Текст книги "Дело о ядах (ЛП)"

Автор книги: Эдди Торли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

Это девушка.

Одинокая девушка в огромном лиловом плаще Теневого Общества. Если она должна охранять мост, она плохо с этим справляется – прислоняется к стене и хрипит. Ее лицо испуганное, и она переводит взгляд с окоченевшего сияющего тела Дегре на разноцветные полосы света, взрывающиеся над головой.

– Шевелись! – кричу я. Еще одно дымящееся существо с тупой мордой и массивными вьющимися рогами подлетело опасно близко; серая вода Сены вскипает и вырывается из-под моста. В холодном весеннем воздухе витает жаркий пар.

– Тебе никогда не удастся их обогнать, – шепчет она.

– Я уверен, что попробую, – зеленый пепел падает, с шипением целуя наши плащи. Рычание зверя сотрясает опоры моста.

Она прикусывает губу и смотрит поверх бурлящей реки на призрачный Лувр, на огонь, молнии и хаос.

– Без лечения он умрет.

– А куда я иду, по-твоему?

– Не такое лечение, которое ты можешь дать. Не от магии Лесажа.

Молния ударяет не так и далеко позади меня. Осколки камня взрываются в воздухе, обстреливая мои руки и шляпу. Ее глаза расширяются, и она отступает. Наконец. Но когда я пытаюсь обойти ее, она скрипит зубами, заправляет свои вьющиеся волосы за ухо и бросается ко мне.

Я чуть не роняю оружие, но она проходит мимо меня и поднимает Дегре за ноги. Рапира опускается.

– Что ты делаешь?

– Веду нас через мост в ближайший переулок.

– Что?

– Шевелись, если не хочешь сгореть!

Это ощущается как ловушка, но ее голос такой яростный, а взгляд – напряженный, что я убираю рапиру в ножны и поднимаю Дегре за подмышки. Мы устремляемся по мосту в грязные переулки острова Сите.

Мы движемся незаметно – раненых так много, что никого не удивило бы, что мы несем тело – пока не добираемся до крохотной часовни, отчасти скрытой большими зданиями. Девушка кивает входить. Я не был набожным, и Дегре скорее умер бы, чем позволил члену Теневого Общества молиться за его душу, но вариантов нет. Большие церкви точно будут полными священников.

Я щурюсь во тьме, мы проходим в неф и идем вглубь. Девушка указывает на одну из скамеек, и мы осторожно устраиваем там Дегре. Его тело неестественно светится под готическими арками и неосвещенными нишами.

Девушка достает из лифа небольшой кожаный мешочек, спрятанный между грудей.

– Что ты делаешь? – спрашиваю я.

– Нам нужно спешить, – говорит она, поправляя лиф, хотя это не помогает. Грудь вот-вот выплеснется наружу. Она зубами разрывает мешок и выкидывает его содержимое на скамейку. – Мне нужен огонь, чаша и твой клинок.

У меня к горлу подступает истерический смех.

– Ты же не думаешь, что я отдам тебе оружие?

– Я пытаюсь помочь.

– Почему?

Ее хрупкое тело вздрагивает, и ее голос напряжен, когда она говорит:

– То, что там творится, не наше занятие. Так не должно быть.

Все возражения, которые я планировал, застревают у меня в горле.

– Не понимаю…

– Тебе и не нужно понимать, – она указывает на Дегре, чья кожа стала болезненно зеленой. Вдвое зеленее, чем пятна на Анне и Франсуазе. – Ты хочешь спасти его или нет? У него мало времени.

Я смотрю на бледное лицо Дегре, его сморщенную впалую грудь.

– Что это?

– Форма алхимической магии под названием дезинтегратор. Огненные стрелы разжижают жертв изнутри. Так что каждую секунду, пока ты теряешь время, сомневаясь во мне, печень твоего друга разлагается, его сердце иссушается, а кости превращаются в пепел.

Рвота подступает к горлу. Его кости станут пеплом? Я сглатываю и бегу за стену икон. Я роюсь в церкви без благоговения, пока не нахожу чашу и проповедь для растопки. Я снимаю лампу и хватаю кусочек кремня, надеясь, что Бог не накажет меня. Я спешу к Дегре.

Я складываю листы и поджигаю их лампой. Девушка ставит тарелку для сбора на огонь и выдавливает в миску пасту с неприятным запахом и щепотку трав. Помешивая смесь одной рукой, она возвращает мешочек в платье другой.

Когда она кашляет, я понимаю, что смотрю на ее грудь. Опять. Жар обжигает мои щеки, и я дергаю за воротник, опускаюсь на колени рядом с Дегре. Девушка разрывает его рубашку и наносит мазь на его вогнутую грудь. Паста светло-серая и пахнет хуже, чем канализация, что я не считал возможным. Я прикрываю нос.

– Что это?

– Барвинок и серая амбра, – говорит она, наблюдая, как грудь Дегре поднимается и опускается. Она встает, сдувает кудри со своего лица и сильнее втирает смесь в его кожу.

– И это случайно оказалось под рукой?

– Да. Я виновата, что Лесаж может наколдовать дезинтегратор, поэтому я придумала противоядие.

– Противоядие, – я смеюсь. – Что ты знаешь об исцелении?

Руки девушки замирают, и она смотрит на меня с таким отвращением, что я проглатываю свой смех и отодвигаюсь.

– Для тебя лучше, чтобы я много знала, сударь, если ты хочешь, чтобы твой друг остался в живых. Теперь рапиру, будь добр, – она протягивает руку.

Я обнажаю рапиру, но не могу заставить себя отдать ее.

– Если бы я хотела убить тебя, ты был бы мертв. И если ты хочешь, чтобы он жил, ты дашь мне то, что мне нужно, – она хватает рапиру с кряхтением, затем, добавив немного мази на грудь Дегре, помещает кончик лезвия прямо под его грудину. Я хватаюсь за скамейку и стараюсь ничего не говорить, но сдавленный вопль срывается с моих губ, когда она давит. Кровь сочится вокруг лезвия, становясь все темнее.

– Уверена, что это сработает? – спрашиваю я, когда лужа крови под его грудью становится почти черной.

Девушка кивает, но выражение ее лица с каждой секундой мрачнеет.

– Д-должно. Я десятки раз проверяла свои расчеты…

– Ты еще этого не делала? – я хочу оттолкнуть ее, но лицо Дегре начинает шевелиться. Его тошнит с края скамьи, и девушка отпускает рапиру. Она со звоном падает на каменный пол, звук разносится эхом.

Дегре дергается и воет от боли, но зеленый оттенок уже исчезает, а ямки и впадины в его груди медленно поднимаются и восстанавливаются. Кровь из раны сгущается, смешиваясь со зловонной пастой.

Это сработало. Противоядие девушки подействовало!

Облегчение обливает меня, как ведро ледяной воды, и я смеюсь, когда сжимаю ладонь Дегре. Он сжимает в ответ, и надежда взлетает в моей груди к вырезанным из камня ангелам, наблюдающим со стропил. Если она вылечит Дегре, возможно, она сможет вылечить Анну и Франсуазу. Я поворачиваюсь, готовый перебросить девушку через плечо и направиться к канализации, когда Дегре стонет и откашливает еще порцию рвоты.

Все по порядку.

Он пытается сесть, но его руки дрожат, а глаза закатываются.

– Я будто при смерти.

– И выглядишь соответственно, – я смеюсь, осторожно опуская его плечи к скамейке.

Дегре отмахивается и бормочет, что по-прежнему выглядит лучше, чем я. Мы сидим несколько минут в тишине, пока он восстанавливает дыхание. Его стеклянные глаза медленно разглядывают северный проход, яркий желто-малиновый неф и останавливаются на девушке. Он долго смотрит на нее, затем его глаза выпучиваются. Он хватает меня за воротник и притягивает к себе.

– Что она здесь делает?

– Тебе нужно сохранять спокойствие. Она только что вылечила тебя.

– Вылечила меня? – руки Дегре взлетают, чтобы проверить лицо и туловище. Он морщится от раны. – Не похоже, чтобы она меня вылечила.

– Но она это сделала. Когда тебя ударили на мосту Пон-Нёф, она помогла мне отнести тебя сюда и вернула к жизни.

– Думаешь, я в это поверю? – он хмуро смотрит на девушку, она отвечает тем же. Я словно смотрю на двух петухов перед боем, и я встаю между ними.

– Это правда. Я сам это видел.

– Ладно, – он машет в ее сторону. – Она спасла меня. Но я не пойму, что она все еще тут делает.

Я смотрю на друга, раздражение поднимается, как дым над тарелкой для сбора.

«Она может помочь девочкам», – хочу сказать я. Но я знаю, что не стоит упоминать их при члене Теневого Общества, хоть она и помогла.

– Я не мог ее выгнать, – сухо говорю я. – Улицы все еще бушуют.

– Ты мог и должен был. Ты знаешь, кто она?

– Я знаю, что она одна из них, но…

– Она не просто одна из них. Это дочь Ла Вуазен. Я бился против нее в Лувре.

Я поворачиваюсь и смотрю на девушку. В тенях часовни она выглядит опаснее, чем на мосту, со сдвинутыми бровями и темными глазами. Черными, как смола. Как Ад. Тошнота терзает мой живот, и мне приходится схватиться за скамейку.

– Это была моя сестра, – сказала девушка. – Я не билась.

– Да, ты невинна, конечно, – возмущается Дегре. – Я знаю, что у тебя черное сердце. Уйди! Беги к своей матери.

Девушка мрачно смотрит на Дегре.

– Ты такой неблагодарный?

– Да, – говорит он без колебаний.

– Ладно, – она проходит к двери и распахивает ее. Ветер проникает в часовню, шелестит бумагами, и хор криков проносится под арками и фресками. Дочь Ла Вуазен замирает, с дрожью вдыхает и укутывается в лиловый плащ. Я неожиданно ощущаю сочувствие. И благодарность.

– Тебе не нужно выходить, – говорю я, сверля взглядом Дегре. Я подбегаю к двери и решительно закрываю ее. – Мы можем спокойно пересидеть опасность.

Дегре стонет и хватается за голову.

– Если она хотя бы посмотрит в мою сторону…

– Стоило дать тебе умереть, – цедит девушка. Она разворачивается, проходит в другую часть часовни и садится за кафедрой, пропадая из виду.

Дегре озирается. Когда она не выходит, он манит меня к своей скамье, притягивает меня ближе.

– Мы должны убить ее.

– Но она может помочь девочкам.

– Мы не можем вести ее к канализации. Она узнала нас. Потому она исцелила меня, чтобы завоевать наше доверие, чтобы привести Теневое Общество к твоим сестрам и Людовику.

Я закатываю глаза.

– Ты – сын учителя, а я – слуга. Никто нас не узнает.

– Уверен? Лесаж часто был там, чтобы знать всех детей короля. И кто знает, сколько у них шпионов во дворце.

Я пытаюсь подавить страх, но он бурлит, бежит по мне пенными волнами. Я хочу дать себе пощечину за то, что я был таким глупым, за то, что не увидел их заговор раньше. Я всегда делаю неправильный выбор: читаю незаконные брошюры, не могу защитить сестер, подверг опасности тысячи людей сегодня. А теперь это.

– Так что же нам делать? – спрашиваю я.

Дегре приоткрывает рот, но девушка поднимается из-за кафедры, и я отпрыгиваю. Это явно заставляет нас выглядеть более подозрительно. Она хмурится и садится на скамейку в передней части нефа, прижимает колени к груди, беспомощная и дрожащая, как котенок в сточной канаве. Она может выглядеть маленькой и невинной, но Дегре, несомненно, прав. Ей нельзя доверять. Ее семья ответственна за убийство половины знати. В том числе моего отца и королевы.

Но она лучший шанс для моих сестер выжить.

Их единственный шанс.

Дегре бросает на меня взгляд и кивает в сторону своей рапиры. Я совершаю ошибку, когда снова смотрю на девушку – такую ​​мирную, с закрытыми глазами и приоткрытым ртом – и мои мышцы сжимаются.

С раздраженным взглядом Дегре вскакивает на ноги и поднимает свою рапиру с пола.

– Что ты творишь? – спрашиваю я.

– Просто извиняюсь за свое хамское поведение, – он делает вид, что вкладывает рапиру в ножны, затем ковыляет ближе к девушке. Она встает. – Мои искренние извинения, мадемуазель, – с поклоном говорит Дегре. – Спасибо за исцеление, – он протягивает руку, и девушка задумывается, прикусывая губу, а потом осторожно опускает свою маленькую ладонь на его. Дегре целует тыльную сторону ее запястья и в тот же момент ударяет другим кулаком по ее лицу. Сбивает девушку, которая только что спасла его. Она падает, как тряпичная кукла, соскальзывает со скамейки в свои черно-красные юбки.

Я не могу остановить вопль.

Дегре потирает костяшки и мрачно смотрит на меня.

– Что?

Стыд и возмущение горят на моих щеках.

– Ты собираешься убить ее? – спрашиваю я, пытаясь скрыть дрожь в голосе, но не могу.

Дегре подло улыбается, качает головой.

– Еще нет. Ты прав. Мы можем ее использовать… и по-разному.

7

МИРАБЕЛЬ

«Мерде».

Я извиваюсь в веревках, но узлы крепкие, и чем больше я борюсь, тем мокрее становлюсь. Дрожа и задыхаясь, я поворачиваюсь на бок, чтобы не попасть в ледяные лужи с запахом мочи. Мать была бы потрясена, если бы увидела меня – связанную, как свинью, катающуюся в грязи. Чем дольше я извиваюсь и плачу, тем больше уверена, что она здесь. Смотрит. Я замечаю мельком ее темные глаза в темноте. Я слышу обрывки ее голоса в пронизывающем порыве ветра.

«Это за то, что убежала. И за приготовление запрещенных настоек и исцеление наших врагов».

Возможно, она права. Я спасла мальчику жизнь, защитила его и его друга от магии Лесажа, и так они отплатили мне? Связали меня и оставили гнить в разлагающемся подземелье. Кошмар!

– Помогите! Пожалуйста! – кричу я сквозь кляп. Приглушенные крики отражаются от тесных стен, становясь все тише и тише, пока полностью не угасают. Никто не приходит, а часы идут. Темнота настолько густая, что я не могу разглядеть собственные ноги, не говоря уже о выходе, и я не могу определить, как долго я была здесь в ловушке. На закате этот неблагодарный негодяй ударил меня кулаком по лицу. После того, как я его исцелила.

Я должна был позволить ему погибнуть на мосту Нёф. И его другу.

Вина лентой обвивает мои ребра. Так сделала бы мама. Но мы должны защищать людей и заботиться о них. Мы должны быть лучше Людовика XIV. И я пообещала себе, что испытаю противоядие, если Лесаж высвободит свою магию. Что он и сделал. И это сработало!

Я хихикаю, мое дыхание вырывается облаком над моим лицом. Прилив гордости, такой же теплый и сладкий, как чай с лимонной вербеной, который пил отец, наполняет мое тело, частично борясь с холодом. Это единственная искра света, надежды в этой мрачной ситуации – в этой сырой, мокрой пещере или темнице, или где бы они ни держали меня.

Я стараюсь держаться за эту грандиозную победу, но с каждым часом земля становится холоднее, а кожа влажнее. Лужи просачиваются сквозь тонкий шелк моего платья, и я промерзаю до костей. Мужчины сняли с меня плащ, и это жалкое платье не защищает. Каменный пол врезается мне в бедра и плечи, и вскоре меня охватывает дрожь. Мои зубы стучат, голова кружится, а мысли путаются. Я замерзну до смерти до того, как мама найдет меня? Я хочу, чтобы она меня нашла?

Слеза катится по моей щеке и падает с подбородка. И еще одна. Они текут все быстрее, пока тяжелые рыдания не сотрясают меня. Я говорю себе, что так будет только на мгновение. Затем я соберусь и разработаю план. Но волны страха и сожаления продолжают бить меня так быстро, что я едва могу отдышаться между ними.

Я плачу по Грису, которого я оставила в хаосе процессии, где его могли затоптать копытами лошадей.

Я плачу по невинным людям, попавшим под перекрестный огонь молнии Лесажа или его тварей.

И я плачу по себе, потому что я дура, обманутая слишком много раз.

Такое ощущение, что пролежала здесь несколько дней, а то и месяцев, когда что-то далеко шуршит в темноте. Я поднимаю голову и прислушиваюсь. Медленно, как жуткая, бессвязная мелодия, звуки превращаются в шаги и голоса. Стучат и спорят. Приближаются.

Мои похитители вернулись, чтобы убить меня. Или мучать меня.

Я борюсь со своими путами с новой решимостью, извиваясь, напрягаясь и вытягиваясь. Но ничего не изменилось за часы или дни с тех пор, как они оставили меня. Веревки впиваются в мои запястья и лодыжки до крови. Мои плечи воют от боли – согнуты под неуклюжими углами, как у раненой птицы. Плача от боли, я прижимаюсь к капающей стене и молюсь об избавлении, хотя мои мольбы наверняка напрасны. Я сомневаюсь, что Бог благосклонно относится к убийце короля.

Вспышка света пронзает тьму. Он такой яркий на фоне удушающего мрака, что опаляет мои зрачки. Я вскрикиваю и закрываю глаза, но отпечаток света продолжает плясать за моими веками. Шаги шлепают по лужам грязи, и голоса постепенно становятся различимыми.

– Прошел всего день. Не нужно ее пока что кормить, – сетует кто-то.

– Нужно, – отвечает другой голос. Я его узнаю. Постепенно мальчики с моста появляются из тени, пригибаясь на входе в длинный коридор с низким потолком. Единственный факел, который они несут между собой, подсвечивает их лица снизу, заставляя их выглядеть дьявольски и угрожающе. Мое сердце бьется так безумно, что пульсирует в горле. Я упираюсь пятками в пол и забиваюсь глубже в угол.

– Она не умрет через день без еды, – говорит мальчик, которого я исцелила. – Во всяком случае, это сделает ее более сговорчивой.

– Она спасла тебе жизнь. Она поест, – твердо говорит другой.

Они уже близко, примерно в двадцати шагах от того места, где я лежу. Кажется, я нахожусь в какой-то пещере, потому что они больше не сутулились, а стояли во весь рост, выглядят гигантами с того места, где я извиваюсь на полу. Я не хочу выглядеть как хныкающий червяк, поэтому приподнимаю подбородок.

Мальчик, которого я спасла, качает головой и сжимает кулак на рукояти меча.

– Если бы это было мое решение, она бы не ела, пока не вылечит девочек, и мы не получим известие от ее матери.

Вот, как. Они планируют продать меня Теневому Обществу?

– Это не тебе решать, ясно? – говорит другой мальчик сквозь зубы.

Первый мальчик взмахивает руками и мчится обратно по туннелю. Другой на мгновение смотрит ему вслед, прежде чем опустить свою шляпу-треуголку ниже и шагнуть ко мне. Он еще более изможденный и грязный, чем в последний раз, когда я его видела; даже нищие на улицах не выглядят такими опустошенными. Его каштановые волосы спутаны, камзол разорван, а бриджи покрыты толстым слоем грязи. Его щеки измождены, а на подбородке торчит щетина. Если бы я не знала лучше, я бы сказала, что он сам был заключенным.

Я отвожу от него взгляд и рассматриваю пещеру, отмечаю несколько деталей в свете факела – мокрые стены, ржавая решетка в дальнем углу, туннели, ведущие в разные стороны. Я должна была понять, где была, по влажности и запаху. Это не темница или пещера – это канализация. Даже бродяги не живут тут. Это означает, что мои похитители в отчаянии.

Мальчик неуклюже подбирается ближе, и я внимательно изучаю его, ища герб на его камзоле или какую-нибудь особенность, которая могла бы его идентифицировать. Он выше среднего роста, с сильным подбородком, зелеными глазами и тонким шрамом в уголке губы. И его друг упомянул исцеление «девочек». Какие девочки?

– На что ты смотришь? – мальчик сердито смотрит на меня.

Я опускаю взгляд, но отказываюсь съеживаться, ведя себя холодно и властно, как матушка. Она никогда не станет пресмыкаться перед этими хулиганами. С другой стороны, она никогда бы не оказалась в этой ситуации, потому что оставила бы их умирать на мосту.

Мальчик садится на корточки рядом со мной, и я вскрикиваю. Моя голова ударяется о стену пещеры, и вспышки света взрываются, как звезды в темноте. Он ждет, пока я успокоюсь, и говорит:

– Я подумал, что ты голодна, – он залезает в пальто и достает кусок хлеба.

Я смотрю на подношение и задыхаюсь от новой волны слез. Мой желудок так скручен от голода, что, кажется, что меч пронзает меня внутри, но я не могу принять ни кусочка еды. Несомненно, он отравлен. Они, наверное, считают себя умными – отравляют девушку, отравившую короля, – но я не буду есть.

– Разве ты не хочешь? – говорит он более решительно.

Я качаю головой и прижимаюсь к заплесневелой стене. Естественно, мой желудок решает заурчать в этот миг, звуки больше подходят корове, чем девушке.

Вздох юноши кажется таким же слабым и измученным, какой ощущаю себя я. Он придвигается ближе, и жар его тела пробуждает дрожь на моей обмороженной коже. Когда его пальцы скользят по моим волосам и развязывают мой кляп, я дрожу от неправильности его прикосновений. Это парализует меня с головы до ног, как будто я проглотила аконит. Проходят долгие болезненные секунды, и когда я, наконец, обретаю контроль, я смотрю сквозь мокрые, слипающиеся ресницы и обнаруживаю, что перед моими губами парит буханка хлеба. Он старый и несвежий, корка отслаивается хрупкими кусочками, но пахнет чесноком и розмарином, и мой пустой желудок рычит от желания.

Я не должна есть это. Я не буду есть это.

Юноша отрывает ломтик и протягивает его, и, проклиная свою слабость, я откусываю его с его пальцев, как будто я паршивая, голодающая дворняга. Он не произносит ни слова, отламывает кусочки размером с укус, подносит их к моим губам и не смотрит на меня. Когда я поднимаю взгляд, он осматривает пол, лужи, стены. Что-нибудь еще.

Слишком скоро хлеб кончается, юноша смахивает крошки с пальцев и встает. Мои внутренности все еще пульсируют от пустоты, и я испытываю искушение подползти вперед, как змея, и слизнуть каждую крошку. Но я сжимаю кулаки и остаюсь в углу. Он не увидит моего отчаяния.

– Ты спасла жизнь моему другу. Я отвечаю добром за это, – сухо говорит он. – Если будешь сотрудничать, думаю, мы сможем и дальше помогать друг другу. Есть и другие, нуждающиеся в исцелении. Спаси их, и, возможно, мы сможем договориться о твоей свободе.

Я решила не говорить, но его предложение настолько нелепо, что я не могу удержаться от смеха.

– Договориться о моей свободе? Думаешь, я настолько глупая? Я исцелила твоего ужасного друга, и посмотри, к чему это меня привело? Я никого больше не буду лечить.

Юноша скрипит зубами, его голос становится ниже:

– Тщательно обдумай свои действия. Если не сделаешь этого, у нас не будет причин пощадить тебя.

Я пожимаю плечами, как будто моя собственная жизнь не имеет большого значения, но, по правде говоря, я так напугана, мои руки дрожат за спиной. Я не хочу умирать, но я не хочу и возвращаться к своей прежней жизни – обратно к матушке и Обществу, чтобы раздавать яд и смерть. Так что же мне остается?

Я зажмуриваюсь, сожалея, что не разработала зелье, чтобы сделать себя невидимой. Как было бы приятно исчезнуть, ускользнуть в другой город и жить другой жизнью. Сбросить шкуру Мирабель Монвуазен и стать кем-то новым, кем-то, кому не нужно жить в страхе перед своей матерью, соревноваться с сестрой и барахтаться каждую секунду, гадая, не перешла ли она черту. Или стояла ли она с самого начала на правильной стороне. В какой момент серый цвет стал черным?

Я прогоняю юношу. Он не может предложить ничего, что я хочу. Я сама не знаю ответа.

Лицо мальчика мрачнеет.

– Ты поможешь нам, La Petite Voisin, – это проклятое прозвище заставляет меня вздрогнуть. Я больше не идеальная миниатюра мамы, и то, что кто-то так думает, даже этот юноша, вызывает желание кричать. Он идет в клубящиеся тени по туннелю, и моя ярость возрастает с каждым шагом между нами.

– Я не «La Petite Voisin», – кричу я.

К моему удивлению, он останавливается, его плечи напрягаются, как будто он забыл дышать.

– Как это понимать? Конечно, ты – она.

Может быть, еда в животе делает меня смелее. Или, может быть, в глубине души я знаю, что не имеет значения, что я говорю или делаю: я все равно мертва. Но я смотрю на него и качаю головой.

– Тогда кто ты?

– Мирабель.

Юноша прижимает ладонь ко лбу.

– Мне плевать, как тебя зовут. Это ни на что не влияет.

Но для меня это важно, и я кричу свое настоящее имя, Мирабель, снова и снова, пока он пропадает во тьме.

* * *

На следующий день юноша возвращается с хлебом. И на следующий день. По крайней мере, я предполагаю, что еще один день прошел. В темноте невозможно сказать, сколько времени прошло, но я заметила закономерность в распорядке дня. Каждый раз после еды до меня доносятся слабые звуки кашля и плача откуда-то в конце туннеля. Это длится, кажется, целую вечность – весь день? – затем становится тихо, как смерть, пока юноша не возвращается снова.

Он не потрудился вернуть мне кляп. Я перестала кричать несколько дней назад, потому что потеряла голос, да и это бессмысленно. Никто меня не слышит в этом сыром месте. После недели заключения мои бедра и спина покрыты мокрыми язвами, а пальцы рук и ног настолько замерзли, что, боюсь, их придется ампутировать.

Но я не сдавалась.

Каждый раз, когда юноша приходит покормить меня и умолять излечить девочек – я до сих пор не поняла, каких – я засыпаю его собственными вопросами, надеясь, что он скажет что-нибудь, что я смогу использовать против него.

– Кто ты? – спрашиваю я, жуя хлеб. – Я знаю, что ты – кто-то важный.

Ничего.

– Моя мать накажет тебя за это. Она будет охотиться и убьет тебя. Лесаж будет мучить тебя дезинтегратором.

Все еще ничего.

Через несколько дней я выпалила:

– Твои девочки еще не умерли? А скоро должны. Видимо, в них не попал прямой огонь Лесажа, но у них не так много времени. Я видела, люди выживают так не дольше месяца.

Его взгляд скользит по туннелю – единственная реакция, которую я смогла вызвать. Значит, я на правильном пути.

– Они умрут ужасной мучительной смертью. Я могу ее предотвратить, если смогу доверять тебе…

Но юноша больше не смотрит на туннель. Он как камен: холодный и твердый.

Это почти убивает меня, но я отказываюсь от его хлеба и воды на следующее утро. Он хмыкает и хмурится, даже пытается запихать хлеб мне между губ, но я ничего не ем, а пью только из лужи подо мной. Вода на вкус как ил, железо и отбросы. С каждым глотком я ощущаю, как она загрязняет мои внутренности, отравляет меня. Болезнь собирается в груди. Лихорадка пылает на щеках. Конечности становятся все тяжелее, потом уже напоминают булыжники, не шевелятся. Моя голова – якорь, наковальня, пушечное ядро. Мне даже не нужно напоминать себе закрывать глаза и просто хрипло дышать при юноше.

После того, как я отказываюсь от еды четыре дня, парень даже не пытается кормить меня. Он вздыхает и бредет туда, где я лежу, толкает меня носком.

– Дура, – бурчит он. – Ты хочешь умереть?

Я не отвечаю, и он шагает по комнате, но после трех шагов замирает, его дыхание учащается. Я тоже это слышу – тяжелый топот сапог и искаженный поток проклятий. Я щурюсь ровно настолько, чтобы увидеть, как его ненавистный друг врывается в пещеру. Его черные волосы спутаны на лице, и он тяжело дышит, размахивая факелом в одной руке и распечатанным посланием в другой. Кусок пергамента с малиновой печатью двуглавого орла.

Печать матери.

Надежда разливается по моему обмороженному телу. Я не очень хочу вернуться в Лувр и в Теневое Общество, но это лучше, чем гибель от тюремной лихорадки в руках моих похитителей. Легкая улыбка изгибает мои губы при мысли о сухой одежде и сытом животе.

Но тут мальчик, которого я исцелила, начинает кричать:

– Она отказывается вести переговоры! – он протягивает письмо другому мальчику и указывает на меня. – Ла Вуазен не хочет ее.

«Что?».

Улыбка слетает с моих губ. Мое сердце перестает биться. Мне хочется вскочить с пола и потребовать показать послание, но я прикусываю язык в последнюю секунду и замираю, глотая горькую панику, скапливающуюся в моем горле.

– Невозможно, – кричит юноша, который меня кормит.

«Он лжет, – уверяю я себя. – Конечно, мама хочет тебя. Ты ей нужна в лаборатории», – только это уже не так. Меня лишили титула, не пускали к моим зельям. Она поймала меня с отцовским гримуаром.

– Дай мне это, – юноша выхватывает письмо у своего друга и шагает, читая, беззвучно произнося слова. Я хочу, чтобы он читал вслух, и в то же время благодарна, что он не озвучивает написанное.

Мать всегда вела Общество с энергией, граничащей с безжалостностью, но она всегда была для меня матерью: учила меня и Маргариту искусству хиромантии и чтения по лицу, поддерживала нашу семью своим предсказанием судьбы, когда отец уклонялся от этой задачи, и даже после его смерти, когда ее глаза наполнялись слезами каждый раз, когда она смотрела на меня, она защищала меня, вводя более строгие правила в лаборатории. Я никогда не стану ее любимицей, но она никогда бы так от меня не отреклась. Она бы не стала.

Если это не было для «общего блага».

Юноша резко останавливается, сминает ужасное письмо в кулаке и бросает на пол. Это его не устраивает, и он хватает с головы треуголку и швыряет ее с ругательством. Его глаза дикие и маниакальные в свете факелов, пронизанные нитями расплавленного свинца. Его голос низкий и хриплый.

– Что же нам теперь делать?

Мальчик, которого я спасла, смотрит на потрепанную, промокшую шляпу.

– Что мы можем сделать? У нас нет рычагов, чтобы договориться о выходе из Парижа, и у нас нет союзников внутри.

– Мы должны что-то сделать, – кричит другой мальчик. – Анна и Франсуаза… – он прерывает себя и смотрит на меня. Я задерживаю дыхание, сдерживаю каждый мускул.

– Она мертва? – спрашивает мальчик, которого я исцелила.

– Возможно, – говорит другой.

Но я не умерла. И наконец, он сказал кое-что полезное. Анна и Франсуаза – это имена дочерей мадам де Монтеспан. Девочки, о которых он говорил, – внебрачные дочери короля. А без шляпы мне лучше видны выступающие скулы и крыжовниковые зеленые глаза мальчика, который меня кормит.

Когти дьявола, я хотела дать себе пощечину за то, что была такой слепой!

Уже несколько недель меня преследовало лицо Короля-Солнца, и мальчик – его точная копия. Не дофина, этот юноша прекрасен, как олененок, но, несомненно, внебрачный сын. И если трое братьев и сестер живы, держу пари, что дофин и мадам Рояль тоже рядом.

Все королевские дети здесь, в канализации.

И я им помогла.

Я прикусываю щеку изнутри, все сильнее и сильнее, пока теплая ржавая кровь не течет по моему горлу. Я бы кричала, если бы могла. Даже если бы я хотела вернуться в Лувр, сейчас это невозможно. Мама знает, что я была с членами королевской семьи. Единственный способ, чтобы она приняла меня, – это если я отведу ее в это убежище. Или если я убью их сама и вернусь в Лувр с их головами на блюде. Это был бы мой билет, мое убежище. Этим одним действием я закреплю за ней трон, стану ее любимой дочерью и героем Теневого Общества.

– Вариантов нет. Времени нет, – говорит мальчик, которого я исцелила. – Нужно бросить эту дыру и искать убежища и союзников в Савое. Вдвоем мы можем превзойти мятежников у блокад.

– Думаешь, мы можем одолеть дюжину стражей?

Юноша хитро улыбается.

– Я теперь капитан отряда.

Конечно, он капитан полиции. Только офицер был бы таким жестоким и хитрым. Крики его товарищей чуть не довели меня до слез во время осады Лувра, но теперь я с радостью представляю, как монстры Лесажа из дыма терзают этого мальчишку на миллион кусочков. Вина медленно подкрадывается, и я ругаю себя за дурные мысли.

Принц-бастард бросает взгляд на туннель.

– Как думаешь, девочки могут уйти так далеко? Они с трудом могут сидеть прямо.

– Какой еще у нас выбор?

– Она могла бы им помочь, как она помогла тебе…

Офицер потирает затылок.

– Она ясно дала понять, что не поможет. Я говорю, что мы прикончим ее, бросим в Сену и уедем с первыми лучами солнца.

– С первыми лучами? – бормочет бастард. – У нас нет ни припасов, ни транспорта. И мы не можем просто сбросить ее в реку. Она нам помогла; я не хочу ее кровь на своих руках.

– Лучше ее, чем наша, – офицер разворачивается и бьет бастарда по плечу, уходит в туннель. – Как ты и сказал, она уже полумертвая. Это будет нашей виной лишь отчасти.