Текст книги "Джон Сильвер: возвращение на остров Сокровищ"
Автор книги: Эдвард Чупак
Жанр:
Морские приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ. ТАЙНА
Я спросил Маллета, желает ли он услышать последнюю тайну. Он едва не подавился. Ты воистину щедр, если травишь его пиршественными блюдами. Маллет обсосал мосол, оставшийся от окорока в горчичном соусе, и закусил луковым пирогом. Поглощая сыр со сливками, он пробурчал «стилтон», после чего свалился с набитым животом, почти забыв о сокровищах. Тебе стоит утопить его в котле с овсянкой, вместо того чтобы бросить в воду.
Маллет, если ты это читаешь, послушай моего совета и держись подальше от больших котлов.
Сейчас грянет гром. Дождь примется заливать палубу, словно черный чай из кружки самого дьявола, а молния рассечет надвое горизонт. Гроза наконец нас настигла.
Давай же помянем Соломона, карту, Джима Хокинса, остров и мое сокровище. Клад, достойный короля.
Один матрос в порядке знакомства дал Джиму затрещину. Джим схватил его за руку и выкрутил запястье, так что тот присел. Матросу оставалось только подняться, а Джиму – нырнуть в люк, однако ни один из них не успел достичь цели, так как мои товарищи схватили мальца и привели к Соломону.
Соломон сидел, понурившись, у себя в каюте. Смоллетт поднес фонарь к его лицу. Тот закрылся рукой, чтобы остаться в тени. Смоллетт попятился.
– Капитан его запер за проклятия, – шепнул он Джиму. – Гнусный злословец. Он и меня обозвал – чумной язвой. Отвернись. У него глаза как кинжалы.
Смоллетт был посредственным моряком, пока ты его не убил – мертвец из него получился отличный. Когда ты привязал его к планширю, он раскачивался в бейдевинд, точно прощался со всем миром.
Соломон повернул голову и произнес одно лишь слово:
– Свободу!
Тут я отозвал Смоллетта наверх и сообщил Соломону, что Бонс мертв.
– Он прихватил с собой некую карту, которую получил от Пью. Мне она теперь ни к чему, но кое-кто может найти ей применение.
– Сейчас ты опять спросишь меня о шифре. Тебе неизвестно, о чем в нем говорится, – сказал Соломон.
В ту ночь я запер Джима с ним вместе, поскольку у меня возник план – как и все прочие, недурной.
– Утром расскажешь, – ответил я и пожелал им обоим спокойной ночи.
– Ты – бедняк посреди сокровищ, – произнес Соломон поутру, чуть только я отпер каюту.
– Знаю, но какой в этом смысл?
Джима трясло от холода. Я бросил ему свой камзол.
– У тебя были все богатства мира, а что ты сделал? – спросил Соломон, барабаня пальцами по зубам. – Зарыл их и остался ни с чем. Вот одно толкование. С другой стороны, что, если ты не знал своего богатства? – Он не стал дожидаться ответа. – Ты и сейчас его не знаешь: не видишь, как прекрасен мир, а потому остаешься нищим среди сокровищ.
Поразмыслив, я заметил, что мертвец должен был иметь в виду что-то еще, коли решил войти в вечность с этими словами.
– Возможно, он тоже потерпел неудачу, – возразил Соломон. Его слова меня изрядно задели. Я ответил, что не считаю себя неудачником. – Вспомни корону, – заметил Соломон, усиленно стуча по зубам.
– Да, пожалуй, – сказал я. – Моя корона пока не со мной.
Услышав «моя корона», Соломон от души расхохотался.
– Эдвард здорово нас развлек в Мурсии, – произнес он, все еще смеясь. – Теперь все, кто знал о загадках Библии, мертвы, и никаких венцов у них нет. Джимми, Луис, моряк, которому он проболтался, Бонс, Пью. Ты же расчетливый – сам сказал. Значит, остаемся только мы трое – я, ты и Эдвард. Да еще малыш Джим. И добрая часть Бристоля, а может, уже и Лондона. – Тут он, черт бы его побрал, опять расхохотался.
– Зато мы найдем его первыми, – ответил я, после чего известил Соломона о предстоящем испытании – сказал, что мальчик должен будет выбрать одного из нас в опекуны. Если Джим решит остаться с ним к прибытию на остров, я подарю Соломону свободу, но если нет – он останется у меня до самой смерти. Впрочем, состязание прекратится в любой миг, если только Соломон расскажет мне истинное значение слов мертвеца. Соломон возразил, что это будет несправедливо в отношении Джима и что он уже рассказал мне все, что знал.
– Время пошло, – сказал я.
Под моим присмотром Джим завтракал соленой треской с черным хлебом наравне со всеми. Я показал ему кофель-нагели, научил забирать концы, а от этого перешел к описанию бакштагов и того, как они держат мачты с боков. Затем я дал понять, что скоро разрешу ему карабкаться по мачтам, поскольку вижу в нем смышленого малого.
Всегда любил на славу позабавиться. Днем мы с Джимом осваивали мореходство, а вечерами Соломон вел с ним беседы о том, как спасти этот мир и спастись самому. Но что были его жалкие проповеди в сравнении с моей треской и хлебом? Тем не менее я каждый день посылал одного пройдоху подслушивать за дверью каюты и отчитываться передо мной. Перво-наперво – как передал мой человек – Джим спросил Соломона, убью ли я их, а Соломон ответил, что, может, и убью, если мне заблагорассудится. Что ж, вполне верно. Джим спросил, может ли Соломон ему помочь и как. Соломон, немного подумав, сказал ему никогда не терять надежды. Затем он прибавил, что мой корабль носило по всему свету, но всякий раз – от беды к нищете и обратно. А еще я узнал о предательстве, почти достойном меня. Соломон показал Джиму рисунок, нацарапанный фонарной сажей, почти как моя карта, и изображал он золотую корону. Стало быть, Соломон все знал и ни словом мне не обмолвился.
Однако как он мог это пронюхать без Библии, без шифров и колес?
Бонс. Наверное, Бонс сказал ему остальное – то, чего Соломон не услышал из бредней Эдварда в испанском склепе. А откуда узнал Бонс? Должно быть, Пью проболтался перед тем, как отравить ему выпивку.
Старый краб плел против меня заговор, гнусный заговор. В пользу Эдварда.
Я рассказал Джиму о Лондоне – он мечтал однажды там побывать. Мои байки были щедро сдобрены маслом, мясом и сладостями. Еще я рассказывал о приключениях. О битвах в морях Китая, у Явы, Мадагаскара, Картахены, Антигуа, Нью-Провиденс, Эльютеры, Невиса и Тортуги. Я распинался о фрегатах, рифах, портах, плясках, даже о горбине на носу Старого Ника, а малыш Джим слушал.
Как-то раз, уже пообвыкшись, парень завел речь о своей жизни в Бристоле. Она мало походила на мою, поскольку у него были мать и даже отец, пусть недолго. Была крыша над головой и кровать. О Бонсе, карте и сокровищах Джим ни разу не упомянул. Как-то команда его подпоила, и он сознался, что Соломон храпит. А еще он научил Джима песне. Джим передал слова матросам, а те – мне.
Глас в Раме слышен,
Плач и рыдание и вопль великий.
Рахиль плачет,
Рахиль плачет,
Рахиль плачет о детях своих.
Один соленый бродяга – тот, которого ты уложил, подзарядившись в оружейной камере, когда брал мой корабль на абордаж, – сказал, что у Джима даже слезы навернулись от этой песни. Я возразил, что ему, наверное, морская пена попала в глаз, и ничего больше, но матрос настаивал, будто бы дело было в песне. Я попросил напеть ее мне и не упускать ни словечка.
Рахиль плачет и не хочет утешиться,
Ибо их нет.
Рахиль плачет,
Рахиль плачет,
Вечно плачет о сынах своих.
Другой матрос сказал, что Джим спрашивал Соломона об этой Рахили, но тот не ответил. «Не иначе, – заключил матрос, – так звали мать Соломон а». Я прошел на бак, поразмыслил там и предложил команде обучить Джима какой-нибудь нашей песне.
Ветер на следующий вечер дул небольшой, гак что мы бросили якорь невдалеке от алжирских берегов и стали готовиться к пиру, посетив местный базар. Я усадил Джима на фока-гик, чтобы он мог болтать ногами, глядя, как мы стряпаем.
Смоллетт достал из кладовой французских кур, и мы сварили их в карри. Поросенка, который увязался за нами от самого базара, изжарили и съели, посолив на счастье, – раз уж он так просился на вертел. Из рыбы сварили уху, в котел налили рома, пустив поверху слой китового жира, и подожгли. Котел забурлил, дым повалил валом, жир стал выплескиваться на палубу и побежал по шпигатам.
Один малый взял скрипку и стал, наигрывая, отбивать ногой ритм, пока бушприт не заходил ходуном, приплясывая под его мотив. Все потянулись к котлу и погрузили в него кружки. Я снял Джима с гика, ребята обрядили его в шелк и батист, после чего по моей команде увенчали самой подходящей короной – из зеленой травы. Соломона это вывело из себя.
– Хочешь послушать песенку? – спросил я Джима. – Славную матросскую песню? Такую, от которой не надо лить слезы? Мы других не поем – они плохо вяжутся с печеной свининой, перченой курятиной, ухой и скрипкой.
Я велел ребятам налить ему чарочку.
– Пей до дна, – сказал я, и Джим выпил. – Да раствори уши пошире. Сейчас ты услышишь самый правдивый рассказ о другой команде, которой повезло меньше нашей. Но вообще это песня веселая.
Скрипач ударил по струнам, и я запел:
Я видел воочью зловещею ночью.
Когда буря выла во тьме,
Как юнга па рее под парусом реял,
А нос его был на корме.
Меня самого едва смех не прошиб, да надо было петь второй куплет.
Я видел воочью зловещею ночью,
Как боцман, завидев бурун,
Забрался на шканцы, устроил там танцы,
А шкипера сбросил в гальюн.
Тут ко мне присоединилась и вся команда.
Я видел воочью зловещею ночью,
Когда шквал ударил нам в бок,
Как черт капитана столкнул с кабестана
И прямо на дно уволок.
Я видел воочью зловещею ночью,
Когда шквал немного затих,
Как боцману в дудку засунули утку,
И пас он барашков морских.
В конце концов, я согнулся-таки пополам от хохота, поэтому последний куплет допел Смоллетт.
Обычно я сплю крепким сном грешника, но в ту ночь отчего-то проснулся. Видимо, поросенок никак не желал привыкать к новому жилищу, несмотря на радушие, с которым я его поглощал. Пришлось позвать Джима, чтобы скоротать время.
Я стал рассказывать ему о пиратской жизни, открытом море и о том, что никто на корабле не падает в обморок. Подобные хвори – просветил я его – разводят только сухопутные крысы, а нам ближе простая цинга. Я вспоминал битвы между туземцами и прочие моменты, любопытные юному пирату, а потом сам не заметил, как захрапел. Когда же очнулся, Джим стоял у моего изголовья с занесенным ножом. Я решил было его высечь, но потом передумал – все-таки норов есть норов, его ничем не перешибешь. Велел мальчишке приберечь силы до утра.
На следующий день я приказал Смоллетту не давать ему продыха, и Смоллетт отправил Джима на ванты, чтобы тот не слезал оттуда до собачьей вахты. Когда парня оттуда снимали, лицо у него было красным, как нос олдермена, а глаза закрывались сами собой. Соломон смазал ему кожу китовым жиром и сделал примочки из табачных листьев, вымоченных в бальзаме.
Ставки в нашем состязании были высоки, как ни в одной орлянке, и я намеревался победить.
– Умеешь хранить тайны, Джим? – спросил я его. – Верю, что умеешь и что у тебя самого они есть. Правда? А вот послушай-ка мою. Только ребятам не говори. Дело в том, что я скорее торгаш, чем гроза морей, потому что всегда думаю, где бы выгадать. Всегда, запомни это. Весь мир держится на спросе и выгоде. Теперь ты поделись секретом со стариком Сильвером. Давай, Джим. Скажи что-нибудь.
И Джим сказал.
– Свободу, – произнес он. Я в тот миг, наверное, побагровел почище его. А Джим на этом не остановился. – Разверни корабль, – сказал этот сосунок, точно он, а не я был капитаном. Разве лазать день-деньской по вантам, не заботясь ни о чем, кроме палубы и моря под тобой, – не самая настоящая свобода? Ты да я это знаем. Нет большей воли на свете, но за Джима говорил Соломон.
– Ладно, Джим, – ответил я ему. – Я подарю тебе свободу. Разверну корабль и доставлю тебя в Бристоль. – Он выпрямил спину. – Ты вернешься богачом, Джим. Настоящим морским волком. Разрази меня гром, если я вру. Но сейчас, Джим, я туда отправиться не могу. – Он немного понурился, но тотчас вскинул голову, как сделал бы всякий бристольский мальчишка. – Мы идем за сокровищами, Джим. К острову. Что Билли Бонс тебе о нем говорил?
Джим плюнул в сторону.
– Плюешься, как судейский пес. Что ж, может статься, однажды ты спасешь меня от ранней кончины.
– За мной вышлют корабль. И будут гнать тебя до самого твоего острова, а потом вздернут.
Тут-то он и попался ко мне на крючок.
– Весьма возможно, Джим. Только куда они поплывут, если Бонс не дал вам карту? Как они отыщут мой остров?
Джим ответил, будто слышал Бонсовы бредни о нем. Я похвалил его за наблюдательность – на самом деле хорошо продуманный блеф.
– Клянусь всеми локонами твоей дорогой матушки, Джим, ты увидишь мое сокровище. Такое, о котором бристольский оборвыш может только мечтать. Корону из чистого золота, если верить Соломону. – В его глазах появился блеск. – Хотя зачем гоняться за короной, если есть картинка? Слышал, Соломон нарисовал ее для тебя. Что ж, щедрости ему не занимать. Вот уж воистину благодетель – он подарил тебе целый пергамент, а я предлагаю всего лишь презренное золото.
На следующий день я опять отправил парня к Смоллетту, который продержал его до вечера на вантах, а сам – еще не взошла луна – отправился пообщаться с Соломоном, уговаривая его поразить меня либо лучшим проклятием, либо лучшей тайной. Я напомнил, что мог бы задать ему линьков в любой момент, однако не люблю нарушать пари, а потому предложил сказать все добровольно, чтобы >: не пришлось прибегать к кровопусканию. Еще я прибавил, что Джим рано или поздно привыкнет лазать по снастям и все мне расскажет, и тогда он, Соломон, проиграет этот раунд. Он не проклял меня в ответ и не стал откровенничать, а пошел на хитрость.
– Твоя Мэри, – сказал он, стуча пальцами по подбородку, – твоя Мэри предпочла Эдварда.
– Не может быть. Только не Эдварда. Да и ему нравилась Евангелина, а не Мэри.
– Он сам мне сказал. Твой Эдвард. – Глаза Соломона вновь превратились в два кинжала. – Дай мне свободу.
Что ни говори, подлец знал, чем меня пронять. Не иначе игра его забавляла.
Я взял его за руки и повернул их ладонями вверх.
– Послушай-ка, – сказал я и ткнул ему пальцем в ладонь. – Это, часом, не тайна? Ну, где здесь тайна? – Тут я уронил его руку и произнес напоследок: – Победа будет за мной.
* * *
Соломон солгал. Что говоришь, мой молчаливый друг? Не надо увиливать. Бормочи, пока не устанет язык, – меня снова пробирает жар.
Подойди ближе. Я тебя вижу – не прячься в тени. Лихорадка утягивает меня на глубину, и я хочу перерезать тебе глотку, прежде чем отправляться под воду.
Теперь вернемся к разговору.
Маллет сказал «мы почти в порту». Как вышло, что он до сих пор жив? Ах да, сокровище. Маллет не умрет, пока я не сообщу ему точное место. Теперь вспомнил.
* * *
Этой хвори меня не одолеть.
Выпей со мной, дружище, покуда я расскажу тебе лучшую часть этой истории. Вытащи трубку и выпей. Налей еще. Мои байки почти так же вкусны, как мое пойло. Пей до дна.
Да-да, Маллет. Помню. И мой рассказ. Я отвлекся. Вскоре мы будем в Лондоне, где одного из нас ждет петля. Ну что же…
Для юнги нет лучшей науки, чем тяжелый труд. Поэтому Джим Хокинс стоял на вахте до тех пор, пока не валился с ног. Один матрос научил его чинить паруса, другой – плясать джигу. Какой-то малый из Хейшема показал, как протискиваться в орудийные порты, будто угорь. Валлиец (имени не припомню) читал ему трактаты о шельмовстве, ирландец разглагольствовал о ножах и кинжалах. Между прочим, Джиму порой приходилось несладко. Он должен был таскать бочонки с юта на бак, до посинения закручивать ганшпуг и выполнять все поручения, которые мог выдумать Смоллетт для скорейшего превращения мальчишки в моряка. Вскоре Джим по собственной воле начал спать вместе со всеми на палубе, нежели спускаться к Соломону. Я понял: теперь он мой.
Прошло много дней, и когда наконец мы достигли острова Сокровищ, Смоллетт предложил сразу же снарядить ялик до отмели, а я решил подождать рассвета, чтобы перед высадкой подразнить Соломона. Мне не потребовался фонарь, чтобы увидеть его глаза, – довольно было луны, моей луны. Соломон проиграл, я победил.
Я сказал ему, что он останется моим пленником до конца своих дней, свидетелем моих злодейств. Мне море будет зеленее, а небо – выше, если он будет со мной в такие минуты, о чем я ему и сообщил, а после добавил, что Джим теперь такой же славный бродяга с деревянным сердцем, как у моих святых. Да и могло ли быть иначе, если я сам его сотворил, как резчик-испанец – тех кающихся грешников?
Соломон оглядел меня с тоской и сказал то, о чем я и сам догадывался:
– Бонс мне во всем признался. Пришел ко мне как-то за лекарством – от Бена Ганна, который чесал ему спину. Только это был не Бен Ганн, а Пью. Пью вливал ему в глотку отраву и рассказывал ему все о сокровище – чтобы ты убил Бонса, а его повысил.
– Я ни за что бы не назначил краба штурманом.
– В таком случае он подпаивал Бонса ради забавы. Пью все знал. Твой Эдвард велел ему не спускать с тебя глаз. Приставил его следить за тобой и обо всем докладывать. Он обещал поделиться сокровищами с Пью, так как почти разгадал все загадки, пока был в Лондоне. Возможно, Пью ждал его возвращения. А если бы до той поры ты убил Бонса или он – тебя, это было бы… – Соломон замолк, подыскивая слова, – как перо Эдварду на шляпу.
– Больше мне не о чем тебя просить.
– Остается еще слово «кровь», – добавил Соломон.
– Да-да, кровь. Океан полон ею.
Соломон, такой печальный еще миг назад, покатился со смеху.
– Кровь крови рознь, – выдавил он.
– A-а, ты о Томасе Бладе. Я почти нашел с ним общий язык, даром что он мертвец. Шифры – его работа. Эдварду досталась Библия, которой он владел.
– Ты впрямь ничего не понял, – сказал Соломон. – Свободу.
Каков, а?
– Кое-кто от добра добра ищет, – ответил я и покинул его ради снов о короне.
Спал я крепко. Слишком крепко, друг мой.
Разбудил меня Смоллетт, молотя в дверь.
– Они сбежали! – кричал он. – Оба! Соломон и мальчишка! На ялике!
– За ними! – приказал я. – За Джимом! За Соломоном! Шлюпки на воду!
Задай я им курс, так и гребли бы до самого Китайского моря, охаживая веслами волны.
Моя команда побежала вокруг острова. Я же направился прямиком к могиле мертвеца, взяв с собой только Смоллетта и еще несколько пар рук. Мы продирались сквозь терновник и бурелом, и коротышка Смоллетт расцарапал ноги о шипы. У него пошла кровь, чему я был даже рад. Без крови не бывает награды.
Мы пришли на поляну. На насыпи, пришпиленный сучком, болтался рисунок Соломона. Я поклялся зарыть художника на том же месте и велел своим людям копать.
Мертвец и мои ребята-покойники, верно, вздохнули от облегчения, когда Смоллетт выволок их из ямы. Словно почуяли конец вахты. У этой команды глаза провалились, а на черепах остались лишь клочья волос, и все же я узнал одного из них. Чуть было не попросил его спеть, помня, как славно он выводил рулады в свое время, но тут из его глазницы выполз червь. Одежда их насквозь истлела, и ребра-шпангоуты поотстали от киля. Я задумался, а не был ли кто из них жив, когда мы закапывали могилу, – уж больно иных скрючило.
По моему приказу матросы повыскакивали из ямы, едва заступ ударил в сундук. Я поднял крышку и заглянул внутрь. Все богатства лежали на месте.
Вот тут-то меж нами и вышел разлад. Что тебе до Соломона, старый друг?
Поднимем же бокалы за тех, кто никогда не плавал по морю и ступал по земле легко, не тревожа листвы. Выпьем до дна за тех, кого никто не вспомнит.
Ты пошел против меня.
Здесь я угощаю, так что могу говорить что хочу.
Если решишь навестить меня как-нибудь, а у меня в горле пересохнет после виселицы, налей мне стаканчик. Я, может, и откажусь – ведь это ты отправил меня в петлю, но мне будет приятно. Как-никак плавали вместе. А теперь вот-вот сведем счеты.
Примчался один из матросов и сказал, что нашел Джима и Соломона. Он снял шляпу и утер лоб, сообщая, что Соломон что-то плел о зарытой короне – короне самого короля. Потом этот малый изъявил желание примерить ее на себя. Я прострелил ему грудь. Пустить кровь в прилив – тоже к счастью. Вдобавок это избавило меня от очередного бунтовщика.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ. СВЕДЕНИЕ СЧЕТОВ
Прошлой ночью, когда я лежал в жару и бреду, Маллет заходил на меня посмотреть. Я повернулся, а он выскочил и запер снаружи дверь.
– Ты неплохо выглядишь для того, кого травят, – сказал я ему.
Так нечестно, – проворчал он. – Я мечтал посмотреть на повешение, а вырешили выкрутиться – помереть от лихорадки до срока.
Советую тебе набить Маллета конским волосом и отправить в Лондон – отличная вышла бы табуретка для ног. С другой стороны, только самый крепкий малый проглотит твой яд и сумеет выжить, так что, может, я поспешил с выводами. А теперь он узнает о твоем заговоре.
– Как я уже говорил, смерть в мои планы не входит. Но может статься, ты еще увидишь, как вешают.
– Превосходно, сэр.
Команда спорила меж собой, кто и каким образом расправится с остальными бунтовщиками. Одни предлагали вздернуть мятежников, другие – продырявить свайкой. Были советы насчет шпаг и расстрела. Каждый высказался за свой излюбленный способ убийства.
И этих ребят ты уложил. Я бы поднял из гроба Кровавого Билла и Бонса, и даже Пью с Черным Джоном, чтобы сплотить против тебя. Я бы воскресил этих морских волков только лишь ради чарки за твое поражение. Однако же есть чудеса, неподвластные даже Сильверу.
Беглецов окружили. Я обратил Соломоново внимание на то, что двигало моими людьми: не мольбы, не молитвы, не прошения, а одни только шпаги и сабли. Соломон посмотрел сквозь меня и ответил, что мы не люди, а подзаборные псы. Ребята держали его за руки, и я похлопал его по карманам, но ничего не нашел.
– Тебе нечем заплатить за свою жизнь, – сказал я. – Будь у тебя хоть фартинг, тебя бы отпустили.
– Свободу, – гнул свое Соломон. Видно, решил быть упрямым до конца.
Я бы выпустил его и за полпенни, о чем и сказал, прохаживаясь вокруг, как будто обдумывая положение. Он стал надоедать мне просьбами отпустить Джима. Я сказал, что сделал бы это, если бы он чего-нибудь стоил, и постучал по зубам – точь-в-точь как Соломон, после чего напомнил о нарисованной короне.
– Я отпущу вас обоих, если ты достанешь мне корону с картинки, – сказал я и отвел их под конвоем к поляне на вершине холма. Там Соломону был вручен пергамент с рисунком, и больше ему было нечем плавить за свою жизнь, кроме слов – тех самых слов, которые я более всего мечтал услышать, которые отняли у меня полжизни: тайну, указание, где искать корону, и намек на ее ценность. Только этими словами он мог обратить свой долг в прибыль.
В это мгновение Джим вырвался, нырнул Смоллетту под руку и почти ухитрился сбежать, но споткнулся о валежник и был заново пойман. Он всегда умел меня удивить, славный малый. Я чуть было не передумал его наказывать, особенно после того, как он обозвал меня мясником. В капельке дерзости нет ничего страшного. На ней стоит мир. Начни все оказывать друг другу уважение, лучше не станет. Все, что мы имеем, у кого-нибудь отнято. Только не перечь мне, дружище. Твой король платит за мою шею, так? Ты бороздишь моря по его приказу, как мы все слышали в порту, а твою плату он взимает с меня. Я бы сказал ему за чашечкой чая – с отравой, само собой, – что ты плаваешь не ради него, а подачка, которую он обещал за меня, – ничто по сравнению с богатствами, которые тебе достанутся, если найдешь мое золото. А оно, между прочим, добыто за его счет.
Соломон решил меня путать до последнего дня и не прекращал даже теперь, перед лицом смерти. Он сказал, что откроет мне то, о чем я мечтаю. В этот миг Джим пожелал мне издохнуть на месте, за что я стал ценить его еще выше. Такому парню грех не пойти в соленые бродяги, и я виню в этом тебя. Соломон получил совет не играть со мной, поскольку я умею расправляться с обманщиками самыми разными способами – только мокрое место останется, – и что любая увертка зачтется против него.
Я вытащил абордажную саблю из ножен. Соломон повернулся ко мне спиной. Он хотел быстрой смерти, а я не собирался дарить ему такой шанс и сказал, что моя сабля чересчур хороша для него.
Мои люди сплели из лозы веревку – такую, какая сделала бы честь королевскому суду, и я велел привязать Соломона и Джима к одному дереву.
Один пират ляпнул, будто бы Соломон насылает на них проклятия, а Джим осадил его, сказав, что он так молится. Я пообещал, что поджарю каждого, кто сует нос не в свое дело, и ворчание прекратилось.
Теперь никого уж из тех ребят нет в живых. Быть может, и Сильвер скоро отправится вслед за ними – недаром сороки так верещат. Однако в ближайшую сотню лет никто из нас уже не сможет разбойничать без оглядки. Подумай об этом. Не станет Сильвера. Может, не станет и всего нашего брата, моря опустеют, а всяк, кто по ним ходит, будет трезв как стеклышко. Ну и уныл же станет мир после нас!
Я проткнул кинжалом листок с короной, приставил его к горлу Джима и приказал Соломону выкладывать все, что тот знает о ней. И Соломон в кои веки заговорил.
– История, – так он начал, – история не лжет.
– Пусть только попробует, – сказал я.
– Вот, – он выпростал одну руку из-под прелой лианы, которой был связан, и указал на корону, – вот ваша история – история свободы, – добавил старый упрямец, налегая на путы. Видно, решил изводить меня до конца. – Разве ты не знаешь, что это? Что она означает?
– Твою жизнь, – ответил я не без самодовольства.
– Это корона короля Англии, твоего короля, которую он не может надеть, потому что утратил давным-давно.
– Ее зарыл здесь король воров, – закончил я. – Томас Блад или кто-то из его сподручных. Это мне и так известно. Ему следовало снять вместе с короной голову – друг без друга они ничего не стоят.
– Неправда, – возразил Соломон. – Корона короля упокоилась на этом острове, а голова его – в Лондоне. Это корона предка твоего Георга, Карла Второго, которого Оливер Кромвель ее лишил. Сейчас ты скажешь, что и это тебе известно.
– Разумеется. Я еще в детстве читал книжку по английской истории и даже не стал к ней ничего добавлять – и так было весело. Кромвель снял корону прямо с его головы.
– И якобы пустил на переплавку вместе с прочими регалиями – скипетрами, державами, шпорами, мечами и перстнями. Этой короне нет цены. Не из-за алмазов, рубинов и сапфиров, а из-за величия и тайны, которые ее окружают. – Соломон до того увлекся, что забыл о лианах, которые его связывали.
Я прильнул глазами к рисунку.
– Четыре креста по числу сторон света и еще один – на верхушке. Две золотых дуги, пересекающие друг друга, как долгота и широта.
– Именно это ты искал – украденную корону. Ее не расплавили, а вывезли и спрятали здесь.
– Дело рук мертвеца?
– Возможно, хотя и сомневаюсь. Мертвец был тем самым нищим посреди богатства. Корона здесь. И ее должны были расплавить по приказу Кромвеля.
– Жаль, мы не смогли это обсудить при последней встрече. Иначе я избавил бы его от трудов.
– Знаешь, зачем он забрал сокровища короны? Чтобы доказать, что у королей или морских владык, к каким ты себя причисляешь, нет Богом данных прав на царство. Свобода. Все дело в ней. Все мы короли, и нет никакой другой тайны, кроме той, что творится нашими руками.
– Я ее разгадаю. Где корона?
– У Блада. Ты провозгласил его вором.
– Да-да, Томас Блад – король воров.
– Нет, Сильвер. Я говорю не о Томасе, а об Эдварде Бладе.
– Не имел чести встречаться. Или пускать ему кровь.
– Ты с ним ел за одним столом. Делил пиво. Даже пользовался его фамильной Библией – Библией Бладов. Которая переходила у них в семье от поколения к поколению, но в конце концов была осквернена самым верным слугой Кромвеля, полковым офицером.
– Томасом Бладом, как я и сказал. Известная история. Его судили и выпустили на свободу, даже после убийства старика-хранителя, который стерег сокровища короны. Я видел кровь Эдварда, и она того же цвета, что моя или твоя.
– А что, бывает другого? Кстати, как ты думаешь, почему король отпустил Томаса на свободу? – спросил Соломон. – Хоть я и не знаю ответа, зато Эдвард наверняка знает. Возьмем теперь человека, который спрятал корону на острове, следуя точным указаниям его предка. Его имя тоже осталось тайной. Был ли он верным другом, преданным и брошенным в яму, точь-в-точь как товарищи, убитые тобой на этом самом месте?
– Ты пока еще у меня в долгу.
Я провел кинжалом по шее Соломона, выпустив струйку крови.
– Тот же самый цвет. Ты знаешь больше, чем сказал, так что выкладывай остальное.
Мои люди, которые все слышали, стоя рядом, закричали, чтобы я не убивал Соломона, пока тот не откроет, где спрятана корона, Джим тоже кричал – заклинал меня освободить их, поскольку Соломон сдержал слово.
– Могу только предполагать, – сказал он.
– Так предположи верно, – посоветовал я ему.
– Ответ содержится в книге Эдварда. Ты кое-что упустил. А для этого, Сильвер, тебе нужен он. У них, у Бладов, тайна в крови.
Я велел Смоллетту послать людей на корабль и принести два линя – связать Соломона и Джима покрепче, пока я решаю их судьбу. Соломон был мне больше не нужен – он все рассказал, чтобы спасти мальчишку. Не успел Смоллетт распорядиться, как матросы вернулись.
– Парус! Парус! – закричали они. – И пороховой дым! И флаг! Там корабль из Бристоля!
– Доктор Ливси, – спокойно произнес Джим, как будто был уверен, что Ливси вот-вот ступит за порог ради чашечки чая. – Против вас – английский корабль. С полной командой и пушками. Они продырявят вас всех насквозь и заберут ваше сокровище, – гордо объявил он. – И корону, если смогут ее найти. Я отдал им Бонсову карту. Бас поймают еще до заката.
– Все на берег! – приказал я своим людям. – Готовимся к битве. А ты, Джим, сейчас увидишь, как я потоплю эту бристольскую посудину.
– Но она там не одна, капитан, – вставил какой-то матрос. – Их двое! Бристолец, а против него – «Кровавая Евангелина»!
– Корабль Эдварда! Вот это будет драка! А я тут торчу на суше. На берег, ребята! Да покрепче свяжите мятежников. Больше лиан. Шевелитесь, черт бы вас подрал!
У меня руки трясутся – едва держу перо.
Жар вернулся.
Я сражаюсь с вами обоими, пока вы пытаетесь меня одолеть, дергая с разных сторон, будто сноп на заставке из Библии.
Я тебе не отвечу.
Я не горланю, не брежу. Оставь меня в покое, кому говорю! Я должен закончить рассказ.
Гляди в оба, парень.
Кстати, вот еще что, раз уж эта картинка попалась мне на глаза… Тебе не кажется, что сноп здесь похож на корону?
Я не возьму поднос. Ты меня не отравишь, как ни старайся. Я скорее помру от лихорадки.
Ах да, рассказ.
Мы помчались к берегу, чтобы своими глазами увидеть, как «Счастливчика» разнесут в щепы.
Погода в любой заварушке на море имеет первостепенную значимость. Капитан должен уметь изменять тактику и стратегию боя в зависимости от погоды, будь то крепкий или порывистый ветер, спокойное или бурное море. Положение солнца также чрезвычайно важно.
