Текст книги "Дело о ядах (ЛП)"

Автор книги: Эдди Торли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

Грис смотрит на меня, хмурясь.

– Я что-то пропустил? Разве это не хорошо?

– Да. Конечно.

– Так почему ты выглядишь так, будто тебя вот-вот стошнит?

Я отвлекаюсь на кучку семян фенхеля на столе.

– Я рада, что мы возвращаемся к исцелению, но все лекарства мира никогда не вернут мертвых.

Грис кладет руки мне на плечи.

– Иногда наследование уродливо. Но мы можем быть спокойны, зная, что погибшие заслужили свою судьбу, – я начинаю возражать, но он перебивает меня. – Мы пытались быть мягче, но дворяне продолжали подниматься, драться и вынуждать твою мать. Она никогда бы не выбрала яд или магию Лесажа. Она загнана в угол и сделала то, что было лучше для большинства.

Я неохотно киваю.

– Полагаю, ты прав.

– Этот приказ – доказательство. Мы должны ей доверять, Мира. Она не сделала ничего, чтобы заставить нас усомниться.

Я не могу с этим спорить. После убийства Вандома восстаний больше не было. Мама не заказывала дополнительный яд. Даже Лесаж странным образом отсутствовал в моей лаборатории – только попросил еще дозу кровавого зелья.

В моей груди загорается теплый огонек надежды.

– Ладно, – я подвязываю волосы и искренне улыбаюсь Грису. – Приступим к работе.

* * *

Мы с Грисом погружаемся в дистилляцию лекарств, просыпаясь с солнцем и работая при свечах до глубокой ночи. Целебные ароматы базилика, корицы и лаванды постепенно подавляют едкие остатки Яда Змеи и ржавый привкус кровавого зелья Лесажа. Мы собираем подносы с целебными веществами, пока они не заполняют все столы и шкафы. Даже ящики, коробки и пол завалены разноцветными свертками и склянками. Это невероятно красиво – доказательство того, что все было налажено, – но струйка беспокойства в моих венах не иссякает.

Сон продолжает ускользать от меня. У меня дрожат руки, пока я сжимаю пестик. И меня преследуют образы иссохших, истекающих кровью тел.

Единственный раз, когда мой разум по-настоящему спокоен, – это когда я одна в лаборатории, пытаюсь создать свое предательство. Я знаю, что мне нужно остановиться. Это опасно и, прежде всего, бесполезно сейчас, когда мы вернулись к лекарствам. Но необходимость экспериментировать остается, как зуд. Ужасное подергивание, от которого выступает пот. Маленький красный гримуар отца кажется живым, дышащим существом, спрятанным в моем лифе. Он зовет меня, как песня сирены, обвивая своими злобными щупальцами мои ноги и уводя их обратно в лабораторию.

Глубокой ночью, когда даже Грис лег спать, а в комнатах обитают только призраки, я на носочках спускаюсь по винтовой лестнице, запираю дверь лаборатории и прохожу в свой секретный мир алхимии. Под воображаемым руководством отца я модифицирую лекарство от дезинтегратора, пока не буду уверена, что все правильно. Затем я убираю мешочек, наполненный ингредиентами, под нижнее белье, чтобы быть готовой в любой момент. Созданное зелье работает всего час или два, и я хочу быть готовой проверить его эффективность, если Лесаж без предупреждения пустит на волю свою магию. Хотя я могу доверять маме, я никогда не буду доверять ему.

Утром шествия я поднимаюсь по лестнице в покои матери, чувствуя себя спокойной и полной надежд, почти полностью похожей на себя прежнюю. Я очень хочу покинуть дворец и раздать лекарства, пообщаться с людьми и прогнать остатки моей вины. Я даже улыбаюсь Маргарите и Фернанду, когда они шагают вместе со мной по площадке второго этажа – тут я перегибаю.

– Тебе стоило привести себя в порядок по такому случаю, – Фернанд убирает с моих волос солому. – Ты уже спишь в своей лаборатории? Или, может, совсем не спишь? – добавляет он, потянув за уголки своих глаз. – Ты выглядишь ужасно.

– Все еще лучше, чем ты, – парирую я. Для меня загадка, что моя сестра видит в нем. Тонкие черные волосы Фернанда даже длиннее, чем обычно, а бархатная маска, которую он никогда не снимает, липнет к его щекам, как вторая кожа. Не знаю, ненавижу ли я его за то, что он подлый, интригующий наемник, или потому, что Маргарита шепталась со мной, прежде чем он появился и увеличил разрыв между нами.

Маргарита поворачивается и ударяет Фернанда по голове.

– Никто тебя не спрашивал.

Похоже, только ей разрешено меня изводить. Если честно, это меня устраивает. С той ночи, проведенной в моей постели, мы стали на удивление любезными. Маргарита припасла меня последнее пирожное после ужина двумя ночами позже, и когда она с Фернандом и его товарищами выпила всю бочку эля и до рассвета пела застольные песни, я не жаловалась. Мы с Маргаритой даже сидели у камина в моей комнате и вместе работали в прошлый четверг.

– Ты все еще боишься? – спросила она приглушенным голосом, хотя мы были в комнате одни.

Что-то в том, как ее темные глаза горели, как угли в очаге, заставило меня кивнуть.

– Полагаю, немного. Но не так сильно, как раньше. А ты?

Она пожала плечами, что было большим подтверждением, чем я ожидала. После долгой паузы она прошептала едва слышно:

– Иногда я не могу заснуть. Их крики до сих пор не дают мне покоя, – она пригляделась к вышивке, выглядела такой маленькой и робкой, не похожей на мою старшую сестру, что мне захотелось сказать что-нибудь, чтобы утешить ее. Что-то искреннее, чтобы ответить на ее честность.

– Я думаю, что всех нас преследуют привидения. Иногда мне кажется, что я слышу отца. Я с ним разговариваю.

Руки Маргариты замерли, а брови приподнялись.

– Что ты говоришь?

– Я спрашиваю, что он думает обо всем этом.

Маргарита никогда не была близка с отцом. Она жаждала сказок на ночь, поцелуев и катания на его плечах, но к алхимии у нее не было пристрастия.

– Он отвечает?

– По-своему, – сказала я, думая о его гримуаре, спрятанном под моим корсетом. – Но я не думаю, что у нас есть повод для беспокойства. Худшее прошло.

– Худшее прошло, – согласилась она, с благоговением повторяя слова матери.

Между нами присутствует определенная атмосфера товарищества, когда мы проходим в комнату матери и оставляем Фернанда ворчать в холле.

– Ах, мои девочки, наконец-то, – напевает мать у туалетного столика, где ей пудрили лицо и укладывали каштановые кудри. Они собраны в высокий помпадур, который каким-то образом заставляет ее выглядеть царственно и опасно одновременно – как львица. Только на висках можно заметить седину, нити в волосах, а ее затененные глаза большие, как у лани, – черные бездонные шарики на фоне фарфоровой белизны ее лица. Она вряд ли выглядит достаточно взрослой, чтобы быть моей матерью, но с тех пор, как она была в моем возрасте, она смазывала лицо средствами, восстанавливающими молодость, и пила алхимические смеси.

Она отмахивается от служанок и вскакивает. Сотни золотых двуглавых орлов мерцают сквозь складки ее церемониальной накидки, а бархат развевается вокруг ее лодыжек, создавая иллюзию, что она идет по бордовым облакам. Она красивая. Великолепная. Настоящая героиня народа.

Матушка подходит сперва ко мне и целует меня в щеки. Маргарита тут же напрягается, хотя я просто стою ближе. Я пытаюсь поймать ее взгляд, но она нарочно смотрит в сторону, легкость между нами гаснет так же быстро, как свеча.

– Мои крошки Вуазен, – матушка берет нас за руки и ведет по комнате. – Идемте, у меня для вас сюрприз.

Маргарита медлит.

– Для нас обеих?

Не обращая на нее внимания, мама ведет нас через гостиную с темными панелями в свою гардеробную, которая больше, чем весь наш дом на улице Борегар.

– Для процессии, – объявляет она, указывая на одинаковые платья, разложенные на кедровых стволах.

– Они …, – скандальные. Мерзкие. Самые ужасные вещи, которые я когда-либо видела. Черно-алый шелк такой нежный, он почти полупрозрачный, а квадратный вырез такой низкий, что мои ладони прикрывают грудь.

– Мы должны быть одинаковыми? – голос Маргариты сухой. Я поднимаю платье за ​​рукав и держу на расстоянии вытянутой руки – как будто оно более ядовито, чем котлы с дистиллированной мандрагорой в моей лаборатории.

– На улице холодно, – говорю я с тревогой. – И дождь идет постоянно. Разве не нужно немного больше ткани…

Тщательно подведенные брови матери опускаются ниже.

– Вы унижаете мой выбор?

Уловив яд в голосе матери, Маргарита поднимает платье и с восторженным визгом прижимает его к плечам.

– Я считаю, что платья изысканные. Мира ничего не понимает, – она проходит мимо меня и целует маму в щеку.

– Не стой, как дурочка, Мирабель, – говорит мама с хлопком. – Одевайся. Или мы опоздаем на собственное шествие.

Я нехотя прижимаю платье к груди, и мои пальцы касаются чего-то твердого под лифом.

Гримуар отца.

Мерде. Я так привыкла к его присутствию, что он словно второе сердце, бьющееся вне моей груди. Я даже не подумала его убрать. Травы, противодействующие изумрудному огню Лесажа, лежат в мешочке под нижним бельем, но если горничным удастся снять с меня платье, гримуар уже не спрятать.

Воздух вылетает из меня, и чудовищное платье выскальзывает из моих пальцев, падает на паркет.

Матушка хмурится и указывает на смятую кучу.

– Работа лучшей швеи Парижа, а ты бросаешь платье на пол, как тряпку.

– П-прости, – лепечу я и поднимаю его. – Оно очень красивое, но я не смогу легко идти в толпе и раздавать лекарства в таком изящном наряде. Платье, которое на мне сейчас, походит куда лучше…

Матушка громко вздыхает.

– Платье не будет препятствием, потому что ты не будешь распространять лечебные средства.

– Что? – такое ощущение, что меня ударили дубиной по голове. Дыхание прерывается. – Но ты просила лекарства. Я готовилась всю неделю.

– Грис и другие слуги раздадут сиропы и мази, а ты поедешь рядом со мной – в этом платье. Теперь ты член моего ближайшего окружения, Мирабель. Пришло время взять на себя обязанности за пределами лаборатории.

Мою грудь сдавливает боль. Я всю жизнь ждала, что она скажет эти слова. Голос Гриса ревет в моей голове: «Будь благодарна. Сотрудничай». И я бы сделала так, если бы могла. Я отчаянно хочу лично позаботиться о людях, я могу вытерпеть разочарование. Но я не могу снять платье.

Она не может увидеть мое предательство.

– Разве люди не должны видеть, как мы раздаем лекарства? – быстро говорю я.

Мать машет рукой.

– Люди знают, что лекарства от нас. Что им нужно, так это сплоченное руководство после всех опасностей, через которые они прошли. Одевайте ее, – приказывает она горничным, которые не заняты Маргаритой, помочь мне.

Я отступаю, уклоняясь от их нетерпеливых рук.

– Не двигайся, – настаивает мама, но я отбиваюсь и вырываюсь. Маргарита хихикает, когда две служанки ныряют, чтобы расстегнуть мои ботинки, а еще три берут меня за плечи и тянут за шнурки моего коричневого рабочего платья.

Гримуар отца соскальзывает под мое нижнее белье в беспорядке, и я издаю сдавленный вскрик.

– Мне не нужна помощь, – я размахиваю отвратительным платьем, как щитом. – Я прекрасно умею одеваться, – но мой голос теперь дребезжит, и Маргарита настораживается.

– Хватит этого бреда. Я ее наряжу, – она распихивает горничных и тянет меня за платье спереди.

«Нет, – я скрещиваю руки на груди и отступаю, умоляя глазами. – Прошу, Марго. Мы – друзья, союзники».

Но – нет. Не совсем. Ее стремление услужить матери всегда перевешивает ее преданность мне.

Ее губы изгибаются, когда она тянется к моему лифу, и она понижает голос:

– Ты же не так стыдлива, что не можешь принять помощь любящей сестры? – она с трудом стягивает коричневую шерсть с моих плеч, и гримуар падает на пол.

Черные глаза Маргариты – мое зеркало, зеркало матери – становятся в четыре раза больше.

– Матушка! Посмотри, – кричит она.

Ноги покалывает, мне не терпится убежать, но я твердо стою. Бежать бессмысленно с часовыми в масках, охраняющими каждое окно и каждый проход, поэтому я скрещиваю руки на груди и стою неподвижно, как статуи в Тюильри, обнаженная и открытая для всеобщего обозрения в нижнем платье и чулках.

– Оставьте нас, – шепчет мама, и ее горничные, словно порыв ветра, вылетают из комнаты. Я с тоской смотрю им вслед, желая тоже легко сбежать.

Складки ее плаща скользят по полированному полу, а косточки корсета скрипят при каждом шаге. Выражение ее лица каменное, но руки слегка дрожат, пока она разглаживает невидимые морщинки на своем платье. В ее глазах вспыхивают искры острой боли – даже после стольких лет.

– Антуан, – шепчет Мать – любовь, боль и враждебность объединяются в одно слово. Она обожала отца. Я думаю, что часть ее всегда будет его любить, как бы отчаянно она ни пыталась его ненавидеть сейчас. Они встретились, когда бабушка заболела, а мама зашла в экспериментальную аптеку отца в поисках лекарства. Он был молод, умен и харизматичен, уже тогда был гением, и мама полюбила его с первого дня, когда он подмигнул ей из-за прилавка. В то время он не был так поглощен своей работой, так что заметил ее красивое лицо.

Вначале он ухаживал за мамой, делая для нее восхитительные карамельные сиропы и фальшивые приворотные зелья, которые он угрожал добавить в ее ужин. Они вместе ухаживали за травами в саду и даже вместе управляли небольшим ювелирным магазином, когда поженились – это ремесло передал отцу его отец, и он улучшил его, трансмутируя собственные металлы. Но со временем такие вещи отошли на второй план, поскольку эксперименты отца поглотили его.

Мать смотрит на книгу, ее лицо краснеет, пока не становится краснее румян на ее щеках, краснее гримуара. Она наклоняется, хватает книгу пальцами и машет ей перед моим лицом. Я прижимаюсь спиной к оклеенной обоями стене, и капли ледяного пота стекают по моей шее.

– Ты поклялась, что сожгла его жалкие гримуары и записные книжки.

– Я оставила только один, чтобы запомнить его, – пищу я. – На память.

– Ложь! – Маргарита обходит матушку, ее лицо так близко, что мне хочется кричать. – Мира сказала мне на днях, что разговаривает с ним.

Это предательство ранит больше, чем я ожидала. Но я могу только пялиться.

– Я сказала это по секрету! – кричу я. Затем снова поворачиваюсь к маме. – Это не то, что ты думаешь…

– Тихо! – матушка хмурится, глядя на гримуар, и после мига, который кажется вечностью, несется через комнату, чтобы уничтожить книгу в очаге. Однако пламя давно погасло, поэтому она решает бросить книгу в свой сейф. Затем она возвращается к туалетному столику и проводит пальцами по серебряным гребням и горшочкам с румянами. Мои потные ладони прилипают к нижнему платью.

Когда она, наконец, говорит, голос матери разносится по комнате, словно с ветром.

– Я дала тебе столько свободы, столько обязанностей. Теперь я понимаю, что это была ошибка. Если ты хочешь вести себя как он, я не могу тебе доверять. И если я не могу тебе доверять, ты не сможешь управлять лабораторией. Отныне Грис будет контролировать производство, а тебе будут поручены другие обязанности. Подальше от таких соблазнов.

– Нет! – я задыхаюсь. Кажется, что воздух из комнаты выкачали. Мои мольбы льются бесконечным потоком. – Прости. Это больше не повторится. Клянусь. Грис не сможет выполнять все заказы. А как же зелье Лесажа?

– Грис в состоянии… он поймет формулу кровавого зелья. И я найму ему помощника, если нужно. В этом городе десятки алхимиков, которые будут рады работать на Общество.

– Но не такие умелые, как я.

– Возможно, но я не буду рисковать, чтобы ты стала одержимой, как твой отец. Ты можешь ненавидеть меня сейчас, но ты еще поблагодаришь меня за защиту.

Тихий всхлип слетает с моих губ. Я шагаю вперед и бросаюсь к ногам матушки. Она не может так поступить. Она не может запретить мне посещать лабораторию. Без работы не знаю, кто я.

– Пожалуйста, мама.

Она смотрит мимо меня, делая вид, что я не говорила. Со смертельной грацией она берет со своего туалетного столика шпильку из китового уса и крутит ее, как нож.

– Нет смысла пресмыкаться. Мое решение принято.

Она с такой силой бьет кулаком по столу, что шпилька вонзается глубоко в красное дерево.

Я натягиваю ужасное платье, не говоря ни слова.

* * *

Улицы Парижа – это буйство красок, шума и фанфар. Сине-белые гербовые штандарты бывшего короля были сорваны с шестов и заменены знаменами, украшенными двуглавым орлом Теневого Общества. Наши блестящие черные боевые кони украшены доспехами и изумрудными перьями, а множество экипажей задрапированы красным и пурпурным шелком. Гуляки возвещают о нас трубами и лютнями, в то время как шуты и акробаты танцуют и поют на улицах. Орды простолюдинов в бархатных масках – новейшее направление моды – свистят и хлопают, когда мы проезжаем мимо. Все такое яркое, что кружится голова.

Служанки каким-то образом скрутили мои мышино-русые кудри в замысловатый водопад, ниспадающий перед плечом. Маргарита выглядит так же, но, пока она наслаждается уханьем мужчин, кричащих от наших скандальных вырезов, я опускаюсь все ниже и ниже, отчаянно пытаясь слиться с седлом. Моя грудь почти выпрыгивает каждый раз, когда моя лошадь шагает, и когда я пытаюсь прикрыть грудь руками, мама бросает на меня убийственный взгляд.

Лесаж ведет шествие, использует безобидную магию, чтобы призвать стаи экзотических птиц – синих павлинов и золотых лебедей, жемчужно-серых голубей, которые летают над толпой и рассеиваются дымом свечи. Матушка улыбается и машет с белого жеребца Людовика XIV. Она подает милостыню людям и направляет Гриса и других слуг раздавать лекарства. Несколько избранных крестьян ее охранники даже проводят вперед, чтобы они получили ее «благословение».

– Слава, Ла Вуазен! – кричит толпа. – Слава Лесажу!

Я замечаю Гриса, когда он бегает взад и вперед, нагруженный, как телега мула, мешками, подносами и бутылками. Да, все было налажено.

Мне удается ему улыбнуться, но до моих глаз улыбка не доходит. Конечно, я рада, что работа Теневого Общества возобновляется, и люди такие счастливые, но я чувствую себя в стороне от этого. Никогда больше я не испытаю эйфории, наблюдая, как соединяются два вещества. Я больше не почувствую трепета от открытия нового лекарства, восторга от знания, что оно поможет тому, у кого в противном случае не было надежды. Сколько людей я могла бы спасти, если бы не была такой глупой? Такой беспечной? Боль в груди ощущается как щипцы, сжимающие мое сердце.

«Однажды ты станешь великим алхимиком».

– Перестань выглядеть такой несчастной, – сквозь зубы говорит мама. – Улыбайся. И маши.

Но я не могу ни того, ни другого. Я ерзаю в седле и сжимаю гриву лошади. Я смотрю на сестру, но не знаю, что ищу. Но она слишком занята тем, что хлопает ресницами и посылает воздушные поцелуи, чтобы заметить мою мольбу. Аббат Гибур с другой стороны от меня трясется, как большой слизень, а Ла Трианон едет за мной. Ни в одном из них я не найду утешения.

Я глубоко вздыхаю. Повсюду царит веселье, но я чувствую себя вялой. Где мое место в этом мире, если не в лаборатории? Льняные нити паники обвивают мое горло, как завязки шляпки, и я задыхаюсь. Я опасно склоняюсь над шеей моей лошади.

Грис подбегает ко мне и кладет руку мне на ногу.

– Ты вот-вот упадешь. Тебе нездоровится?

Мне ужасно плохо. Мне нужно спуститься. В лабораторию. Подальше от всего этого. Я пытаюсь слезть, но Грис ловит меня за талию и удерживает на месте.

– Я знаю, тут людно и шумно, но я с тобой, Мира. Попытайся радоваться…

Выстрел пушки грохочет, как раскат грома.

Огонь вырывается из здания справа от нас, и обжигающая оранжевая волна катится к нам. Боль стекает по моей коже, как кипяток, и я знаю, что я кричу, но слышу только тишину, густую, как сметана. А потом звон. Высокий, сводящий с ума.

Мой конь встает на дыбы, и Гриса нет рядом. Я падаю сквозь дым и ударяюсь головой о брусчатку. Кровь смачивает мои волосы и стекает по шее. Копыта бьют меня, как молнии. Огненные шары и осколки стекла продолжают лететь из того места, где всего несколько секунд назад стояла церковь.

Я хватаюсь за лоб, чтобы видеть ровно, пытаясь понять, что произошло. Должно быть, это одна из иллюзий Лесажа. Но потом я замечаю его сквозь дымку, ругающегося и цепляющегося за свою бушующую лошадь.

Если он не стоит за этим…

На нас напали.

Мое видение заполняет раздутое лицо Короля-Солнца, затем мадам де Монтеспан, падающая на свой пудинг, и Вандом со своими людьми, скрюченные, сломанные и извергающие рвоту на траву.

Я смотрю на хаос, сердце колотится, голова болит. Тысячи парижан разбегаются во все стороны. Толпа, подобной которой я еще не видела. Было бы так легко затеряться.

Исчезнуть…

Прежде чем я понимаю, что делаю, я краду фиолетовый плащ у неподвижного охранника, накидываю капюшон на свою окровавленную голову и исчезаю в аду.

6

ЙОССЕ

Мы с Дегре вырываемся из огненного скелета Нотр-Дам-де-Бонн-Нувель за миг до того, как рушится крыша. Раскаленный добела пепел и горящие камни обрушиваются на улицу Ришелье, как пылающие стрелы, но мы несемся сквозь пепел, как древние рыцари, идущие в бой. Я запрокидываю голову и радостно кричу от хаоса.

Жаль, что Людовик не видит, как блестяще претворяется в жизнь мой нелепый план. Улицу наполняет дым, и люди мечутся повсюду, крича, толкаясь и спасаясь бегством. Это выглядит как самая крупная в мире драка в таверне, это должно дать достаточно времени, чтобы вернуться к мадам Бисет, забрать мою родню и проехать через блокаду по городу.

Пока мы несемся сквозь дым, я разглядываю членов Теневого Общества в масках, разбросанных по булыжникам, хочу увидеть Ла Вуазен или ее колдуна.

– Избавь себя от неприятностей, – Дегре кивает вперед, где из дыма медленно появляются Ла Вуазен и лидеры Теневого Общества. Они заперты в центре многолюдной улицы, их лошади бушуют, как темный смертельный водоворот. Мы выстрелили на несколько секунд раньше, чем нужно. Меня охватывает разочарование. С их смертью все стало бы намного проще.

– Не расстраивайся. Их все еще могут затоптать насмерть, – говорит Дегре.

Нам остается только надеяться.

Толпа становится все гуще по мере того, как мы продвигаемся по улице. Я врезаюсь в спину потного мужского камзола. Когда я пытаюсь обойти его, я сталкиваюсь с плечами, спинами и кулаками. Мы как овцы, запертые в слишком маленьком загоне. Чтобы пройти полквартала, уходит вечность. Такими темпами мы никогда не доберемся до моих сестер, не говоря уже о побеге.

Я опускаю голову и шагаю вперед, как таран, пытаясь не видеть детей со слезами на щеках. Пытаясь подавить оглушительные вопли раненых. Но они всюду, давят на меня со всех сторон, жаркие и громкие. Вина играет пальцами на струнах моего сердца, потому что я даже не подумал о них, составляя этот план – не подумал, как взрыв заденет невинных. И теперь, когда я нахожусь в гуще событий, это до жути напоминает нападение на Версаль. За исключением того, что я веду разрушение.

Нет. Ничего подобного. Это нужно было сделать.

Согласились бы люди? Можно ли пожертвовать всем, чтобы спасти нескольких?

Да. Девочки стоят всего.

Позади нас голос Ла Вуазен поднимается над шумом, призывает ее Общество к оружию. Ее крик не похож ни на что, что я слышал раньше – как у банши и вурдалаков, как вопль проклятых. По рукам пробегает озноб, оставляя холод.

Дегре оглядывается и выкрикивает поток ярких ругательств. Я сжимаю кулаки и оглядываюсь через плечо, ожидая увидеть, как члены Теневого Общества бегут по улице, но вместо людей нас окружают звери.

Отряд дымовых существ Лесажа поднимается в воздух, и крик пронзает мое горло, как лезвие. Это не птицы и бабочки, как раньше, а крылатые драконы и трехголовые змеи, которые намного опаснее, гораздо более осязаемы. Они рычат и скрежещут зубами, скользя сквозь облака. С расстояния в полквартала я вижу каждую сверкающую чешуйку малинового, зеленого и золотого цветов. Я чувствую жар их дыхания, и я не могу не уловить запах тухлых яиц в воздухе – характерный запах серы.

После зверей Лесаж посылает по небу вспышку лазурной молнии. Она врезается в ряд фахверковых домов, и изумрудное пламя охватывает соломенные крыши за секунды.

– Что это такое? – поражается Дегре.

– Это то, что убивает Анну и Франсуазу, – говорю я, наклоняясь вперед, иглы бегают по моему позвоночнику. Я съеживаюсь от каждого крика, от каждого взрыва камня позади меня. Я хочу извиниться перед людьми, которые оказались в ловушке на улицах. Но этого никогда не будет достаточно. Теневое Общество не знает, кто зажег пушки. Я подумал, что это даже хорошо, потому что они не смогут охотиться именно на нас. Но я не думал, что они будут охотиться на всех. Бить наугад.

Почему я не подумал, что они дадут сдачи?

«Беспечный. Ты виноват», – голос отца преследует меня, и я не сомневаюсь, что эти кровавые сцены добавятся к моим кошмарам.

Мы добираемся до перекрестка, и мы с Дегре устремляемся в переулок, набираем скорость вне основной части толпы.

– Быстрее! – кричит он, хотя я еще никогда не бегал быстрее. Мы проносимся мимо пяти улиц и добираемся до кондитерской.

Но тележки нет.

Людовика или девочек не видно. Только тела, хаос и невозможное расстояние между нами и дорогой из Парижа.

Каждая молекула воздуха выходит из моих легких. Я убью Людовика. Я должен был знать, что он устроит что-то вроде этого. Должен был учесть это. Нам вообще не следовало включать его. Глупо, глупо, глупо. Слезы обжигают глаза, а рвота обжигает горло. Все было напрасно. Вся эта бойня. Я неистово разворачиваюсь и спотыкаюсь о свои ноги. Дегре ловит меня, ругаясь еще сильнее. Драгоценные секунды ускользают. Сапоги Теневого Общества стучат по булыжникам. Тепло от дымных зверей становится все ближе. Удар молнии разносит прачечную через дорогу.

– Все еще думаешь, что мне следует хоть немного уважать Его Королевское Высочество? – рычу я. И устремляюсь в обратном направлении настолько быстро, насколько позволяет мое измученное тело. Если о побеге не может быть и речи, мы должны держать Теневое Общество подальше от скрытого входа в канализацию.

Мы бежим. Переулок за переулком. Мои ноги превращаются в перья, и все в огне: мои мышцы, слезящиеся глаза, горящие легкие. Сломанные булыжники торчат из земли, как пики, ранят лодыжки и угрожают поставить меня на колени. Еще несколько шагов, и мы доберемся до моста Пон-Нёф. Мы сможем перейти по каменному мосту и укрыться на переполненном острове Сите с его бесчисленными домами, часовнями и узкими извилистыми улочками.

Мы в нескольких шагах от безопасности, и я так благодарен, что практически плачу, но тут тень движется под мостом. Огромная тень. Мы с Дегре едва успеваем остановиться, как дракон из дыма вырастает из Сены и оказывается у нас на пути. Он выше двухэтажного здания, с оранжевыми и желтыми чешуйками, сверкающими, как искры. Его огромная голова и длинная заостренная морда напоминают мне крокодила, а жар его дыхания такой сильный, что моя кожа пузырится, как воск свечи.

– Шевелись! – кричит Дегре, когда из пасти змея вырывается огонь. Он хватает меня за тунику и рывком тянет назад, спасая от самого страшного огня. Я смотрю на булыжник – обугленный там, где я стоял всего несколько секунд назад.

Пока я стою, пошатываясь, Дегре начинает действовать, как капитан, которым он притворяется.

– Иди направо и крадись по мосту. Я отвлеку его влево, – он убегает, прежде чем я успеваю его остановить, и пронзает дракону клинком заднюю лапу.

Чернильная кровь сочится из пореза; существо рычит и полностью поворачивается к Дегре. Он машет мне, чтобы я бежал, но мои ноги прилипли к булыжнику. Только гадкий трус оставит его наедине с этим чудовищем. Я не могу потерять его. Я приседаю, чтобы вытащить кинжал из сапога, и в эту долю секунды над головой вспыхивает зеленое потрескивание, так близко, что оно врезалось бы мне в грудь, если бы я стоял.

Я разворачиваюсь и кричу Дегре:

– Ложись!

Дымчатый зверь поворачивается и изгибает длинную шею, но Дегре не так быстр. Зеленый огонь попадает ему в живот. Его глаза широко раскрываются, он хрипит. Нити электричества бегают вверх и вниз по его торсу, и он ударяется о землю, как срубленное дерево.

Кровь шумит в моих ушах. Мои ноги покалывает, когда я шагаю, шатаясь, туда, где он лежит. Его кожа холодная и белая, а лицо застыло в крике.

– Не умирай, зараза, – шепчу я, прижимая пальцы к его шее. Я тяжело выдыхаю, когда чувствую слабое, трепещущее сердцебиение.

Но мое облегчение недолгое. Оранжевые искры вспыхивают сбоку.

Дымовой зверь нависает над нами.

Во мне воцаряется злобное спокойствие, как тогда, когда я выпотрошил незваного гостя в квартире дофина. Я не думаю; я просто двигаюсь, выдергиваю рапиру Дегре из его кулака и поворачиваюсь лицом к существу. Если я должен умереть, пусть это будет при защите моего друга – во имя моих сестер.

Дракон встает на задние лапы. Я рычу и бросаюсь вперед. За секунды до столкновения над моей головой проносится еще одна молния. Я прижимаюсь к земле. И снова существо уклоняется, извиваясь, чтобы избежать пламени.

Зверь быстро встает на лапы и с шипением поворачивается ко мне. Вместо того чтобы поднять меч Дегре, я смотрю на молнии, врезающиеся в землю, словно град. Затем вниз на обломки разрушенных магазинов. Дымчатый зверь опускает голову и открывает пасть. Я откатываюсь и хватаю ободранный кусок жестяной кровли. Но вместо того, чтобы использовать его как щит, я ныряю влево – прямо на путь зеленой молнии.

Сила толкает меня в грязь, и боль пробегает по позвоночнику, но мне удается удерживать обломок в приподнятом состоянии. Молния отскакивает от металла и врезается в брюхо дымового зверя. Его желтые кошачьи глаза расширяются, и через секунду он взрывается миллионами крошечных угольков, которые светятся, порхая по небу.

Я сижу, ошеломленный, задыхаясь. Я убил существо. Но яма в моем животе все еще кажется достаточно глубокой, чтобы в ней утонуть. Если молния достаточно сильна, чтобы убить монстров Лесажа, Дегре и мои сестры обречены.

«Не думай так. Они еще живы, а значит, еще есть шанс».

Я, пошатываясь, возвращаюсь туда, где лежит Дегре, хватаю его под руки и тащу на мост Нёф. Он тяжелее быка. С каждым рывком я едва могу продвинуться на ладонь. Ленты молний продолжают летать взад и вперед под облаками, поражая все вокруг нас. Глыбы камня и раствора кружатся в воздухе, как метательные ножи.

Я не могу его нести. Не так быстро, чтобы уйти от магии Лесажа.

– Прости, – выдавливаю я, думая о боях, которые он подхватывал за меня, о ночах без сна, когда он учил меня метать кинжал и бить кулаком. Он – брат, какого у меня никогда не было, и хоть он лишь на три года старше, он храбрее и способнее, чем я могу стать.

На моем месте Дегре нашел бы выход, спас бы нас. Я могу только пытаться, пока дымовые звери не поглотят нас, или Лесаж не сожжет нас зеленым огнем. Я крепче хватаю его и готовлюсь потянуть снова, но что-то шуршит за нами.

Я поворачиваюсь и поднимаю рапиру, готовый убить того, кто стоит между нами и свободой, но моя рука замирает.