочешь сказать, Асдар на грани междоусобной войны?
– Нет, что ты, – поспешил успокоить меня Эдар. – Лан умница, она здорово умеет лавировать меж огнями. Ты не смотри, что она такая молоденькая: она ведь единственная наследница, так что мать ее с детства учила всем хитростям-премудростям. По-хорошему, этим князь должен заниматься, но именно с ним-то северяне и сцепились. Вот Лан и мучается с ними.
Я почему-то снова вспомнил Шаарда. В груди неприятно кольнуло. Пришлось запить тоску вином.
– Пойдешь сегодня в кузницу? – неуверенно предложил Эдар.
– Даже не знаю, – сказал я, непроизвольно потирая почти заживший ожог. – Может, мне еще что-нибудь попробовать?
– Хорошая идея, – одобрил Эдар. – Я слышал, ты с Бардосом дружишь? Он говорил, что собирается в поля – жать рожь. Как ты к серпу относишься?
Я вспомнил странный гнутый нож, которым пользовались наши крестьяне и пожал плечами: все-таки, к работе с колюще-режущими предметами я более привычен – Шаард меня когда-то обучал фехтованию. Да и в любом случае это лучше, чем стирка, чистка печей или стояние перед жарким пламенем. Вон какая у Эдара рожа красная. Не дай боги, у меня такая же когда-нибудь будет.
– Ну давай посмотрим, что там за серп такой, – сказал я, активнее налегая на завтрак: работа наверняка будет тяжелой, надо подкрепиться.
– Вот это правильно! – одобрил Эдар и уже занес руку для поощрительного «леща» между лопаток, но я в кои-то веки успел его остановить.
