Текст книги "Семейство Какстон"

Автор книги: Эдвард Джордж Бульвер-Литтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 40 страниц)

Глава VI.

На обратном пути к дому я решился заглянуть в скромную таверну, где мы с капитаном обыкновенно обедывали. Был почти час обеда, и он мог ждать меня там. Едва подошел я к крыльцу таверны, наемная карета прогремела по мостовой, и остановилась перед гостиницей, более благовидной той, которую посещали мы, и несколькими дверями далее нашей. Когда карета остановилась, взор мой был поражен ливреею Тривенионов, чрезвычайно оригинальною. Думая, что я ошибаюсь, я подошел ближе к тому, на ком была эта ливрея. Этот человек только что сошел с империала и, расплачиваясь с кучером, отдавал приказания слуге, вышедшему из гостиницы: «портера с элем пополам, да живее!» Звук голоса показался мне знаком, и когда этот человек поднял голову, я узнал черты м. Пикока. Да, это был он, без всякого сомнения. Бакенбарды были сбриты, но остались следы пудры на волосах или парике; и на этом почтенном персонаже, которого я в последний раз видел в блестящем костюме была ливрея Тривенионов с гербовыми пуговицами и всем прочим. Но это был Пикок: Пикок, переодетый, а все-таки Пикок. Прежде нежели опомнился я от удивления, из кабриолета, по видимому, ожидавшего приезда кареты, выскочила женщина, и бросилась к м. Пикоку, с словами, которые выговаривала с нетерпением, свойственным прекрасному полу:

– Как вы поздно! Я уж хотела ехать: мне надо быть в Окстоне к ночи.

Окстон! мисс Тривенион в Окстоне! Я стоял позади этой четы и слушал и сердцем и ухом.

– Да будете, моя душа, будете; войдите же, хотите?

– Нет, нет, мне всего осталось десять минут ждать кареты. Есть у вас письмо ко мне от м. Гауера? как же мне быть уверенной, если я не увижу его руки.

– Тише, – сказал м. Пикок, понижая голос до того, что я только поймал слова: – не называйте имен – письма – ба – я вам скажу. Он отвел ее в сторону и несколько минут шептался с ней. Я подсмотрел лицо женщины, обращенное к её собеседнику: оно показывало быструю понятливость. Она несколько раз кивала головой в знак нетерпеливого согласия на то, что он ей говорил; пожав ему руку, она побежала к кабриолету; потом, как-будто мелькнула ей новая мысль, она воротилась и сказала:

– А если миледи не поедет, если будет перемена в плане?

– Не будет перемены, будьте покойны; положительно завтра, не очень рано, понимаете?

– Хорошо, хорошо; прощайте.

Женщина, которая была одета с опрятностью, свойственною горничной богатого дома, в черном платье с длинным капишоном из той особенной материи, которую, как-бы нарочно, делают для барынь-горничных, такой же шляпе с красными и черными лентами, – с прежней поспешностью бросилась в кабриолет, который, спустя мгновение, умчал ее с неимоверной быстротой.

Что все это значило? В это время слуга принес м. Пикоку его напиток. Он мигом отправил его по назначению и пошел к ближайшему месту, где стояли кабриолеты. Я последовал за ним; и, в ту самую минуту, когда он поместился в один из кабриолетов, подъехавших к нему на встречу, я вскочил на подножку и сел возле него.

– Теперь, м. Пикок, – начал я, – вы скажите мне, почему вы носите эту ливрею, или я прикажу кабмену везти нас к леди Эллинор Тривенион и спрошу об этом у ней.

– Что за чорт! А! вы тот джентльмен, что приходил ко мне на сцену; помню.

– Куда прикажете, сэр? – спросил кабмен.

– К… к Лондонскому мосту, – сказал м. Пикок.

– Вижу по-вашему лицу, что вы собираетесь солгать; советую вам говорить правду.

– Не знаю, какая вам нужда спрашивать меня, – сказал м. Пикок, недовольный, и, посмотрев на свои сжатые кулаки, оглянул меня с многозначительным выражением гнева, который я прервал словами:

– Смеетесь вы над домом, что ли? как говорит Лебедь; приказать разве кучеру ехать в Сент-Джемс-сквер?

– A! вы знаете мою слабую струну, сэр: всякий, кто может цитировить Билля, доброго Билля, сделает из меня что хочет – возразил м. Пикок, смягчаясь и разжав кулаки. – Но когда человек падает в жизни и, имев прежде слуг, принужден сам сделаться слугою.

 
«Не стану я стыдиться
Вам рассказать, кто я»…
 

– Говорит Лебедь, но Лебедь говорит: «кто я быль.» Но довольно шутить, м. Пикок: кто поместил вас к м. Тривенион?

М. Пикок на минуту опустил глаза; потом, уставив их за меня, сказал:

– Пожалуй, я скажу вам: вы спрашивали меня, когда мы встретились в последний раз, о молодом джентльмене, мистере… мистере… Вивиене.

Пизистрат. Дальше.

Пикок. Я знаю, вы не желаете ему вреда. Кроме этого «он обладает удивительным искусством» и рано или поздно, помните мои слова, или вернее слова моего друга Билля:

 
«Он как колосс чрез этот тесный мир
Перешагнет.»
 

Именно перешагнет, и как колосс,

 
«А мы пигмеи…»
 

Пизистрат (с угрозой). Продолжайте ваш рассказ.

Пикок (с досадой). Продолжаю. Вы меня сбиваете; что бишь я сказал? Да; меня только что рассчитали: в кармане не было ни одного пени; и если б вы видели мой сюртук! а все-таки он был лучше штанов! Так это было на Оксфорд-стрит… нет в Стренде, близь Лаутсера

 
«Светило солнце, гордый день
Сиял над радостью вселенной.»
 

Пизистрат (опуская стекло). На Сент-Джемс-сквер.

Пикок. Нет, нет, к Лондонскому мосту «Года родят привычку в человеке!» Продолжаю, честное слово. И-так, я встретил м. Вивиена, и, так как он знал меня в мои счастливейшие дни, и у него доброе сердце, он сказал:

 
«Горацио, иль я себя не помню.»
 

Пизистрат берется за снурок.

Пикок (поправляясь). То есть, Джонсон, друг сердечный.

Пизистрат. Джонсон! Так вас зовут не Пикок?

Пикок. Джонсон и Пикок, и то и другое (с достоинством). Если вы знаете свет, как я его знаю, сэр, вы должны знать, что трудно пробиться в нем без лишней перемены имен в чемодане. «Джонсон, сказал он, друг сердечный», и вынул кошелек. Сэр, отвечал я, лишь-бы только «уволенный от публичной должности» я нашел, что делать, когда весь выйдет этот презренный металл. В Лондоне каждый камень поученье, конечно, но не на все же оно годится, – замечание, которое я бы позволил себе сделать Лебедю, еслибы он, увы! не был теперь бесплотное создание видения.

Пизистрат. Берегитесь!

Пикок (поспешно). Итак, м. Вивиен сказал: «если вам не противно носить ливрею, покуда не найду я вам что-нибудь лучшее, так есть у меня для вас место у Тривениона.» Сэр, я принял это предложенье, и вот почему я ношу эту ливрею.

Пизистрат. Скажите же пожалуйста, какое дело имели вы до этой женщины, которая, я полагаю, горничная мимс Тривенион? Зачем явилась она из Окстона повидаться с вами?

Я ожидал, что эти вопросы собьют м. Пикока, но если и действительно было в них что-нибудь сбивчивое, бывший актер слишком хорошо воспользовался своим ремеслом и прекрасно нашелся. Он улыбнулся и, самодовольно поглаживая чрезвычайно-измятую манишку, отвечал: О, сэр, фи!

 
«Из этой штучки
Малютка-Купидон сковал свою стрелу.»
 

Если вам нужно знать мои любовные дела, эта молодая женщина, по-просту сказать, моя– душенька.

– Ваша душенька, – воскликнул я, удивительно успокоенный, и в то же время сознавая возможность этого предположения. – Однако – прибавил я подозрительно – если это так, зачем же ждет она письма от м. Гауера?

– Вы славно слышите, сэр; но хотя она

 
…«вся и долг и послушание,
Терпение, покорность, нетерпенье»,
 

молодая женщина не хочет выходить за ливрейного лакея, этакая гордая тварь! ужасно гордая! а м. Гауер-то, вот видите, зная об этом, вступился за меня, да и сказал ей, если позволите мне пародировать Лебедя:

 
Чтоб никогда она с Джонсоном
Не ведала тревог душевных,
 

и что он мне доставить место, настоящее место: полуумная девка требовала этого обещания на бумаге, как будто м. Гауер станет писать к ней… Теперь, сэр – продолжал м. Пикок с важной простотой – вы, конечно, имеете полную свободу сказать моей госпоже все, что вам угодно; но я надеюсь, что вы не захотите отнять у меня хлеб изо рта за то, что я ношу ливрею и на столько безумен, что люблю служанку, я, сэр, который мог жениться на леди, игравших первые роли в жизни… на столичной сцене.

Нечего было возражать на это объяснения: они казались вероподобны; и, хотя я сначала подозревал, что он прибегнул к плутовству и цитатам для того, чтобы выиграть время на выдумки или отвлечь мое внимание от какого-нибудь скачка в его рассказе, но к концу, когда история сделалась вероятною, я расположен был верить, что шутовство лежит в его характере. Поэтому я только спросил:

– Откуда же вы теперь?

– От м. Тривениона, из деревни, с письмами к леди Эллинор.

– А! так молодая женщина знала, что вы будете в город?

– Как же, сэр: м. Тривенион за несколько дней сказал мне, когда я поеду.

– А что вы собирались делать с ней завтра, если не будет перемены в плане?

Тут мне показалось, что м. Пикок слегка и едва-заметно изменился в лице; однако он скоро отвечал:

– Завтра… маленькое свиданье, если удастся нам вырваться.

 
«Ухаживай за мной: в таком расположеньи
Я, может быть, и соглашусь»
 

опять Лебедь, сэр.

– Гм! Так м. Гауер и м. Вивиен одно и то же?

Пикок колебался.

– Это не моя тайна, сэр: «я связан клятвою священной.» Вы на столько джентльмен, что не захотите смотреть насквозь завесы неизвестности и спрашивать меня, носящего эти плюшевые штаны и аксельбанты, про тайны тех, кому «посвящены мои услуги.»

Как человеку за тридцать лет легко обмануть двадцатилетнего! Какое преимущество жизнь дает самому незатейливому уму! Я прикусил губу и замолчал.

М. Пикок продолжал:

– А если-б знали вы, как этот м. Вивиен, о котором вы спрашивали, любит вас! Когда я ему как-то случайно сказал, что один молодой джентльмен приходил на сцену спросить меня об нем, он заставил меня описать вас и потом сказал с грустью: «если я когда-нибудь буду тем, чем надеюсь быть, как счастлив буду я пожать хоть раз эту добрую руку!»» Это его слова, сэр; честное слово!

 
«Я думаю, и нет и не было на свете человека,
Который искренней и ненавидел-бы и полюбил!»
 

И если м. Вивиен имеет причины все еще скрываться, если участь его зависит от того, скроете или разболтаете ли вы его тайну, я думаю, вы не тот человек, кого ему нужно бояться. Жив не буду! «Хотел-бы я так быть уверенным в хорошем обеде!» как чувствительно восклицает Лебедь. Я готов поклясться, что это желание часто было на устах Лебедя в его домашней жизни!

Сердце мое было тронуто не пафосом столько профанированного Лебедя, а бесприкрашенным повторением Пикоком слов Вивиена. Я отвернулся от моего спутника; кабриолет остановился у Лондонского моста.

Не о чем мне еще было спрашивать и все-таки мучило меня какое-то беспокойное любопытство: не было ли тут ревности? Вивиен так хорош и смел: он может видеть богатую наследницу; леди Эллинор может-быть не предполагает тут опасности. Но я… я все-таки был влюблен и… ну не безумство-ли это?

– Приятель – сказал я экс-актёру – я не желаю вреда ни м. Вивиену (если должен называть его так), ни подражающим ему в разнообразии имен. Но скажу откровенно, что мне не нравится видит вас в услуге у Тривениона, и советую вам оставить его как можно скорее. Покуда, не скажу ничего больше, я намерен пообдумать хорошенько все, что вы мне сказали.

Я пошел, а м. Пикок продолжал путь свой один по Лондонскому мосту.

Глава VII.

Среди всего, что терзало мое сердце или тревожило голову в этот достопримечательный день, я получил, наконец, хоть одно приятное впечатление, когда, воротившись домой, застал дядю:

Капитан положил на столе перед собою большую Библию, которою ссудила это хозяйка. Он никогда не предпринимал никакого путешествия без своей собственной Библии, но та была напечатана мелким шрифтом, а глаза капитана к ночи стали изменять ему. Эта Библия была крупного шрифта; с каждой стороны стояло по свече; капитан, облокотившись на стол, придерживал себе лоб обеими руками, как-будто-бы для того, чтоб изгнать искушение и сосредоточить весь дух свой на странице.

Он сидел – изображение железной воли: в каждой черте его лица была решимость. «Не буду слушать моего сердца; буду читать эту книгу и учиться страдать как должно христианину!»

Было столько грустного в живой позе страдальца, что она выражала эти слова, как-будто произносил он их устами.

Старый солдат! ты вел себя, как храбрый, не на одном кровавом поле; но еслибы я мог показать свету твое мужество, я бы нарисовал тебя, как видел в эту минуту!

Когда я вошел, капитан взглянул на меня, и борьба, из которой вышел он, была написана на его лиц.

– Чтение принесло мне пользу, – сказал он просто, и закрыл книгу.

Я сел возле него и положил руку на его плечо.

– Стало нет хороших известий? – спросил я шепотом.

Капитан покачал головой и приложил палец к губам.

Глава VIII.

Не было возможности к размышлениям дяди Роланда примешивать рассказ о происшествиях, возбудивших во мне столько беспокойства, потому-что они ни мало не связывались с его горем.

Когда, не находя сна, я, лежа в постели, припомнил о возобновившихся отношениях Вивиена к человеку столь двусмысленному, каков был Пикок, о помещении им последнего в услугу к Тривениону, его заботливости скрыть от меня перемену имени и короткость в доме, куда я прежде предлагал ему представить его, – фамильярность, с которою Пикок объяснялся с горничною мисс Тривенион, их разговор, хотя и объясненный, но все же подозрительный, а пуще всего мои грустные воспоминания о недремлющем честолюбии и далеко не надежных правилах Вивиена, впечатлении, произведенном на него несколькими словами о богатстве Фанни; все эте мысли одна за другою до того одолели меня и измучили в темноте ночи, что я просил у судьбы послать мне на помощь человека более меня опытного в делах жизни и который посоветывал-бы мне, на что решиться. Должен ли я был предупредить леди Эллинор? и о чем? о характере ли слуги или о намерениях ложного Гауера? Против первого я мог сказать, если не много положительного, однакоже довольно и на столько, чтобы заставить благоразумие удалит его. Но о Гауере или Вивиене, что мог сказать я такое, не изменив его доверенности, которой впрочем он никогда ко мне не оказывал, – вернее, тем изъявлениям дружбы, которыми добровольно осыпал я его сам? Быть-может он уже открыл Тривениону все свои настоящие тайны; если же нет, я мог действительно разрушить его предположения объяснением псевдонимов, под которыми он скрывался. Но откуда являлось это желание открывать и предостерегать? Из подозрений, которых я и сам не умел анализировать, подозрений большею частью уже довольно объясненных. При всем том, когда встало утро, я был в нерешимости, что делать, и, увидев на лице Роланда выражение такой грустной заботы, что не благоразумно было-бы приступать к нему со всем этим делом, я вышел из дома, надеясь, что на свежем воздухе соберусь с мыслями и разрешу задачу, меня затруднявшую. Не мало было мне еще хлопот о предстоявшем отъезде, и, вместе с исполнением поручений Больдинга, они должны были занять меня на несколько часов. Исправив кое-какие дела, я заметил, что направляю путь мой к западу: оказалось, что я механически пришел к полурешимости отправиться к леди Эллинор и, не подавая ей ни малейшего вида, расспросить ее и о Гауере и о новом слуге.

Я уже был в улице Регента, когда дорожная карета, запряженная почтовыми лошадьми, быстро пронеслась по мостовой, разгоняя на право и на лево более-скромные экипажи, и мчась, как-будто-бы дело шло о жизни и смерти, к широкой улице, упирающейся в Портлэндскую площадь. Как ни скоро промелькнулй колеса, я явственно разглядел в карете лицо Фанни Тривенион: на нем было странное выражение, похожее на горе и страх, а рядом с ней сидела чуть ли не та самая женщина, которую я видел с Пикоком. Лица последней я не видел, но мне казалось, что я узнал платье, шляпу и это особенное выражение всей её головы. Если я и ошибся на её счет, не мог я ошибиться на счет слуги, сидевшего за каретой. Оглянувшись на мальчишку-мясника, едва не задетого каретой и извергавшего тьму восклицаний из национального лондонского наречия, м. Пикок дал мне возможность совершенно узнать себя.

Первое движение мое, оправившись от неожиданности, было вспрыгнуть за карету; в этом порыв я закричал «стой!» но карета исчезла из глаз, спустя мгновенье, и восклицания мои рассыпались в воздух. Постояв с минуту, полный Бог знает каких, предчувствий, я прибавил шагу и остановился только тогда, когда, едва переводя дыхание, очутился на Сент-Джемс-сквере у подъезда Тривенионов. Я вбежал в сени. Швейцар, встретивший меня, держал в руках газету.

– Где леди Эллинор? мне надо видеть ее сию минуту.

– Надеюсь, нет еще худших известий?

– Худших известий? о ком? о м. Тривенион?

– Разве вы не знаете, сэр, что он внезапно заболел, что вчера вечером приезжал нарочный? леди Эллинор в десять пасов уехала к нему.

– В десять часов вечера, вчера?

– Да, сэр; слова посланного так испугали миледи.

– Кто же приехал? Новый слуга, рекомендованный м. Гауером?

– Да, сэр Гэнри, отвечал швейцар, глядя на меня с удивлением – да вот не угодно ли прочесть здесь о болезни м. Тривениона. Я думаю Гэнри рассказал об ней в конторе этого журнала, прежде нежели попал сюда, что с его стороны очень дурно; но мне кажется, он как-будто не в своем уме.

– Не в том дело. А мисс Тривенион, я ее сейчас видел, она не поехала с матерью? Куда же она ноехала?

– Не угодно ли в гостиную?

– Нет, нет, говорите.

– Изволите ли видеть, сэр; леди Эллинор перед отъездом, боясь, чтобы какое-нибудь известие одного из журналов не испугало мисс Фанни, послала Гэнри к леди Кастльтон просить ее, чтобы она как-нибудь предупредила всякую неожиданность, да, кажется, Гэнри проболтался миссисс Моль.

– Кто такая мис. Моль?

– Горничная мисс Тривенион, сэр, новая горничная; а мис. Моль проболталась молодой леди, она испугалась и настояла на том, чтобы ехать в город. Леди Кастльтон, которая сама больна и в постель, не могла удержать ее, верно от того, что Гэнри сказал, что она еще застанет здесь миледи. Бедная мисс Тривенион пришла в отчаяние, что не нашла уже своей маменьки и приказала привести свежих лошадей, и уехала, хоть миссисс Бетс, – ключница, изволите знать? – и бранилась с мисснес Моль, которая советывала ехать и… – Боже мой, зачем же миссисс Бетс не поехала?

– Вы знаете, сэр, какая старуха м. Бетс, а молодая леди так добра, что и слышать об этом не хотела, потому-что сбирается ехать день и ночь, а м. Моль сказала, что она с своей прежней леди объехала весь свет.

– А… понимаю. Где м. Гауер?

– М. Гауер, сэр?

– Да; отчего-ж вы не отвечаете?

– Он, должно-быть, с м. Тривенион, сэр.

– Адрес?

– Лорду Н. в Ц. близ В.

Больше я не слушал.

Убеждение в готовившемся черном и низком заговоре осветило меня как молния. Почему, если Тривенион в самом деле был болен, хитрый слуга скрыл от меня это? Почему дал он мне время разговаривать с ним, вместо того, чтобы спешить к леди Эллимор? Каким образом, если его привела в Лондон внезапная болезнь Тривениона, каким образом мог он знать, когда приедет, что говорился он и что доказывало свидание с ожидавшей его женщиной? Сверх того, почему, если не было никакого особого намерения против мисс Тривенион, почему было не исполнить благоразумной предусмотрительности её матери и воспользоваться врожденной привязанностью и быстрым порывом юности, чтобы поднять на ноги и отправить в дорогу девочку, которой её положение запрещало предпринимать такое путешествие без надежного спутничества, – противно, вероятно, и желанию и приказаниям леди Эллинор? Одна, совершенно одна? Стало быть Фанни Тривенион в руках двух слуг, орудий и поверенных отчаянного Вивиена; переговоры между слугами, отложенное до-завтра свидание в связи с именем Вивиена, до неимоверности разожгли страшное предчувствие влюбленного.

Я бросился из дома.

Я побежал к Гей-маркту, крикнул кабриолет, и поскакал как можно было скорее домой, потому-что у меня не было с собой довольно денег для дороги; послав трактирного слугу за почтовыми лошадьми, я бросился в нашу комнату, где к счастью нашел Роланда, и воскликнул:

– Дядюшка, едемте со мной, берите денег, больше! Не знаю сам, что такое затевают против Тривенионов. Мы, может-быть, еще поспеем. расскажу вам все дорогой. идемте, едемте!

– Разумеется, но в чем же дело? Вы забываете их положение; успокойтесь. Да кто же это?

– Тот, которого я любил как друга, кому я сам помог сойдтися с Тривенионом, Вивиен, Вивиен!

– Вивиен, а, тот молодой человек, о котором вы говорили. Да что же это такое; почему-жь против Тривенионов?

– Вы мучите меня с вашими вопросами. Слушайте: Вивиен, я его хорошо знаю, ввел в дом под видом слуги агента способного на все; этот слуга помог ему подкупить её горничную, т. е. Фанни… т. е. мисс Тривенион. Мисс Тривенион богатая наследница, Вивиен человек, который решится на все. У меня голова кружится; ничего не умею объяснить вам. А! напишу строчку к лорду Кастльтон, расскажу ему мой страх и подозрение: он, я знаю, поедет вслед за нами или сделает все, что будет к лучшему.

Я схватил чернила и бумагу и принялся поспешно писать. Дядя подошел и посмотрев. мне через плечо. Вдруг Он воскликнул, хватая меня эй руку:

– Гауер, Гауер! это что за имя? Вы сказали Вивиен.

– Вивиен и Гауер – один и тот же.

Дядя бросился вон из комнаты. Естественно было ему оставить меня заняться приготовлениями к нашему отъезду.

Я дописал письмо, запечатал и, когда, пять минут спустя, подъехала почтовая коляска, я отдал его слуге, который привел лошадей, приказывая ему сейчас же доставить его лорду Кастльтон в собственные руки.

Дядя сел возле меня и очень спокойно сказал:

– Успокойтесь. Мы, может-быть, и ошибаемся.

– Ошибаемся? Да вы не знаете этого молодого человека. Он имеет все способности завлечь девочку подобную Фанни и, боюсь я, ни одного благородного чувства, которое бы стало поперег дороги его честолюбия. Я сужу об нем теперь как бы по откровению… слишком поздно; Боже мой, если будет слишком поздно!

Глухой стон вырвался у Роланда. Я почел его за выражение его сочувствия ко мне, и сжал его руку: она была холодна, как у мертвого.