Текст книги "Пепел (СИ)"
Автор книги: Екатерина Бунькова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)
– После заката жду тебя, – сказала Лан, когда все стали расходиться. Я кивнул в знак, что услышал ее, и пошел прочь из обеденной залы – подальше от их ненавистных рож.
Я был так раздражен, что совершенно не думал, куда иду. В результате ноги по привычке привели меня в сад. Глянув на заготовленные для костров дрова, я вдруг почувствовал, как внутри вскипает такая едкая злость, что меня даже затрясло, а в глазах потемнело. Пнув горку сосновых поленьев и развалив ее, я быстрыми шагами пошел прочь и не останавливался до тех пор, пока не покинул территорию «дома».
Вылетев на улицу, как пробка из бутылки с игристым вином, я подставил голову пыльному ветру и сделал судорожный вдох. Мне было душно, ужасно хотелось дернуть воротник рубахи и хватать воздух ртом, как утопающий. Немного успокоившись, я прижался виском к ближайшему чахлому деревцу. Надо остыть, я веду себя недостойно. Никак у меня не получается держать себя в руках, подобно отцу и Шаарду: опять лечу куда-то на волне ярости. Вот что я хотел сделать? Сбежать? Куда? Чтобы уйти от этого позора, мне нужно стать бесцветной тенью человека и оказаться за тридевять земель отсюда – только тогда появится шанс, что я не встречу никого из высокородных и не стану объектом насмешек. Если посмотреть со стороны, здесь, в Асдаре, меня хотя бы кормят. Черт возьми, неужели мне действительно придется стать одним из них – грубым варваром, не знающим, что такое искусство и тонкий вкус, и трахающим женщин «по традиции»?
Я устало опустился на землю и привалился к дереву спиной. У самых дверей дома Великой Матери начиналась одна из улиц. Сейчас она была пуста: работяги давно уже вернулись в свои общины и готовились к жаркой ночи. А я сидел под деревом, словно в ожидании казни. Казни, которой суждено повторяться каждые три дня. Ветер гонял мимо меня пыльные волны, шелестел опавшими с деревьев сережками. Солнце медленно опускалось в узкий промежуток между двумя скалами, что отделяли Асдар от Крагии, и заливало все вокруг оранжевым огнем.
Это было так странно: видеть мир и понимать, что он не для тебя создан. Что спешащие к кострам мужчины не позовут тебя с собой. Что спешно наряжающиеся женщины не предложат тебе разделить с ними ночь. Мир жил. А я словно бы замер. Странно было осознавать, что каждое мгновение где-то рождается ребенок, а где-то умирает старик. Что жизнь продолжается, но уже без меня: боги, как провинившегося малыша, поставили меня в угол. Как долго мне здесь торчать? Мой род славится долгожительством, и у меня впереди не меньше сотни лет. Отпустят ли меня асдарцы, когда умрет Лан? Зачем им муж без жены? Было бы здорово, если б она умерла родами или просто насмерть простудилась. И не дай боги, если ее род тоже славится долгожительством. А ведь это вполне может быть правдой: у ее матери имеются подозрительно взрослые и даже старые дети, а она при этом выглядит не так уж плохо. Что, если Лан проживет не меньше, чем я? Боги, только не говорите мне, что я наказан до конца жизни!
– Эстре, погладь котенка, – услышал я чей-то весьма странный голос.
– Что? – переспросил я, оборачиваясь и обнаруживая возле крыльца юродивого: он стоял, покачиваясь, и пытался смотреть на меня, но его глаза быстро-быстро перескакивали с одной точки на моем теле на другую, глядя куда угодно, но не в глаза.
– Погладь, – сказал мужчина, протягивая мне серый мохнатый комок.
– Но он же дохлый, – я не удержался от гримасы отвращения.
– Дохлый? – удивленно и растерянно переспросил юродивый и поднес котенка к лицу обеими руками, как чашу с храмовым вином. Лицо его скривилось, из глаз потекли слезы. Мне стало стыдно, что я расстроил бедолагу.
– Закопал бы ты его где-нибудь, – посоветовал я. – Тельце сгниет, и душа освободится.
– Нет! Не дам! – вскричал блаженный, прижимая к себе мохнатый комок. – Мой! Никому не дам!
– Хорошо-хорошо, – успокаивающим тоном сказал я. – Никто его у тебя не отберет.
– Точно? – нахмурился он.
– Точно, – подтвердил я.
– Тогда ладно, – юродивый тут же повеселел, сел на ступени крыльца и принялся наглаживать трупик, что-то мурлыча под нос. У меня мелькнула неприятная мысль, что котенок мог сдохнуть не своей смертью, а по вине этого несчастного, но я не стал ничего говорить по этому поводу: все равно животному уже не помочь.
– Не беги от дракона, Эстре, – неожиданно сказал юродивый, глядя прямо мне в глаза стеклянным взглядом, отчего мне вдруг стало холодно. – Все равно догонит.
– Какого дракона? – непонятно, зачем, спросил я. – От Лан, что ли?
– Лан хорошая, – юродивый опустил глаза и снова принялся наглаживать котенка. – Лан кормит. Лан любит. Лан умная. Лан последняя. Не будет никого после Лан. Драконы будут после Лан.
– Шел бы ты спать, – посоветовал я, устало помассировав виски: мне не хотелось пока возвращаться домой, но и продолжать этот странный разговор – тоже.
– Не сможешь ты, – юродивый резко встал, снова уставившись на меня, не мигая. Забытый котенок шмякнулся в пыль. Я непроизвольно сделал шаг назад. Ну не люблю я блаженных. Странные они.
– Чего не смогу? – все-таки не удержался я от вопроса.
– Трусы бегут с войны, которую сами затеяли, – вдруг быстро забормотал юродивый, не отводя от меня глаз. – Драконы сожрут трусов. Но дракон не жрет дракона. Не знаю, что с тобой делать. Исправляй. Исправляй ошибки!
– Иди домой, – снова сказал я, пытаясь обойти сумасшедшего и укрыться в доме, пока он на меня не бросился. Но в тот же момент юродивый словно сломался: колени у него подогнулись, и он скорее упал, чем сел обратно на ступеньку. Потом сгреб котенка, прижал к груди и принялся раскачиваться, глядя в пустоту и ноя. Я медленно-медленно стал обходить его и уже взялся за ручку двери, когда юродивый добавил неожиданно нормальным голосом:
– Лан не знает, что такое семья. Прими это или покажи ей. Третьего не дано. Крылатая не знает, что ей нужно гнездо, но строит его. Она выбрала тебя. Среди тысячи тысяч выбрала. Не за перья красивые, за крылья драконьи. Голову подними, крылом гнездо закрой, дыханьем огненным обогрей, лапами когтистыми удержи. Сгорят перья. Пепел останется. Не носят драконы перьев.
Выдав эту странную речь, юродивый снова принялся качаться и хныкать. Я, наконец, скрылся в доме. Хватит с меня этого бреда. Пора готовиться к визиту в покои жены.
Вот уж никогда бы не подумал, что исполнение супружеского долга может стать такой проблемой. И ведь даже совета не у кого спросить. Эх, жаль, Шаарда нет рядом: он ведь тоже женат на какой-то чахоточной вобле. Наверняка бы посоветовал что-нибудь, чтоб в постели не опозориться. Раньше я всегда пропускал мимо ушей разговоры на тему мужской слабости, считая, что если меня это когда и коснется, то не раньше, чем через тридцать-сорок лет. А теперь вот и рад бы послушать, да некого: местные никогда не считали мужскую слабость проблемой. Для них она всегда шла рука об руку с мудростью. Не хочется – значит, так надо. Значит, пора задуматься о воспитании нового поколения, а костры оставить молодым.
Я долго думал, чем бы мне себя подстегнуть. В результате решил надеть что-нибудь крагийское: возможно, мне поможет одежда. Глаза бы еще завязать. И какими-нибудь женскими духами возле носа помазать. Одевшись, я сел в кресло, сделал глубокий вдох, медленно выдохнул, закрыл глаза и принялся вспоминать самые сладкие моменты из моей жизни. Как назло, в памяти всплывали только обрывки: то очаровательные колени, то мягкая грудь, то пышные ягодицы. Но все это принадлежало разным девушкам, и никак не желало складываться в один образ, чтобы я мог заставить его ожить в моих мечтах. Да к тому же на краю моего сознания постоянно маячила Лан со своим спокойным, чуть расстроенным взглядом. Она сочувственно взирала на мои попытки, и мне хотелось вскочить, отыскать какой-нибудь топор и начать крушить все подряд. Я стиснул зубы и упорно продолжил вытаскивать из памяти обрывки своих ночных похождений. Их было много – не счесть. Но отчего-то ни одно не вспоминалось во всех красках.
Когда солнце окончательно скрылось за горизонтом и западный край неба потемнел, я со вздохом встал и пошел к покоям Лан. У самых дверей остановился, глубоко вдохнул, выпрямил спину и постучал.
– Входи, – послышался ее приглушенный голос. Я толкнул дверь и беззвучно проскользнул внутрь.
Лан лежала поперек кровати, читая книгу и помахивая в воздухе пятками. Эм-м.
– Мне зайти попозже? – спросил я, с трудом скрывая неожиданно нахлынувшее раздражение.
– Закк и Эдар наблюдают за коридором, – сказала она, не отрывая взгляда от книги. – Если хочешь, можешь уйти, но знай, что они это увидят.
Я ничего не ответил, только скрипнул зубами.
– Если решил остаться, присаживайся, будь как дома, – она, не глядя, обвела комнату рукой. – Я сейчас главу дочитаю. Не люблю посередине останавливаться.
Я послушно сел в ближайшее кресло и от нечего делать стал разглядывать помещение. В прошлый раз, да и в первое мое здесь появление было как-то не до знакомства с интерьером, теперь же он предстал передо мной во всей красе. У хозяйки явно не было никакого вкуса: предметы, в основном, были удобными, но не подходили друг к другу. К тому же, их тут явно было слишком много. Особенно раздражали стены, сплошь увешанные книжными полками, картинами и прочей ерундой. Стоп. Картины? Книги?
Я огляделся повнимательнее. А ведь это первое помещение в Асдаре, где есть хоть какой-то намек на высокую культуру. Во всех домах, что я посещал прежде, стены были в лучшем случае увешаны оружием. В худшем – аляповатыми мужскими украшениями, выставленными на всеобщее обозрение. Но, если задуматься, я ведь не был в женской общине. Может быть, у них так принято? Если детей воспитывают только женщины и старики, то именно на их половине должны храниться знания. А мужчинам все это ни к чему – только работать мешает.
Откуда-то сильно тянуло запахом кофе. Я заметил это, еще когда вошел, но не обратил особого внимания. А теперь задумался: в Асдаре ведь не пьют кофе. Его сюда даже не привозят. Оглянувшись в поисках источника запаха, я увидел кофейник на маленьком столике возле кровати Лан. Чашек при нем не наблюдалось.
– Ты пьешь кофе на ночь глядя? – спросил я, не удержавшись.
– Пью что? – переспросила она, наконец, отрываясь от книги и вкладывая между страниц плетеную закладку.
– Тот напиток, – я указал рукой на кофейник.
– А-а, – Лан улыбнулась, подняла крышечку и помахала ею перед своим носом. – Мне просто нравится запах. Вкус отвратителен. Но если ты хочешь…
– Нет, спасибо, – отказался я, хотя запах был действительно приятным. Первый раз я столкнулся с тем, чтобы кофе использовали с такой странной целью.
Лан убрала книгу на полку и потушила большую часть свечей в канделябрах, стоящих по обе стороны от кровати. Сразу стало темно, а запах кофе от этого словно усилился. Мне, ко всему прочему, почему-то почудился еще и тонкий аромат шоколада. Лан села на кровать, подтянув колени к груди, и неуверенным жестом показала мне, чтобы я сел рядом. Я послушно забрался на кровать, скинув обувь. Воцарилась тишина. Лан смотрела на меня, я смотрел на Лан.
– Мне сделать это самой? – спросила она.
Я подумал. Раньше меня такой вариант устроил бы, но сейчас я не хотел доверять ей процесс, опасаясь, как бы она не почувствовала моей слабости.
– Нет, – ответил я.
– Хорошо, – она кивнула и принялась спокойно ждать. Я оглядел ее, пытаясь почувствовать хоть что-нибудь. Запах кофе подействовал на меня успокаивающе, и я не чувствовал ненависти или злости. Но и интерес к ней тоже не просыпался. Она увлекала меня не больше, чем диванная подушка.
Пытаясь разбудить свое тело, я потянулся к Лан, расстегнул пару крючков и спустил платье с ее плеч, обнажая смуглую кожу груди. Форма была правильной, и раньше я бы решил, что это красиво. Закрыв глаза, я чуть сжал ее грудь руками и попытался представить, что ласкаю крагийку. Но в памяти всплыл треп той дуры про плещущихся рыбок и взбивание масла. Я потряс головой, избавляясь от этого образа. Нет, нужно просто делать что-нибудь привычное, так легче будет вспомнить.
Я склонился к ней и стал целовать ключицы: мягко, хотя и механически. Потом спустился ниже, поймал ртом кончик груди, сжал его губами, и вдруг замер и задумался. Даже глаза открыл. На меня неожиданно, всем своим неподъемным весом нахлынула тоска. Не по дому, не по прошлой жизни. А просто – Тоска. Холодная, необъяснимая, серая и тонкая – как бельевая веревка, одним концом привязанная к сердцу, а другим тянущаяся сквозь пелену дождя в никуда.
Лан почувствовала мое настроение, склонилась надо мной, обняла и поцеловала в макушку.
– Ложись-ка спать, – сказала она с мягкой улыбкой.
– Я не выполнил свой супружеский долг, – сказал я без каких-либо эмоций.
– А ты хочешь?
– Нет.
На пару секунд воцарилось молчание. Лан снова улыбнулась – мягко, сочувственно.
– Ложись, – повторила она, накидывая обратно сползшее платье. Я слез с нее и послушно лег рядом, чуть подтянув колени к груди. Тоска не отпускала меня. Ужасно давило в груди. Лан взяла одеяло, лежавшее на углу кровати, и накрыла нас обоих, даже не дав мне раздеться. Впрочем, я и не собирался. Вместе с тоской мною овладела апатия.
– Завтра Чистый день, – сказала Лан, одной рукой подперев голову, а другой погладив меня по щеке и плечу. – Отпусти свои мысли.
Она немного повозилась, устраиваясь поудобнее, и замерла, глядя на меня.
– Почему ты выбрала меня? – спросил я.
– А почему мне нравится запах черного напитка из жженых зерен? – вопросом на вопрос ответила она. – Я просто увидела тебя и захотела поговорить. А потом ты на меня так посмотрел… И я поняла, что ты мне нужен. Вот и все. Спи.
Она провела рукой по моим волосам. Я понял, что ужасно устал. Закрыл глаза и провалился в сон.
Глава 6. Чистый день
Меня разбудило ощущение чужого взгляда. Открыв глаза, я увидел Лан: она лежала совсем рядом, подперев рукой голову, и разглядывала меня. Будто и не спала совсем.
– У тебя такая белая кожа, – сказала она, слегка коснувшись моей щеки. – Будто мраморная.
Я вздрогнул от прикосновения. Лан тут же убрала руку.
– Настолько неприятно? – спросила она, чуть поджав губы.
– Щекотно, – пояснил я, поднимаясь и откидывая одеяло.
– Куда ты?
Глупый вопрос. Куда могут идти с утра пораньше люди, выдувшие вечером три бокала вина?
– Приведу себя в порядок перед завтраком, – сказал я, отыскивая свою обувь.
– Сегодня Чистый день, – сказала она, садясь на кровати. – Нет завтрака. Нет обеда и ужина. Нет работы, нет ссор, нет ночных костров. Чистый день: только ты и небо.
Что? В смысле? Мне сегодня целый день голодным ходить? Вашу ж мать! Да чтоб вы все подавились своими дурными традициями! Я еще только встал, а тут такие новости. И опять без предупреждения. Между прочим, у меня уже сосет под ложечкой. Покопавшись в памяти, я вспомнил, что в мой прошлый приезд тоже было что-то подобное. Но тогда я как раз упился в хлам, обнаружив, что мое любимое дурманящее вино привозят в Асдар без ограничений, в то время как в Крагии оно запрещено.
– Как часто бывает этот ваш Чистый день? – спросил я, чтобы в следующий раз запастись едой.
– Каждый десятый крайдень.
– А что такое крайдень?
– Первый день тридницы. За ним идет средень, а потом тридень. Ты приходишь ко мне по тридням. Десять тридниц – один лунный день. Первый крайдень лунного дня – Чистый день.
Так вот чего Закк так возмущался: все Чистые дни, когда нельзя спать с женщиной, – его. Приятно-то как, что его обделили. Нет, все-таки иногда Лан все правильно делает. Я бы на ее месте вообще отрезал бы ему все подчистую – все равно он урод.
– Я сегодня должен что-то делать? – сразу уточнил я, чтобы не попасть впросак, как вчера с работой.
– Ты ни разу не был у Небесного замка, – заметила она. – Надо сходить хоть раз, если уж ты теперь асдарец.
– А что это такое? – все-таки уточнил я, хотя резь внизу живота настойчиво подгоняла меня покинуть помещение.
– Хм… – Лан задумалась, подбирая слова. – Место, где живут боги.
– А-а, храм, – я кивнул.
– Можно и так говорить, – она пожала плечами и тоже встала с постели. Я принял это как знак окончания разговора и поспешил в сторону уборной. Чистый день. Еще одна дрянь, к которой надо привыкнуть. Вечно эти варвары придумывают себе какие-то странные ритуалы. Хорошо хоть, асдарцы не едят себе подобных, не выбивают друг другу зубы в первую брачную ночь и не делают ритуальные дыры в самых чувствительных местах. Я бы тогда точно сбежал, наплевав на честь семьи.
Вернувшись, я обнаружил, что Лан обрядилась в какую-то серовато-белую хламиду с капюшоном, изготовленную из грубо обработанного льна. Она протянула мне такую же. Я молча взял.
– На голое тело, – уточнила она, зачем-то пристально меня разглядывая. Что, хочешь, чтобы я разделся при тебе? А как же Чистый день, чистые помыслы, никаких плотских утех? Впрочем, если тебе так хочется…
Я, не сводя с нее глаз, принялся раздеваться. Медленно, один за другим разъединил крючки на рубашке и спустил ее с плеч, скользя по коже подушечками пальцев. Лан следила за мной, не меняя выражения лица. Тогда я так же размеренно и мягко освободился от обуви, штанов и нижнего белья, представ перед ней в чем мать родила. Мраморная кожа, говоришь? Ну так полюбуйся на живую статую крагийского принца. Почувствуй, как сердце начинает стучать чаще, как кровь приливает к щекам, дыхание учащается, а пальцы начинают подрагивать от желания прикоснуться ко мне. Я вижу, как ты рассматриваешь меня. Грязные девочки Асдара, вам неведом стыд. Но вам ведомо желание, и сейчас ты наверняка истекаешь соками, мечтая, чтобы я осквернил этот Чистый день, уронил тебя обратно на кровать и отымел как следует. Ты бы кричала и плакала, вырывалась и билась, потому что так надо, потому что традиции запрещают тебе. Но в душе сходила бы с ума от запретного удовольствия, и через пару минут отдалась бы ему со всей страстью. Как я тебе, Лан? Каково это – желать, но не получать желаемого? Нравится, да? Нравится?!
– Ты голый пойдешь? – как ни в чем не бывало, спросила она. Я вздрогнул и молча натянул на себя белую хламиду. Она была мне велика, и легла на пол складками. Лан присела, щелкнула разок ножницами, а потом рванула ткань, оторвав полосу шириной в две ладони. Неподшитый край открыл белые пальцы на моих ногах. Чувствую, через пару часов ткань размахрится, и я буду похож на чокнутого паломника. Впрочем, это не главная проблема. Куда страшнее то, что я не умею ходить без обуви. Да, пару раз мы с Бардосом плясали босиком возле костров, но там под ногами был нежный серый пепел, укрывавший плотно утоптанную и выжженную землю, и ходить по нему было даже приятно, как и по прохладной мягкой траве, окружавшей поляны для гульбищ. Теперь же мне предстояло ходить босиком по улицам города, и я плохо представлял себе, как буду это делать.
– Пойдем, – сказала Лан, протянув мне руку. Я бы с радостью обошелся без этого, но отказывать ей было верхом невоспитанности. Мы взялись за ручки, как маленькие дети огромного роста, и пошли.
Взгляды людей – это первое, что меня поразило. Обитатели дома бродили туда-сюда, шелестя сероватыми хламидами и запрокинув головы вверх, словно проверяя, не ожидается ли дождь. В глазах у них была пустота. Нет, даже не пустота, а какое-то отупление. Правда, мое появление вызвало легкий ажиотаж: взгляды тут же устремились ко мне, люди запереглядывались, удивленно хмуря брови, но никто ничего не сказал. Здесь вообще царила неприятная тишина. Но Лан, будто не заметив произведенного мной эффекта, шла вперед.
Наши босые ступни шелестели по гладким доскам. Я ужасно боялся занозить кожу, и шел медленно, стараясь не скользить ступнями по полу. Лан терпеливо ждала меня, не пытаясь подгонять. По полированному камню тронного зала я прошел куда увереннее и даже получил удовольствие от его гладкости и приятной прохлады. Жаль, зал быстро закончился, и снова потянулась галерея, пол которой был паркетным. Но трудности были еще впереди: когда мы вышли из дома, передо мной раскинулась во всей красе мостовая.
Лан с сочувствием посмотрела на меня снизу вверх: она уже спустилась со ступенек, хотя и не отпустила мою руку, и теперь стояла и тянулась ко мне. Это выглядело так, словно я – больной старец, которому нужна опора и поддержка, или ребенок, которого хотят подхватить под мышки и переставить в другое место. Мысленно прокляв ее до седьмого колена, я спустился вниз и ступил на камни.
Это оказалось не так уж страшно. Камни были крупными, острые углы с них давно поотбивали колеса карет и повозок. Ходить по ним было не больно, скорее просто неудобно: стопа все время вставала неровно, отчего идти было тяжело. Время от времени я чуть пошатывался, и в такие моменты хватка Лан становилась стальной. Это меня раздражало: неужели она правда думала, что я могу потерять равновесие из-за такой ерунды?
Народу на улице было много. У меня даже возникло ощущение, что люди специально выходят на улицу, чтобы потолпиться. Время от времени кто-нибудь из них запрокидывал голову и вглядывался в небо.
– Чего они все ждут? – спросил я.
– Тсс! – тут же приложила палец к губам Лан, и мы продолжили наше шествие в полном молчании. Могла бы и предупредить, что разговаривать в Чистый день тоже нельзя. Я брел вперед в полной тишине, нарушаемой лишь шелестом ветра, и глядел себе под ноги. Мне не нужно было смотреть, куда мы движемся, ведь Лан вела меня. При этом я боялся пропустить какой-нибудь случайный острый край или запнуться о выступающий камень, и в результате спустя некоторое время мир для меня превратился в бесконечную реку камней, струящуюся под моими белыми, совершенно незагорелыми ступнями. И когда камни начали пропадать среди травы и утоптанной земли, я даже почувствовал, что меня тошнит от смены картинки.
Оглянувшись, я обнаружил, что мы покинули город. Вокруг, сколько хватало глаз, расстилались зеленые травяные ковры. Мы находились в самом центре чудовищного размера горного цирка, окруженного чашей скал. Я удивился и его размеру, и тому, что здесь было тепло: раньше я думал, что в таких местах должен лежать лед. Впрочем, сейчас же еще лето. Возможно, зимой здесь все будет таким, как на картинках в учебниках Шаарда. Лан спокойно шла вперед. Для нее этот пейзаж был привычным. Ветер трепал ее волосы и грубую ткань хламиды, шуршал травами и завывал в ушах. Я отвлекся и запнулся. С-с-с-с-с…
– Можешь ругаться вслух, мы здесь уже никому не помешаем, – предложила она.
– Спасибо. Обойдусь, – прошипел я, чувствуя, как кровь, отхлынувшая от лица и груди во время болевой атаки, возвращается на место. – А почему в городе нельзя было говорить?
– Люди молятся, – Лан пожала плечами. – Нехорошо мешать чужим молитвам.
Я кивнул, осторожно ступая на отбитые пальцы. Ничего, вроде, идти можно.
Лан дождалась, пока я приду в себя, и повела меня дальше. Брусчатка совсем исчезла, и под ногами потянулась какая-то тропа, поросшая чахлыми кустиками вытоптанной травы и усыпанная мелкими камушками. Вот здесь-то и началось сплошное мучение. Камушки больно впивались в кожу, ходить по ним было все равно, что ходить по горячим углям. Пройдя с десяток саженей, я не выдержал и покосился на Лан: она шла спокойно, привычно избегая острых камней. Ее смуглые ступни опускались на каменистую почву, как вязкое тесто, а затем так же плавно поднимались вверх, чтобы снова опуститься на камни. Больно ли ей? Может, у нее кожа толще, чем у меня? Мои-то ступни уже горели, и я опасался, как бы они не распухли. Но признаться в этом было стыдно. Надеюсь, нам немного осталось идти, иначе обратного пути я попросту не переживу, и останусь тут ночевать.
Но мы все шли и шли. Время от времени я, конечно, поднимал голову, чтобы углядеть впереди хоть какое-нибудь строение, но видел только постепенно приближающиеся скалы. Дело уже близилось к обеду, и в животе у меня происходила настоящая вакханалия. Мне было стыдно за звуки, доносящиеся оттуда, но я ничего не мог с этим поделать. Ноги горели. И уже не только ступни: горели и уставшие мышцы, да и спина норовила согнуться колесом. Ужасно хотелось пить, а еще больше – сойти с дороги и лечь в густую траву.
– Мы не можем идти по траве? – спросил я, вдруг подумав, что это должно быть куда приятнее, чем попирать избитыми ступнями тропинку, усыпанную мелкими камушками.
– Змеи, – коротко ответила Лан, даже не повернувшись ко мне. Я тут же передумал ложиться на отдых в густые зеленые подушки. Ладно уж, потерплю. Тем более, что ступни у меня уже онемели от бесконечных уколов.
– Мы пришли, – спустя еще полчаса сказала Лан, вырвав меня из бесконечного созерцания дороги. Я поднял голову и увидел… Скалы. Просто скалы. Мы подошли к ним вплотную, но никакого строения впереди не наблюдалось. Напротив, наш путь пересекала неровная линия глубокого ущелья. Я пошел вперед, чтобы убедиться, что внизу не скрывается никакое здание с ведущими к нему опасными каменными лестницами. Лан сначала отпустила меня, но когда я подошел к самому краю, все-таки ухватила сзади за хламиду, не давая кувыркнуться вперед. И не зря. Стоило мне только глянуть вниз, в бездонный провал, ведущий наверняка в ад – место для самых грешных душ, которым отказали в перерождении – как голова у меня закружилась, в глазах потемнело, и я едва не потерял равновесие. Но Лан, потянувшая меня назад, не дала мне упасть. Я торопливо сел на землю в паре локтей от края, пытаясь прийти в себя. Сердце бешено стучало.
– Небесный замок, – сказала Лан, кивнув вперед. Я проследил за ее взглядом. На другой стороне ущелья, в белой дымке то ли облака, то ли пара от горячих источников виднелись каменные зубья. Они были расположены так, что напоминали огромное гнездо ласточек, прилепившееся к почти отвесной скале, уходящей в небо. И в этом гнезде сквозь белесое облако можно было разглядеть какое-то шевеление. Я подумал было, что там тоже бродят чудом попавшие на ту сторону ущелья асдарцы в белых хламидах, но сразу же отмел это предположение: существа явно не были людьми, да и, учитывая расстояние, размеры их представлялись огромными – никак не меньше двух-трех саженей.
– Это что? Неужели это… – я задохнулся от невероятного предположения. Лан кивнула, со спокойной улыбкой разглядывая «замок».
– Не может быть… – прошептал я, вглядываясь в прикрытую облачной завесой даль и пытаясь рассмотреть хоть что-нибудь. В какой-то момент налетевший сверху порыв ветра чуть примял облако, и я разглядел полупрозрачные силуэты. Два дивных создания прижимались друг к другу в поисках тепла. Они были слишком далеко от нас, но я все же видел, как одно из них зевнуло, обнажив острые клыки, а потом сонно ткнулось носом в каменный край «гнезда».
– Они этой весной вылупились, – сказала Лан, садясь со мной рядом. – Девочка и мальчик. Красивые, правда?
Я молча кивнул, с трудом осознавая происходящее. Надо же. Я впервые в жизни вижу гнездо дракона. А я ведь все это время жил недалеко от него, и ни разу даже не глянул на небо. А там наверняка летали родители этих, с позволения сказать, крох. Может быть, те двое драконов, которых я видел по пути в Асдар, и были их родителями. Для Лан, похоже, это обычное дело: она даже различает малышей. Черт возьми, до чего же странные эти асдарцы! Жить бок о бок с драконами и даже не вспоминать об этом. Расскажу Шаарду – не поверит!
Вспомнив о Шаарде, я ощутил, как меня стремительно скручивает тоска. Пока я пытался ее отогнать, Лан спокойно придвинулась к краю и свесила ноги с обрыва. Вниз полетели камушки. Они так долго гремели, ударяясь о скалу, что у меня внутри все захолодело: мне представилось, что сейчас под нами что-нибудь хрупнет, и мы ухнем вниз вслед за этими камушками.
Откинувшись на руки и улыбнувшись небесам, Лан закрыла глаза, и спустя минуту из ее груди поднялся большой полупрозрачный молитвенный шар. Он был светлым с едва заметными серебряными прожилками и редкими белыми точками. Не обращая никакого внимания на косые порывы ветра, он стал быстро подниматься и вскоре скрылся в облаках. Я покраснел. У нас в Крагии не принято делать это в присутствии другого человека: мало ли, какие воспоминания и чувства поднимаются к небесам? Конечно, глядя на шар со стороны, нельзя с точностью сказать что-либо о человеке, но все-таки получить представление в целом можно. Я вспомнил свое последнее послание богам: оно было чем-то похоже на послание Лан. Такое же белое и невесомое, как драконы.
По-хорошему, надо бы тоже поделиться мыслями с богами: мое первое послание наверняка было не так истолковано, оттого-то моя судьба и совершила такой резкий поворот. Нужно рассказать им, к чему привело их наказание. Показать, как я раскаиваюсь. Может быть, они быстрее простят меня и придумают что-нибудь, чтобы все исправить?
Покосившись на Лан, я облизнул губы и решился: раз уж она при мне не стесняется молиться, то и мне не стоит. Даже наоборот: это будет странно, если сейчас, в их так называемый Чистый день, да перед самым гнездом драконов я этого не сделаю. Глубоко вздохнув, я закрыл глаза и сосредоточился.
В этот раз открывать душу было неприятно. Наверное, Лан мне все-таки мешала. Между ребер поселилась боль, растущий внутри шар словно бы ломал их, и мне казалось, что ребра раскрываются, как жуткий цветок, а Лан с хищным оскалом заглядывает внутрь и видит, как бьется еще живое сердце. Картинка была настолько яркой, что я даже открыл глаза, чтобы удостовериться, что это не так. Лан действительно смотрела на меня, но спокойно и мягко. Я продолжил, уже не закрывая глаз: в этом не было особой надобности, мысли уже сами по себе втягивались в шар, и мне не нужно было что-то делать или напрягаться. Но боль все крепла, и меня это пугало. Такого раньше не было. Обращение к богам всегда давалось мне легко, хоть я и не часто это делал.
Наконец, шар все-таки скрутился, пробился сквозь грудную клетку, заставив меня поморщиться от боли, и стал медленно подниматься к небесам. У меня непроизвольно открылся рот. Лан тоже смотрела на шар с широко открытыми глазами: он был угольно-черным с красными разводами. Время от времени в нем вспыхивали ослепительные голубые разряды, и тогда он напоминал грозовую тучу. Медленно, будто нехотя, шар потянулся вверх. Мне вдруг стало страшно и мучительно стыдно, хоть я и не понимал, как так получилось. Я попытался сбить его рукой, пока еще доставал, но Лан перехватила меня.
– С ума сошел? – сказала она, испуганно сжав мою ладонь.
– Я не хочу, чтобы они это прочли, – хрипло сказал я, провожая взглядом черный шар, снизу похожий на каплю крови. Лан уставилась на меня. В ее глазах перемешались недоверие, страх, жалость, отчуждение. И это почему-то было страшнее всего – я только что показал ей свою душу, не зная, как та отвратительна.
