Текст книги "Джон Сильвер: возвращение на остров Сокровищ"

Автор книги: Эдвард Чупак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

Так добыча Эдварда перекочевала мне в карман, а его самого я доставил прямехонько на «Линду-Марию».

Кто-то начинает жаловаться на моряцкую жизнь, едва снявшись с якоря, в основном неженки, непривычные к труду. Кому-то труднее всего пережить первый шторм. Есть и такие, кто готов лезть на стену от трюмной водицы.

Эдварду поначалу тоже пришлось туговато – судя по тому, что он десять дней просидел головой в ведре. Я немного приободрил его рассказами о Канарах и Каролинах, Индиях и Карибах. Еще больше он приободрился от моей моряцкой брани. Я клял при нем испанцев, французов, шотландцев и даже португальцев. Парень обожал эти проклятия, однако и это ему не помогло. Бывало, плелся от бака до шканцев, будто якорь волочил.

– Да он будто приговоренный ходит, – сообщил мне Билли Бонс. Он предложил Эдварду глоток рома, что было невиданной щедростью с его стороны. Эдвард отказался и снова сунул голову в ведро.

Пью как-то подполз ко мне и сказал:

– Как прибудем в порт, зови священника. Сдается Пью, парень скоро простится с жизнью.

Я велел ему заткнуть глотку.

– Тебе будто приговор подписали, парень, – обратился тот к Эдварду. – Пью говорит, вид у тебя – как на скамье подсудимых.

Я занес ногу, чтобы отвесить ему пинка, но Пыо вовремя спохватился и сбежал.

Прошло время, и Эдвард перестал обниматься с ведром. Я научил его обращению со шпагой, саблями и пистолетами, посвятил в искусство грабежа, обмана и жульничества – словом, всего того, что полагается знать юному сорвиголове. Показал ему, как бросать кости, и, хотя Эдвард неохотно закладывался даже на шиллинг, он большей частью выигрывал. Один раз он даже вы играл плащ у Черного Джона, чем весьма его смутил и озадачил. В этом плаще он выглядел сущим джентльменом, мой славный дружище.

В один из ранних дней Эдварда на борту «Линды-Марии» Пью запустил лапу в его скудные пожитки и наткнулся на Библию. Страницы в ней пожелтели, их углы обтрепались от частых загибов, и когда Пью притащил мне ее в первый раз – видимо, из желания позабавиться, – я даже не понял всей ее ценности. Плешивый краб уже тогда приметил надписи между строк. Одна из них, в частности, состояла из четырех цифр: «1303».

Меня больше увлекли другие шифры, о которых я уже рассказывал, но об одном стоит упомянуть отдельно: слове «кровь». Оно было написано не черными чернилами, как остальные, а ярко-красными.

Это разожгло мое любопытство. Пью что-то бормотал о книге, о том, как славно бы пустить ее на растопку для очага – страницы были совсем хрупкие. Он уже собрался было забрать ее, когда произнес «тысяча триста третий», а затем «кровь» и поднял глаза, словно что-то припоминая.

Я велел Пью никому не рассказывать о книге и пригрозил сварить его в кипятке, как краба. Пью вернул мне Библию трясущимися руками, а если ты помнишь, руки у него никогда не тряслись.

Едва он от меня вышел, как Эдвард обнаружил пропажу и сказал мне о ней. Я, как честный пират, шепнул Эдварду, что ее наверняка стянул Пью, и тем самым отправил парня шарить у того в сундуке. Мне приятно об этом вспоминать, поскольку все тогда прошло по моему плану: Эдвард попался на воровстве, Черный Джон велел проучить парня, а я вызвался применить наказание, предположив, что старый пес сам это предложит, зная о моем расположении к парню. Так и случилось. Я задал Эдварду двадцать ударов плетью и отнес его в трюм.

Черный Джон не должен был заподозрить, что я делаю парню поблажки, иначе замучил бы его до смерти мне назло. К тому же я подумал, что, пока буду выхаживать Эдварда, парень откроет мне происхождение Библии и смысл этих загадочных записей между строк.

Мальчишка меня не подвел. Он сказал, что его не должны были пороть, как простолюдина. Его слегка шатало от боли, и когда я предложил глоток рома и свои заверения в том, что сохраню его тайну, Эдвард поведал мне о своем прошлом. По его словам, происхождения он был отнюдь не трущобного, а воровать начал от нужды, когда королевская стража перебила его семью. Мой друг оказался благородным малым, обладателем голубых кровей и родословной настолько знатной, что стражники нашего Георга перерезали глотки отцу Эдварда, его же матери, сестрам, братьям и даже кошке с канарейкой – словно те могли выболтать фамильные тайны.

Сверх того, по словам Эдварда, перед смертью их пытали, подвесив за руки и за ноги. Он описал то, что застал в доме после ухода солдат, и вид у него был какой-то нездешний, словно его занесло туда снова. Сам Эдвард уцелел лишь потому, что отец услышал стук копыт во дворе, сунул ему Библию в руки и велел бежать без оглядки.

Я попытался приободрить парня.

– Да ты у нас не дворовой породы, а целый граф. Не иначе с серебряной ложкой родился.

Эдварда это не утешило, а когда я предложил подержать книгу у себя, для сохранности, он сделался мрачный, как туча. Прижал ее к груди и сказал, что Библия – последняя память о семье и он с ней не расстанется.

Я хлопнул мальчишку по спине, отчего он поморщился, и заметил, что был прав на его счет, когда называл стойким малым.

– Всегда подозревал, что ты не так прост, – сказал я. – Короли и вельможи – такие же головорезы, как мы. Однако же ходят в бархате и мехах, прячутся под королевской амуницией, а мы ходим полуголые и ни от кого своих тайн не скрываем.

– Одну тайну им теперь тоже не скрыть, – произнес Эдвард.

Я положил ему руку на плечо. Он снова скривился от боли, и я велел ему держать язык за зубами и никому больше не открывать своего происхождения, если не хочет кончить, как отец с матерью. Еще я просил не распространяться о Библии.

– Ты поднялся на борт как Эдвард Пич и им же уйдешь – это я тебе обещаю. На меня ты всегда можешь положиться. Уж если не верить тому, кто тебя порол, то кому тогда? Но теперь и мне захотелось отведать королевского пирога. Расскажи-ка мне по порядку про эту книгу, чтобы не зря пропадать.

Эдвард открыл Библию на первой странице, показал узорчатую заставку над заглавием и надписи под ней. Я не раз видел эту картинку – она есть в каждой Библии, которых в нас с Томом швыряли немало, когда мы побирались у церквей. Ничего особенного в ней как будто не было. Вот, я еще раз свел ее для тебя.

– Эта книга непростая, – сказал я Эдварду. – Из-за нее убили всю твою семью. Отец завещал ее тебе перед смертью. Он знал, что его ждет.

Я потер пальцем обложку, проверяя, не сходит ли краска, но та оказалась стойкой. Потом я пролистал страницы. Бумага не ломалась. Для книги 1303 года она слишком хорошо сохранилась. Страницы шуршали под рукой – точно мурлыкала кошка. Кошка, которая выбрала себе хозяина. Бумага пожелтела, но только слегка, а первая страница была чуть темнее остальных, точно пройдоха вложил в нее часть души.

– Должна же в ней быть подсказка, – произнес я, и Эдвард охотно со мной согласился. Он рассчитывал, что отец, спрятав клад или что-то подобное, наверняка поместил в Библии указания для потомков.

– Джон, ты поможешь мне его найти? – спросил он невинным тоном. – Тогда я бы мог вернуть себе титул и имя.

Мне не терпелось услышать подробности, поэтому я налил Эдварду рома и приложил примочки к спине.

Эдвард осушил стакан. Я обещал ему полное свое содействие, условившись наперед делить добычу поровну. Эдвард, конечно же, согласился – куда ему было деваться. Я сказал, что однажды стану капитаном, в чем не сомневался, и что с того дня мы займемся поисками его клада, а пока будем повиноваться Черному Джону и хорошенько подготовимся. Мы узнаем смысл этих слов и поплывем прямиком туда, куда они укажут.

– Возьми меня штурманом, – предложил Эдвард.

– Я бы хоть сейчас за тебя поручился, да только команда убьет тебя после моей поруки. Кстати, ты рассказал все, что знаешь? – осведомился я. – Если ты что-то скрыл, загадки будем отгадывать вечность. Каждая мелочь может подсказать ответ.

Бедняга Эдвард обмяк после этих слов, и мне пришлось влить в него еще глоток рома, чтобы привести в чувство. Едва он очнулся, я заверил его, что Пью больше не причинит ему неприятности, поскольку жизнь ему дороже краденого добра.

– А что значит «1303»? – спросил я Эдварда. – Год напечатания книги? День, когда она попала к твоему отцу?

– Думаю, дата выхода.

– А это слово «кровь», будто кровью написанное?

Парень ответил, что ему оно ничего особенного не говорило.

– А остальные? Они о чем-нибудь говорят?

– Нет.

– Придется держать эту книгу в секрете. Береги ее, – сказал я ему. – Будь готов защищать – ради своего же наследства. И чести семьи.

Эдвард снова с готовностью согласился и признал, что неважно владеет кинжалом и шпагой. Я сказал, что он обратился к лучшему наставнику по части оружия, и пообещал обучить всему, чему научился сам.

Так начались наши совместные странствия в поисках клада, и родилась долгая дружба – дружба двух морских бродяг, один из которых был дворянином, а другой – бристольским псом.

И последнее, о чем я хотел сказать тебе, капитан, прежде чем лихорадка возьмет свое. Волны будут катиться, ветер подует снова, но никогда этому кораблю не вернуться в Лондон, как тебе не сойти живому на берег. Запомни: ты – труп, и вся твоя команда – покойники, потому что бристольский пес еще не разучился кусаться.

ГЛАВА ПЯТАЯ. ИСПАНЕЦ, КОТОРЫЙ ТОНУЛ ДВАЖДЫ

Я, кажется, что-то писал перед тем, как накатил жар. Точно, об Эдварде – как он попал на корабль – и о загадках. Да, о них. Маллет прочел мои записи. Более всего его удивило, как тряслись руки Пью, когда тот прочел «1303» на первой странице Библии. Он также спросил меня, почему я обошел вниманием заставку – будто она не содержала подсказки.

Только что я закончил сводить эту самую заставку и протолкнул листок под дверь Маллету – пусть оценит. Он сосредоточенно засопел, что показалось мне необычным при его скудоумии.

Я заставил его пересказать мне все, что он уяснил из моих рассказов и записей о кладе. Он в обычной для него манере заявил, что не станет слушаться пленника. Потом я услышал долгий вздох, словно Маллет решил пойти на попятную, однако за вздохом ничего не последовало. Парень застрял на якоре и не двигался с места. Тогда я рассказал ему то, что напишу ниже – едва ли он что-нибудь вспомнит помимо того, что ел за обедом.

Я сообщил, что на рисунке есть две буквы, и попросил их отыскать, что он и сделал. Далее я обратил его внимание на то, что одна буква светлая, а другая зачернена. Маллет ударился в дверь головой – должно быть, наклонился над листком, чтобы поближе рассмотреть, а голова возьми да перевесь от усердия.

Я объяснил, что эти буквы, как и узор, встречаются в любой Библии короля Якова. Их можно истолковать разными способами, в том числе как разгадку тайны. Я велел Маллету хорошенько рассмотреть рисунок. Приглядевшись, можно даже различить на нем две борющиеся силы – всяческие создания с разных сторон перетягивают веревку, которой завязан сноп.

Чтобы подстегнуть его мысль, я спросил, какая, по его разумению, команда победит, если они дернут за веревку разом, и он не смог это определить, поскольку силы были равны. Я сказал ему, кого или что могут означать упомянутые создания: соленых бродяг или сухопутных крыс (хотя из рисунка это никак не следовало) или же два полушария, широту и долготу, бурю и штиль. Потом я спросил: может ли одна сторона победить другую? Он не сумел ответить.

Итак, как я сказал, есть две стороны – светлая и темная, день и ночь, солнце и луна. Тут он встрепенулся и сказал, что ночь наступает за днем, подумал и добавил «или наоборот, я не уверен». Последний мой вопрос был таков: если два паршивца на картинке дернут за концы веревки одновременно, опрокинется ли сноп? Развалится ли, открыв то, что в нем спрятано? Разумеется, Маллет и тут ничего не ответил.

Зато он заметил, что на рисунке встречаются загадочные существа. «Верно, – сказал я ему. – Они заодно с теми, кто держит веревки». Потом Маллет предположил, что эти вензеля – просто красивая картинка и ничего больше, после чего ушел, подволакивая ногу. Передразнивать меня было не в его привычке. Скорее всего он попросту отсидел ее, пока меня слушал.

Эй, Маллет, если ты это читаешь, то должен понимать: называя тебя сонной мухой, увальнем, тетерей и так далее, я не лукавлю. Таково мое искреннее убеждение.

Куда катится мир? Если Маллет не просто болван, а провозвестник будущего, я предпочел бы издохнуть в этой каюте, чем встретить это будущее. Если он лучший образчик породы, которую способна произвести раса колонизаторов, ей конец. Твоему юнге карась – ближе родня, чем какой-нибудь Джим Хокинс.

Попади Джим в верные руки, из него вырос бы славный пират, а Маллет каким был, таким останется, хоть зеленью его укрась и соусом облей.

* * *

Проклятая лихорадка.

Опять этот мальчишка объявился. Пристал как банный лист.

Он сказал, что снова принес провианта с твоего стола, а я велел ему убираться.

– Так капитан приказал, – ответил он, У него, верно, кусок застрял в горле и прыгает там, как поплавок, когда мальчишка открывает рот. Я поразмыслил на досуге и решил, что ему впору служить балластом.

– Я травиться не намерен. А твой капитан хочет меня убить.

Маллет звучно сглотнул. Я почти увидел, как его поплавок подскочил и упал, пока мальчишка обдумывал ответ.

– Сначала он хочет вас накормить, – произнес он наконец.

Вьюсь об заклад, у него даже руки не двигаются за разговором.

Он шевелит ими только изредка и по необходимости, как рыба раздувает жабры, чтобы не задохнуться.

Маллет кашлянул и затих. Можно было весь свет обойти, дожидаясь, пока он вспомнит, что должен был передать.

– Капитан говорит… – он опять кашлянул, – вам осталось недолго.

– Передай своему капитану, что без меня ему этот клад никогда не найти. Посему я не стану спешить с подсказками. Ты должен понимать, что я разгадал все загадки, а он – только некоторые. Поэтому я и нашел сокровища первым, а потом перепрятал. Придется ему очень внимательно читать все, что я здесь пишу, – так же внимательно, как я читал загадки в Библии Эдварда. Сейчас я намерен поведать, откуда взялась вторая половина моего состояния, ныне спрятанная с сокровищем из сокровищ в месте, известном мне одному. Я расскажу тебе об испанце, которого звали дон Хорхе.

Я поведал Маллету обо всем, что произошло на «Сан-Кристобале», и он не проронил ни слова. Эту сонную рыбу даже мой соус не оживит. Джиму Хокинсу нравилась история испанца. Он выспрашивал подробности, которые я решил изложить ниже – мне это будет в радость, да и твой юнга не передаст всей картины.

Еще я потрачу немного чернил на Черного Джона, хотя ничего ему не должен – иначе ты не поймешь, насколько мне не терпелось заняться разбоем. Всему виной его скупердяйство – оно вывело меня из себя. Обычно мы не замечаем связи между событиями, однако запрет Черного Джона на преследование кораблей растравил меня еще больше, а отказ искать сокровища дона Хорхе только усугубил дело. Богатства испанца, когда я их нашел, чуть не утянули меня на дно. Пришлось их зарыть. А где я их зарыл – вот в чем вопрос. Где же еще, как не рядом с тем кладом, который ты ищешь?

* * *

Наше дело – грабеж. Ремесло ничуть не хуже прочих, и уж куда честнее, поскольку мы играем по правилам. Черный Джон был неважным грабителем, кроме тех случаев, когда обдирал команду. Мы бороздили моря, грабя одно-два судна в год, после чего сбывали добычу в порту. Кому-то всегда приходилось сторожить корабль. Когда бросали кости, выбирая этих несчастливцев, я шельмовал, как только мог.

На суше Черный Джон прямо-таки сорил деньгами, что всегда наводило на меня оторопь, поскольку в море он прижимал каждый пенни. Я повзрослел, и моя доля выросла, но я продолжал думать, что заслуживаю большего. Всякий раз, если мне по какому-либо поводу удавалось попасть к нему в каюту, я тащил все, что плохо лежало, а добро складывал у Кровавого Билла в сундуке. Билл все равно не разберется, а капитан, даже обнаружив кражу, не посмеет с него спрашивать.

Итак, в порту Черный Джон был щедр со всеми, кроме своих. Он растрачивался на женщин и обстановку и стремился устроиться со всевозможной роскошью, хотя его команда спала на голом полу в той же таверне. Черный Джон покупал комнату только для себя и своих дам. Случая не было, чтобы он поделился деньгами с товарищами. У Бена Ганна приключилась какая-то хворь, от которой он покраснел как рак, и ребята умоляли капитана заплатить за постель. Черный Джон отказался – Бен-де помрет за ночь и не сможет с ним рассчитаться. Бен назло ему выжил.

Надо сказать, Бен Ганн был примечательный малый, потому что сумел выбраться из могилы. Он, конечно, не разбогател на том свете, зато заслужил уважение. Следует рассказать о нем поподробнее, что я и сделаю позже, поскольку он тоже имел отношение к сокровищу.

Те, кто занимал деньги у Черного Джона, вечно оставались в долгу. Он всяческими способами и уловками подначивал их на глупые траты: кутежи, драки с битьем об заклад, угощение выпивкой – и так или иначе опустошал досуха.

Команда, однако же, хранила ему верность. Ей больше ничего не оставалось: морской пес убил бы всякого, кто попытается уйти, а другие капитаны не приняли бы на борт матроса с «Линды-Марии», опасаясь мести. Таков был закон: не кормиться с чужого стола. Если кто-то сбегал с корабля, а Черный Джон не мог его поймать, он порол кого-то другого за подстрекательство.

Время от времени он все же недосчитывался матросов – в основном после потасовок. Замена быстро находилась, поскольку свободных рук в портах всегда полно. Новички видели только щедрейшего человека, балагура и добряка, а не то, что творилось у него на борту. Кто бы отказался пойти к такому в матросы?

С каждым годом мое нетерпение росло. Я весь был как на иголках. Нам даже драться не приходилось: подойдем к кораблю под британским флагом, а вблизи поднимем «Роджера» – они уже и сдаются.

Однажды морской пес вбил себе в голову, что мы должны побывать в Германии. «Линду-Марию» трепал шквал за шквалом, и любой, в ком осталась хоть капля ума, приказал бы развернуть корабль, но нет – Черный Джон никогда не бывал в Германии. Моряки, не знавшие морской болезни, лежали ничком. У нас не было подходящей одежды. Я думал, гвозди вылетят из досок – так нас трясло от холода. Зато Черный Джон отсиживался в каюте под двумя куртками и шерстяным колпаком. Я с ранних лет привык мерзнуть, так что мне было легче переносить холод, чем остальным. Кровавый Билл торчал у борта, глядя, как вода покрывается льдом на морозе. Мы даже научились предсказывать погоду исходя из того, сколько времени он отряхивал с себя иней по утрам.

Так, миля за милей, по очереди следя за торосами, мы пробирались по этому чудному морю, больше похожему на пивную пену.

Только в отличие от пива оно было мертвецки-белым и густым от ледяной крошки. То тут, то там виднелись поломанные мачты и доски обшивки, а под ними из глубины наверняка смотрели синие лица утопленников.

Кровавый Билл дважды издавал свой коронный вой: как только мы вошли в эти льды и когда их покинули. Капитан каждый раз швырял ему по монетке. Я высекал для него ночью искры, когда мы стояли на якоре и все, кроме нас, спали.

Черный Джон оказался везучим не по заслугам. Пока мы дрожали, а он сверялся с картами, «Линда-Мария» приблизилась к месту сражения между британским и французским военными кораблями. Оба судна несли по сорок пушек и были похожи, как отражения, еще и потому, что плыли бок о бок. Французский «Шербург» и британский «Атакующий» маневрировали, пытаясь опередить друг друга и подойти на расстояние залпа. Ни один, ни второй не успели открыть огонь, когда появились мы, но стоило «Атакующему» увидеть нашего «Джека», как он пошел на захват и пальнул из всех пушек по «Шербургу». «Шербург» издал ответный залп. Мы приспустили флаг и отошли подальше, чтобы не задело.

Корабли начали разворот, подыскивая удачную позицию. Матросы «Атакующего» шустро подтягивали брасы, но не намного шустрее противника: британец повернул оверштаг за восемь минут в бурном море против десяти, за которые «Шербург» обернулся фордевинд. Затем они поравнялись другими бортами, и «Атакующий», сомкнув расстояние до пятисот ярдов, издал новый залп. «Шербург» слегка качнулся от удара, но в целом пострадал слабо и тут же открыл огонь. «Атакующего» подбросило на волнах и с силой швырнуло вниз, точно сам дьявол тянул его на дно. Они снова сошлись, только на сей раз «Шербургу» повезло меньше: ядра пробили брешь в его корпусе. Однако же перед тем, как накрениться, он успел ответить. «Атакующего» снова подбросило и уронило на воду.

«Шербург» грозил затонуть из-за пробоины, и матросы с «Атакующего», все благородные ребята, помогли его команде подняться к ним на борт. Тут Черный Джон отдал приказ ударить по «Атакующему». Мы подняли «Роджера» и ударили по мачтам британцев, пока те пили чай, взяли их на абордаж и всех перебили – и победителей, и побежденных. Нам безразлично, из каких краев они происходят, до тех пор, пока есть чем поживиться.

«Шербург» готовился пойти на дно, так что мы похватали с «Атакующего» все, что могли, и вернулись на «Линду-Марию». Как раз в это время на горизонте показался военный голландец. Мы подняли голландский флаг и скрылись с добычей на всех парусах.

Команда, конечно, решила, что этот улов – заслуга капитана, но я не спешил его благодарить. Все решил случай. Вмешавшись, мы лишь подтолкнули два корабля навстречу судьбе.

Черный Джон воспринял нашу удачу как повод для безделья, и в следующие два сезона мы захватили только один французский кораблик на мели, с грузом батиста.

Потом судьба снова нам улыбнулась.

Я ходил с Черным Джоном девять лет. Эдвард попал к нам на борт в конце восьмого из них, когда мы наткнулись на «Сан-Кристобаль». У корабля был сильный крен. Я знал, что от любого щелчка судно может треснуть надвое, но руки чесались на нем похозяйничать. Еще мальчишкой я сменил деревянную ложку на шпагу, наловчился бросать абордажный топор, разить саблей и палить из пистолета. Я был сильнее всех на корабле, не считая Кровавого Билла, а уж умом со мной никто не мог тягаться.

Наши ребята сбросили команду «Сан-Кристобаля» за борт. Для лошадей у нас в трюме места не нашлось, поэтому их пришлось отправить туда же, где они потонули вместе с хозяевами. Фляги с ромом, бочонки вина и солонины попадали в воду. Наш баковый матрос тоже качался на волнах. Как оказалось, они с Пью повздорили из-за багра. Матрос схватился за багор, чтобы насадить на него бочонок и подогнать к себе, а Пью насадил самого матроса. По ошибке – так он сказал. Бочки и фляги мы вытащили в целости, а баковый был уже мертв, и пришлось отправить его обратно в море.

Билли Бонс разжимал руку одному испанцу. Тот был едва жив, а все цеплялся за какую-то шкатулку. Бонс взломал замок и обнаружил внутри локон. Белокурый, как сейчас помню. Бонс швырнул шкатулку хозяину, и тот – видимо, из благодарности – сразу же утонул.

Самому жадному пирату – твоему Сильверу – пришло в голову обшарить нижние трюмы. Я много видывал за те годы, что провел с Черным Джоном, но такого зрелища не встречал: в глубине трюма, привязанный цепями к пустому бочонку, плавал испанец. Вода прибывала, а он барахтался в ней, стараясь держать голову наверху и подминая бочонок под себя.

Испанец увидел меня и взмолился, чтобы я его освободил. Меня вполне устроило бы, если бы он утонул – к испанцам я не питаю большой любви, однако его вопли и бултыханье изрядно досаждали. Я чуть не забыл, что корабль тонет. Испанец поклялся могилой матери, что богат и поделится своим богатством со мной, если я его выручу. «Хочешь – спроси у команды. Все знают, кто такой дон Хорхе», – сказал он. В этот миг бочонок перевернулся и испанец ушел под воду. Я ответил ему, что сейчас он не слишком похож на богача. Дон Хорхе, или как его, заявил, что золота у него не счесть, и обещал отдать мне его в обмен на спасение. Он даже руки развел, чтобы показать, насколько велико его состояние, и бочонок тут же опрокинул его навзннчь. Испанец отчаянно Испанец отчаянно барахтался. Я бы с радостью задержался ради этого зрелища, если бы корабль не тонул, а испанский дьявол не застрял на дне трюма. Впрочем, пираты, как мухи, не прочь поживиться падалью, даже испанской.

– Пощади… – пробулькал испанец из последних сил, перед тем как бочонок снова сбросил его под воду. Потом дон Хорхе все же вынырнул, отплевался и сделал попытку заговорить снова. Тут я и протянул ему руку.

– Лучше лежи смирно. – Я примерился саблей к его плечу, чтобы не промахнуться в темноте. Он, без сомнения, скорее предпочел бы умереть от меча, чем утонуть, поэтому послушался.

Я взялся обеими руками за эфес – испанец выпучил глаза от страха – и изо всех сил рубанул по бочонку. Цепи лопнули. Бывший пленник метнулся прочь по воде, спеша вырваться из недр корабля, однако я поймал его у края люка и приставил нож к горлу.

– Рассказывай о своих богатствах.

И там, в трюмном смраде тонущего корабля, испанец поведал мне свою историю. Он был богат и влюблен, а в остальном – невинен.

Мой испанец, по его словам, перед самым плаванием попросил руки своей любимой. Та призналась, что носит дитя. Ее брат, как выяснилось, надругался над ней. Потом они долго клялись друг друга любить и отомстить негодяю – их, испанцев, хлебом не корми, дай поклясться в таких вещах, – после чего дон Хорхе отправился навестить брата. Встретив того, он, без сомнения, принялся махать руками и выкрикивать оскорбления, потому что брат вытащил пистолет и направил на моего испанца.

Жизнь – штука простая, доложу я тебе, и чем ты злее, тем она проще. Добрые люди не могут спокойно жить. Они маются, думая, чем обернется каждое их слово, каждый поступок, а когда маета кончается, выискивают новый повод. За то время, которое они на это тратят, можно корову научить танцевать. Так было и с доном Хорхе: пока он раздумывал и размышлял, как бы убедить противника в своей правоте, тот, не будучи хорошим человеком, дал дону Хорхе пистолем по голове.

Дон Хорхе, само собой, отключился и как подкошенный рухнул на землю, а когда очнулся, слуги брата уже натягивали веревку на ближайшем суку. Брат надел дону Хорхе на шею петлю.

– Так ты должен был уже умереть, – сказал я ему. – Однако для трупа чересчур бодрый.

Впрочем, на бедняка он тоже не походил. Кожа смуглая, что свойственно его племени, но не обветренная, борода без ухода разрослась, глаза с прищуром, словно он видел перед собой те богатства, о которых упомянул. Зубы у него были все целы – он показал их, рассказывая о своем золоте. Он даже не исхудал, только щеки немного ввалились, хотя добрый кок быстро вернул бы ему прежний вид.

– Я должен был умереть уже дважды, – произнес испанец чуть ли не гордо. – Один раз в петле, а другой – в этом трюме.

Корабль накренился, и мы перебрались в носовую часть. Я смог получше разглядеть моего богача, который теперь показался мне призраком, будто стал бесплотнее на свету. Сложения он был худощавого, хотя в трюме выглядел крепышом. Когда нас озарило солнцем – клянусь, через него можно было видеть насквозь.

Я схватил испанца за руку – вялую плеть из кожи и костей – и поволок вперед. Должно быть, он и впрямь был богат. Все богачи такие вот вялые и изнеженные, и твой король – тоже. Едва он продолжил рассказ, гакаборт треснул и испанец бросился вперед, чуть ли не мне в объятия.

– Я провисел на том дереве часа три, не меньше, – произнес он и показал отметины от веревки на тощей шее. – Хотя мне казалось, что прошла целая вечность. Я обвил ствол ногами, да так все три часа и не отпускал.

– Да ладно, тебе и прутика не удержать, – заметил я и окрестил его лживым испанским псом.

– Потом я увидел ангела, – продолжил он. – На коне и с топором в руках.

Ангел оказался его дамой сердца. Дон Хорхе сказал, что она протянула ему топор – перерубить веревку. Так он и освободился.

– Отличный конец для твоей сказочки, – усмехнулся я. – Правда, он не объясняет, как ты оказался в трюме этой посудины весь в целях.

– Золото, англичанин! – вскричал он. – Вспомни о золоте! – Он схватил меня за руку – пальцы сомкнулись вокруг нее лишь на четверть. Я стряхнул его с себя и сказал, что если он намерен прожить чуть дольше, пусть говорит о золоте. Прикончить его я всегда бы успел.

Итак, той же ночью дон Хорхе пришел к дому брата-недруга. Брат сидел за письменным столом, склонившись над пергаментом. В комнате горели две свечи, на столе стоял кубок с вином – вот что увидел дон Хорхе, когда прокрался в дом с кинжалом в рукаве.

Быть может, брат увидел его отражение в окне, или услышал шаги, или почувствовал холодок – так или иначе, он обернулся, но поздно. Дон Хорхе ударил его тяжелым кубком по голове.

Будь мой испанец пиратом, брату пришел бы конец прямо там.

– Я вынул кинжал, – рассказывал Дон Хорхе, – и тут ее брат взмолился, чтобы я его пощадил. Он посулил мне все свои богатства. Все свое золото, англичанин, сотни дублонов. Огромное состояние, – добавил он и выплюнул воду, которой успел наглотаться.

Мы с ним выбрались сквозь главный люк на верхнюю палубу. «Сан-Кристобаль» устремил бушприт к небесам, а кормой уже погрузился в пучину. Палуба трещала под тяжестью набранной воды. Я велел испанцу хвататься за булинь.

– Он проводил меня в винный погреб, – продолжил дон Хорхе. – Там было множество бутылей и бочек на полках и в штабелях. Сотни бутылей. Бочек без счета. А в одной из них – золото, клад… – Тут он умолк, ибо раздался ужасающий грохот, словно небесный судия обрушил на корабль карающий молот: фок-мачта упала на палубу. Брам-стеньга еще некоторое время раскачивалась взад-вперед, а потом рухнула ярдах в пяти от нас с испанцем. – Корабль вот-вот потонет! – вскричал он.

– Точно, – ответил я. – Следующей рухнет стеньга. А потом дьявол затянет нас обоих на дно.

Испанцу не терпелось убраться подальше со злополучной посудины, но он еще не все рассказал о сокровище, а я намеревался остаться на месте, покуда нас не захлестнут волны.

– Мы никуда не уйдем, испанец. Я привяжу нас булинем к последней стоящей мачте. Мы останемся, потому что я еще не услышал все о золоте.

– Во имя неба, это верная смерть! Мы умрем, если тотчас не уберемся отсюда!

– Это ты умрешь, испанец, а я еще поживу. Тебе грозит смерть, не мне.

Тут дон Хорхе как мог торопливо продолжил рассказ. Брат невесты подобрал в погребе палку и разбил одну из бутылей. Оттуда просыпались ручьем золотые. Он ударил еще раз, и ручей превратился в поток из монет, каменьев и драгоценностей. Дон Хорхе упал посреди этой груды сокровищ, зарылся в нее и стал смеяться, пересыпая золото в горстях. Смеялся он, однако, недолго: брат той же палкой ударил его по голове. Очнулся мой испанец уже в трюме, прикованным к бочке, где я его и нашел.