Текст книги "Джон Сильвер: возвращение на остров Сокровищ"

Автор книги: Эдвард Чупак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

Наутро женщины исчезли, словно их ветром сдуло. Мы оделись и убрались из трактира. Бонс, правда, перед уходом пропустил глоток-другой, и вскоре после этого мы поднялись на корабль, забыв о неудаче прошлых месяцев. Как и рассчитывал капитан.

Все опять пошло своим чередом. Меня Черный Джон отправил в камбуз. Трудновато, доложу тебе, смириться с должностью кока, когда так и тянет к приключениям. Да и готовить было особенно нечего, кроме морских черепах, хотя ни команда, ни черепахи не жаловались. Если нам удавалось наловить рыбы, я гонял ее кости из котла в котел всю следующую неделю. Хорошего улова трески, когда получалось ее засолить, хватало на две.

Единственный, кому не нравилась моя кухня, был Квик. На закате он заявился ко мне в камбуз, чтобы выразить неодобрение. Я в самых скромных выражениях засвидетельствовал свой поварской талант и свежесть упомянутых черепах, а Квик ударил меня в живот. Это был последний раз, когда мой обидчик прожил дольше минуты. Именно тогда Квику был выписан ордер на смерть, а следующим вечером я его заколол.

То лето в Атлантике выдалось таким же бесприбыльным, как весна. Мы не топили корабли, не нападали на галеоны, не грабили побережья. Рыба ускользала у нас сквозь сеть. Кабаны, быки, козы, ягнята не спешили набить нам желудки. Зато приятно вспомнить, что последнюю трапезу Квику составил тот же черепаший бульон, который он хлебал днем раньше.

За ужином ближе всех к капитану сидели Пью, Бонс, Брэг и Квик. О Брэге я больше рассказывать не буду, тем более что говорить нечего. Однажды Брэг слишком близко подсел к Кровавому Биллу, когда тот грыз свои сухари, после чего Билл отправил его за борт.

Я сел рядом с этими головорезами.

– Для меня будет честью поужинать с такими отпетыми висельниками, как вы.

– Тогда двигай кости к нам, – произнес Билли Бонс. – Для отпетых висельников у нас всегда найдется местечко.

– Мы уже отпеты в этой жизни, – добавил Брэг и втянул ложку бульона.

– И прокляты в следующей, – заметил Пью. – Так что хватай все, что плохо лежит.

– Ешь-пей-веселись, сказал бы я, – поправил его Бонс. – Бери от жизни все, что можешь, да не зевай.

Потом Бонс, которого не надо было уговаривать есть-пить-веселиться, опустошил кружку с элем. Брэг и Пыо тоже немало хлебнули и ответили:

– Золотые слова.

Бонс сдвинул с ними кружки и поднял бом-брам-стеньгу.

– Но с одним из вас мне сидеть не в почет, – сказал я, выпивая бульон одним глотком. Он обжег мои потроха, и я снова почувствовал голод. Миска Квика стояла нетронутая.

– И с кем же это? – спросил он, стуча ложкой по краю миски, как будто считал секунды до того, как всадить в меня нож. – Надо было просить тебя спеть для нас, Сильвер. Прежде чем взять с собой. Прежде чем разделить с тобой хлеб. При всем уважении к капитану, никогда не встречал более неподходящего имени. Сильвер. Так могут звать кого угодно, кроме уличного попрошайки. Так кто из нас недостоин бристольского нищего? Кто из нас, джентльменов удачи, тебе не угодил?

– Один крысомордый гад, – ответил я.

Пыо вскочил.

– Это не ты, – шепнул ему Бонс. – Парень смотрит не на тебя.

– Так назови его, – сказал мне Квик. – Я хочу услышать имя. Пой, попрошайка. Только не про Кровавого Билла для твоего же блага. И не про капитана. Неужели это он, Сильвер?

– Это не Пью, – подхватил Пью. – Пью совсем не похож на крысу. – И он посмотрелся в ложку – видно, чтобы убедиться. Судя по всему, он остался доволен отражением, потому что немедленно ухмыльнулся. Впрочем, Пью всегда был пристрастен, когда речь заходила о его внешности.

– Значит, это не Брэг, не Бонс и не Пью. Так назови имя. Говори, – прошипел Квик, поднявшись.

– Ты! – бросил я, ненавидя его всей душой.

– Я выпью за победителя. – Бонс подмигнул мне.

– И за побежденного, – пропел Пью, обтирая ложку о рукав.

– Сдохни, Сильвер, – процедил Квик. – Сдохни от моей руки. – Он выхватил шпагу и отсалютовал ею. Меня от него тошнило. Если уж собрался рубить на куски, к чему рисоваться? А если угрожать, то зачем так убого? Четыре слова, и те как обрубки. Разве не лучше увековечить чью-то смерть обещанием насадить на шпагу и покрутить хорошенько, прежде чем скормить акулам?

– Не выйдет. Сдохни сам. От моей руки, – сказал я, передразнивая его, и тоже отсалютовал шпагой, да так, что позавидовал бы любой заправский дуэлянт. Потом я дважды ударил ею о палубу. В такие минуты стиль как никогда кстати; он дань уважения ремеслу. – Станцуем? – Я поклонился. Квик покраснел, к немалому моему удовольствию. – Я, правда, никогда не плясал с грызунами, так что всех фигур знать не могу, но обещаю: мы будем кружить и скакать, как в последний раз. Для кого-то он правда будет последним. Так пусть победит сильнейший. – Я опять поклонился.

А что же капитан? Откинулся в кресле, чтобы полюбоваться моим концом. Морской пес, как и Квик, недооценил мои способности. Правда, Черный Джон, как я вспоминаю, все же бросил пару слов в мою поддержку: «Только быстро, Квик. Эх, отменная была у парня треска».

– Дерись, – сказал мне Квик. – Будет потеха. – Еще три слова, и опять сплошное убожество, никакой музыки. Нет, он заслуживал смерти – хотя бы за неуважение к языку.

Квик бросился на меня. Он попытался ухмыльнуться, но даже это ему удалось с трудом, словно он жевал репу. Разве так ухмыляется честный пират, когда замышляет недоброе? Вялая ухмылка Квика здорово вывела меня из себя.

Я бросился на него и промахнулся, но успел схватить за руку и отбросить на носовую переборку. Деревянные святые не обращали на нас внимания. Никакие мои дела не могли развеять их меланхолию.

– Давай, искромсай меня, – дразнил я Квика. – Спусти по кускам в море. – Квик начал нетерпеливо покусывать губу. Хороший знак, подумал я.

Мы кружили по палубе, как петухи, дожидаясь удачного момента. Я решил проверить Квика и опустил руку. Он сделал выпад и промахнулся.

– Проворнее надо быть, – заметил я и снова притворно уронил руку. Квик попытался проткнуть меня, как вдруг я полоснул его по руке и заплясал вокруг. Он растерялся.

Наши люди галдели и бились об заклад – кем из нас нынче поужинают крабы. Тут-то Квик ухмыльнулся как следует, когда услышал, что на меня поднимают ставки.

Я в третий раз исполнил свой трюк, и в третий раз Квик промахнулся. Я уколол его в другую руку.

– Прикончи его! – выкрикнул Пью, который вдруг переметнулся на мою сторону.

– Я тебя убью, Сильвер, – произнес Квик, наступая. – Я вырежу тебе сердце. – Он выдавил из себя целых восемь слов, но музыки в них все равно не было. И все же я был рад, что он клюнул на мою приманку. Глядишь – в будущем мог бы стать поэтом, если бы посвятил себя этому ремеслу и если бы я оставил ему жизнь, безногому калеке, высадив где-нибудь в Венеции. Быть может, со временем он бы нашел в себе призвание в писательстве. В тот момент я не особенно размышлял о его будущем.

Я вспоминал, как Квик сражался с голландцами. Я уже предвидел его следующий прием и был готов.

– Сердце? – переспросил я. – Оно у меня не больше горчичного зерна.

Квик стал заходить на меня с наветренной стороны – точь-в-точь как во время боя с голландцами.

– Довольно, – вмешался Черный Джон, подняв руку. Он торопился прервать бой прежде, чем пострадает Квик, – до меня ему дела не было. Так я второй раз в жизни ослушался приказа.

Я поразил Квика в живот. Квик обомлел. Он схватился за шпагу руками и попытался ее вытащить, но, сколько ни тянул, сколько ни резал ладони, не смог от нее избавиться. Его качнуло. Я ждал, что он вот-вот рухнет, но Квик – из чистого упрямства, не иначе, – поплелся, шатаясь, по палубе. Я провел пальцем по шраму у него на лбу.

– Катись к черту, Квик, – напутствовал я, после чего вытащил у него из брюха клинок. Квик упал. – Проворнее надо быть, – повторил я для Пью.

Тот согнулся над Квиком, пошарил у него в карманах и выудил золотые часы.

– Так и знал, – усмехнулся он, – что Квик их стащил.

– Это мои часы, – сказал я. – Узнаешь циферблат?

Пью отдал мне часы и отошел в сторонку.

Капитан кивнул Кровавому Биллу и пошел к себе в каюту. Билл затопал ко мне.

– За борт! – прорычал он.

Я был уверен, что он велит мне отправляться кормить акул, но Билл несколько раз лягнул Квика ногой, сдвигая его к самому кормовому выстрелу.

– За борт, – повторил Билл и вздернул мертвеца за ноги, пока тот не повис вровень с ворстом.

Я приподнял Квика за плечи, потом мы раскачали его и выбросили в море. Билл проковылял на свое коронное место у гакаборта, уселся там и затих, вглядываясь в пучину моря. У него раскрылся рот. Спал он в такие минуты или бодрствовал – никто не знал.

Мне той ночью спалось прекрасно. Помню, засыпая, я сказал себе, что Пил продал Черному Джону способного парня. Да и Черный Джон деньги потратил не зря.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. МОЛЧАЛИВЫЙ ДРУГ

– А как насчет Эдварда? – спросил Маллет из-за двери. – Вы упомянули его, но ничего о нем не рассказали. Только о его Библии.

– Мы были лучшими друзьями.

– Но вы не хотите о нем говорить.

– Я довольно сказал. Что до Библии, я расплатился за нее сполна.

– Как она к вам попала? Где? Когда вы познакомились с Эдвардом?

– Всему свое время, Маллет.

– У меня живот свело, – простонал он.

– Должно быть, яд.

– Не может быть. Было вкусно.

– Самый лучший яд всегда вкусный. Возьми хоть Библию Эдварда. Губительнейшая микстура, на вид безвредная, которой я годами себя потчевал и которая мало-помалу меня убивала. А как хитроумно составлена! Двойной подтекст! Ложные следы! Всегда ли сокровище находилось в Британии, как верил Эдвард, или его спрятали в чужом краю, как считал я? В ней был ответ для каждого из нас. Мы могли прочесть его, верный или неверный. Вот где отрава, парень. Яд неразведенный. Восхитительный яд.

– Шхуне пора на ремонт. – Должно быть, Маллет повалился на бок: скрипнули доски.

– При мне не пора было. Я знал, как о ней позаботиться.

– Капитан говорит, доски прогнили.

– Не может быть. Просто она не в духе – потому, что твой капитан стоит у ее руля. Разве он начищал ей планширь, драил медяшки и палубу, притом одной нижней юбкой?

Зато он выскреб ее переборки.

– Позор для нее.

– И починил паруса.

– Они и так были целые.

– Порвались после мыса Доброй Надежды. И запасная парусина – тоже.

– Значит, вокруг мыса идете? Окольным путем…

– Он сказал, что вы ответите то же самое. О-о, мой живот! – проблеял Маллет.

– Значит, ему нравится моя писанина. Отлично. Передай ему слово в слово то, что я расскажу.

– Попытаюсь запомнить.

– Уверяю тебя, ты запомнишь. Наверняка он за этим тебя подослал. Что ж, имей в виду: я вскоре напишу еще, но кое-что ты можешь передать ему на словах. Что-то из этого он уже знает, что-то может знать, а от чего-то будет открещиваться. Но все это – правда, по крайней мере в тех частях, где я могу переварить. Только не перебивай меня, не хнычь, не стоны и не стучись головой о палубу – отвлекает.

– Мне плохо. Я в первый раз на корабле.

– Возможно, и в последний.

– Кто бы говорил.

– Соберись с духом, парень. Так-то лучше. Проткни ухо иглой и вставь серьгу – помогает в качку. Разве я не говорил, что сам Черный Джон носил серьгу? Разве у вас моряки их не носят? А капитан?

– Он заставил всех снять серьги. И у него ее нет.

– Точно, забыл. Нет и не было.

– Серьги для дикарей.

– Верно, ему ли не знать? После острова Скелета и всего, что там было. Дикари сидят в джунглях, а твой капитан – у себя в каюте. Можешь передать ему, что я говорил о двух путях решения. Первый пришел мне на ум – только прошу не перебивать и не хныкать, – когда я нашел второй шифровальный круг.

– Второй круг?

– Чтоб тебя! Да, второй круг! Я повернул их друг против друга так, чтобы они совпали. Предвидя твой вопрос – откуда взялся первый круг и откуда второй, отвечаю: узнаешь позже. Всему свое время. Сколько можно повторять?

– Нисколько, – буркнул Маллет.

– Я тебя не спрашивая. По мне, ты просто кусок свинины, который жарится на вертеле, шипит и плюется жиром. Посему все твои замечания я буду принимать именно так. Во-первых… – начал я и замолчал, дожидаясь очередной глупой реплики Маллета, но тот, похоже, хорошо вжился в роль жареной свинины и не произнес ни слова. – После вращения, если можно так выразиться, кругов я выписал буквы и получил «И последняя икона», «And Last Icon» – бессмыслицу на первый взгляд. Были и другие подсказки, как я уже говорил, но эта был первейшей и наиважнейшей из них. Капитан вспомнит ее, и если ты сам над ней немного подумаешь, то сможешь даже прочесть название местности, где зарыты сокровища. Точное указание на нее. Переставь буквы, и они подскажут тебе, где нам предстоит побывать, Я знал куда меньше твоего, когда сделал первую попытку. Пока молчи. Далее я возвращаюсь к самой первой загадке: «В 41 метре от основания я спрятал шесть деревянных ящиков, крытых слоновой костью, целиком пустых, и одно примечательное сокровище, завернутое в грубый холст, на глубине менее 2 метров и, самое большее, 87 метров в разбросе». Как ты думаешь, следует ли нам и для нее переставить буквы? Молчи, не отвечай. Так с чего же начать? Может, с местности, чье название зашифровано в словах «И последняя икона», или попробовать что-то еще? Пожалуй. Только ничего не говори. Я потерял счет попыткам увидеть ответ в этих числах. Сколько раз я бросал думать о цифрах и смотрел на предложения в самом прямом смысле! Я верил, что главное – отыскать основание. Думал, что вскрою его и найду шесть ящиков, покрытых слоновой костью, – пустых, за исключением новых подсказок. И в том же месте я как-то отыщу одно примечательное сокровище, завернутое в мешковину, Я знал, на какой глубине оно лежит.

– Я разгадал ее, – произнес Маллет. – Вторую загадку. Про икону.

– Не может быть.

– Переставил буквы, как вы учили. Их можно по-разному объединить.

Он был прав. Неужели Маллет сумел сам дойти до ответа, который ускользал от меня долгие годы?

– По-моему, было не так уж сложно. Я просто буквы поменял местами.

– Ну так говори.

– У меня живот болит.

– Это не ответ.

– Да, но от этого никуда не деться. Вы готовы, сэр? – спросил он. – Я вас не слышу, мистер Сильвер.

– Для тебя – капитан Сильвер. Да, я готов.

– Хорошо. «And Last Icon» может означать «In Lot Can Sad» или еще «In Sad Not Сап». Я еще не решил, какой ответ правильнее.

– Вот олух. Это же бред. Набор слов, а не название места.

– А как насчет «Sail'd Canton»?

– Нет такого слова – «sail’d».

– Вы просили не слово, а ответ.

– Есть слово «болван». Есть слово «дубина». Есть слово «простак», «размазня», даже «маменькин сынок».

– Вообще-то два слова, сэр. Буквы нельзя ни прибавлять, ни убавлять.

– Не забудем еще о слове «тупица». Все эти слова к тебе подходят. Ия буду добавлять буквы или убирать, как мне захочется, а сейчас мне захотелось составить твой портрет.

– Тогда я сам отсюда уберусь.

– Уберись за борт.

– С чего это?

– С того, что ты размазня, Маллет. Давай убирайся. Я буду писать. Передай капитану «И последняя икона». С тобой нет смысла делиться загадками. Сейчас, поскольку настроение мое паршивое, я буду писать про убийства.

После этих слов Маллет объявил, что больше не мается животом и готов еще что-нибудь съесть, а заодно попросил повторить то, что предназначалось для капитанских ушей.

– Еще чего, – сказал я.

Да, народу за свою жизнь я перебил изрядно. С ударом моей сабли заканчивались тревоги богачей и тяготы бедняков. Я убивал хозяев и рабов, дам и служанок, благородных и простолюдинов. Все были равны перед моим клинком.

Дэви Доусона тоже я прикончил. Он был капитаном фрегата, а теперь лежит на морском дне, кормит червей. Помню Алана Стиви, некогда штурмана, а ныне – лишь груду костей. Еще среди них был Уильям Тюдор, адмирал, который гонялся за мной по семи морям и почти поймал. Но и его я в конце концов утопил. Тебя, друг мой, ждет та же участь.

Кого я только не убивал – англичан, испанцев, французов и португальцев – моряков всех мастей. Все они одинаковы, когда пустишь им кровь – что кучер, что граф, что лакей, что поденщик. Плотник и суконщик, министр и губернатор мало чем разнятся, если ветер свистит у них между ребер.

Ты боишься меня. Потому и не разговариваешь.

Я убивал трусов и храбрецов, изменников и патриотов.

Кто из них тебе ближе? Ответь.

Помнишь, какую песню я любил распевать? «Рома бутылка, пива глоток, я парус поставлю – и в путь – на восток». Ты услышишь ее еще раз, мой молчаливый друг, перед тем, как я тебя вздерну и верну себе корабль. Бьюсь об заклад, ни ты, ни твои братья по крови сюда не сунутся. Слышишь ты, капитан? Давай же, спустись. Я играю открыто. Пистолет и кинжал со мной, а большего мне не надо.

Здесь есть зеркало. В нем отражается человек с рыжей полу седой бородой. Волос у него на скальпе осталось немного (на зеркале корка соли, так что я могу половины не видеть), но и те рыжие. Еще есть внушительный красный нос, который чует сокровища, а значит – им стоит гордиться. Морщинистое лицо походит на морскую карту, только карта эта написана кровью. Есть и глаза, которым довелось видеть сокровище: большие и тоже красные.

Ты боишься этого старика, и боишься правильно, потому что я убью первого, кто войдет ко мне в дверь. Первого, последнего – всякого. Рома бутылка, пива глоток, я всех вас зарежу, и в путь – на восток.

И ты осмелишься отдать Сильвера под суд? В этих водах нет иного суда, кроме пиратского устава. Это мои воды, значит, это мой суд.

Корабль кренится. Я чувствую малейший его наклон, слышу скрип палуб, поворот руля. Ветер крепчает. Твои люди обивают мачты. Твой мальчишка сказал, ты везешь меня в Англию. Ох уж эта Англия…

«Линда-Мария» тяжело идет по волнам. Она противится тебе, капитан.

Тебе несдобровать.

Моя старушка не повезет меня в Англию. Она верна мне до конца. Волны разбегаются от нее из-за того, кто посмел встать у руля. Это не к добру, сэр.

Лучше скажи своим матросам, что Англии вам не видать.

Это мое море.

Вот и ветер заткнулся. Даже он тебя бросил. Однако судьба спешить не любит, а потому еще остается время выслушать историю Сильвера, продувной бестии, Долговязого Джона Сильвера. Историю о том, как он тебя переплюнул. Как он узнал все секреты Книги Сокровищ и как каждый разгаданный шифр вел его к новому шифру и новой разгадке. Почему Сильвер нашел первый круг? Потому что понял упрямство того, кто загадку создал.

Терпение, сэр.

Держите себя в руках. Я выложу перед вами все отгадки – одну за другой, как портниха выкладывает на стол панталоны.

Еще придет черед потешить свое любопытство. Всему свое время – даже убийству.

Когда я убил Квика, тоже стоял штиль. Паруса повисли, и мы отдали якорь. Неделю за неделей торчали мы в тех водах. Чем только не занимались: катали кости, драили палубу, чинили снасти – и так полсезона. Рыбачили, дрались, даже купались.

Капитан засел у себя каюте – там было прохладнее, а нас от работы никто не освобождал. Я как-то принес ему ужин, а когда собрался уходить, он спросил:

– Разве у нас больше нет яблок? Принеси мне яблоко, Сильвер. Оно должно было лежать у меня на тарелке.

– Яблоки кончились, сэр, – ответил я.

– Еще недавно бочка была набита доверху. Только третьего дня я брал оттуда пару штук, и там полным-полно оставалось.

– Команда их съела, сэр. Все до последнего.

– В бочке было полно яблок, – угрюмо твердил Черный Джон. Мы пахали, как лошади на солнцепеке, пока он нежился в прохладной каюте. – На дне ты искал? На самом дне бочонка? Он вытянул клешню и пошевелил пальцами. Капитан был плотный тип, но пальцы у него были сущие сосиски, потому что он каждую ночь упражнял их, пересчитывая золото. Я видел, как он расхаживал взад-вперед по каюте. Ставни у него были заперты, но я даже в щель сумел углядеть, как он шныряет по каюте и считает свое добро. Может, это его тень – такая же вороватая, как хозяин, – показалась мне при полной луне? Если так, значит, она стащила его ночной колпак. Одной холодной ночью он просто исчез, что окончательно убедило меня в разбойничьих наклонностях тени Черного Джона.

– Пошарьте на дне, мистер Сильвер. Бочонок был полон. Таким, как вы, ко дну не привыкать.

– Шарил, но на дне одна гниль. Да и не только на дне. Иногда попадаются славные яблочки – наверное, всплывают время от времени. Я бы не посмел принести вам гнилое, сэр.

– Мне на днях рассказывали об одном яблоке с гнильцой, мистер Сильвер.

– Они не просто гнилые, а еще и червивые, сэр.

– Добудь мне яблоко, – приказал Черный Джон, вытащил из рукава платок и утер лоб. Жара ощущалась даже в прохладной капитанской каюте. Я слышал, что Черный Джон родился на борту корабля и что отец его был честным моряком, да притом капитаном. Еще поговаривали, будто морской пес свел папашу в могилу и отнял его корабль, когда стал постарше. Он-де родился с пиратской жилкой, слыхал я. Сам Черный Джон никогда не распространялся о своих корнях, да я и не спрашивал, однако сомневаюсь, чтобы это было правдой. Спросить меня, так он родился в котле с подливкой, а в пираты подался, как большинство сухопутных крыс, от скуки и желания потуже набить карман.

– Я поищу, сэр. Обшарю все судно вдоль и поперек, – сказал я Черному Джону. – Проверю каждый мешок, каждую трещину, расспрошу всю команду, но добуду его, где бы оно ни было.

– А что это у вас за пазухой, мистер Сильвер? По мне, так похоже на яблоко.

– И то верно, – ответил я, уставившись на извлеченный из-под рубахи фрукт, как будто не ожидал его там найти.

– Значит, ты все-таки его добыл. Зеленое и вполне сочное, как мне показалось. Не иначе оно всплыло на поверхность, а ты увидел его и сразу вспомнил о капитане.

– Точно, так и было. И как я мог забыть, что принес вам последнее яблоко? От жары совсем память потерял. Все вышло, как вы говорите: яблоко плавало сверху, а я подобрал, чтобы принести вам. Держите, сэр. С самого верха яблочко.

Черный Джон взял яблоко и протер рукавом.

– Мистер Сильвер, – проговорил он, – тем, кто мне лжет, я отрезаю язык.

Брови у него, как ты помнишь, были под стать бороде – черные и кустистые, и среди всей этой растительности выделялись только нос и глаза. После долгих дней на солнце он привык щуриться, так что и глаз его толком не разглядишь – только черные бусины. При таком взгляде нипочем не угадать, какую каверзу он замышляет.

– А я ведь еще не обсуждал с тобой Квика, – сказал он. – Семь лет мы ходили на одном корабле – я и Джеймс Квик. Семь лет, Сильвер, – повторил он, снимая с яблока кожуру. – Я слышал, Квик дал тебе оплеуху – так сказал Пью. А если я тебя ударю, ты тоже полезешь в драку? – Его глаза-бусины стали чуть больше.

– Нет, никогда, сэр. Кстати, насчет яблока – я бы не откусывал помногу, сэр. Скорее всего, оно совершенно свежее, но иногда в них попадаются червоточины. Может в горле запершить. Будьте бдительнее, сэр, и кусайте осторожнее. Приятного аппетита.

Черный Джон пропустил мимо ушей мои разглагольствования о подвохах райского плода.

– Однако же Квику ты отомстил.

– Да, сэр. Он тоже был с червоточиной.

– А если Пью тебя ударит, ты полезешь в драку?

– Едва ли он это сделает, сэр. Но если бы Пью меня ударил, я бы дрался с ним и убил.

– А как насчет Кровавого Билла, мистер Сильвер? Что с ним будешь делать? – Капитан дернул себя за бороду. Я ждал этого жеста. Видимо, Черный Джон здорово взъелся на меня, если забыл о бороде. Он осторожно куснул от яблока и оглядел его со всех сторон.

– Я бы и с ним разобрался, – ответил я. – Кажется, яблоко не червивое, сэр. Я рад, что вы о нем вспомнили.

Черный Джон начал кусать смелее.

– Значит, разобрался бы, а, мистер Сильвер? Ты бы и Билла отправил на тот свет? С его-то силищей, а, Сильвер? – Он спрятал платок в рукав и сложил руки. От яблока остался один огрызок.

– Да, сэр. Я бы проткнул его насквозь, если он не проткнет меня первым.

– Тем не менее, на капитана ты руки не поднимешь. Это так, мистер Сильвер?

– Совершенно верно, капитан. Верно, как то, что на корабле больше нет целых яблок.

– Можешь идти, Сильвер. И вот еще…

– Да? – спросил я, сама невинность. Под куском парусины у меня было припрятано еще яблоко, и мне не терпелось его съесть.

– Я больше не намерен терять людей. По крайней мере, до захода в порт.

Я уже собирался уйти, как вдруг у меня над ухом что-то свистнуло. В двери каюты торчал капитанский нож. Он промахнулся всего на дюйм.

– Никогда больше не лгите мне, мистер Сильвер. Никогда, – повторил капитан, отряхивая рукава куцего камзола. Его платок выпал. Черный Джон не заметил этого и снова сложил руки. На этом его расположение ко мне закончилось.

Я никогда не боялся Черного Джона. Я вообще никого не боялся.

Чего боится бристольский пес? Темноты? Он, кроме нее, ничего не видит. Грома? Он только его и слышит. Кнута? Он только его и чувствует. Чего же ему еще бояться?

Я – этот пес, сэр. Пес, который кусает других псов. Чего мне бояться? Мне, Джону Сильверу, псу среди людей и даже среди собак?

* * *

Теперь я вознагражу твое терпение и отвлекусь от дней своей юности, чтобы рассказать о встрече с юным Эдвардом. Да, и упомяну об одном шифре – загадке, ради решения которой мы избороздили весь свет.

Потерпите, осталось немного, друг мой. Терпение, как я слыхал, – само по себе награда, хотя я предпочитаю иные способы поощрения.

Одно дело – найти сокровище, это уже приятно, но разделаться с врагом и отнять все, чем он дорожил, – совсем другое. Я должен насладиться моментом. Хотя, если подумать, это уже чересчур. Мало того, что я забрал свою долю сокровищ, а теперь еще и отправляю тебя в ад, так что выигрываю вдвойне, а ты вдвойне теряешь, если быть точным. Я оставлю тебя с голыми руками, и то до тех пор, пока на них не наденут кандалы и не отправят на виселицу. Числа очень важны, друг мой. Сколько миль суждено нам пройти, пока мы увидим Англию?

Ну вот, теперь я собой доволен и могу от щедрот поделиться кусочком ответа на простую головоломку, которую встретил на первой странице Книги Сокровищ. Помнишь – «В 41 метре от основания я спрятал шесть деревянных ящиков, крытых слоновой костью, целиком пустых, и одно примечательное сокровище, завернутое в грубый холст, на глубине менее 2 метров и, самое большее, 87 метров в разбросе»?

Я уверен, что эти цифры могут указывать на страницы в Библии Эдварда. Начиная по порядку, проходим на страницу 41 и читаем следующие строки:

«41:2 И вот вышли из реки семь коров, хороших видом и тучных плотью, и паслись в тростнике;

41:3 но вот после них вышли из реки семь коров других, худых видом и тощих плотью, и стали подле тех коров на берегу реки;

41:4 и съели коровы худые видом и тощие плотью семь коров хороших видом и тучных. И проснулся фараон;

41:5 и заснул опять, и снилось ему в другой раз: вот на одном стебле поднялось семь колосьев тучных и хороших;

41:6 но вот после них выросло семь колосьев тощих и иссушенных восточным ветром;

41:7 и пожрали тощие колосья семь колосьев тучных и полных. И проснулся фараон и понял, что это сон».

Что это нам дает? Должен ли я был сложить все эти семерки, получить сорок два и плясать от этой цифры? Или же отнять семь тучных лет и столько же тощих, чтобы получить двадцать восемь? Может, следовало поискать «тростник» или «берег реки»? Или положиться на восточный ветер на пути к богатству? Или этот путь был всецело обманным, о чем говорилось в словах «это сон»? Не значило ли слово «тощий», что нас ждет неудача? А старый фараон – не означал ли он нынешнего короля? Скажу покамест, что я много раз перечитывал эту страницу, и кое-какие мои догадки сбылись, а другие оказались ложными.

День за днем я проглядывал и перечитывал это послание и теперь вижу разгадку яснее ясного, поскольку решение мне известно, но тогда в моих рассуждениях были бреши, в которые мог пройти и фрегат. Ответа я не замечал. Лишь прожив добрые несколько лет, когда и Квик, и встреча с Эдвардом остались в прошлом, когда мы пережили приключение в Испании и потопили уйму кораблей, я наконец нашел ответ. Все ответы. И потому сокровище досталось мне, а ты остаешься ни с чем.

Настала пора представить миру славного моего Эдварда и рассказать о нашем знакомстве. Он принес нам Библию короля Якова, и, осмелюсь сказать, именно в память об Эдварде я не стану нынче с тобой драться.

Эдвард… Помнишь, каким он был? Я встретил его впервые близ Варфоломеева тупика. Черный Джон разрешил нам тогда прогуляться по Лондону, и я прохаживался в тени Вестминстерского аббатства, когда на меня налетел какой-то парнишка и пробубнил:

– Прошу прощения, сэр. Простите, Бога ради.

– А ты меня прости, – ответил я и тотчас полоснул его по карману. Оттуда выпали золотая цепь, отрез батиста, бархатная лента и, наконец, мои часы.

– Моя матушка заболела, – пролепетал он. – Бот и послала меня к галантерейщику.

Много лет спустя после хорошей порции рома Эдвард признался мне, что до тех пор его ни разу не ловили за руку.

Я держал крепко.

– Не долог ли крюк – через Литл-Бритн? Хорошо же у вас платят галантерейщикам, – сказал я. – Не то что в Бристоле. Хотя карманники у нас половчее. Я тебя провожу. Торгаш, должно быть, заждался тебя в лавке. – Парень попытался вырваться. Он так дергался, что с него слетела шляпа, а вместе с ней – пара перчаток, шитых серебром.

– Рядом, – приказал я, и Эдвард стал изливать мне свои горести. Я всегда умел обращаться с маленькими попрошайками – сам таким был. Он рассказал, что его мать лежит при смерти, а двое братьев и трое сестер голодают. Видимо, сия печальная история должна была меня разжалобить. Затем мальчишка сказал, что его мать принудили к грязному ремеслу, отчего она слегла. Отец, продолжал он, давно скончался, иначе бы непременно поддержал их в нынешнем бедственном положении. Правду говоря, добавил он, родитель скончался в Ирландии. Впрочем, мой юный друг божился тотчас, как я разожму пальцы, отправиться прямиком в монастырь и принять постриг, дабы встретиться с батюшкой на небесах. Затем он с тоской посмотрел на содержимое кармана и сказал, что вовек не станет больше воровать.

Честный человек расчувствовался бы после этих слов, но вместо него мальчишке попался Долговязый Джон Сильвер.

– Сочиняют у нас тоже лучше, – сказал я Эдварду, после чего сделал ему предложение. Я почуял в нем редкостный дар и объявил, что из него выйдет славный разбойник. Потом я провел его по округе, велел присмотреться к ткачам, портным и галантерейщикам, уныло снующим за своими прилавками. «Все они – сухопутные крысы, – объяснил я, – потому и ходят, повесив носы, Никто из этих жалких бедняков не носил вокруг шеи и бумажных кружев, не говоря о веревке». Я заглянул парню в глаза и заявил, что вижу в них море. Сказал, что он прирожденный пират и что будущее ему уготовано самое лучшее – лучше, чем у олдермена. Недостает лишь корабля, каковой у меня, по счастью, имеется, и притом лучший из тех, что бороздили морскую пену.