Текст книги "Толстолоб (ЛП)"

Автор книги: Эдвард Ли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

– Не спрашивайте меня, почему я так считаю, но ставлю свой бенефиций (доход священника – прим. пер.), говнюк знал, что эти фотокопии устарели. Черт, там даже в углу написано: 1921!

Кончи в меня! Кончи в меня! – мысленно говорила она, ощущая каждый толчок. По какой-то тайной причине, это было единственным на всем белом свете, чего она хотела – почувствовать в себе его семя. Его сперма в моей «киске», – мысленно простонала она. Воображение разыгрывалось все сильнее. Его руки опоясали ее спину, словно железные пруты, его рот втягивал в себя ее язык. И тут она почувствовала, как это льется в нее, словно густой бульон, словно теплый воск.

О, черт, – подумала она. Я люблю тебя...

– Надрать бы этому размазне задницу, – продолжал ругаться священник. – Этот отсталый, заскорузлый, лживый сукин сын послал меня сюда и даже не удосужился достать мне новые планы.

– Святой отец, – сказала Джеррика, наконец, вырвавшись из своих грез. – Разве священники используют такие выражения?

– Конечно, блядь, используют, сладкая. – Он был явно возмущен и взволнован. – Когда наше начальство обращается с нами, как с гребаными кретинами, мы используем такие выражение. Вы чертовски правы. Этот тупой, ленивый сукин сын...

Джеррика была потрясена, но в хорошем смысле слова. Она сочла за честь наблюдать священника в таком порыве негодования, что он перешел все границы пристойности. Это будто нарушило некое священное правило, разбило то, что она представляла себе воплощением священства. Но тут...

Что-то привлекло ее внимание.

Ей пришлось согласиться. Подвал, и правда, казался странным, даже бесполезным. Он состоял из одного длинного коридора, ограниченного с обеих сторон кирпичными стенами. Не было ни дверей, ни комнат, ничего. Лишь несколько разбитых окон в фундаменте, сквозь которые проникал свет. Она ожидала обнаружить здесь как минимум кладовку, подсобку, или помещение с электрощитами.

– Ничего, – раздосадовано проворчал Александер. – Здесь нет ни одной комнаты. Ерунда какая-то. В этом здании даже никогда не было электричества. Иначе здесь был бы какой-нибудь трансформатор. Но взгляните. – Он указал вверх. Отштукатуренный потолок, казалось, был покрыт черной копотью. – То же самое, что и наверху. Все время, пока это место было открыто, здесь пользовались масляными лампами.

Джеррика обратила внимание на эту странность, но по-прежнему не совсем понимала раздражение священника. Почему его это так волнует?

Но не это стало причиной ее вопроса, когда она, прищурившись, посмотрела вдоль стены, указала вперед и спросила:

– Что это?

– Вы, должно быть, шутите, – пробормотал священник.

Еще одна разница в кладке. Она была хорошо видна. Часть стены была заполнена более новыми кирпичами, словно там несколько лет назад был дверной проем, но потом его замуровали. Точно также как наверху, в административном офисе. Было лишь одно отличие.

– Что за... хрень? – снова ругнулся Александер, уставившись на нелепость, которую уже заметила Джеррика.

– Похоже... – начала, было, она, но ее недоумение помешало ей договорить.

Новая часть стены выглядела так, будто...

Это самое странное, – подумала Джеррика.

... будто по ней били каким-то инструментом.

Словно кто-то пытался сломать ее.

ЧАСТЬ ДЕСЯТАЯ 1

Кладбище, – подумала Чэрити. Ну, конечно...

Дневная жара быстро выжигала утреннюю дымку. Но в рассеянной тени леса оставалось прохладно. Извилистые дорожки вели через заросли ежевики. Тетушка Энни сейчас уже успокоилась, будто охапки цветов у нее в руках давали ей утешение. Но Чэрити чувствовала себя ужасно, узнав, наконец, про тот тяжкий груз, который эта пожилая женщина несла все эти годы. Конечно, в ее прежней бедности не было ее вины, как и в том, что компенсация за добычу газа пришла так поздно. Чэрити пыталась представить себе, каково было для ее тетушки пробиваться вперед сквозь все невзгоды и несчастья....

– Вот и пришли, – сказала Энни, когда солнце вытеснило тень. Дорожка закончилась, приведя их к длиной открытой лощине. По обе стороны от нее с удивительной симметрией росли вздымающиеся ввысь деревья. Густая, высокая трава образовывала ковер, усеянный простыми, высеченными из камня надгробиями.

– Это семейное кладбище, – сказала Энни. Казалось, она смотрела на него с трепетом, будто напоминая себе, что когда-нибудь тоже будет похоронена здесь.

– Очень красиво, – сказала Чэрити. – Выглядит намного честнее, чем обычные кладбища, и намного реальнее.

Но Тетушка Энни будто не слышала ее, полностью поглощенная своими сокровенными мыслями. Чэрити смотрела на залитую солнцем долину. Своей продолговатой формой она напоминала гроб. Подходящая ассоциация, – подумала она. Пчелы гудели, перелетая с одного цветка на другой и собирая пыльцу. С высоких карий за ними наблюдали маленькие птички. Восхитительный запах жимолости и орешника вызывал у Чэрити легкое чувство эйфории. Но в конечном итоге этот поток предварительных ощущений растворился. Она привела меня сюда по какой-то причине, – вспомнила Чэрити. А это могло означать лишь одно:

Она привела меня сюда, чтобы показать какую-то особенную могилу...

И Чэрити догадывалась, чью.

– Я никогда не показывала тебе могилу твоей матери, Чэрити, – сказала пожилая женщина. – И никогда не посвящала тебя в детали. Ты была слишком мала, по крайней мере, так я считала.

– Понимаю, Тетушка Энни.

– Но теперь пришло время тебе увидеть и все узнать.

Чэрити последовала за хрупкой фигуркой пожилой женщины прямо под палящее солнце. Высокая трава колыхалась вокруг, цветочный аромат усиливался. По всему периметру кладбища она видела дикие розы, стебли люпина, подсолнухи с огромными поникшими головами. Ноги Чэрити шли по тропе, протоптанной ежедневными походами сюда ее тетушки. Было видно, как она петляет вокруг простых камней. И только потом до Чэрити дошло, сколько времени отнимала эта маленькая прогулка – до пансиона было, наверное, добрые две мили. Не удивительно, что тетушка так хорошо выглядит для своего возраста! Проделывая такой путь на ежедневной основе, кто угодно будет поддерживать себя в форме.

Энни остановилась возле бледного гранитного камня. Надпись, очевидно вырезанная вручную, гласила: СИССИ.

И больше ничего.

У подножия лежал высохший букет желтых эхинацей и мадий. Вчерашние приношения, – предположила Чэрити.

– Это могила твоей матери, милая, – наконец, произнесла Энни. – Моей сестры.

Чэрити уже знала основные детали. Ее мать покончила с собой вскоре после ее рождения, а потом ее муж – отец Чэрити – погиб при взрыве на шахте. Чэрити никогда не видела фотографии матери. Тогда в этих краях все были слишком бедными, чтобы позволить себе фотокамеру.

Тетушка Энни с трудом сдерживала слезы.

– Просто мне очень жаль, Чэрити, что все сложилось не так, как должно было, – всхлипнула она. – Надеюсь, что ты это понимаешь. И надеюсь, что Сисси это понимает.

– Конечно, она понимает, Тетушка Энни, – утешающе сказала Чэрити. – Ты сделала все возможное, чтобы вырастить меня. И в том, что власти штата забрали меня, нет твоей вины.

Но Чэрити не знала, чем еще ее утешить. Это было трудно. Я стою перед могилой моей матери, – сказала она себе. Это было странное ощущение.

Энни подняла старые высохшие цветы и заменила их на новые. Но вторую охапку оставила в руках.

– Она была чудесным человеком, твоя мать, – сказала Энни. – Хорошей женщиной и хорошей матерью. Но она просто позволила плохим вещам случиться с ней...

С грустью в голосе, Чэрити задала вопрос, который мучил ее.

– Как... как она покончила с собой?

Энни моргнула и посмотрела на скудно помеченную могилу.

– Сейчас я не могу говорить об этом, милая. Но я понимаю, что ты имеешь право знать о своей маме. И я расскажу тебе об этом позже, когда вернемся в дом.

– Хорошо, Тетушка Энни.

Но женщина выглядела подавленной, она походила на стройную, величественную лозу, изнуренную палящим солнцем.

– Чэрити, если не возражаешь, можешь взять эти старые цветы и подождать меня возле дорожки. Я буду через минуту.

– Конечно, Тетушка Энни, – согласилась Чэрити, забирая высохший вчерашний букет.

– Здесь есть... еще одна могила, которую мне нужно навестить, – сказала пожилая женщина.

Чэрити сделала, как ее просили, тайно радуясь тому, что ей удалось уйти из-под палящего солнца. С дорожки тетю было видно уже плохо, лишь смутную фигуру в волнистом платье, двигающуюся по рядам. Затем она остановилась, и, казалось, с еще более глубокой печалью посмотрела вниз.

Она стояла перед еще одной могилой и рыдала.

Чья это... могила? Чэрити изнывала в догадках.

Неужели у Энни были здесь еще родственники? Ну, конечно, были. Она же сказала, что это – семейное кладбище. Но вопрос изводил Чэрити, словно зуд от расчесанных комариных укусов. Чья же это могила? – гадала она. Чья?

Она моргнула и посмотрела на жгучее солнце. Этот вопрос не шел у нее из головы.

2

– Так что же вы думаете? – спросила Джеррика. В открытые окна "Мерседеса" дул ветер. – Разве не находите это странным?

– Все это место странное, – ответил отец Александер. – Мой босс странный. Вся Католическая Церковь странная.

Он избегал прямого ответа на вопрос. В этом, как она уже выяснила, он очень преуспел.

– Бросьте, святой отец! Замуровывать административный офис это одно. Но ту комнату в подвале?

– Мы даже не знаем, что там находится комната, – напомнил он ей. Он пытался пробить стену в подвале кувалдой, как он это сделал наверху. Но ему это не удалось. Он сказал, что кто бы ни клал эти кирпичи, это была вовсе не та бригада, которая схалтурила в административном офисе.

Он лишь слегка сколол поверхность новых кирпичей.

– А что еще более странное, это фотокопии планов, – добавила она. – Что там сказано про подвал? Что он не предусмотрен?

– Не вырыт, – поправил он. – И не спорю с вами. Думаете, мой гребаный начальник дал мне обновленные планы? Согласно этим, там даже нет подвала. Что это за херня?

Джеррика снова почувствовала странное возбуждение в присутствии этого священника-сквернослова. Непривычно было слышать такие вещи из уст духовного лица.

В долину опускался вечер, начинаясь с такой же зарницы, что и вчера. День был долгим, но Джеррика ни разу не пожалела, что попросилась в аббатство со священником.

Они наткнулись еще на несколько странностей. Наверху, в конце длинного зала они осмотрели спальные помещения монахинь, обустроенных почти, как казарма. В каждом помещении была койка, настенный шкаф и прикроватная металлическая тумбочка. Койки стояли без постельных принадлежностей, что было логично, но настенные шкафы и тумбочки, хоть и были покрыты пылью, до сих пор содержали немногочисленные личные вещи: письма, письменные принадлежности, четки, заводные будильники. А еще больше личных вещей было обнаружено в тумбочках в помещении, похожем на стационар, где содержались больные священники. Да, это было странно, и Джеррика сразу почувствовала, что эти детали беспокоят священника.

– Так что вы там пишите для "Вашингтон пост"? – спросил он, когда они ехали по 154-ому шоссе. Казалось, будто он задал этот вопрос для отвлечения внимания, чтобы сменить тему. Будто он не хотел больше говорить об аббатстве. – Статью о сельских общинах, что-то вроде того?

– Серию статей, три уикендных выпуска подряд. Социальная симптомология современной культуры Голубого хребта, – попыталась она сформулировать как можно выразительнее. – Мне нужны эти исследования. Люди, экономика, история и даже фольклор.

– Звучит интересно, – сказал Александер, сунув в рот сигарету.

Джеррика, сложив руки чашечкой, дала ему прикурить, затем закурила сама.

– Это будет более чем интересно, это будет шаг вверх по карьерной лестнице. Но я сейчас ругаю себя за то, что не взяла фотокамеру.

– Что? – нахмурился священник. – В аббатство?

– Конечно. Это аббатство такая же часть этого места, как и все остальное. Швейные цеха, публичный дом и самогонщики. Если это часть настоящего города, я должна написать об этом.

– Я хотел бы рассказать вам больше, но я не так уж много знаю. Все, что епархия дала мне это фотокопии планов и нотариально заверенный акт закрытия.

– Но вы знаете о самих монахинях, а это послужило бы замечательным дополнением к моей статье. – Джеррика вошла в профессиональный раж, почувствовала вдохновение. Возможно, запретное влечение к священнику подпитало ее креативность. Она знала, что может иметь такое влечение, какое захочет – она все еще не заполучила его, и это, казалось, возбуждало ее больше, чем все остальное.

– Поверить не могу, сколько прошло времени, пока мы были там, – сказал Александер. – Простите, что отнял у вас весь день, но, черт, вы сами попросились со мной поехать.

– Я отлично провела время, святой отец, – успокаивающе произнесла она. – Это была очень стимулирующая поездка. И я дождаться не могу, когда вы расскажете мне о монахинях.

Александер рассмеялся.

– Особо не о чем рассказывать, если только не хотите выслушать лекцию по аскетизму.

Когда они вновь проезжали мимо старой, закрытой церкви, он перекрестился. Чем больше самоотверженности, тем больше веры. Джеррика восхитилась этому, даже не зная почему. За всю свою жизни Джеррика ни разу не была в церкви, и верила в Бога не больше, чем в пасхального зайца. Она моргнула и покачала головой. Что он сказал?

– Что вы говорили? Что-то об аскетизме?

Внезапно священник показался ей нервным и напряженным.

– Я расскажу вам о них все, но... вы, вроде бы, говорили, что в городе есть таверна?

– Ага. "Перекресток". Кстати, мы с Чэрити были там вчера вечером. Просто поверните здесь, – сказала она, указывая на поворот на Мэйн-стрит, – и мы уже на месте.

– Отлично, – произнес он. – Как насчет того, чтобы разжалованный священник-дезертир угостил вас выпивкой?

Лицо Джеррики посветлело.

– Звучит здорово.

3

– Черт, Дикки, – сказал Тритт Боллз Коннер, потирая себе промежность. – После всего, что мы проделали с той толстухой у меня по-прежнему стоит.

Ох, блин, – мысленно простонал Дикки. Да этот парень – психопат.

– Может, нам пока затихнуть, а, Боллз? Может, на сегодня нам хватит, а? Послушай, я выпил бы сейчас холодного пива.

Тритт Боллз почесал свою дьявольскую козлиную бородку, задумчиво глядя в окно.

– Знаешь, что, Дикки? Черт. Думаю, ты прав. Холодное пиво было бы сейчас очень кстати. Давай пропустим по парочке.

Слава богу. Боллз мог быть реально серьезной проблемой. А та толстая тетка, которую они завалили сегодня? Боллз бил ее по пузу и заставил проблеваться? Он от этого так разгорячился, что потом даже подрочил в машине! Дикки не хотел больше участвовать в этом дерьме и очень обрадовался, когда Боллз согласился выпить пива.

Поэтому Дикки направил "Эль Камино" прямиком на парковку "Перекрестка". Но прежде чем сделать это, он посмотрел на товарища и посетовал:

– Ох, едрен батон, Боллз! Когда ты уже, наконец, угомонишься?

Боллз Коннер ухмылялся в ответ, словно мартовский кот, его джинсы были спущены до лодыжек. Он яростно дрочил, даже не замечая, что на его члене по-прежнему девкино дерьмо, и в следующий момент обильно кончил. Было похоже, будто к животу у него прилип сгусток клея ПВА.

– Говорю тебе, стоит мне вспомнить, как я отодрал в зад и прикончил ту толстуху, у меня сразу встает. Но теперь я классно кончил и готов выпить пива! Так что двинули!

4

Когда Джеррика и отец Александер вошли в "Перекресток", несколько голов повернулось в их сторону. Время будто замерло, лица окаменели, щелканье бильярдных шаров стихло, руки с дротиками для дартса застыли, занесенные для броска.

– А ведь мой брокер даже не Э.Ф. Хаттон (Американский бизнесмен, финансист и соучредитель крупной брокерской фирмы E.F.Hutton Co – прим. пер.), – пошутил священник. В следующее мгновение таверна снова ожила. Джеррика и священник заняли дальнюю кабинку.

– Приветики, святой отец. Мисс, – поздоровалась официантка, ангельского вида брюнетка в обрезанных джинсах и розовом топике. Через край ее шортиков выглядывал пупок. – Что вам принести?

– Кувшин пива, пожалуйста, – сказал Александер. – Неважно какое, главное, чтобы было холодное.

– Сейчас будет.

Над ними лениво вращались потолочные вентиляторы, разгоняя горячий воздух. Принесенное пиво тут же устремилось в пересохшее горло. Александер откинулся назад и вздохнул. Тяжелый день, наконец, дал ему о себе знать, но Джеррика чувствовала себя словно наэлектризованной. Она знала, что причина этого кроется в нем. Его присутствие придавало ей сил и энергии.

– Боже, хорошо-то как, – сказал он, делая очередной большой глоток из кружки.

– Ага. Особенно, после такого жаркого и тяжелого дня, – Джеррика отхлебнула из своей. Тем не менее, все ее внимание было по-прежнему приковано к отцу Александеру. Он совсем не походил на священника. Скорее на благородного гангстера, носящего пасторский воротничок ради хохмы. Она видела его голый торс – лицо выглядело так же. Худощавое, словно точеное. Очень выразительное.

Его очарование никак не отпускало ее.

– Так на каком этапе уже ваша статья? – спросил он.

– Пока только заметки. Я взяла с собой ноутбук, поэтому могу работать во время путешествия. Я здесь всего два дня. Но дело идет хорошо. Материал будет бомба.

– Не забудьте упомянуть меня, – пошутил он.

– О, не беспокойтесь. – Ее лицо озарилось улыбкой. – Упомяну... Но вы обещали рассказать мне о монахинях.

Ее замечание, казалось, позабавило его. Александер закурил сигарету, втянул в себя дым.

– Сестры Небесного Источника, – вспомнил он. – Это был орден монахинь-затворниц, которые делали хозяйственное мыло, похожее на слоновую кость. Очень твердое, так сказать. Они даже рясы носили.

– Но я думала, что все монахини ходят в рясах, – сказала Джеррика.

– Нет. Ошибочное представление. Второй Ватиканский Совет облегчил все правила, сделал немало послаблений. А что же Сестры Небесного Источника? Им было все равно, они не хотели слышать об этом. Они были епифанистками, типа француского иностранного легиона для монахинь. Брались за самую тяжелую, грязную, дерьмовую работу, которую могла предложить Церковь. Они верили в суровость веры.

– А как насчет вас? – отважилась спросить Джеррика. – Разве не все священники суровы?

Александер усмехнулся.

– Зависит от того, какое значение вы вкладываете в это слово.

– Ну, я имею в виду... – Она понимала, что не должна была спрашивать это, но любопытство не отпускало ее. – Священники дают обет безбрачия. Разве это не сурово?

– О, нет, это легко, – ответил он. – Ерунда.

– Но... – Она не выдержала. – Разве Бог не создал секс на радость людям?

– На радость тем, кто живет в христианском браке и любви, для продолжения рода. Но Бог не создал секс для того, чтобы его эксплуатировали, как это сейчас происходит. Только потому, что он приятен, не означает, что он дозволен всем. Героин тоже приятен, но, тем не менее, это – зло. Дьявол – повсюду, путает мысли верующих, и тех, кто мог бы уверовать. Это как карточная игра.

Джеррика уставилась на него при этих словах. Они звучали как-то очень архаично, но уверенность, с которой они были произнесены, придавала им силу.

– Вы, правда, верите... в дьявола?

– Конечно, – ответил Александер без колебаний. – Некоторые священники уворачиваются от этого вопроса с помощью метафор. Говорят, что дьявол – всего лишь символ людских неудач. Но они знают, что это нечто большее. Дьявол действительно существует, сидит на своем адском троне в черных недрах земли. И широко улыбается. Он задает всем серьезного жару, и любит это дело.

Разговор заходил слишком далеко. Она не хотела бросать священнику вызов, поскольку чувствовала, что проиграет ему в этой интеллектуальной битве. Она не хотела спорить, просто хотела знать.

– Ладно, вернемся к обету безбрачия. Зачем терпеть такое лишение?

– Это не лишение, это – дар.

– Зачем терпеть это воздержание, если вы не обязаны это делать.

– Я не обязан, в этом весь смысл. Я делаю это, потому что это мое призвание. Это мое призвание – не заниматься сексом. В молодые годы у меня было много секса, если хотите знать правду. Когда я был подростком, когда служил в армии. Но все это время я знал, что меня ждет нечто более важное, что исключает секс. Поэтому я остановился. Все просто.

– Но зачем? – Она едва не заскулила от отчаяния.

Священник откинулся назад, одна рука поднята вверх, в другой – кружка пива. Не вынимая сигарету изо рта, он ответил:

– Я живу в безбрачии, потому что это – символ Царства Божьего, где никто не будет связан узами брака и наша любовь будет всеобъемлющей, как сам Бог. Я живу в безбрачии, потому что это делает меня более доступным людям божьим, которые сами являются частью Церкви, а та, в свою очередь, – телом Христовым. – Он пожал плечами, затянулся сигаретой, выпустил дым. – Я живу в безбрачии, подражая Иисусу, который решил не быть связанным с кем-то конкретно, чтобы быть принятым всеми, в вечном завете жертвы живой.

Джеррика выпучила глаза.

– Видите? – сказал он. – Это же так просто. – Затем он рассмеялся. – Черт.  Это не для всех. Это и не должно быть для всех. Это еще одно таинство веры.

Слова, казалось, растворялись, словно искорки в воздухе.

– Но вы настолько противоречивы, – сказала она потом. – Я в том смысле, что вы священник, но вы курите, пьете и даже ругаетесь.

– Черт, пить и курить нам позволяется. Это, наверное, единственное, что нам не запретил Папа Римский. А что касается ругани... что ж, общение есть общение. Если я говорю "Святой отец, прошу тебя простить мои прегрешения против тебя", это то же самое, если я говорю "Срань господня, Боже, я облажался и мне очень жаль, так как насчет того, чтобы сделать мне поблажку?". То же самое. Бога не волнует, какие слова вы используете. Черт. Его волнует лишь то, что вы хотите сказать.

Потрясающе. Это был уникальный человек.

– Но Церковь – это другое дело, – продолжал священник. – И именно с ней у меня бывают крупные проблемы. Именно поэтому у меня нет своей собственной конторы.

– Вашей собственной... конторы?

– Моего собственного прихода. "Конторой" на нашем церковном жаргоне называется "приход". Я слишком много ругаюсь. Слишком открыто выражаю свои мысли. И не лижу никому задницу. Да, это притеснение, если вы меня спросите. Но мне насрать. Если на то воля Божья, меня это устраивает. Если Бог хочет, чтобы я проводил психотерапию клерикальным чудилам и повторно открывал аббатства во всяких захолустьях, то я буду делать это. Должно быть, у него есть на то причины, и я не собираюсь с ним пререкаться. Я буду делать то, что Он говорит, мать его. И мне это нравится.

Это продолжительное признание, произносимое пусть и не литературным языком, не переставало возбуждать ее. В ее глазах Александер все больше становился чем-то из области фантастики, чем-то нестандартным. Я никогда в жизни не встречала столь интересного человека...

– Но довольно этой религиозной болтовни, – сказал он. – Расскажите о себе.

Эта просьба испугала ее.

– Я... я не знаю, – заикаясь, произнесла она. – Мне особо нечего рассказывать.

– Что ж, может быть... Не знаю. Но придет время, когда у вас будто много чего рассказать. Однажды вы сами услышите глас Божий.

Она даже не верит в Бога, но не может признаться ему, верно? Но затем у нее снова появилось отчетливое ощущение, что священник уже знает это.

Так что же он имеет в виду?

Обратив на себя внимание, она тем самым сменила тему, что было, наверное, очень вовремя. Она провела рукой себе по предплечью и заметила на ней легкую грязь.

– Поверить не могу, что я так испачкалась в аббатстве.

– Я же говорил вам, что там грязно. Жарко, сыро и пыльно. Но из бара еще никто не сбежал, значит, от нас не так сильно воняет.

При этом замечании Джеррика не смогла удержаться от смеха, ее пальцы неосознанно перетирали крошки грязи с тела.

– Там было очень жарко.

А затем у нее перед глазами все поплыло. Внезапно она снова оказалась посреди своих фантазий. Полуденная жара аббатства, пот льется с них рекой, блестит на обнаженной груди священника, словно глазурь, когда тот взмахивает кувалдой снова и снова. Да, влажная жара душила ее. Обволакивала кожу, а поднимающаяся в воздух пыль липла, словно клей. Внезапно, они со священником оказались в душе. Прохладный, очищающий поток лился на них. Александер стоял у нее за спиной, его руки натирали ей груди, превращая мыло в густую пену. Затем кусок мыла спустился к ее лобку, покружил по волосам, нагло заскользил по половым губам к расщелине ягодиц. Это ощущение заставило ее подняться на цыпочки. Сильные, мозолистые руки священника намыливали все сильнее. Любопытный палец исследовал ее половую щель, затем двинулся дальше и проник в анус. Ее соски внезапно стали похожи на гвозди, торчащие из кожи. Она была на грани оргазма. Поэтому она повернулась, чтобы отсрочить его, поскольку еще была не готова кончать. Она тоже принялась натирать священника пеной, давая мылу и каскаду прохладной воды смыть грязь трудового дня. Опустилась перед ним на колени, намыливая ему пенис и лобок. Его член ожил, словно некая отдельная сущность, когда она взяла головку в рот. Тот сразу же вырос до добрых семи дюймов, уткнувшись ей в гланды. Она стала сосать его очень педантично и усердно, одновременно гладя рукой священнику ягодицы, погружая палец ему в анус и массируя простату. Он содрогнулся и почти сразу же кончил, выпуская ей в рот одну струю горячего солоноватого семени за другой. В конце этого акта она стала сосать нежно, словно выдаивая из него последнюю каплю. Проглотила теплый сгусток и вздохнула. Но от того, что он сделал потом, она едва не закричала. Он схватил ее за волосы, сам встал на колени, а ее грубо увлек на пол душевой. Уткнув ее головой в стену, он задрал ей ноги к лицу, так что вагина оказалась выставленной наружу. Рот священника сразу же набросился на нее, поедая, словно некое изысканное блюдо. Его указательный палец был на точке "джи", мизинец – у нее в анусе. А затем оргазм сотряс ее, словно подземный взрыв. Соки хлынули из нее, и он принялся их высасывать. Принялся высасывать из нее оргазм, словно свежий сок из раздавленного фрукта...

Она кружилась в водовороте своих фантазий. Остановись!  – кричала она себе. Ты же со священником! Она изо всех сил пыталась собрать воедино осколки своих мыслей и вспомнить, о чем они говорили.

– Когда вы, наконец, отремонтируете аббатство, надеюсь, поставите там кондиционеры воздуха.

– О, конечно. Церковь кинет на это место приличные "бабки". Они хотят превратить его в ультрасовременный реабилитационный центр.

Ее внутренняя борьба начала затухать, мысли постепенно приходили в порядок.

– И все же это интересно. Понимаете, замурованный офис и все те личные вещи, по-прежнему находящиеся в спальнях монахинь. А что насчет той странной стены в подвале, которого даже не должно было там существовать? Кто-то пытался проломить ту стену. Интересно, зачем.

– Скоро мы выясним, – пообещал ей Александер. Один простой факт, что он использовал местоимение "мы", весьма ее обрадовал. Это означало, что он учитывал и ее.

– Моя старая усталая задница не смогла пробиться сквозь нее. Ну, да, ладно. Я арендую чертов отбойный молоток, с ним я справлюсь. Хотя, ставлю десять к одному, что мы будем разочарованы. Наверняка, там просто пустая комната. "Не вырыто", – как сказано на планах... Священник замолчал, будто испугавшись чего-то. Он будто внезапно всмотрелся в боковую деревянную стенку кабинки.

– Эй, что это?

Джеррика наклонилась над столом, понимая, что не должна была это делать – ибо это резкий наклон ее верхней части тела лишь подчеркнул вырез ее блузки. Какая-то дьявольская часть ее хотела получить больше внимания от этого священника, хотела, чтобы он увидел ее атрибуты. Фантазирует ли он? – задалась она вопросом. Позволяется ли это священникам? Хотел бы он лечь со мной в постель, если б не его обет безбрачия? Она наклонилась ее сильнее, ее отвердевшие соки торчали сквозь взмокший от пота топик. Но...

Ее жестокие мечты рухнули.

На что он смотрит?

Она увидела, что на стенке деревянной кабинки что-то нацарапано.

– Что там написано? – спросила она.

– "Здесь был Толстолоб", – прочитал он – Что это за хрень?

– О! – радостно воскликнула Джеррика. Наконец-то она сможет ему кое-что рассказать. – Толстолоб, – произнесла она. – Это, типа, местный миф. Чэрити поведала мне об этом вчера вечером, а так же какой-то старик за барной стойкой. Это – какой-то ребенок-монстр, который предположительно бродит по лесу и ищет, кого бы съесть.

Александер вновь наполнил свою пивную кружку.

– Что? И этот миф выдают за правду?

– Нет, конечно же, такое не может быть правдой. Но это – часть местной культуры. Во всех культурах есть свои легенды.

Священник почесал подбородок и прищурился.

– Что ж, действительно, легенды всегда на чем-то основываются. Вампиризм и порфирия, например. Ликантропия и гебефренический синдром волка. Шизофреники, верящие, что они одержимы демонами, пришельцами, и тому подобным. Я считаю, хотя это и неправдоподобно звучит, что довольно много "мифов" на самом деле содержат в себе больше правды, чем вымысла.

Это был интересный тезис, и, тем не менее, Джеррика не смогла удержаться от смеха.        – Не думаю, что нам нужно беспокоиться из-за того, что какой-то ребенок-монстр с холмов попытается нас сожрать.

– Надеюсь, вы правы, – сказал Александер. – Уверен, что я оставлю после себя плохой привкус, поскольку я сейчас очень грязный.

Джеррика снова рассмеялась, будучи уже слегка навеселе. А, может, и не слегка. Пока она выпила всего пару кружек пива, но теперь почувствовала, как оно ударило в голову. И это не удивительно. Она не ела целый день, находилась на солнце, работала в жарком, как печка аббатстве. Конечно, алкоголь повлиял на нее сильнее, чем обычно. Внезапно трезвое суждение, если оно у нее вообще оставалось, куда-то улетучилось. А наружу выплывала наглость, как уже частенько бывало. Прежнее "я" никогда не подводило ее. Она всегда говорила что-то, о чем потом могла пожалеть.

– Святой отец, – сказала она. О, господи, пиво ударило в голову. Джеррика резко встряхнулась. – Могу я... э-э, не возражаете, если я задам вам личный вопрос?

– Эй, личные вопросы нравятся мне больше всего, – ответил священник. Джеррика едва сдержала очередной смешок. Еще вчера она сказала Чэрити то же самое, когда они говорили о Гупе.

– Я имею в виду, вы не обязаны отвечать. То есть, понимаете, если это ставит вас в трудное положение, и все такое, но... – Она усиленно заморгала, чтобы собраться с мыслями. Да что с тобой такое, Джеррика! – закричала она на себя. Ты не можешь задавать священнику подобный вопрос!

Конечно, не может. Но она все равно задала.