Текст книги "Пепел (СИ)"
Автор книги: Екатерина Бунькова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)
Глава 11. Драконий зов
– Ты молодец, – Эдар хлопнул меня по спине, заставив закашляться.
– Согласен, – подтвердил Бардос. – Не ожидал, что ты и правда так хорош. Еще бы чуть-чуть и…
И. Именно чуть-чуть мне и не хватило. Лучше б я еще на втором туре проиграл – не столь обидно было бы. А так пустил стрелу в молоко, когда от меня ждали победы. Какой был прекрасный шанс поставить северянина на место. Эх…
Я оглянулся, с огромным трудом сохраняя на лице вежливую улыбку: у меня за спиной бушевал Закк, держа на одном плече довольную Лан, а та размахивала в воздухе стрелой, с нанизанным на нее, как на вертел, голубем, и что-то скандировала. Я не разбирал слов. У меня в ушах огромным колоколом бухали удары сердца. Этот ноздреватый гад держит мою женщину! Хуже того: пару минут назад я наблюдал, как она обнимает его и целует в обе щеки, а он жадно прижимает ее к себе. Сегодня он победил. Сегодня его день. И его ночь, черт возьми! Сейчас он пойдет пировать, утащит ее с собой. Они будут петь и смеяться. Он будет тискать ее, а когда настанет ночь, они останутся вдвоем. Хмель и веселье заведут ее, и ночь будет жаркой. А я буду сидеть один в своих покоях и думать об этом. Снова и снова думать об этом.
– За почти победу! – заявил Бардос, вручая мне наполненный до краев кубок.
– За отличного стрелка Эстре! – согласился Эдар. Я кивнул, и мы выпили. Вино было крепким, так что я даже закашлялся от неожиданности. Но, распробовав, пришел к выводу, что пить можно. А почему бы и не напиться? Кто знает, отчего я пью: отмечая свой успех или заливая горе вином?
Бардос и Эдар были не против выпить еще немного, а еще того сильнее они желали отобедать. Так что втроем мы серьезно потрепали нервы повару: я-то еще ничего, мне много не надо, а вот Эдар потребовал целого жареного поросенка. Пока тот готовился, мы выпивали и болтали о разнице между крагийскими и асдарскими луками, о лучшей позиции для стрельбы, о перчатках, о ветре и прочей ерунде. Вино лилось рекой, мои собеседники становились все веселее, а я – пьянее. Участвовать больше ни в чем не хотелось, как, впрочем, и наблюдать. Хотелось просто забыться. Так что когда солнце принялось клониться к закату, детей увели домой и состязания плавно сменились ночью любви, я обнаружил себя сидящим за опустевшим столом в полном одиночестве. В руках у меня была пустая бутылка, а на тарелке – свиной пятачок в белом соусе. Я ткнул его вилкой в самую середку и хрюкнул.
– Домой иди, горе ты наше, – послышался знакомый старческий голос. Я обернулся и увидел близко-близко от себя лицо Великой Матери. То есть, «Великой Бабушки».
– Что я там забыл? – с трудом шевеля языком, ответил я. – Сегодня не моя ночь. Где хочу, там и ночую.
– Ну-ну, – покачала головой женщина, отбирая у меня бутылку и помогая мне выбраться из-за лавки. – Еще дойдешь спьяну до Небесного Замка да и свалишься в самую пропасть. Что я дочери скажу?
– Что у нее еще два мужа есть, – обиженно протянул я, патетично взмахнул рукой и вдруг понял, что заваливаюсь набок. Но старуха оказалась не промах: поймала мое неуправляемое тело, перекинула мою руку через плечо и вместе мы пошли в сторону города.
– Дурак, – беззлобно сказала она. – Хватит уже жалеть себя. Кому от этого легче? И себе, и ей жизнь портишь.
Я промолчал. Конечно, старуха была права, и это раздражало еще больше: ненавижу, когда кто-то говорит мне то, что я сам для себя только-только признал, наступив на горло своей гордости. Да понял я уже, понял, что веду себя как мальчишка. Хватит мне этим в лицо тыкать.
– Ты бы по-другому попробовал, – посоветовала она. – Забудь все. Начни заново. Душу людям открой, сердце подари. Ежели ветер в лицо дует, так ты крылья-то поперек него не разворачивай: к земле родной изнанкой поверни, к небу броней. Вот тогда-то ветер другом станет: отнесет, куда пожелаешь. Хоть на край света.
– Не хочу на край света, – замотал головой я. – Домой хочу.
– А где у тебя теперь дом-то? – усмехнулась старуха. Я открыл было рот, чтобы ответить, но, подумав, снова закрыл его и промолчал.
– Вот, то-то же, – закивала она. – Домой дорога длинней всех прочих. И ведь не потому, что правда длинная: на самом-то деле до дома всегда лишь пара шагов. Но мы вечно выбираем самые длинные и запутанные пути: увидим красивый замок али дворец какой-нибудь – и сразу к нему. Полжизни идем, сотни преград преодолеваем. Усталые и разбитые, падаем у порога. А там – никого. Ветер холодный гуляет, листья опавшие по мраморным ступеням гоняет. Вот тогда-то и вспоминаем мы про маленькую избушку, до которой было рукой подать: и как оттуда едой пахло, и какие окна были приветливые, и как теплом человеческим тянуло. Разворачиваемся, а до избушки той – еще полжизни пути. Ты дурака-то не валяй: ежели увидал уже свою избушку, иди к ней. А дворцы каменные оставь другим упрямцам.
– Стыдно в избушке жить, если родился во дворце, – ответил я, с трудом ориентируясь пьяными мыслями в дебрях ее иносказаний.
– А ты думал, ради дома родного ничем жертвовать не придется? – усмехнулась старуха. – Два шага всегда до родного дома: один – понять, да один – принять. И пока ты их идешь, судьба визжит и бесится, бьет тебя и развернуть пытается. Потому-то те два шага – самая длинная дорога.
Я остановился у крыльца, оглядывая две несчастные ступеньки: спьяну они показались мне какими-то угрожающе крутыми.
– Понять и принять, говоришь? – пробормотал я, вздохнул и поплелся в свои покои, выпутавшись из рук старухи.
На следующий день я старался не смотреть ни на Лан, ни на Закка: как мог скоро расправился с завтраком и едва ли не силком потащил Бардоса на работу, хотя чувствовал себя после выпитого вечером не слишком хорошо. Бардос был очень удивлен такой моей активностью, но прихватил с собой недоеденную гусиную ногу и пошел показывать мне, где этот щит с работой на выбор.
Внимательно изучив возможные дела на сегодня, я остановил свой выбор на починке крыши.
– А ты справишься? – нахмурился Бардос.
– Ты меня научишь, – безапелляционно постановил я.
– Ну смотри, – пожал плечами Бардос, записывая в книгу учета себя и фиксируя меня в графе «помощники». – Только будь добр, не падай с крыши – Лан меня живьем съест.
Я замахал на него руками: специально же выбрал такую работу, чтоб с головой в нее погрузиться и не думать ни о жене, ни о других ее мужьях. Сегодня я все утро потратил на то, чтобы убедить себя жить сегодняшним днем, забыв о том, что когда-то я был крагийским принцем и любовником сотен женщин: если не сравнивать мою сегодняшнюю жизнь с тем, что было раньше, она не так уж и плоха.
– И ни слова про вчерашнее! – предупредил я его, хватая выданный нам каким-то дедком ящик с инструментами.
– А что так? – удивился Бардос, знаками указывая мне направление.
– Цыц, я сказал! – рявкнул я на него: по-дружески, впрочем. Бардос понятливо усмехнулся, и дальше болтал только о кровлях, стропилах и прочей неизвестной мне ерунде.
Починка крыш оказалась довольно сложным, но в то же время и приятным занятием: сидя наверху и глядя на мир с высоты, я чувствовал себя куда лучше: ветер, дующий с горных вершин, дышал свежестью, солнце грело спину, а от новых досок восхитительно пахло деревом. С забиванием гвоздей у меня, правда, было так себе, но я, по крайне мере, не бил себе по пальцам молотком – это было уже хорошо. Бардос, глядя на мою работу, кривился, но принимал, и это доставляло мне радость: новая версия меня, живущая одним днем, записала себя в ученики и любую нормально выполненную работу оценивала как отличную – для первого раза-то. К полудню мы ободрали всю западную сторону, поменяли все сгнившие доски и почти перестелили кровлю заново, когда снизу раздался крик:
– Эй, работнички! Обед!
Я чуть с крыши не свалился, узнав голос старухи – матери Лан. С чего это она вдруг взялась обо мне заботиться? Сразу вспомнился вчерашний поход до дома в ее сопровождении, и кончики ушей заалели: да, меня не раз притаскивали домой пьяным, но мне и в страшном сне не могло присниться, что это будет делать она. Бардос тоже удивился, но быстро справился с собой, усмехнулся и фыркнул:
– Слыхал я крагийские смешные истории про мать жены. Как там? Теща вроде она называется, да? – оскалился он. – Никак она тебя отравить решила?
– Типун тебе на язык, – возмутился я, ловя брошенную нам веревку и вытягивая корзинку с обедом.
– Что, подружился-таки с матушкой? – сменил оскал на обычную улыбку Бардос. – Давно пора. Я вообще не понимаю, чего ты все это время такой смурной ходил? Все же у тебя как надо: и красивый ты, и умелый, и неглупый, и с женой у тебя…
– Заткнись, Бардос, – я поморщился. – Не лезь в душу.
– Понял, – тут же пошел на попятный он. Мы спустились на чердак, чтобы ненароком не свалиться, и принялись за обед. Сквозь разобранную крышу вид на горы открывался потрясающий: подернутые белыми прожилками серые скалы были ярко освещены по-осеннему холодным солнечным светом, и в нагромождении камней можно было разглядеть что угодно. Я вот, например, увидел на северной стороне битву титанов, а на восточной – тесно сплетшиеся в любовных утехах тела каменных великанов. Сидеть так и думать обо всякой ерунде было приятно. С близкой кухни тянуло запахами маринадов: это кухарки принялись делать заготовки на зиму, а тушеное мясо с картошкой в облаке этих ароматов почему-то казалось ужасно вкусным. Наверное, все дело в физическом труде. А может, в том, что за неимением возможности утолять голод по женскому телу, я научился наслаждаться утолением голода обычного.
– Слушай, Бардос, – сказал я после продолжительного молчания. – Давно хотел у тебя спросить: бывает ли у вас так, что двое – мужчина и женщина – нравятся друг другу так сильно, что других вовсе не хотят?
– Бывает, – кивнул Бардос. – Но редко. Мы называем это «драконий зов».
– Почему именно драконий? – поинтересовался я.
– Считается, что виной тому – кровь наших предков. Драконов, то есть, – пояснил Бардос. – Они, ежели пару выбирают, то навсегда.
– Ты что, правда веришь, что произошел от дракона? – снисходительно фыркнул я.
– А ты нет? – искренне удивился Бардос. – Откуда же тогда, по-твоему, люди взялись?
Я пожал плечами. Ох уж эти варвары. Святая простота. И нисколько их не смущает, что драконы как минимум хладнокровные и с теплокровными животными общего потомства иметь не могут.
– Говорят, все Великие Матери на самом деле – драконихи, – тем временем продолжил Бардос. – И кровь их тем сильнее, чем ближе к предкам их мужья.
– И как же вы определяете, кто близок к предкам, а кто нет? – поинтересовался я, стараясь не слишком выдавать душащий меня смех.
– Да никак, – невозмутимо ответил Бардос. – Вот только не раз случалось уже, что драконы особый интерес проявляли к семье Великой Матери.
– Хм. И какой же? – заинтересовался я. – Приведи хоть один пример.
– Ну, – Бардос вдруг заколебался и принялся оглядываться, явно проверяя, не слышит ли нас кто-нибудь. – Как-то раз, во времена, когда мать Лан была еще молодой девчонкой – дерзкой и свободолюбивой – отправилась она на южные озера. А там в то время поселение было… этих… как их там…
– Осовинцев, – подсказал я, вспомнив карту, занимавшую всю стену в кабинете Шаарда.
– Точно, – кивнул Бардос. – И местные парни как раз шли рыбачить. А она тогда красивая была – загляденье. Ну, они ее и…
Бардос попытался изобразить руками то, что не шло ему на язык.
– Я понял, – кивнул я. – Продолжай.
– Ага, – Бардос кивнул. – Наигрались они, в общем, и оставили ее там же, на озерах. Но наша Матушка всегда сильной была. Никаких глупостей не сделала. Поплакала, конечно, как по женскому делу водится, поболела чуток. А потом дружину собрала и поехала обратно на озера. Нашли они всю компанию, старейшинам местным все объяснили, да и забрали троих – тех, что первыми у нее были. Остальных старейшинам на суд оставили: по их обычаям-то за такое кастрируют. Ну, привезли, значится, трех мужей в Асдар, все им разъяснили. Морды, правда, тоже набили, не без этого. Сильно на них народ зол был, да что уж было делать. Жили они, значит, жили. Каждую ночь к ней по очереди ходили. А как настал Чистый день, и эти трое дома одни остались, прилетел с гор старый дракон да и сжег их вместе с половиной дома – только пепел золотой к небесам поднялся. Даже камней не осталось: пустошь и золотые пушинки в воздухе летают.
– Ерунда, – отмахнулся я. – Драконы не дышат огнем. Это все сказки.
– Зуб даю! – возмутился моим недоверием Бардос. – Спроси любого старика: они своими глазами видели. Прилетел дракон и выжег сластолюбцев так, что и могил не осталось. Мне думается, Великая Мать в тот день молитву вознесла, боги ее услышали, да и рассудили все по-своему. Дурное пожгли и заново начать разрешили. Выбрала она потом себе и Страсть, и Доверие, и Расчет. И хорошо все было. Вот только дочь у нее всего одна родилась, да и то под старость лет. Мы уж и не надеялись.
– Ну ладно, – я задумался. – Допустим, я поверю, что прилетел дракон и все тут пожег. Но это же не доказывает, что он прилетел именно на зов Великой Матери. Он и случайно мог мимо пролетать да забавы ради сжечь пустующий, на его взгляд, дом.
– Сам-то веришь, в то, о чем говоришь? – нахмурился Бардос. – С каких это пор боги дома жгут забавы ради? Но даже если для тебя это не доказательство, то вот тебе другая история. Сразу оговорюсь: в летописях как есть записанная.
Бардос приосанился, и снова начал рассказывать:
– Много лет назад было у нашей тогдашней Великой Матери сразу семь дочерей. Ну, и как водится, предложила она старшей сменить ее. Девица согласилась, и стали они ждать, пока она себе Страсть отыщет. Год ждали, два ждали. Вот уж десяток лет прошел, девица та взрослой женщиной стала, да все никак замуж не шла. И уж стали сестры про нее поговаривать, что пора бы ей уступить им свое место, дабы народ не волновать. Но не слушала она их.
Бардос закашлялся, глотнул прямо из кувшина, косясь на меня: интересно ли. Я приподнял одну бровь, дескать: ну давай-давай, слушаю тебя. Бардос еще больше напустил на себя вид сказителя:
– И однажды ночью услыхали они страшный грохот и жуткий скрежет над головой, – сказал он, выразительно потрясая руками в воздухе. – Выбежали на улицу – глядят, глядят, понять ничего не могут: темно же. Решили дождаться утра. Легли спать, а на рассвете опять то же – скрежет, треск, шуршание. Снова выбежали все домашние. Глядь, а вся крыша в одном месте как есть разворочена, будто за нее огромная птица когтями хваталась. Помчались они в те покои, а там посреди разломанной кровати стоит их Великая Мать и в небо смотрит. Улыбается.
Бардос выразительно посмотрел на меня, будто я уже должен был сообразить, в чем тут соль. Я фыркнул. Он поджал губы и продолжил:
– В тот же день потребовала она себе двух мужей – Расчет и Доверие. Забурчали ее сестры: разве можно без Страсти? Да мать их остановила. Выбрали ей мужей, значится, все как обычно. Крышу починили. А на третий день опять то же – грохот, скрежет. Выбежали все на улицу, да теперь уж с огнями. Глядь, а над крышей-то крылья драконьи! Взмахнул ими дракон разок, сложил их, юркнул вниз, и будто не стало его. Тишина. Побежали они к своей Великой Матери, в двери заколотили. Впустила она их. Смотрят, а на постели у нее сидит себе молодой человек – обычный такой, ничем не примечательный. В одеяло кутается. Вот тогда-то они все и поняли. Крышу в том месте совсем разобрали, сад устроили – тот самый, что подле покоев Лан. И каждую третью ночь прилетал туда дракон – до самой смерти той Великой Матери.
– И родились у них драконята, – фыркнул я, отбирая у Бардоса кувшин, пока он все не допил. – Бардос, ну это же все сказки, как ты в такую чушь веришь? Драконы существуют – это факт. Они умеют летать, и некоторые даже думают, что они разумны – это тоже факт. А вот про огненное дыхание и превращение в человека – ерунда. Я тоже могу всем рассказать, что слышал, как дракон похабные песни распевает. Но от того, сколько человек мне поверит, ложь не станет правдой.
– Ну и не верь, – обиделся Бардос. – Нравится тебе жить в мире, где не происходят чудеса – живи, твое дело. А я верил, верю и буду верить, что наши старшие братья еще помнят о нас и помогут, когда придет нужда.
Я не стал с ним спорить. Мне тоже хотелось бы верить, что драконам есть до нас хоть какое-то дело, пусть я и не готов был в этом признаться.
Мы занимались крышей весь день. Работа меня малость отвлекла, так что за ужином я позабыл о том, что утром мне отчего-то там было неприятно видеть Лан. Напротив, я очень хотел поделиться с ней своими мыслями насчет сада: мне вдруг пришло в голову, как здорово бы там смотрелась статуя дракона с раскинутыми крыльями! Оригинальное украшение и новый источник вдохновения для народных сказителей. Но Лан почему-то не явилась на ужин. Краем глаза заметив, как повариха понесла куда-то большую корзину, закинутую белой салфеткой, я прямо-таки нюхом почуял, что кто-то сегодня заработался. Отобрав у удивленной толстухи корзину, я пошел в кабинет Лан.
– … выжечь все к чертовой матери! – услышал я возмущенный голос Лан, едва свернув в нужный коридор. – Надоели, сил моих больше нет. Сколько можно-то?
Подойдя к приоткрытой двери, я осторожно заглянул внутрь. Лан нервно копалась в ящике стола, расшвыривая по сторонам попадающиеся под руку письма. Подле нее, втянув голову в плечи, стоял тощий мужик в костюме для верховой езды. Гонец, что ли?
Лан, наконец, нашла, что искала, бухнула на стол тяжелый свиток, украшенный какой-то сложной вязью, задумавшись, послюнявила кончик грязного пера, испачкав губу чернилами, потом кивнула собственным мыслям и быстро-быстро застрочила, неосторожно тыча в чернильницу и заляпывая стол мелкими брызгами. Перо скрипело и повизгивало, белый кончик его мотался в воздухе, как крыло издыхающей птицы. Не прошло и пяти минут, как Лан бухнула печатью, размеры которой не вязалась с хрупкостью ее изящных пальцев, скатала свиток, запечатала его еще раз – чтоб никто не вскрыл – и вручила мужчине.
– Чтоб завтра же на месте был. Понял? – сказала она.
Мужик кивнул, взял свиток и быстро пошел прочь из комнаты. Я пропустил его и зашел внутрь.
– Что-то случилось? – спросил я. Лан, устало облокотившаяся о стол, вскинула голову, увидела меня и резко преобразилась: нахмуренные брови расслабились, нервно поджатые губы растянулись в улыбке, а усталость спряталась в глубине черных глаз. И не подумаешь, что она только что сердилась и волновалась о чем-то. Только непривычно сильный бардак на столе напоминал о том, что у нее действительно проблемы.
– Не обращай внимания, – она тряхнула головой, откидывая волосы назад, и сняла очки. – Скоро я все поправлю. Ты что-то хотел?
– Я тебе ужин принес, – я поднял корзину, покачав ею в воздухе.
– А что, уже так поздно? – удивилась Лан, глядя в окно: нет, там еще не стемнело, но уже чувствовалось, что вечер в самом разгаре. Я улыбнулся, поставил корзину в пустующее кресло, подошел к жене и обнял ее.
– Чего это ты вдруг такой ласковый? – с подозрением откликнулась она, тем не менее обнимая меня за талию.
– Молчи. А то передумаю, – предупредил я, целуя ее в макушку. – Бардос тут сегодня весь день сказки рассказывал про неких бескрылых драконих. И мне показалось забавным, что, по мнению других людей, я провожу ночи с полубогиней.
– Если тебе рассказали ту легенду, что я из яйца вылупилась, не верь, – усмехнулась Лан. – Меня просто мама в кладовке родила и в процессе случайно миску с битой скорлупой опрокинула. Никого рядом не было, а когда все на крик сбежались, я в куче скорлупы лежала, и народ решил, что моя мать родила яйцо, а я уже из него вылупилась.
Я рассмеялся. Вот так они и рождаются, легенды-то.
– А когда я родился и первый раз закричал, из поднебесья донесся драконий рык, – признался я. – Все тогда решили: удачливым буду.
– Это тебя старший брат поприветствовал, – сказала Лан на полном серьезе.
– И ты туда же, – я возвел глаза к потолку. – Еще скажи, что у тебя в родне были драконы!
– А у тебя нет? – Лан искренне захлопала ресницами. Я даже онемел, не в силах как-либо прокомментировать это странное всеобщее заблуждение.
– Любить женщину по-настоящему может только мужчина, – сказал я, щелкнув ее по носу. – А хладнокровные ящерицы с крыльями пусть любят друг друга, свои ледяные горы и небеса. И да, да, я знаю, что это богохульство. Ну, что поделать: устал я прикидываться паинькой. Вредный я на самом деле и противный. Зря ты меня выбрала.
– Может, потому и выбрала? – Лан хитро прищурилась на меня. Мордашка у нее при этом стала на редкость шкодной. Я не выдержал и жадно поцеловал ее, сминая мягкие, испачканные в чернилах губы. Лан сначала дернулась от неожиданности, а потом приникла ко мне всем телом. Меховой воротник защекотал мне ухо, а тепло тела Лан пробивалось сквозь одежду, маня своей близостью. Кровь в моих венах словно вскипела. Лицо вспыхнуло, дыхание участилось. Я подхватил Лан и усадил ее на стол так, чтобы оказаться в капкане ее ног. Письма рекой посыпались на пол. Чернильница резво поскакала прочь, заливая их черными ручейками. Ну и наплевать. Раз уж решил жить здесь и сейчас, то обо всякой ерунде думать не буду.
– Сегодня не твоя ночь, – напомнила Лан, вопреки своим словам обнимая меня и позволяя жадно приникать губами к ее атласной коже и вдыхать ее запах, не смытый еще купанием. Нижнее белье никогда не пользовалось в Асдаре особой популярностью, и тем сильнее становился запах, чем шире расходились края юбки.
– До ночи еще есть время, – прошептал я, откидывая меховой край и касаясь пальцами горячей и влажной плоти, так заманчиво темнеющей меж напряженно сжимающих меня красивых ножек. Лан вздрогнула всем телом и вцепилась в край стола так, что побелели пальцы. Пушистый мех на отворотах ее юбки уже щекотал мне пах, больше не прикрытый одеждой, когда из коридора послышались торопливые шаги, и какой-то парень, засунув голову в кабинет, торопливо затарабанил:
– Шусдарь просил передать, что северяне не жгли деревню, они просто подрались…
– Сгинь! – рявкнул я, запуская в него тяжеленной печатью. Нежданный гость охнул, кое-как увернувшись, и скрылся за дверью.
– А какого черта? – ответил я на немой упрек Лан. – Разве может быть в мире что-то важнее любви?
И, не дожидаясь ответа, я ухватил ее и подтащил к себе. Меха здорово спасали нас от твердых и острых предметов, и я не обращал внимания на все то, что сыплется с ее стола. Лан намертво вцепилась мне в плечи, ощутив, как я погружаюсь в нее. Было неудобно, и я, ухватив ее под коленкой, поднимал блестящую от ароматного масла ножку все выше и выше, пока атласная туфелька не коснулась моей шеи. Я прижался к ней щекой и застонал от удовольствия. Понять и принять? Я не понял, но я принимаю. Если отбросить все неприятные мысли и думать только о том, что есть сейчас, это… это… Черт, даже слов нет, чтобы описать, как это здорово!
– Давай попросим Эдара не приходить сегодня, – прохрипел я.
– Нельзя, – прошептала Лан, чуть морщась как будто от боли, но при этом крепко обнимая меня за талию. – Нельзя, пока я Великая Мать.
– Я тебя ненавижу, – прорычал я, за неимением лучшего объекта, кусая ее волосы и чувствуя, как в ушах шумит, а в голове разливается что-то вроде опьянения.
– Я тоже тебя люблю, – прошептала Лан, и дальше уже только стонала.
