Текст книги "Джон Сильвер: возвращение на остров Сокровищ"

Автор книги: Эдвард Чупак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

Деньги – вот что дает пищу им и огонь их каминам. Все ищут наживы. Нищие стоят в грязи, высокородные граждане прогуливаются по городу – ради нее. Даже облезлые псы и жирные крысы грызутся за кусок пожирнее. Ничто так не насыщает тело и душу, как звонкая монета. Псы голодают, крысы пируют, а дьявол веселится, и все вместе они шарят по лондонским улицам.

Лондон не место для слабого, увечного или бедняка. Они там не выживают. Извозчик не осаживает клячу перед калекой, а давит его колесом. Нищие бродят гурьбой и обкрадывают друг друга, пока ветер не сдувает их, словно солому. Жаждущие молятся о дожде или о сердобольном трактирщике. Если молитвы не помогают, они мрут от жажды. На все нужны деньги. Без них горло не промочить. Таков Лондон.

Однажды его посетили пятеро пиратов: Черный Джон, Кровавый Билл, Билли Бонс, юнга Эдвард и я. Пятеро пиратов явились в Лондон после пяти лет плавания.

Обратно вернулись не все.

Целых пять лет нам улыбалась удача. Мы здорово разбогатели назло Черному Джону. Он всегда старался выбирать маленькие и безоружные торговые посудины. Если у корабля была хоть одна пушка, он и за десять лиг к нему не подошел бы. И все-таки нам удавалось топить даже тех, кто мог себя защитить. Конечно, большую часть добычи капитан забирал себе. Он до того разбогател, что стал прятать свою долю в матрац. Однако на денежной горе ему спалось не лучше. Я видел, как мерцает огонек свечи в его каюте, когда капитан или его тень пересчитывали награбленное. На «Линде-Марии» многого не утаишь. У капитана была и другая причина для бессонницы: он думал обо мне. Он замышлял измену. Я был ему столь же ненавистен, сколь и он мне. Меня до сих пор не убили лишь потому, что мне не было равных в бою. Я перебил больше торгашей, чем любой на этом корабле. Морской пес знал об этом, и все знали, включая тех же торгашей. Только Кровавый Билл был мне достойным противником, но капитан никогда бы не осмелился выставить против меня свое чудище – слишком дорогой могла быть потеря. Билл на своем веку положил почти стольких же. В этом и заключалась загвоздка: Черный Джон не мог себе позволить потерять никого из нас.

Было и еще одно обстоятельство: я по-прежнему готовил для команды, потчевал их байками и лечил время от времени. Это вылилось в преданность.

Я становился сильнее, а капитан ослабевал. Он все чаще оступался и запинался. Я знал, что близок час, когда «Линда-Мария» перейдет в мои руки. С тех пор как капитан заявил, что мы направляемся в Лондон, его бессонница отступила. Он выбрал время, чтобы убить меня. Мы оба принялись ждать.

Черный Джон, собрав всю свою злость, пообещал мне и «моему щенку» «знатное развлечение»; Бонсу велел подыскать трактир, а Биллу – притащить дам, не уточняя, живых или бездыханных.

Тем же вечером я сказал Эдварду, что он дольше проживет, если доверится кинжалу, нежели Черному Джону или еще кому-то из его своры. Его ответ меня удивил. Он сказал, что доверяет мне, и постучал по Библии. Ближе к ночи команда разошлась по койкам, а мы снова сели разбирать шифры, как много раз до того. Сколько воды утекло с тех пор… Тогда бы и я ему доверился, если бы умел.

Следующим утром, едва спустили шлюпку на воду, капитан послал Пью за своим снадобьем – желтокорнем да имбирем.

Ром вот лекарство от любой хвори, – заявил Бонс, усаживаясь на банку, к вящему ужасу последней.

Пью бросил нам капитанские снадобья. Билл сидел, по обыкновению, молча, безучастный, как доска, глядя снизу вверх на корабль и на свое место у гакаборта, словно прощался с чем-то дорогим. Капитан неспроста взял его с собой: Билл воплощал чистую злобу. Морской пес решил свести разом все счеты, пока мы будем на берегу. Ему нужно было вернуть себе спокойный сон.

Капитан проглотил свои корешки и запил водой из фляги.

– Хорошее пищеварение, – произнес он, – пожалуй, важнее всего в этом мире.

Бонс пригладил волосы, а те тут же встали торчком.

– Весла за борт, – приказал Черный Джон Эдварду.

Мы гребли до тех пор, пока не поймали ветер. Тогда капитан взялся за румпель, я стал следить за парусом, Билл – глазеть на море, Бонс – тянуть ром, а Эдвард – верить в меня. Таким порядком мы и приплыли в бухту, где и оставили шлюпку.

Бонса отправили раздобыть лошадей, Билл поплелся за ним. Пока они отсутствовали, капитан милостиво поведал нам о своих кровавых деяниях. Мне даже стало жаль убивать старика после того, что я услышал. Да, Черный Джон умел порассказать о грабежах и убийствах – так некоторые говорят о луне и девичьей красоте. У этого прохвоста трюмная вода текла вместо крови, а в душе витал морской туман. Негодяй из негодяев – вот кем он был. А мне очень хотелось стать капитаном. Вдобавок я его ненавидел.

Билл вернулся со словами «Коней нет». Весьма красноречиво, сказал бы я. Бонс горестно добавил, что трактиров поблизости тоже не встретилось. Поэтому мы пошли куда глаза глядят, пока не набрели на ферму. Билл взял лошадей, и мы поскакали в город, где и поселились в трактире под вывеской «У старухи Мэри», что в конце улицы – через дорогу и за угол – от твоего драгоценного парламента.

Старуха Мэри, беззубая карга, усадила нас за стол. Она подала баранину, пирог и эль, много эля. Мы набили животы, так что чуть не лопались. Я бы умер прямо там, не сходя с места – не за Англию, не за короля, а за мясной пирог.

Затем хозяйка проводила нас в комнаты, а Бонс схватил бутылку ржаного виски и устроился прямо за прилавком. Мы сразу же отправились спать. Я так давно не был на суше, что с непривычки еле уснул на соломенном тюфяке, однако утром поднялся раньше всех. Потом встали Эдвард и капитан. Мы с Эдвардом сошли по лестнице полностью одетыми – нарочно проснулись пораньше, чтобы обсудить Библию, которую Эдвард прятал за пазухой. Черный Джон спустился в ночном халате, колпаке и шлепанцах. Последним появился Билл – в чем мать родила. Капитан заманил его в комнату, словно ручного зверя, и уговорил одеться. Во время подъема его самого посетила мысль сменить костюм.

Бонса мы нашли там, где оставили. Он храпел за прилавком в окружении пустых бутылок, которые выстроились вокруг него кольцом языческих истуканов.

Старуха Мэри, редкое страшилище, прошествовала вниз по лестнице.

– Ну и глотка, – произнесла она, глядя на Бонса. Капитан отсыпал ей пригоршню гиней, которую та мигом припрятала. – Погодите-ка, – спохватилась она и засеменила обратно, подбирая юбки. – Я переоденусь. Когда принимаешь господ, у которых водятся гинеи, нужно выглядеть прилично.

Мы все еще ждали, когда Билл соизволит к нам присоединиться. Он как раз вышел из комнаты, когда старуха Мэри поднималась по лестнице. На площадке они разминулись, и трактирщица, предвидя щедрый куш, пожелала Биллу доброго утра. Билл ответил в свойственной ему манере – рыком. Старуха вздрогнула и отскочила к стене, а Билл протопал мимо нее. Она метнулась к себе в комнату, но перед тем, как скрыться в дверях, оглянулась – видно, убедиться, что Билл не завяз башмаками в ступеньках.

Билл потоптался по комнате, ловя носом ветер с моря и мотая башкой взад-вперед. Капитан, бьюсь об заклад, нарочно вытащил его на берег и раздразнил, как кабана, чтобы тот окончательно рассвирепел. Билл раззявил рот и издал утробный вой. Возможно, он просто хотел зевнуть – должно быть, не выспался в новой клетке.

Старуха Мэри выглянула из-за перил и спросила, не случилось ли чего. Капитан заверил ее, что это Бонс стонет с похмелья.

– От портвейна он всегда тихий, как овечка, а от виски – буйный. Отныне только портвейн, если что осталось, мэм.

Эдвард склонился над Бонсом.

– Виски точно не осталось, – заметил он.

– Ну и ну, – протянул капитан. – Глядите-ка, заговорил.

Эдвард оглянулся на меня.

– Ему больше незачем тебя озвучивать, – сказал Черный Джон Эдварду. – Ты такой же пират, как и все. Можешь думать своим умом. Не оглядывайся на Сильвера; говори, что хотел сказать. Выкладывай, что у тебя на уме.

– Шляпа с пером, – произнес Эдвард и на этом замолчал. Ответил он честно – все благородное воспитание, будь оно неладно.

Капитан странно покосился на него, а затем на меня, словно я его создал. Мы с Эдвардом и впрямь шутки ради изображали бродячего кукольника с марионеткой – я привязывал к его рукам веревки и дергал за них, а Эдвард приплясывал и в нужных местах открывал рот. Моим голосом он пересказывал целые эпопеи. Когда же на следующий день его просили повторить хотя бы часть, он утверждал, будто ничего не помнит.

Черный Джон, видно, решил, что Эдвард будет ему в ноги кланяться за шанс побывать в Лондоне. Эдвард был и впрямь рад, но не мог этого выразить. Слова всегда ему туго давались. Он обычно молчал, кроме тех минут, когда был со мной. Да и тогда мы говорили большей частью о шифрах.

– Нашему брату на суше несладко, – сказал ему капитан. – Если пират привык спать под качку, на камне да глине ему не спится. – Затем он продолжил, притопывая по выщербленным доскам: – А мне вот все нипочем. Я готов веселиться. Готов гулять. Готов кутить. Здесь мне нет равных.

– Только пока мы все топчем камень да глину, – отозвался я. Эдвард мог смолчать, в отличие от меня. Разве не я тогда поддел морского пса у Пила в таверне? Будь Пил рядом в этот раз, он, ни слова не говоря, собрал бы пустые бутылки и шмыгнул к себе в камбуз под каким-нибудь выдуманным предлогом.

– Дерзишь, как всегда, – отозвался капитан. – Таков уж наш мистер Сильвер, джентльмены. Впрочем, на сей раз он зарвался. Надо было оставить его среди сухопутных крыс. Пусть бы дальше таскал цыплят и побирался на паперти.

Черный Джон отчаянно силился меня разозлить. Когда предстоит битва, важно все выверить, подготовить место – чтобы враг ни в чем не получил преимущества. На убийство времени хватит всегда. Тут как в игре: поспешишь – испортишь все удовольствие. Знаешь, почему я всегда выигрывал в кости? Потому что умел выждать нужный момент и сделать ставку. Оценить шанс на победу. Обратить случай в свою пользу.

– Билл, – сказал я, – если убьешь меня, сказок больше не будет.

Я сообразил, что именно Биллу поручено от меня избавиться, и как можно скорее, чтобы капитан мог со спокойной душой предаться кутежу, и потому обратился сразу к палачу. Говорят, у приговоренного есть такое право.

Билл снова взвыл и помотал головой, ища глазами море.

– В чем дело, джентльмены? – раздался сверху голос карги.

– Наш друг спрашивает, как лучше добраться до парламента, – ответил я.

– Лучше – на извозчике, – со смехом ответила старуха Мэри. – Три перекрестка, свернуть – и встретишься с самим Кромвелем. Точнее, с его головой. Она все еще торчит на воротах.

Как выяснилось, старуха определенно предвидела будущее.

– Этот малый – его зовут Сильвер – останется здесь, – указал на меня капитан, – и заплатит за ваше приятное общество. Если, конечно, вы не будете возражать.

У старухи загорелись глаза, чуть только она услышала о деньгах. Черный Джон решил не просто убить меня, а еще и разорить. Он грохнул кулаком по столу. Мне снова вспомнился день, когда этот выжига появился в «Трех козах» и не пожелал платить за камзол. Он поднялся, чтобы уйти, и его борода – вместе с ним.

Бонс пожал плечами и поплелся за капитаном к двери. Он уже решил, что убьет либо меня, либо Черного Джона – до захода солнца, – но как будто не определился с жертвой. Билл переминался с ноги на ногу, не соображая, что происходит, словно медведь, которого пригласили на чай. Эдвард без слов вышел, но перед уходом похлопал себя по карману на груди, где лежала Библия.

Есть такой разряд женщин, которые всю свою жизнь словно катятся по доске. Сперва тратят собственное наследство, потом начинают продавать скатерти. Они слишком спесивы, чтобы пойти в служанки или заняться каким-нибудь ремеслом, поэтому охотятся за сельскими сквайрами или капитанами. Такие дамочки прочесывают округу с дотошностью стервятника. Они ищут предложений руки и сердца 6 т честных граждан, но по мере того как их спесь истощается вместе с деньгами, находят таких, как мы. Тех, кто платит им за ночь. Теперь уж им незачем выбирать ремесло: оно само их выбирает. Сквайров и капитанов у них и близко нет, и все же они чем-то живут. И не считают это зазорным.

Старуха Мэри опустилась еще до того, как устроила трактир в тупике рядом с парламентом. Я уже упомянул то, что она сказала, спускаясь по лестнице в черном парике и красном платье. Это самое платье висело мешком на ее костях. Вдобавок к платью старуха Мэри нарумянила щеки и натянула перчатки. Белые, что всего хуже.

– Да вы прямо знатная дама, – сказал я, пока она хлопала ресницами.

Она, собрав остатки стыдливости, осведомилась о цене. Я ответил, что мы люди простые, из торгового флота, и до господ нам далеко. Старуха пожурила меня за столь низкую оценку моего дела и еще раз стрельнула в меня глазами, добавив, что по себе знает об опасностях на море, поскольку ее первый муж был моряком.

– Всему виной пираты, – произнесла она и сняла перчатки. – Овдовела в девичьи годы.

Я заметил, что меня пробирает до печенок, как подумаю о пиратах.

– Положение мое бедственное, – посетовала старуха Мэри. – Кое-кто называет мой трактир домом греха, хотя у меня невинности целые бочонки. Но люди всякое болтают. И все потому, что я сдаю комнаты. – Она выдавила слезу, которая тотчас скатилась по размалеванной щеке. – Злые языки, знаете ли. А я честная вдова, всегда помогала нуждающимся. Девицам в беде. И, между прочим, не задавала вопросов.

Я дал ей платок.

– Шелк, – заметила она. – А вы джентльмен. Так и знала. Меня ждет долговая яма и солома вместо постели. Если бы не трактир, я бы давно уже там была. Только благодаря ему я еще называюсь честной женщиной. – Она выдавила еще одну слезинку. – Простите, не хотела вас обременять своими бедами.

Я предложил ей искреннюю дружбу и щедрое покровительство. Сказал, что задержался в порту из-за девицы, которая оказалась в положении. Старуха Мэри прикрыла рот – дескать, аж дыханье сперло от смущения, – но краской стыда не залилась, как ни старалась. Потом она так сильно наклонилась вперед, что чуть со стула не упала. Я положил на стол пять фартингов.

– Было бы свинством с моей стороны наживаться на чужой беде, – произнесла она, не сводя глаз с монет. Я сказал, что хотел бы оправдаться за свой гадкий поступок, и присовокупил к фартингам пять гиней. – Этим делу не поможешь, – заявила старуха.

Я возразил: не знаю, мол, сколько нынче требуется для оправдания.

– Дело в том, чтобы ваша дама ни в чем не нуждалась. Есть у меня знакомый ростовщик, которому можно доверить ссуду. Что еще важнее, он умеет держать язык за зубами, – добавила карга, сгребая монеты.

Я придержал ее за руку и попросил отправиться к ростовщику тотчас, чтобы уладить дело, после чего дал ей еще пять фартингов, затем еще пять и гинею сверху. Старуха надела передник и отправилась на улицу.

Мне, как никогда, отрадно напомнить тебе о том, что случилось дальше: это придает угрозам новый смысл.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. КАПИТАН СИЛЬВЕР

Убить человека можно тысячью способов. Например, по-крестьянски – граблями; по-полицейски – дубинкой; по-солдатски – штыком. Можно даже убить его по-английски – через суд, если удастся добыть двух свидетелей.

Из-за чего люди идут на убийство? Одни – из любви, другие – из жадности. Во имя чести, родины, а также из трусости и от стыда. Некоторые убивают даже ради удовольствия. Так или иначе, причин для этого тоже не перечесть. У меня была всего одна причина избавиться от морского пса: я хотел стать капитаном.

В дальнейших строках я расскажу тебе без утайки, как окончил дни Черный Джон.

Он, Эдвард, Кровавый Билл и Бонс вернулись в трактир ввечеру. Юный Эдвард щеголял в новой шляпе с голубым пером. Я бы никогда не купил шляпу, с пером или без. По мне, это пустое расточительство. Уж если тратиться, то на пистолеты.

Черный Джон вернулся ни с чем. Ему было жалко расстаться даже с фартингом ради того, что он мог получить разбоем. Бонс разжился шерстяной шапкой. Эдвард сказал, что шапка ему мала, но это его не удержало. Кровавый Билл проломил витрину посудной лавки и украл серебряное блюдо, за что нас вполне могли повязать. Вот только желающих ловить Билла оказалось немного.

Помню, я рассказывал юному Эдварду, что блюдо Билла сияло, как трон Старого Ника, и что Биллу было все равно, будь оно из олова, серебра или бумаги. Билл видел один только блеск. Эдвард стоял перед окном, поворачивал голову так и этак, проводил пальцами по перу, но не мог себя разглядеть. Я подошел ближе. Моя тень упала на стекло, и он наконец смог увидеть собственное отражение.

Капитан забрал у Бонса шапку и велел ему рассказать о своих дневных похождениях. Черному Джону шапка тоже не подошла, поэтому он швырнул ее владельцу, а тот снова попытался напялить на голову. Бонс сообщил, что они прогулялись возле церкви Святого Варфоломея в Смитфилде и по Стрэнду. В этом месте он прищурился и скрутил шапку в руках. Потом продолжил: там, мол, встретили дамочек – и отвесил поклон, словно изображая, как все было. Шапка выпала у него из рук, а, когда Бонс нагнулся ее поднять, его штаны затрещали. Мудрено ли, что он всегда пил как сапожник, если его подводили то волосы, то зад?

Мы наблюдали, как Бонс сражается с шапкой. Капитан же решил справиться о старухе Мэри, прежде чем продолжить мою пытку рассказами о лондонских приключениях.

Я, наверное, должен был сказать морскому псу правду – дескать, отослал трактирщицу под ложным предлогом, чтобы мы могли без помех поквитаться друг с другом, но, учтя обстоятельства – в основном в виде Билла, глазеющего на блюдо, – ответил, будто старуха принимает ванну. К тому же всегда приятнее соврать, если есть выбор между правдой и ложью. Хорошую ложь еще нужно уметь сочинить. Хорошие враки – как вареные раки, а правда – овсянка на воде.

Эдвард тряхнул кудрями на свое отражение и произнес словно между прочим, любуясь собой, что нанял извозчика до пристани, где мы оставили шлюпку. Эдвард знал город как свои пять пальцев – сколько раз ему приходилось улепетывать по лондонским переулкам от владельцев разрезанных карманов! Говорил он отрывисто, будто здесь была его вотчина, его владения. Когда он впервые попал на корабль, благородную спесь из него изрядно повыбили (мне тоже довелось приложить к этому руку), зато после меня его никто больше не поучал. Да и кто, как не я, отдал ему пару чулок, когда он трясся от холода в первые дни на борту? Он, добрая душа, отплатил мне за них сторицей, как положено благородному малому. Эдвард стоил вложений – я знал это с самого начала, и прибыль от него росла, по мере того как мы с головой углублялись в загадки старинной Библии. Он отдал жизнь морю, а я ее выкупил, и, насколько мне известно, но справедливой цене.

Эдвард выглянул в окно и тронул свою шляпу с голубым пером, приветствуя проходящую мимо даму. Богатство было ему к лицу, чего нельзя было сказать о Бонсе. Он бросил напяливать шапку и теперь оценивал состояние задней части брюк.

– Потом мы встретились в Спринг-Гарден, – произнес он, вертясь, словно гончая, которая гонится за собственным хвостом. – После Смитфилда и Стрэнда. Потом Эдвард упросил нас заглянуть в «Ковент-Гарден». Он в этом городе как рыба в воде или я в роме. Там было на что посмотреть. Одна вдовушка, – Бонс вздохнул, – красотка, каких поискать! Спасалась от кого-то. Хороша была, сил нет.

Эдвард потом мне признался, что ему тогда захотелось вернуться в родной дом, но он вовремя вспомнил отцовский наказ. В расстроенных чувствах он бродил по округе, пока не увидел гниющую голову на воротах Вестминстерского дворца.

– Голову Кромвеля, – пояснил он и еще раз машинально поправил локон. – Давно я его не видел. Правда, он не слишком изменился с тех пор, как его вырыли из могилы и обезглавили. Все так же таращится в никуда день и ночь. – Тут Эдвард побледнел. – Должно быть, лет двадцать прошло с тех пор, как его голова висит на той пике.

Он мог бы с равным успехом сообщить год нашего визита – 1685. Как будто я этого не знал. Все слышали историю лорда-протектора. Даже старуха Мэри о нем вспоминала. Карл Второй повелел, чтобы тело Кромвеля извлекли из земли, отрубили голову и насадили на пику только лишь потому, что Кромвель казнил его отца. Был ли в Британии человек, который не знал этого? Так зачем Эдвард об этом заговорил? Едва ли он отлучался распивать чаи с Кромвелевой головой.

А хоть бы и так, в одном он ошибся. Оливер Кромвель, великий парламентский муж, который назначил себя лордом-протектором, смотрел не в пустоту, а на кладбище прямо перед собой, и в частности на надгробие, принадлежащее королеве, которую когда-то звали леди Анна Хайд. Мне повезло, что голову не обварили в отличие от головы племянника Томаса Мора, Уильяма Фишера, которого добрый английский люд посчитал изменником. Дядюшка тоже не избежал сей плачевной участи, хотя ему достался лучший вид – с кола на Лондонском мосту. И эти-то убийцы называют меня негодяем! Впрочем, я отвлекся. Погоди, мы еще вернемся к Кромвелю и его голове – после того как я расскажу о другом убийстве.

Билл фыркнул. Лондонский воздух, должно быть, ему подходил. А может, мерзавец придушил кого-то за капитанской спиной.

– Эдвард сказал нам, что никакая она не вдова, – произнес Бонс, – а известная воровка.

Парень все еще смотрел в окно. Я тоже туда выглянул, но увидел только знатную даму, которая шествовала по улице, и семенящую за ней служанку с хозяйскими свертками.

– За ней гналась толпа, – продолжил Бонс. – Чуть не растерзали бедняжку. Я и не знал, что в сухопутных крысах столько злости. Не иначе мысли о виселице пробуждают в них лучшие чувства. А Эдвард сказал, что никогда не попадался на воровстве.

Здесь Эдвард мельком взглянул на меня и улыбнулся, снова поворачиваясь к приятелю, смотревшему на него из окна.

– Виселица! – прорычал Кровавый Билл.

Капитан крутанул на столе монетку, чтобы его усмирить. Потом передал монету Биллу, и тот попытался повторить трюк, да неудачно: монета покатилась на пол. Черный Джон поднял ее и еще раз крутанул для Билла.

Эдвард отвернулся от окна и достал из кармана часы. Сказал, что стащил их у одной дамы, проворный малый. Пока он говорил, часы попались на глаза Биллу. Эдвард осторожно попытался спрятать их, но было поздно: Билл потянулся за ними и выхватил из кармана заодно с Библией, которая там лежала. Черный Джон вытянул руку, что-то шепнул, после чего Билл отдал ему Библию. Морской пес осмотрел ее не раскрывая и швырнул Эдварду, а тот затолкал обратно в карман.

– Славная же у меня команда, Билл, – произнес капитан. – Нищий, пьяница и проповедник, – добавил он, крутя монетку. – И не будем забывать о главной угрозе – мистере Сильвере.

Билл поднял голову и уставился на меня. Я тоже выложил на стол блестящую монету. Билл сгреб его в клешню и принялся разглядывать, вертя так и этак. Затем его взгляд упал на кружку Бонса с элем. Бонс принес каждому из нас по кружке и первую подал Биллу.

Я поднял тост за долгую жизнь. Бонс и Эдвард сдвинули кружки. Черный Джон ущипнул себя за бороду и сложил руки, а Билл, безразличный ко всему миру за исключением блестящей монеты, склонил голову, чтобы получше разглядеть новое сокровище. Бонс нас оставил ради общества бочонка с ромом позади прилавка и затянул песню, которую подхватил даже капитан. Билл не оставлял попыток раскрутить медяк. Черный Джон позабыл о бороде, Библии Эдварда, шапке Бонса и монете Билла. Он пел, прихлопывая в такт по колену. Я подумал, что лучшего времени с ним разделаться уже не будет.

Вспоминать об этом – несказанная радость, поскольку убийство Черного Джона явилось своего рода приключением.

Капитан вытер подбородок и поднялся со стула. Он догадывался, что развязка близка; оттого и веселился. Кровавый Билл тоже встал по его знаку. Как бывает время обедать, бывает время убивать, так что я выхватил нож и всадил в брюхо Черному Джону, опережая его приказ Биллу убить меня. Я без устали тыкал клинком, пока капитан не повалился на пол. Думаю, он проклинал меня в тот миг. Я в этом уверен, хотя и непросто было разобрать слова сквозь бульканье в глотке. Билл озадаченно застыл. Я закрутил монетку на столе и протянул ему. Билл уставился на монету, потом на капитана.

– Сильвер, – прохрипел Черный Джон.

– Долговязый Джон Сильвер, – поправил я.

Моя монета лежала на прилавке. Билл посмотрел на ту, что дал ему капитан, взял с прилавка мою и отшвырнул ее, словно не мог мириться с тем, что в мире может быть две монеты. Затем задумался на секунду и повернулся к капитану. Бонс, который до того стоял как вкопанный, схватил Билла за волосы и дернул назад. Черный Джон клял меня на последнем издыхании. Не мог оказать мне любезность и помереть сразу.

Бонс сражался с головой Билла. Я провернул кинжал. Черный Джон вскинул голову и обмяк. Бонс настоятельно попросил Эдварда помочь ему с Биллом, но не успел тот подбежать к прилавку, как Билл вырвался. Капитан захрипел, и Билл, почти в унисон с ним, издал рык и развернулся к Бонсу лицом. Тот – уверен, с превеликим сожалением – выплеснул ему в физиономию полную кружку эля. Билл схватился лапищами за глаза и принялся их тереть, пытаясь унять жжение. В этот самый миг Эдвард вытащил кинжал.

Я крикнул ему продырявить нашего громилу, но тут Билл продрал-таки глаза и увидел меня. Мне пришлось выдернуть кинжал из капитана. Мы с Биллом очутились лицом к лицу.

Черный Джон, схватившись за живот, велел Биллу убить меня – по крайней мере так я истолковал его клекот. Билл занес ногу и уже собирался сделать шаг в мою сторону, но в это мгновение Бонс поймал его полотенцем за шею. Билл вцепился в полотенце и выронил кинжал. Тут-то Эдвард его и пырнул.

Билл схватился за грудь. Я в свой черед метнулся к нему и тоже продырявил ножом. Билл, как сущий зверь, вытащил наши ножи и швырнул на пол. После этого никому из нас не удалось его поразить, потому что он заметался по комнате, сбивая столы и стулья, рассвирепевший от боли и ярости. Шпага Эдварда стояла у двери. Билл сцапал ее на бегу и помчался на нас с диким воем, от которого содрогнулся бы камень. Мы с Эдвардом метнули в него ножи, но те отскочили, зато Бонсу удалось воткнуть в него свой. Билл пошатнулся, но умирать не собирался. Я припер его к прилавку. Силы мне было не занимать, но Билл весил, как все моря на Земле, вместе взятые. Пришлось напрячь всю свою мощь, чтобы его завалить.

Капитан тем временем собрал остаток сил, рожденных ненавистью, и прохрипел: «Убей Сильвера!» – как будто Билл мог его слышать. Потом морской пес стал умолять Бонса – и даже Эдварда, – чтобы меня кто-нибудь прирезал. Он сулил все свои богатства тому, кто первый меня прикончит. Будь рядом старуха Мэри, он и ей бы пообещал то же самое, да и свадьбу в придачу.

Я провернул нож у Билла в груди и не сводил с него глаз, пока его взгляд не похолодел.

– Умри, Билл. Таков приказ дьявола. Скоро ты увидишь свое море. Только оно не встретит тебя ни плеском волн, ни сиянием монет, ни кровью убитых тобой. Это море пусто, Билл. Оно пересохло до дна, как самая дикая пустыня. И каждый прилив там ветер перекатывает кости, а вокруг – пустота. Нет кораблей, нет воды – только стук костей.

Билл закрыл глаза, словно пытался учуять свое море в последний раз.

Эдвард прошелся по комнате, размахивая кулаками, будто саблями, и осыпая Билла проклятиями. Бонс осушил кружку.

Для Черного Джона кинжал в брюхе был бы негодным концом. Мой капитан заслуживал иного убийства.

Я шпынял его ногами так, что чуть не загнал в ад, но его сердце все еще билось. Тогда я велел Эдварду принести капитанское снадобье и затолкал сушеный имбирь с желтокорнем ему в глотку. Пришлось даже выщипать часть бороды, дабы мое лекарство поместилось. Капитан давился, но умирать не спешил: видимо, решил поизводить меня так же, как я изводил его. В конце концов, корешки он выплюнул.

Я сказал Бонсу принести рома. Бонс заметил, что я отдал первый капитанский приказ, и предложил отметить это выпивкой. Я приложился к бутылке, после меня Эдвард и Бонс, который чуть не высосал ее до дна. Остаток рома мы залили в пасть капитану. Я склонил ухо к его голове:

– Что говорите? Не слышу. Еще рому?

Бонс принес бутылку – таков был мой второй приказ. Я влил ее в глотку морскому псу и пожелал долгой жизни, но тот опять, мне назло, выкашлял весь ром пополам с кровью. Бонс, рассвирепев от подобного кощунства, объявил, что я выбрал не то оружие. Я возразил, что капитану, возможно, придется по вкусу виски, и отдал свой третий приказ: скомандовал Бонсу принести бутылку ржаного пойла. Его-то я и влил в рот Черному Джону – до последней капли. Больше он глотать не мог и с последним стоном захлебнулся в роме, виски и собственной крови.

Больше убивать было некого, поэтому мы покинули трактир старой Мэри. Я оставил ей несколько гиней – и мертвых пиратов в придачу.

Извозчик Эдварда дожидался нас у питейной «Пегас» и отвез всех, кроме меня, в Честон. Эдвард остался за старшего, а я тем временем решил немного прогуляться. Эдвард просветил меня относительно лучшего места для знакомства с дамой – церковь Всех Святых у Тауэра. Хоронили там временно, зато вдовушки наведывались постоянно. И, как заметил мой друг, постоянно же нуждались в утешении.

Я, однако, отправился прямиком к Кромвелю – точнее, к его голове, которая и впрямь одиноко торчала на пике. Остатки волос развевались на лондонском ветерке, кожа съежилась и потрескалась, как башмак нищего, – а уж мне было с чем сравнивать. Зубы все сохранились, хотя жевать им теперь было нечего, кроме унижения. Висела голова давно, и никто уже не оказывал ей внимания, как раньше. Впрочем, кто-то, видимо, поворачивал ее раз или два, судя по кривой ухмылке. Голова таращила глаза в глубь Вестминстерского дворца. Я проследовал за ее взглядом и пришел на могилу – не в прямом смысле этого слова. В ней покоились останки совсем иного рода – куски мраморного стола, разбитого до неузнаваемости. Когда-то он гордо возвышался близ южных ступеней Вестминстер-Холла – там, где я отыскал одни обломки. Расколотая крестовина и обломки некогда изящно гнутых ножек лежали внавалку, что тела нищих в общей могиле, где похоронили Тома. В скором времени, не сомневаюсь, руины этого символа монархии, столь ненавидимой Кромвелем, поглотит земля. Преступление Кромвеля – попытка избавиться от королей – еще слишком свежо в памяти, а расколотый стол оставался напоминанием о нем, как голова самого преступника на пике.

И хоть королевскому столу уже не суждено было трещать под тяжестью пиршественных блюд, он сумел шепнуть мне несколько слов. Точнее, цифр. На одном из осколков в форме надгробия были вырезаны числа, словно кто-то нарочно оставил их для меня.