Текст книги "Толстолоб (ЛП)"
Автор книги: Эдвард Ли
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)
– Аааа, – простонала она.
И принялась мочиться.
– Какого ХРЕНА! – закричал Александер, тщетно пытаясь освободиться.
Струя ее мочи была сильной и горячей, и била прямо в расщелину сжатых ягодиц Александера.
– Прекратите! – завопил он.
Но она не прекращала. Напротив, сила струи лишь нарастала. Обжигая кожу, она текла точно к его анальному отверстию. И, в конечном счете, ее напор стал таким мощным, что она проникла ему в прямую кишку. Вскоре он почувствовал это, почувствовал у себя внутри мочу этой шутовской монашки. А она все продолжала мочиться...
– Ты, что, гребаная скаковая лошадь! – закричал он.
Казалось, это продолжалось целый час. Струя мочи прожигала его, словно лазерный луч, бьющий из куста ее лобковых волос.
– Ну, хватит уже! – простонал Александер. – Ты нассала столько, что можно было заправить бензовоз!
Наконец, и к счастью, поток утих, сменившись тоненькой струйкой, щекочущей ему лодыжки. Но потом он почувствовал, как вся эта горячая моча бурлит, переполняя его толстую кишку, и медленно пробирается в пищевод.
– Вот так, – сказала монахиня, опуская подол. – Разве тебе не приятно, святой отец? Разве тебе не приятно получить, наконец, искупление?
««—»»
Этот образ преследовал его, словно гудящий рой насекомых. Выскочив из постели, Александер сразу же бросился, будто рефлекторно, в туалет, где немедленно испражнился. Никакой мочи, конечно же, не вышло, но все равно чувствовал, что ему необходимо сделать это. Затем он принял душ и побрился, быстро оделся в черные брюки и рубашку, прикрепил воротник. Но образ не покидал его.
Монахиня, – подумал он.
Господи.
– Нужно сходить к психологу, – решил он, затем осекся. – Погоди-ка. Я же сам психолог! – Но как можно было объяснить столь отвратительный сон? Сны, в конце концов, рождались в сознании сновидца. Другими словами, они были частью его самого... Господи.
Наконец, он заставил себя действовать, спустился на первый этаж и огляделся. Никаких следов Энни, хозяйки. Но, пройдя через кухню в столовую, он увидел двух привлекательных женщин, завтракающих за раскладным столом. Блондинка и брюнетка. Обе одновременно подняли на него глаза.
– Доброе утро, – сказал он. – Я – отец Александер.
– Привет, святой отец, – сказала блондинка. Брюнетка слегка улыбнулась и кивнула.
– Я поживу здесь какое-то время.
– Мы знаем, Энни говорила нам, – сказала блондинка. – Я...
– Не говорите. – Александер поднял руку. – Вы – племянница Энни, а вы... – Он указал на брюнетку. Вы, должно быть, журналистка из газеты.
– Вы все перепутали, – сказала блондинка и рассмеялась. – Я – Джеррика, журналистка, а это – Чэрити, племянница Энни.
– Приятно познакомиться.
Все пожали друг другу руки. Александер сел.
– Хотите печенье, святой отец? – предложила Чэрити, протягивая руку к тарелке, полной завитушек из жареного теста, рядом с которой стояла маленькая чашка с сиропом.
– Нет, благодарю. Выглядит замечательно, но по утрам я не хочу есть. Затем он посмотрел на женщин более внимательно. На Чэрити было волнистое летнее платье в цветочек. На Джеррике – обрезанные джинсы и белый топик. Их красивые лица были какими-то усталыми и изможденными.
Затем, Джеррика, блондинка, заговорила.
– Вы, наверное, обратили внимание на наш помятый вид, святой отец. Это потому, что нам обеим сегодня снились жуткие кошмары.
Александер почувствовал, будто кожа у него на лбу окаменела.
– Что ж, похоже, кошмары в этих местах штука заразная, потому что мне тоже снилась всякая жесть.
– Да, ну? Мы расскажем вам наши сны, если вы расскажете нам свой.
Ага! – подумал Александер. Мне приснилось, что монахиня делала мне уриновую клизму. Это вовсе не то, о чем бы я хотел рассказывать людям.
– Забудьте, – сказал он вместо этого. – Однажды мне приснилось, что мы с папой римским играли в волейбол, и он надрал мне задницу. Иногда сны бывают очень смешными. Но, поверьте мне, сегодняшний сон стоит забыть.
– Тетушка Энни говорила, что вы здесь, чтобы заново отстроить старое аббатство, – сказала Чэрити.
– Не отстроить, а отремонтировать, – поправил ее Александер.
– Раньше там был санаторий для священников, верно? – отважилась спросить Джеррика.
Дерзкая девушка, – подумал Александер.
– Типа того. Мы хотим превратить его в центр реабилитации. – Александер понял, что она имела в виду. В последнее время католики подвергались жесткой критике. Многие священники обвинялись в растлении малолетних, наркомании и азартных играх. В этих дни в газетах было полно подобных сообщений. И, несомненно Джеррика, сама являясь журналисткой, провела параллель. Господи, они, наверное, закроют Институт св. Луки в Саитленде, скандал там был очень громкий. Местные жители протестовали, говорили, что боятся за своих детей в случае побега больного священника.
– Я первым готов признать, – открыто сказал он. – Католическая церковь ищет отдаленные места для размещения своих реабилитационных центров. Священники тоже люди. Иногда они болеют. Но в старые времена Роксетерское аббатство было не реабилитационным центром, а хосписом для умирающих священников. Это было очень давно, в середине семидесятых. Хоспис обслуживало несколько монахинь-епифанисток. Они только вернулись из Африки, и им нечем было заниматься, поэтому папа римский послал их сюда. – Александер заметил на столе еще один черепаший панцирь и закурил. – Рак, болезнь Альцгеймера и просто банальная старость...
– А еще СПИД, верно? – с вызовом спросила Джеррика.
Он не стал пудрить ей мозги.
– Возможно, до того, как СПИД стал официальным диагнозом. Иногда священники сбиваются с пути истинного, церковь никогда не отрицала это. Но когда они оказывались на последней стадии, нам требовалось место, куда мы могли поместить их, и которое было бы дешевле, чем больница. Поэтому мы создаем хосписы, и именно таким было Роксетерское аббатство.
– Но оно же закрыто, не так ли? – спросила Чэрити.
– Ага. Оно было не особо заполнено, а папе римскому потребовалось, чтобы монахини вернулись в Африку, где случилась очередная вспышка голода. Поэтому аббатство закрыли.
Но все эти разговоры о монахинях...
Монахини, – подумал он, внезапно почувствовав во рту привкус скисшего молока. Кошмар... Желудок у Александера непроизвольно сжался. Затем он поднял глаза и увидел, что Чэрити наливает холодный чай. Журчание напомнило то, как на него мочились. Что в нем могло вызвать такой сон? Неужели он питал какой-то тайный страх перед реставрацией Роксетера? Неужели я питаю тайный страх перед монахинями? – задался он вопросом. Но этого не может быть. Это не имело никакого смысла.
Разве тебе не понравилось быть искупленным? – спросила сестра из кошмара...
– Святой отец?
Александер поднял глаза. Это была Джеррика, у нее на лице внезапно появилось выражение беспокойства.
– С вами все в порядке?
– О, да, извините. Отвлекся ненадолго. Это связано с аббатством.
– И все-таки странное задание дала вам церковь, не так ли? – спросила Чэрити. – А что с вашими обычными обязанностями, с вашим приходом?
Вопрос на 60000 долларов.
– У меня нет прихода, – признался он. – Я работаю психологом в ричмондской епархии.
– Звучит увлекательно, – сказала Джеррика. – Священник-мозгоправ.
– Я не назвал бы эту работу увлекательной, но это лучше, чем жарить картошку в "Бургер Кинг". Боже, какая же она красивая, – подумал он. На самом деле, обе женщины были красивыми, но Чэрити выглядела более сдержанно, более строго. Но в Джеррике было что-то жизнеутверждающее, что-то очень открытое. Разительный контраст между загорелой кожей и белокурыми волосами. Голубые глаза, яркие, как драгоценные камни. Стройная, но фигуристая. Она могла бы даже у епископа вызвать «стояк», - подумал он. Хорошо, что я дал обет безбрачия, иначе приударил бы за ней. Господи, уже двадцать лет? Осторожней, сладкая! По крайней мере, сейчас он мог шутить на эту тему. Но, на самом деле, безбрачие оказалось проще, чем он думал. Это даже вызывало облегчение. Превращало мирскую похоть в куда более продуктивную энергию. Дав обет безбрачия, он мог объективно смотреть на женщин – бесстрастно – и признавал красоту их женской природы без примеси либидинальных гормонов. Это давало ему возможность смотреть на женщин, не желая чего-то из того, что он видел. К тому же, в более молодые годы он насытился этим по уши, так сказать. Если не больше.
– Энни где-то здесь? – спросил он. – Я ее не видел.
– Мы, кстати, тоже ее не видели, – сказала Чэрити. – Не знаю, где она может быть.
Александер затушил окурок в черепашьем панцире.
– Ночью она говорила мне, что здесь есть работник.
– Гуп, – сказала Чэрити.
– Что?
– Это его имя, – добавила Джеррика. – Гуп.
– Гуп. Ну, что ж. Где я могу найти его? Энни сказала, что он может отвезти меня в город, в магазин. Мне нужны кое-какие материалы.
У Джеррики загорелись глаза.
– О, забудьте про Гупа. Позвольте мне отвезти вас, святой отец!
3
Чем больше Дикки смотрел на Тритта Боллза Коннера, тем больше ему казалось, что тот похож на сына дьявола. Да уж. Худой, высокий с твердыми, как камень мышцами на руках, будто яблоки засунули под кожу. Черные волосы до плеч и козлиная бородка. И эта чертова бейсболка "Джон Дир". Но все это было ничто по сравнению с его взглядом. Стальные глазки напоминали отверстия в дуле ружья.
– Скучно, – заметил Тритт Боллз с пассажирского сиденья "Эль Камино". – Мне ужасно скучно, Дикки.
– Я слышал.
"Эль Камино" тарахтел вдоль 154-ого шоссе, прижимаясь к дороге под тяжестью "движка" с мощностью 450 лошадиных сил.
– Чем сегодня займемся, Боллз? У нас пока нет никаких "самогонных" рейсов.
– Это верно, Дикки. У нас нет рейсов, зато у нас в карманах по пачке "зелени", размером со свиную голень каждая. Думаю, мы найдем, чем заняться.
– Конечно, но чем?
Боллз усмехнулся, поглаживая свою черную бородку.
– Что ж, я скажу тебе, чем бы я хотел заняться. Я хотел бы отодрать в зад какую-нибудь сучку так жестко, чтоб моя "молофья" брызнула у нее из носа, будто она сморкнулась, вот.
Дикки хмуро посмотрел на руль и на рычаг "Херст".
– Ага, Боллз, только мы не можем заняться этим сейчас. Еще слишком светло. Мы не можем заниматься подобным дерьмом так рано.
– Знаю, Дикки. Я просто говорю. – Боллз нахмурился. – Но я еще голоден. Едрен батон, я так голоден, что съел бы "киску" матери Терезы. А еще ее задницу, вот. Как насчет остановиться у какой-нибудь забегаловки, перекусить?
– Я – за.
Дикки Кодилл даже не знал, кто такая мать Тереза, но он был не из тех, кто отверг бы приглашение перекусить, с его сорока четырех дюймовым охватом пояса, огромным пузом и сиськами, как у бабы, только волосатыми. Но направив машину в город, он снова подумал о Боллзе. Да, это адский чувак. Натворил такое, что дьявол бы гордился. Да, уж, – подумал Дикки, – рядом со мной, похоже, сидит сын Люцифера.
По крайней мере, они были уникальной компанией...
Да, они в свое время натворили всякого. То были плохие вещи, но было весело, даже Дикки пришлось это признать. Но потом он задумался о том, о чем уже думал недавно. О том, что однажды они могут выбрать для развлечения не тех людей...
Дикки пожал плечами и прогнал от себя дурные мысли. Какой смысл думать сейчас об этом?
Из радиоприемника бренчала музыка, под которую приятно притопывать ногой. Певец пел: "Я куплю себе здоровенный "ствол", завалю всех, кто причинил мне боль..."
– Едрен батон! – Взвыл Боллз. – Вот это стихи, да? Мне это нравится! – Затем Боллз Коннер взорвался хохотом. – Вот только все люди, с кем мы сталкиваемся, не успевают причинить нам боль!
– Это – факт, Боллз, – согласился Дикки. И действительно так оно и было. Как в тот раз, в одном придорожном баре в Локвуде. Они только собирались уходить, и оба зашли отлить в сортир. Боллз закончил ссать и направился к выходу из туалета, когда какой-то огромный деревенский чувак говорит:
– Эй, мужик, ты, что, в хлеву вырос? Смывай, если закончил ссать. Я не желаю смотреть на твою мочу.
– Ну, так ты и не смотри, братан, – воскликнул Боллз с дьявольским огоньком в глазах. В тот же момент он выхватил нож и тут же приставил деревенщине к горлу, а затем наклонил его к своему все еще торчащему из штанов члену. – Нет, уж, смотреть ты на нее не будешь, ты будешь ее пить.
И будь я проклят, если деревенщина не принялся лакать из унитаза, как мучимый жаждой кобель! После чего Боллз все равно перерезал ему горло. Залил тот унитаз под завязку кровищей парня. Потом был еще один случай, пару лет назад. Они подцепили одну оборвашку, голосовавшую на шоссе. Она пнула Боллза по яйцам, а Боллз треснул ей по башке ореховой рукояткой кайла. Когда она очухалась, ее ноги были привязаны к дереву, а руки – к заднему бамперу. Затем Дикки отпустил сцепление. Руки выскочили из плечевых суставов. А что же Тритт Боллз? Не, его это не удовлетворило.
– Дикки, – заорал он. – Тащи ножовку из ящика с инструментами.
После чего Боллз принялся отпиливать ей ноги. Затем он жестко отымел ее в грязи.
– Черт, Дикки! – насмешливо крикнул он. – Зуб даю, я первый парень в город, который трахает торс! – Когда он закончил, они выбросили руки и ноги в лес. Потом еще весной был случай, они съехали с шоссе, чтобы Боллз мог отлить с "самогонки". И он заметил джип, навороченный японский "Фораннер", а неподалеку – палатку с костром, и все такое. За хребтом, неподалеку от от Колз-поинт рыбачили парень с девкой. С виду, городские. У чувака была смешная гомосятская стрижка, без бакенбардов, а одет он был в шорты, рубашку на пуговицах и сандали без носков, самые гомосяцкие из тех, которые Тритт Боллз когда-либо видел. Хотя у телки были классные "дойки". Круглые, размером с дыни на прилавке у Уолли Эбенхарта. И Боллзу хорошо было видно, что под ее глупой футболкой Шефердского колледжа нет лифчика.
– Похоже на парочку счастливых отдыхающих, а, Дикки?
– Ага, – согласился Дикки.
Чувак сразу же развернулся, уронив отличную удочку "Зебко Лэнсер" с латунным механизмом в воду.
– Послушайте, ребята, – заикаясь, произнес он. – Нам проблемы не нужны.
Боллз был здоровым парнем, высоким и крепким, поэтому смог вложить серьезную силу в ореховую рукоятку кайла. ХРЯСЬ! – раздался звук, когда рабочий конец просвистел по широкой дуге и обрушился на башку этого «яппи».
– Как тебе такие проблемы, городской? – вежливо поинтересовался Боллз. Чувак лежал на спине и как-то очень странно подергивался, половина его башки была вмята внутрь. А его подружка, глядя на эти подергивания, сразу же начала орать. Тритт Боллз улыбался как огромная "хэллоуинская" тыква, потому что, понимаете, от девкиного крика распалился жарче, чем дровяная печь. А когда у Боллза случается "стояк", у него разыгрывалось воображение. Поэтому он вытащил свой огромный нож и, ухмыляясь, показал его девке.
– Наклоняйся, сладкая, – ласково сказал он девке. – Мы хотим посмотреть, как ты берешь в рот у этого городского мальчика.
– По-моему, в городе это называют "фелляция", – попробовал блеснуть умом Дикки.
У этой девки из колледжа были очень красивые светлые волосы, идеально ровно подстриженные на уровне ушей, и забавная "городская" челка. И если у Боллза и была слабость, то это любовь к блондинкам. И они оба не могли отвести глаз от ее круглых красивых "доек".
– Но... но... но... он же умирает! – запротестовала она, судорожно всхлипывая.
– Это не важно, крошка. Просто наклоняйся и делай.
Дикки спустил этому городскому яппи-педику шорты до колен. Тот продолжал дико подергиваться, а из его пробитой головы побрызгивала кровь.
– Да, верно, наклоняйся сюда, потому что, если постараешься, мы оставим тебя в живых, – произнес Боллз, поигрывая своим огромным ножом. Удивительные все-таки вещи делают люди под угрозой ножа, думая, что это может спасти им жизнь.
– И свою нелепую гомосяцко-коммунякскую футболку снимай, чтоб мы могли смотреть на твои сиськи, пока ты будешь делать это.
Блондинка подчинилась, а затем, конечно же, принялась выполнять безумное требование Боллза, работая ртом со скоростью миля в минуту, как сумасшедшая, а тело городского парня продолжало яростно конвульсировать из-за обширного повреждения нервов и субдермальной гематомы, причиненной той огромной ореховой рукоятки кайла. Да, зрелище было еще то. Городской чувак дергается, а его сисястая коммунякская подружка отсасывает ему его вялый член. Боллз и Дикки веселились от души, до тех пор, пока городской чувак не истек кровью и не помер. А без его конвульсий, вызванных травмой головы, это, почему-то, было уже не так забавно. Дикки вытащил свой член и принялся дрочить, глазея на девкины "дойки", а Боллз тем временем спустил штаны и начал драть ее раком в грязи. И, в конце концов, обспускал все ее большую красивую коммуняцкую задницу. А когда они принялись обрабатывать ее своими ножами, она снова начала истошно орать.
– Я сказал, что, возможно, мы оставим тебя в живых, – объяснил Боллз эту нестыковку визжащей, рыдающей и трясущейся девке, нанося ей на живот длинные глубокие порезы. Затем, гогоча, он принялся резать ее женские места, от чего она вся задергалась, а затем он скальпировал ее.
– О, какого черта? – сказал он и захохотал так, будто хотел разбудить всех мертвецов на местном кладбище. Дикки перестал дрочить и выпустил длинную струю мочи в лицо городскому парню, а Боллз между тем принялся отрезать у девки ее большие сиськи. Он напялил скальп на голову городскому парню, а отрезанные сиськи засунул ему под его гомосяцкую рубшку на пуговицах от "Кристиан Диор", воскликнув:
– Представляю, какое выражение будет у того бедолаги, который найдет их, Дикки! Девкины волосы, сиськи и висящий член!
Да уж, Тритт Боллз Коннер был в тот день в настоящем ударе! Прежде чем вернуться к "Эль Камино", он навалил большую кучу после здорового деревенского обеда из картошки с мясом на то, что осталось от девки, и, конечно же, вытер себе задницу ее коммуняцкой футболкой. Да уж, в тот день они повеселились от души. От души.
Теперь они сидели вдвоем в Закусочной Чака, по-прежнему жутко скучая над огромными тарелками с яичницей с фаршем, гадая, чем они будут заниматься весь день, потому что было еще только утро. Закусочная Чака была люнтвилльской забегаловкой – хорошая жрачка за хорошую цену. Но сейчас здесь почти никого не было, только какой-то старый хрыч, лопающий у стойки кофе с пончиками, да толстая телка-оборвашка с растрепанными волосами, в шлепанцах, шортах и футболке, которая была бы впору слонику Дамбо. Она поедала уже вторую порцию яичницы с фаршем, как натуральный робот. Но Боллз и Дикки не обращали на нее особого внимания, потому что она была жирной, ее ягодицы свисали по бокам стула, будто это был мешок с семенами, а брюхо у нее было, как у коровы. Поэтому Боллз игнорировал ее, погрузившись в раздумья.
– Черт, самогонных рейсов нет, развлечься не с кем, едрен батон. Что будем сегодня делать, Дикки?
– Не знаю, – ответил Дикки с набитым яичницей ртом. В закусочной Чака готовили отличную яичницу с фаршем.
– Я в том смысле, что я терпеть не могу скучать, Дикки. Мы же молодые, здоровые парни, а нам нечем заняться в такое прекрасное утро.
Дикки согласно кивнул, засовывая себе в рот вилку с очередной порцией фарша.
Боллз наклонился вперед:
– И вот что я скажу тебе, Дикки, я трахаться хочу, что мочи нет! У меня "стояк" с тех пор, как я проснулся. Едрен батон. Клянусь, я оттрахал бы даже эту тарелку с яичницей.
О, не делай этого! – подумал Дикки Кодилл. Тритт Боллз Коннер был способен на что угодно.
– Черт, я мог даже трахнуть ту толстуху, сидящую у прилавка.
Дикки выпучил глаза.
– Ее? Да ты шутишь, мужик! Она же размером с дом!
Боллз поморщил нос.
– Поэтому вот, что мы сделаем. Подождем, когда она доест, а потом заманим ее к нам в машину!
Едрен батон, – подумал Дикки. Так рано утром нам не нужно этого дерьма.
Но им пришлось подождать, потому что девка заказала себе еще одну порцию яичницы с фаршем!
Ей понадобилось какое-то время, чтобы все доесть, но закончив, она спрыгнула со стула, как поддон с кирпичами и направилась к выходу.
– Эй, вот это красотка! – воскликнул Боллз. – Похоже, ты уходишь одновременно с нами! Как насчет того, чтобы мы подвезли тебя?
Ее заплывшее жиром лицо растянулось в улыбке, будто ей по-настоящему польстило то, что Боллз назвал ее "красоткой", и она просто сказала:
– Конечно, мальчики!
Этого было достаточно. Не прошло и десяти минут, как Дикки въезжал в очередную лощину возле реки. Боллз уже вырубил толстуху самодельным домкратом, и они вытащили ее из машины.
– Черт, Дикки! – заметил Боллз. – Она весит больше, чем движок от твоей тачки!
– Точно, – согласился Дикки, волоча ее в другой конец лощины. Затем они подняли ее на ноги, и Боллз привязал ее к дереву. Он по-быстрому помочился ей на ноги и проинструктировал Дикки:
– Тащи мою ореховую рукоятку от кайла, Дикки!
Дикки так и сделал и передал указанную ореховую рукоятку от кайла Боллзу, который стоял, усмехался и ждал, когда толстуха полностью придет в себя.
– Черт, Дикки! Зуб даю, она съедает за обедом столько, что можно наполнить свиное корыто!
– Похоже на то, Боллз, – неохотно согласился Дикки.
А когда она полностью пришла в себя, Боллз размахнулся и...
Шмяк!
... врезал со всей силы рукояткой от кайла ей по животу. Звук был, будто кто-то ударил корову. Боллз делал это снова и снова. На третий раз жирное лицо толстухи побелело, она бросилась вперед, насколько позволяли веревки, и исторгла из себя рвоту, натуральным фонтаном, прямо там, в лощине. Вся стряпня вышла наружу, выстрелив из нее как минимум на три фута. Еды было действительно очень много!
– Черт, Дикки! Видишь, сколько блевотины из нее вышло!
– Вижу, Боллз, – тоже без особого удовольствия произнес Дикки.
– Черт! Посмотри на всю эту яичницу с фаршем, которую она выблевала! Поверить не могу! Она же ест за десятерых!
– Это точно, Боллз, – снова отозвался Дикки.
Боллз врезал ей по животу еще один раз, и из нее вышли остатки пищи. На этот раз блевотина – едрен батон! – вылетела из нее на четыре или пять футов, и приземлилась в грязь с влажным шлепком.
– Да она же гребаная слониха! У нее в пузе места хватит на весь запас самогона Клайда Нэйла. Она – жирный гребаный вулкан! Но... – Боллз мрачно усмехнулся. – Мне очень жаль, что я отнял у нее всю ту клевую стряпню, за которую она заплатила. Думаю, лучше нам дать ей снова съесть все это, хм?
Затем Боллз с помощью ножа освободил толстуху и толкнул лицо в огромную лужу блевотины, прямо как ту шлюху, которую он заставил жрать собственное дерьмо.
– Жри всю эту блевотину, сладенькая, жри и глотай. Там только яичница с фаршем. По второму разу, наверное, будет вкуснее!
Давясь, она принялась есть, и яичницы с фаршем действительно было очень много.
– Видишь, что мы сделали, свиноматка? – спросил Боллз. – Мы позволили тебе дважды съесть одну и ту же еду!
Когда толстуха закончила лопать свою блевотину, Боллз вытащил свой член. Он поднес его прямо к ее лицу и сказал:
– А теперь соси, стройняшка. Соси хорошо!
В ней оставалось немного боевого запала, Дикки пришлось признать это. После того, как выблевала такую кучу и получила пять или шесть ударов по пузу ореховой рукояткой? А потом еще была вынуждена есть собственную блевотину? После всего этого эта несгибаемая женщина сказала:
– Если сунешь мне в рот свой грязный член, клянусь, я откушу его!
Похоже, она была феминисткой. Тритту Боллзу не нравилось, когда какая-нибудь жирная мокрощелка говорит ему такие гадости, нет уж! Ни капельки.
– Дикки! – взвыл он. – Тащи из машины плоскогубцы!
Вздохнув, Дикки так и сделал.
Затем Боллз вырвал у нее плоскогубцами "Сирс Крафтсмен" все зубы.
– Вот так, жирная корова! – радостно воскликнул Боллз. – Теперь ты ничего не откусишь!
Затем он перевернул ее на живот и принялся долбить в зад. Он драл ее жестко, пока не выпустил заряд молофьи прямо ей под хвост. Затем перевернул ее на спину и сунул своей пахнущий дерьмом член прямо ей под нос.
Затем он начал резать.
Дааа! Тритт Боллз снова вытащил свой нож и начал яростно кромсать толстуху. Она кричала, пока он срезал всю кожу с ее пальцев, будто это были морковки! Затем он принялся срезать ей кожу с рук, и она слезала, словно листы обоев. Потом он содрал всю кожу с ее спины и ног, отчего получились еще более крупные лоскуты. И она все это время орала, как кошка, брошенная в комбайн, пока вся эта жирная белая кожа падала на землю, а сама она превращалась в огромное кровавое месиво. Наконец, он стал срезать кожу с пальцев ног.
– Черт, Дикки, – прокомментировал он. – Глянь на эти ноги! Зуб даю, она носит 12 размер обуви (45-ый европейский – прим. пер.)! Это самые огромные ноги, которые я когда-либо видел у девки!
Боллз продолжал кромсать ее, пока она не померла. Он отрезал у нее большие бледные соски, затем огромные, как детская голова сиськи. Взял их в руки и стал выжимать из них кровь, будто это были большие теплые ватные тампоны. Извлек у нее из головы глазные яблоки, просто ради прикола, и раздавил их в руках, будто это были крупные белые виноградины.
– Брось, мужик, – жалобно произнес Дикки. К этому моменту у него уже крутило в животе от увиденного. – Она мертва, Боллз. Давай валить отсюда.
– Валить отсюда? – отозвался Боллз. – У меня снова "стояк", и будь я проклят, если я упущу его! Если у меня есть заряд молофьи, я должен ее выпустить!
Затем Тритт Боллз принялся совокупляться с жирным, безглазым и полностью освежеванным трупом толстухи, яростно долбя ее мертвые гениталии. Затем он извлек из нее член и выпустил сперму прямо ей в разинутый рот.
Как вы понимаете, Боллз был не очень разборчив в своих половых связях.
ЧАСТЬ ДЕВЯТАЯ 1
Утро расцвело, сродни тысячам цветов на заднем дворе, сменившись днем. Чэрити решила не ездить в магазин вместе с Джеррикой и отцом Александером. Более привлекательным вариантом ей показалось побездельничать в пансионе, привести мысли в порядок и осмотреться.
А посмотреть было на что...
Например, сам двор. Он был красивым, тщательно подстриженным и прополотым, пересеченным аккуратными мощеными дорожками, которые, должно быть, стоили немало. Оросительная система, роскошная беседка, и открытый сарай, полный садовых инструментов: культиватор, электрический кромкорез, машинка для подстригания живой изгороди, и мощная газонокосилка. Но тетушка же была бедной. Где она взяла деньги на все это? И где она взяла деньги на капитальный ремонт пансиона? Теперь у нее был даже наемный рабочий...
– Здравствуйте, мисс Чэрити! – приветствовал ее Гуп Гудер, появившись из-за угла дома. Он катил тачку, полную мульчи из сосновой коры. – Должен сказать, сегодня вы очень хорошо выглядите.
– Спасибо, Гуп, – ответила Чэрити. – Очень мило с твоей стороны. – Однако в нее закрались сомнения. Это действительно так, или он сказал это просто из вежливости? Паранойя усиливалась. Если она действительно была привлекательной, то что могло объяснить ее бесконечные неудачи с мужчинами? И перед ней всегда стоял образ Джеррики, что лишь добавляло паранойи. Этот образ терзал ее. Джеррика могла бы работать моделью в "Свимсьют Иллюстрейтед" А я?- хмуро спросила себя Чэрити.
Стоящий рядом Гуп лишь усугублял ситуацию. Широкие грудь и спина, мускулистые руки, длинные волосы. Символ свежей, живой похоти. Пресловутый "фермерский парень", исполненный молодости и мужественности. Ночью Джеррика занималась с ним сексом, – напомнила себе Чэрити, по-прежнему слегка шокированная этой мыслью. Неужели она и в этом испытывала зависть? Хотела бы я заняться сексом с... Гупом? Скорее всего, нет.
Так к чему эти бесконечные размышления?
Казалось, будто Джеррика была архетипом всего того, чем Чэрити хотела быть. Да. Джеррика.
– Вы видели Джеррику, мисс Чэрити? – спросил Гуп, наклонившись к ручкам тележки, словно чтобы обозначить секретность.
– Она уехала в город с отцом Александером, – ответила Чэрити.
– Ох...
Не стоит ревновать, Гуп, – хотела, было, сказать она. Этот мужчина – католический священник.
– Он не похож на обычного человека.
Выражение лица у Гупа стало пустым, словно он не понял смысл ее слов, хотя, возможно, так оно и было.
– Я еще с ним не познакомился, но мисс Энни сказала мне, что он приехал сегодня ночью.
– О, он обязательно тебе понравится, Гуп. А, кстати, где Тетушка Энни?
– Думаю, ушла на прогулку. Днем она всегда ходит в лес на прогулку.
Чэрити вспомнила. Она видела, как вчера ее тетя исчезла в лесу с двумя охапками цветов. А еще Чэрити вспомнила, как двадцать лет назад, когда она жила здесь, ее тетя делала это ежедневно. Куда она уходила?
– Она скоро вернется, – заверил ее Гуп. Но краснота его лица выдавала его тревогу за Джеррику. – Что ж, мне нужно идти, увидимся позже. Пока.
– Пока, Гуп.
Она посмотрела, как он толкает тачку прочь, и направилась к самым дальним цветочным клумбам. Бедный Гуп, – подумала она. Разве ты не понимаешь, что это был роман на одну ночь? Чэрити была посвящена в эту печальную тайну. Бедняге было уготовано жестокое разочарование.
Но эти мысли с новой силой заставили ее подумать о собственных страданиях. Вот чем была вся моя взрослая жизнь – сплошной чередой романов на одну ночь...
– Чэрити!
Она посмотрела в противоположный, утопающий в тени конец двора. Там, едва заметная, стояла ее тетя и махала ей.
Чэрити, улыбаясь, направилась по мощеным проходам, мимо богатого разнообразия цветов.
– Я уже тебя потеряла.
– О, а я собирала цветы, – ответила тетушка, наклоняясь над флангом с разноцветными кастиллеями и фацелиями.
Чэрити стояла рядом, и солнце грело ее голые плечи. На ее тете было почти такое же платье, как у нее: простое, пастельно-фисташкового цвета.
– Теперь я помню, – сказала она. – Когда я была маленькая, ты каждый день собирала цветы и шла на прогулку в лес за домом. Куда ты ходишь?
– Ну... – Энни выпрямилась, расплывчато улыбнувшись племяннице. – Думаю, теперь, спустя все эти годы, пришла пора тебе узнать.
Не задавая лишних вопросов, Чэрити последовала за тетушкой в густой лес. Плотно стоящие деревья – смесь черных дубов, красных кленов и высоких-превысоких карий – создавали вечерние сумрак и прохладу. Мощеная дорожка вела все дальше, и Чэрити снова задалась вопросом, откуда на нее взялись деньги.
– Тетушка Энни? – не выдержала она. – Мне очень интересна одна вещь...
– Дай угадаю, милая, – отозвалась тетушка. – Ты хочешь знать, где я взяла деньги.
Неужели эта добрая, пожилая женщина обладала телепатией? Или она все время ожидала услышать этот вопрос? Конечно же, последнее.
– Ну, да, если ты не против, – призналась Чэрити. – Я мало помню о том времени, когда жила здесь с тобой, но... понимаешь, дом был ветхим, никаких мощеных дорожек, трудности с деньгами. Я имею в виду, поэтому власти штата и забрали меня у тебя, верно? Потому что им показалось, что у тебя не хватит денег, чтобы растить меня?
