Текст книги "Дело о ядах (ЛП)"

Автор книги: Эдди Торли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

– Сделай еще раз, – рявкает она, переворачивая поднос, чтобы оставшиеся пузырьки с ядом разлетелись по полу. – И на этот раз сделай Яд Змеи.

– Но… – Яд Змеи ужасен. Самый жестокий из ядов. Жертвы страдают от жутких приступов дрожи, их спины выгибаются до тех пор, пока не ломаются кости, а затем начинаются галлюцинации и рвота. Мучение длится часами.

Мать прижимает пальцы к вискам.

– Ты знаешь, о чем говорит герцог Вандом? Что дофин и принцессы живы, поскольку мы еще не нашли их тела. Он хочет, чтобы они вернулись на трон.

– Ты сказала, что королевские дети погибли в огне.

– Так и есть, – решительно говорит мама. – Вот почему мы должны показать сообщение. Вся Франция должна знать последствия восстания против Теневого Общества, и засыпание вряд ли внушает страх.

Я закрываю глаза и пытаюсь перевести дух, но ком в горле ощущается как пушечное ядро.

– А как же забота о людях? – говорю я тихим голосом. – Я знаю, что ты никогда не сделаешь ничего, что противоречит их интересам, – быстро добавляю я, когда мама напрягается, – но разве это не кажется чрезмерным?

Матушка берет меня за руку. Ее холодные пальцы обвивают мои костяшки, как змеи.

– Мы будем заботиться о людях. Мы уже заботились бы, если бы не мятежные аристократы. Теперь хватит вести себя как твой отец, исполняй мой приказ. Только так.

«Хватит вести себя как твой отец», – она думает, что замечание заставит меня слушаться. Но в моей голове появляется идея. Может, мне и стоит вести себя как отец.

* * *

Поздно ночью, пока все остальные спят, я бегу в лабораторию, как умная кухонная мышь, и вскрываю каждый ящик, принесенный из домика в саду. Я листаю ветхие бухгалтерские книги и свитки, ищу то, что, клянусь, уничтожила двумя годами ранее.

На дне третьего пыльного ящика я нахожу отцовский гримуар. Красная кожа вспыхивает в свете факелов, и мои руки неуверенно замирают, годы предупреждений матери звенят в моих ушах.

«Он любил алхимию больше, чем нас. Он был безрассудным и одержимым, и, в конце концов, это его убило».

Она не ошибалась. Отец был настолько поглощен своими экспериментами, что мы разорились и умерли бы от голода, если бы матушка не прибегла к чтению по ладони и продаже любовных зелий – начало Теневого Общества. И он погиб в результате взрыва, которого можно было бы избежать, если бы он прислушался к просьбе матери варить только безопасные, знакомые рецепты, которые она требовала для своих клиентов. Но отец варил то, что ему нравилось. Зелья, которые он считал самыми важными. Я до сих пор помню, как мама плакала по ночам после того, как Маргарита и я ложились спать, умоляя его быть осторожнее. Умоляя его прийти на ужин и стать нам отцом. Умоляя его полюбить ее.

Но отец любил только свою алхимию, и, в отличие от мамы, я не возражала, что он относился ко мне больше как к лаборанту, чем к дочери. Я была рада получить хотя бы долю его внимания. И я полюбила алхимию почти так же сильно, как и он.

Я осторожно провожу пальцем по корешку гримуара отца. Что, если его убеждения не были такими абсурдными, как утверждала мать? Возможно, он что-то понял – полагаясь на свои инстинкты, а не на ее приказы.

«Однажды ты станешь великим алхимиком, – говорил он мне. – Даже лучше меня».

Я вытаскиваю гримуар и прижимаю к груди, вдыхая сладкий аромат шалфея, исходящий от бумаги – тот же запах, который всегда был у камзола отца.

– Что бы ты сделал? – шепчу я, но уже знаю ответ.

«Эксперимент. Новшества».

Я тут же думаю о Яде Змеи, и я провожу три часа за записями отца, решив создать зелье, которое уберет ужасные эффекты яда. Но зелье очень темпераментное. Если мешать слишком много раз, ингредиенты разделятся. И оно выкипит, если жара будет хоть немного. После пяти неудачных попыток рассвет уже близится за шторами, и я хочу увидеть результат работы. Я закрываю гримуар отца и начинаю придумывать то, что перекроет мой рецепт – тот, о создании которого я жалела: дезинтегратор Лесажа.

Исписав четыре страницы и дважды проверив цифры, я добавляю в котелок две доли амбры и одну – барвинка. Лепестки становятся гадкой пахнущей пастой, и я продолжаю помешивать, пока на поверхности не начинают лопаться пузырьки. Когда паста стала темно-серой, я переливаю ее в большой пузырек и подношу к свету, смотрю, как жидкость пенится. Когда Лесаж в следующий раз атакует огнем, я попытаюсь обратить эффект.

Улыбаясь, я бегу по комнате, чтобы спрятать пузырек, но дверь распахивается.

«Мерде».

Мое сердце замирает, и ноги следом. Я быстро убираю пузырек в карман фартука, а потом поворачиваюсь и обмахиваю лицо, чтобы отвлечь внимание от бугорка в кармане.

– Подопри дверь. Тут жарко, как в аду, – драматично говорю я.

Грис кивает, проходит в дверь. Я так рада видеть его вместо сестры, Фернанда или Лесажа, что громко смеюсь.

– Хорошо, что ты здесь. Уже хочется начать.

Он почесывает спутанные ото сна волосы и разглядывает бардак на столе.

– Похоже, ты уже в процессе. С каких пор ты встаешь до рассвета?

– Я не могла уснуть, так что решила начать.

Он хмурится из-за бардака на столе, касается лепестков барвинка и нюхает ступку, где я растолкла амбру.

– Начала делать что? Не Яд Змеи. И что это? – он тянется к красной книжке отца, но я убираю ее со стола и запихиваю в корсет.

– Ничего.

– Мира? – Грис щурится.

Я бросаюсь к столу, хватаю стебелек колокольчиков из сосуда и подношу лиловые цветки к его носу.

– Ты помнишь, как мой отец учил нас использовать колокольчики?

Подозрение и боль мелькают на его лице, и он отодвигает стебелек.

– Я знаю, мятеж длился дольше, чем ожидалось, но не говори, что ты сочувствуешь Вандому и его аристократам. Что ты не помогаешь им тайно.

– Как бы я помогла им? От Яда Змеи нет противоядия.

Он смотрит на мой корсет, на гримуар в нем.

– Они заслуживают этого. Ты знаешь, что они сделали со мной.

Я опускаю взгляд на стол и играю с кусочком бечевки. Я никогда не забуду день, когда матушка привела Гриса домой – он был на два года старше меня, но такой худой и напуганный, что выглядел младше моих шести лет. Было видно каждое ребро под его тонкой грязной кожей, а на руках и ногах были синяки. Он не разговаривал ни с кем из нас несколько месяцев, но мама рассказала мне, что случилось. Его хозяин, шевалье де Лотарингия, избил его и бросил умирать после того, как его отец, лакей, был повешен за кражу золотой пуговицы с жилета. Пуговицу позже нашли в спальне кавалера.

Мать была спасительницей Гриса. Теневое Общество стало его новой семьей.

Грис злобно натягивает фартук через голову и бормочет о безжалостных, хладнокровных придворных, завязывая шнурки.

– Я им не помогаю. Клянусь, – говорю я, радуясь, что могу сказать правду. Но чувство вины шевелится в моей груди, как червяк в гнилом яблоке, потому что часть меня хочет им помочь. Несмотря на то, что дворяне плохо обошлись с Грисом, несмотря на то, что они смотрят на нас свысока, мне было жаль всех, кто встретит свой конец из-за Яда Змеи.

Грис изучает мое лицо и после долгого мучительного молчания обхватывает мои щеки ладонями размером с чайник и целует меня в лоб.

– Если ты говоришь, что не помогаешь им, я тебе верю. Но мне интересно, что ты делаешь…

– Просто экспериментирую, – отвечаю я, занимая руки травами.

Он смотрит на меня большими глазами, будто говорит: «Мне можно доверять. Разве я не заслужил это?». Он тысячу раз это заслужил. Когда Маргарита была занята, продираясь сквозь ряды Общества и собирая милость матушки, Грис решил учиться у отца вместе со мной, утверждая, что разделяет мою любовь к алхимии. Я подозреваю, что он хотел защитить меня от изменчивого настроения отца. Когда мы стали старше, он научил меня играть в карты и позволил мне присоединиться к нему и другим мальчикам. И он смеялся и разговаривал со мной до поздней ночи, как это делала моя сестра до того, как бросила меня в пользу Фернанда.

Я никого так не любила, никому не доверяла так, как Грису. Потому я молчу.

Только так я могу защитить его, если меня раскроют.

Только так можно защититься от его ненависти.

– Порой ты так похожа на своего отца, – ворчит он, его нож режет травы.

«О, Грис. Ты даже не представляешь».

* * *

В течение следующих трех дней матушка отправляет делегации на переговоры с герцогом Вандомом, но он и его орда разгневанных дворян отказываются присягать на верность Теневому Обществу. Они продолжают свой марш, превращая Марсово поле в армейский лагерь, поэтому матушка посылает Фернанда, Маргариту и несколько членов Общества отравить их лошадей и еду.

– Это было ужасно, – шепчет Маргарита, когда они возвращаются позже той же ночью. Мы не спим в одной комнате уже несколько лет – по ее настоянию, – но она прячется под одеялом и устраивается рядом со мной. Я застываю, раздраженная ее слезами, смачивающими мой халат, и ее руками, дрожащими, как листья, под одеялом.

– Плачь в плечо Фернанда, – протестую я.

– Пожалуйста. Я не могу позволить ему видеть меня такой. Или матушке. Мне больше некуда идти.

«Я рада, что мы можем быть сестрами, когда тебе это удобно», – хочу сказать я и столкнуть ее на холодный пол. Но мне любопытно узнать, что случилось, поэтому я позволяю ей взять меня за руки. Она в ответ сжимает мои ладони с благодарностью, и я невольно возвращаюсь в наше детство. По ночам мы так обнимали друг друга, тихо пели, чтобы заглушить ссоры наших родителей.

– Их было так много, – сдавленным голосом говорит Маргарита. – Извивались, как слизни на земле – с пеной, кровью и визгом. Я знаю, что они заслуживали смерти – они собирались напасть на нас, но я все время думаю о женах и детях, к которым они никогда не вернутся.

Я смотрю на нее в темноте. Мое сердце бьется о грудную клетку, и я крепче сжимаю ее липкие руки. Я и представить себе не могла, что моя сестра может испытывать такое же чувство вины.

– Марго, ты думаешь, что мы поступаем неправильно?

Она напрягается, а когда говорит, ее голос осторожный и холодный:

– Конечно, нет. Матушка не стала бы вести нас не туда. На резню сложно смотреть, но это не означает, что это было неправильно. Этим людям нужно было умереть для общего блага людей. Теперь, когда мы в безопасности, все будет хорошо. Мать планирует открыть ворота дворца и пригласить всех ко двору. И будет победное шествие, – она растягивает губы в улыбке. Хрупкой и стальной. Ужасно похожей на мамину.

Я выдыхаю и смотрю на кружевные занавески кровати, гадая, как она может лгать самой себе. И кому я должна верить. И как я могу маршировать в процессии матушки, если я не ощущаю победы.

4

ЙОССЕ

Я всегда представлял ад горячим – озеро огня и серы. Но адом было оказаться в холодных влажных туннелях, когда я не могу остановить зловещие зеленые точки, появляющиеся под кожей моих сестер. Я слышу, как они кричат мое имя, но не могу ослабить их страдания. Я ощущаю, как их руки и ноги увядают под их платьями, становятся все меньше, и их можно переломить как прутики.

Каждый миг ощущается как кошмар, а когда я умудряюсь задремать, я вижу настоящие кошмары. Порой я несу девочек по пылающему бесконечному лесу, но обнаруживаю, что они все время были мёртвыми, трупы в платьях. Иногда я стою на краю дороги и смотрю, как меч снова и снова вонзается в спину Ризенды. Но всегда, вне зависимости от сна, голос отца насмехается надо мной, шипя и вспыхивая, как потрескивающее пламя: «Ты желал этого. Моя смерть на твоей совести, как будет и смерть твоих сестер».

Я просыпаюсь в поту, дрожу и иногда даже рыдаю. Да, я хотел перемен, признания, но не так. Все неправильно. Наконец-то я с сестрами, но смотрю, как они умирают. У меня и моих сестер одинаковый статус.

Дьявол, должно быть, веселится.

– Когда мы можем пойти домой? – спрашивает Анна каждое утро последние две недели. Только сегодня она так яростно кашляет между словами, что на губах появляются капли крови. Нахмурившись, я предлагаю ей глоток воды, которую мы собрали в туфле, и плотнее укутываю ее в свой жилет, желая в миллионный раз, чтобы у нас была нормальная кровать и одеяла. Рваный мешок в углу комнаты, где с потолка меньше всего капает, – лучшее, что мы можем найти.

Вся комната меньше двадцати шагов в ширину и ниже моего роста. Пол неровный, и внезапные порывы вонючего ветра грозят задушить нас, хуже из-за разлагающегося тела Конде. Рана на его боку не переставала кровоточить, и он умер вскоре после того, как мы достигли туннелей в ту первую ночь. Я оттащил его как можно дальше, но этого не хватило.

Я убираю волосы Анны с ее липких щек и поправляю ее платье, чтобы скрыть жутко-зеленые синяки на ее плечах.

– Мы скоро пойдем домой, милая, – вру я. – Закрывай глаза и отдыхай.

Мари вытирает лоб Франсуазы кусочком сатина, который она оторвала от своего платья, но ее лихорадка такая сильная, что мокрая ткань высыхает на ее коже.

– Что нам делать, Йоссе? – шепчет Мари.

«Не знаю», – я хочу плакать. Я не знаю, как быть опорой, сильным. Никто меня никогда не замечал, никто не полагался на меня. Призрак деревянной ложки Ризенды бьет меня по костяшкам. Ее хриплый голос близко, словно она сидит в луже со мной.

«Хватит скулить и рыдать. Ты знаешь, что делать. Я тебя учила».

– Оторви больше компрессов, – я указываю на платье Мари. – Остуди их на камнях и меняй каждые пару минут, – это вряд ли поможет. Ничто не поможет. Но попробовать стоит. За две недели девочки из круглощеких ангелочков стали худыми оболочками. Я боюсь представить, что с ними будет, если мы продержим их тут еще две недели.

Сточные трубы не были решением проблемы, но почти невозможно найти другое убежище, когда тебя считают мертвым – и нельзя попадаться на глаза, если не хочешь стать мертвым.

Но я не сдался.

Как только девочки засыпают, скуля, я надеваю треуголку, которую украл с прилавка на рынке, и крадусь по комнате. Людовик хмурится, когда я прохожу. Он не давал мне покоя в первые несколько дней, спорил, что должен был пойти со мной наверх. Но я посмотрел на его роскошную одежду, узнаваемые волосы и лицо с длинным прямым носом. Он выругался и остался в убежище.

Впервые то, что я – бастард без имени, оказалось выгодным для меня.

Слишком опасно выходить из решетки, в которую мы вошли – посреди шумной улицы Монмартр – и ночь за ночью я скал в вонючих туннелях, пока не нашел люк, ведущий в кондитерскую мадам Бисет. Она – хитрая женщина, согласилась не выдавать нас налетчикам в масках в обмен на пару жемчужин и сапфиров, которые я с радостью оторвал от камзола Людовика.

Прошлую неделю я ходил по рынку Лез Аль, воровал морковь, помидоры и капусту, слушал разговоры, так и узнал, что нападение на дворец было устроено ворожеей Ла Вуазен и ее Теневым Обществом. Ведьма изображала гадалку, ей помогали алхимики и магии, как Лесаж. Они захватили Лувр и убивают придворных и офицеров полиции, чтобы удержать хватку на Париже.

Я не знаю, как их остановить, но, к счастью, это не мой долг. Людовик может разбираться, как вернуть трон. Мне нужно было доставить Анну и Франсуазу в безопасность и к лекарю.

Кончики пальцев скользят по стенам туннеля, я бегу по проходам. Два раза направо, четыре налево, снова направо. Тьма такая густая, ощутимая – плотная и царапающая, как шерстяное одеяло, пропитанное крысиной мочой. Я задерживаю дыхание, пока не достигаю железных ступенек под кондитерской, где запах выпеченного хлеба немного борется со зловонием. После четырехкратного постукивания по люку над головой я подпрыгиваю от нетерпения, ожидая появления румяного лица мадам Бисет. У нее три подбородка и запах дрожжей, но, открывая люк каждую ночь, она выглядит красивее небесных ангелов, ее рыхлые щеки сияют в лунном свете.

– Йоссе, мой мальчик, заходи, – она кудахчет вокруг люка, как наседка, пока я залезаю в кондитерскую. – Давай взглянем на тебя, – она отряхивает мою тунику и бриджи. Пустая трата времени. Мне не на кого произвести впечатление, и никто не бросает на меня мимолетного взгляда. Я выгляжу как простой уличный мальчишка.

Я обхожу ее, направляюсь к двери, но она ловит меня за тунику и тянет назад, чтобы вытереть пятно на моей щеке. Я стискиваю зубы и считаю секунды, пока она не успокоится. Для девочек. Думай о девочках.

Мадам Бисет облизывает пальцы и зачесывает темную прядь моих волос.

– Ну вот, так лучше, – она поправляет мой воротник. – Если бы ты не был незаконнорожденным. Такое красивое лицо, и все зря.

– Да, как жаль, – соглашаюсь я и тянусь к дверной ручке.

Мадам Бисет влезает большим телом между мной и моей целью.

– Принести тебе что-нибудь поесть? Прежде чем ты уйдешь?

Я не могу воровать достаточно овощей на рынке, чтобы мы не голодали, так что мадам Бисет продавала мне выпечку, которую приготовила утром, за камешек. И мы договорились, что, когда мы вернем трон, свергнув Теневое Общество, она станет королевским пекарем.

Я хватаю кусок ржаного хлеба со стола, сую его в рот и бросаю ей жемчужину, направляясь к двери.

– А другие? – она ковыляет за мной. – Они же тоже голодны?

– Я куплю больше, когда вернусь. Удивлю Людовика за завтраком, – я стараюсь чарующе улыбнуться, словно на самом деле хочу свежим хлебом порадовать брата, но его имя работает, как заклинание, и я использую его как можно чаще.

– О, – восклицает она, обмахиваясь от упоминания о нем. – Как его Королевское Высочество?

«Сидит в канализации. Как он, по-вашему?» – я улыбаюсь и хлопаю ее по плечу.

– Бывало и лучше, но он не отчаивается. Вашими стараниями, – я подмигиваю ей и приподнимаю шляпу. – Было приятно, как всегда, мадам Бисет.

– Осторожнее там, Йоссе. Не стоит долго ходить. Они взялись за улицы, готовятся к процессии завтра.

Я выхожу за дверь.

– Спасибо за предупреждение.

Несмотря на поздний час и проливной дождь, улица Сент-Оноре кишит, как будто сейчас полдень. Куда ни повернись, везде черные маски и бархатные накидки. Злодеи из Теневого Общества толпятся в тавернах и выходят на улицы, а простой народ массово уходит. Я ожидал от них хоть немного сопротивления или страха – в конце концов, Теневое Общество убивает придворных и полицейских. Но они, кажется, счастливы видеть, как один из них так высоко поднялся. Ла Вуазен – что-то вроде героя. По-видимому, вряд ли найдется в Париже мужчина или женщина, которые не советовались бы с ней по поводу лекарства или настойки, как из высших, так и из низших слоев общества. И все они выстраиваются в очередь, чтобы обеспечить лучший вид на победное шествие, которое завтра ​​пройдет по улицам.

Все взоры на Теневое Общество, это идеальное время, чтобы сбежать с моими сестрами. Но для этого мне понадобится помощь.

Я прохожу через Гревскую площадь, мимо позорного столба и старых доков, где неряшливые дети пытаются залезть в мои карманы. Песчаный грунт настолько затоплен, что мои пальцы ног почти замерзли в ботинках. Дождь не прекращается уже несколько недель. «Как будто Бог оплакивает короля», – любит повторять Людовик.

Думаю, он единственный оплакивает короля. Но ладони у меня липкие, во рту сухо, и я знаю, что не совсем честен с самим собой. Я тоже оплакиваю его. Не так, как ребенок горюет о родителях. Но больше, чем ожидалось. И мне это не нравится. Я говорю себе, что это всего лишь остаточное чувство вины от чтения брошюр, от его голоса в моих снах. Или, может быть, крошечная часть меня обижается на него за то, что он не научил меня лучше брать на себя ответственность.

Но я не скучаю по нему. Он не хотел быть моим отцом, поэтому не имеет права на мою боль. Ризенда – это голос в моей голове. Она мой настоящий родитель. Каждый раз, закрывая глаза, я вижу ее на дороге. Ее взгляд, полный решимости и любви. Ее последний подарок. Отец никогда бы не пожертвовал собой ради меня, и огромная благодарность к Ризенде и вина отправляют короля на его законное место в моем сердце. Я топчу его память ботинками.

Добравшись до «Méchant Meriée», я опускаю шляпу низко и плечом толкаю дверь. Пахнет кислым элем, сырой шерстью и потом. За игровыми столами полно измученных рабочих и неопрятных воров. Пара матросов вскакивают, спорят, и когда один из них переворачивает стол, мне приходится прижаться к стене, чтобы избежать летающих кружек. Я люблю буйную карточную игру так же сильно, как и любой низкорожденный, но это игорное логово слишком зловещее, даже на мой вкус.

Но именно сюда пришел бы мой лучший друг Люк Дегре – если он был жив. В наши дни быть офицером парижской полиции опасно.

Но у меня есть основания надеяться.

Последние два дня торговцы канцелярскими товарами в Лез Аль ворчали о черноволосом разбойнике, который чистит карманы всех за столиками – и хвастается этим, – как-то так мы с Дегре вели себя прошлые три года. Каждую ночь, когда я заканчивал на кухне, мы обходили игорные заведения, собирая серебряные ливры, которые неизбежно сопровождались синяками под глазами и разбитыми губами – благодаря большому рту Дегре.

Я разглядываю каждый стол, не зная, что именно ищу. На нем не будет офицерского мундира с золотыми погонами, это ясно.

Огромный бородатый мужчина с перевязью, инкрустированной рубинами, стукает меня по плечу. Другой врезается в меня сзади. Я собираюсь отказаться от своего плана и вернуться в канализацию, когда слышу знакомый смех из-за столика в дальнем углу.

Я поворачиваюсь и протискиваюсь сквозь толпу, молясь. Я знаю, что лучше не называть его имя, поэтому складываю ладони вокруг рта и издаю улюлюканье, которым мы в детстве подавали сигнал, что в залах дворца нет стражи.

Мужчина за столом напрягается и поворачивается, и я почти всхлипываю от радости из-за его знакомого лица. Дегре в потрепанной серой тунике и широком жилете, его черные волосы свисают жирными прядями на глаза, шляпа с пером сменилась темным бесформенным капюшоном.

– Ужасно выглядишь, – говорю я вместо приветствия. Я хочу подколоть его, но мой голос сдавлен эмоциями и звучит слабо.

Он бросает карты, вскакивает и обнимает меня.

– Ты жив. Я не позволял себе надеяться.

– Ты жив. Как?

– Из-за умений менять облик, – он улыбается и тянет за гадкий жилет. Другие мужчины за столом кричат и указывают на карты, но Дегре бросает свои, обвивает рукой мои плечи и тянет меня к двери. – Думаю, нам лучше перенести встречу в другое место.

Мы выходим под дождь и ветер, поворачиваем пару раз за угол и находим тихий прилавок с нависающей крышей. Он отпускает меня и морщит нос.

– Ты ужасно пахнешь. Ты валялся в навозной куче?

– Близко, – говорю я. – Как ты пережил бой с монстрами Лесажа? Я слышал, это было ужасно. Даже генерал-лейтенант не выжил. Его голова теперь висит на стене дворца.

Дегре передергивает.

– Знаю, и я погиб бы с ним, но я был офицером низшего ранга, и Ле Рейни послал меня за амуницией из резервного хранилища за портом Сент-Антуан. Когда я вернулся, бой был окончен. Я увидел тела товарищей во дворе, сбросил свой плащ и побежал в другую сторону, – он утихает на миг. – Это делает меня трусом?

– Нет. Это делает тебя умным. Что толку бежать на помощь мертвым?

Дегре пожимает плечами, но его губы поджаты, и он отказывается отрывать взгляд от обуви.

– Они были моими братьями по оружию, – тихо говорит он. – Мы дали клятву защищать город – и друг друга – а я бросил их, разгромленных и окровавленных, на брусчатке. Я знаю, что не мог ничего сделать, но я все еще чувствую, что подвел их…

Я толкаю его в плечо.

– Восстанови себя, помогая мне доставить девочек в безопасность.

Он тут же оживляется.

– Девочки тоже живы? Но дворец сгорел дотла. Теневое Общество заявило, что весь королевский род был уничтожен.

– Нас почти уничтожили, но я вывел нас через туннель строителей, который мы нашли под лестницей – я, Анна и Франсуаза. Как и мои королевские брат и сестра.

Глаза Дегре становятся круглыми, как луны, он тихо присвистывает.

– Это интересно. Где они теперь?

– Иди за мной, – говорю я, рассказываю ему о состоянии Анны и Франсуазы и своем плане побега из города, пока я веду его к мадам Бисет.

– Умно, – говорит он. – Но я думаю, что мы сможем поступить лучше. У меня еще есть ключи от оружейной. Давай подвинем пушку в одно из зданий вдоль пути шествия – может, в церковь у дома Вуазен, Нотр-Дам-де-Бонн-Нувель – и выстрелим из нее, когда отравители будут проходить мимо. Если повезет, выстрел убьет Ла Вуазен и Лесажа. В хаосе им придется созвать подкрепление, блокирующее дороги, и мы легко уедем из Парижа.

Я смотрю на Дегре.

– Это гениально.

– Знаю, – он оживляется, пока мы входим в кондитерскую.

Мадам Бисет отрывает взгляд от стола и визжит, увидев кого-то еще за мной. Она поднимает нож, и я вскидываю руки.

– Все хорошо, – говорю я. – Это Де…

– Капитан Дегре, – Дегре спешит вперед и целует ее запястье, словно придворный. – Из полиции Парижа. К вашим услугам, мадам.

Она воркует высоким голосом и подносит другую ладонь к груди. Я закатываю глаза и открываю люк. Когда мы встретились в первую ночь, мадам Бисет бросила в мою голову четыре тарелки и чуть не отдавила мне пальцы люком. А потом я три ночи уговаривал ее и подкупал, чтобы она не выдала нас. Но один взгляд серых глаз Дегре и чарующая улыбка, хоть он и выглядит потрепано, как я, и она помогает ему. Она даже дает ему бесплатно багет, после чего жадно забирает у меня две жемчужины в обмен на печально выглядящую буханку, которой едва хватит моей родне.

– Она очаровательна, – говорит Дегре, спускаясь с плесневелой лестницы в жижу. Он откусывает большой кусок хлеба и поворачивается к туннелю. – Это место… нет.

– Капитан Дегре? – я отламываю у него кусочек хлеба и запихиваю его в рот. – Серьёзно? Ты недавно в полиции Парижа, всего год.

– Да, но я – единственный член отряда, так что я – капитан.

Я фыркаю и направляюсь в удушающую тьму.

– Не отставай, капитан.

– Дразни, сколько хочешь, но кого дофин послушает: офицера Дегре или капитана Дегре? Я буду говорить.

Когда мы входим в комнату, Анна и Франсуаза приподнимаются на локтях и улыбаются Дегре. До того, как он вступил в полицию, он постоянно участвовал в наших выходках, устраивал бардак во дворце со мной и девочками, а не помогал отцу с уроками Людовика.

– Это убежище! – кричит Людовик. – Нельзя водить сюда своих друзей-подстрекателей…

– Простите за вмешательство, Ваше королевское высочество, – Дегре изображает идеальный поклон. – Капитан Дегре из полиции Парижа.

– Капитан? Как ты так быстро поднялся в ранге?

– Из-за исключительных умений, конечно. И я хочу помочь вам. Я пришел увести вас из этой адской дыры в безопасность.

Людовик скользи по нему взглядом, хмурясь.

– Я не могу носить форму, это понятно, но я служил у генерала-лейтенанта, – Дегре начинает сыпать именами и титулами, и Людовик кивает.

– Хорошо, продолжай.

– Мы придумали план, как увести вас и ваших сестер из Парижа, но потребуется ваша помощь.

Людовик скрещивает руки.

– Что значит: мы придумали план? Ты же не про него? – он кивает на меня.

Дегре бросает на меня предупреждающий взгляд и поворачивается к Людовику.

– Ситуация сложная. Нам нужен любой способный человек на нашей стороне.

Людовик хмыкает, словно говорит: «Вот именно».

Я всплескиваю руками.

– Я спас твою жизнь! Если бы не я, ты сгорел бы вместе с дворцом. Это ты ничего не умеешь. Я начинаю видеть, почему отец так крепко держал тебя за руку.

– Молчать! – Людовик ударяет кулаком по каменной стене, тут же вскрикивает и прижимает руку к себе. Очевидно, что он никогда никого не бил, и я не могу удержаться от смеха. Дегре выглядит так, будто хочет меня задушить. Мари изумленно раскрывает рот, словно я чудовище. Обычно я не такой нахальный, но Людовик должен знать, что меня не запугать.

Дегре хватает меня за плечо и убирает за себя, затем пресмыкается, пока Людовик, наконец, не успокаивается и прислушивается к нашему плану.

– Мы, очевидно, не хотим, чтобы вы были где-то рядом с взрывом – мы не можем рисковать, что вы получите травму или вас заметят, – поэтому вы возьмете тележку, которую я спрячу для вас возле кондитерской. Уложите девочек сзади под одеялами, а затем встретитесь со мной и Йоссе на пересечении улиц Ришелье и Сент-Оноре.

Все молчат, пока Людовик переваривает план.

– Мне это не нравится, – говорит он, наконец. – Если я уеду из города, я могу полностью его потерять.

«Осмотрись! Он уже потерян!» – хочу кричать я, но Дегре бросает на меня мрачный взгляд краем глаза.

– Это лучший вариант, ваше высочество, – говорит Дегре. – Если прятаться в канализации, толку не будет. Вы должны выбраться из города и поднять своих союзников в Анжу, Бретани и Савойе. К тому же ваши сестры не могут долго ждать, – он смотрит на Франсуазу и Анну, ворочающихся в углу.

Наступает тишина, и я готовлюсь к тому, что Людовик скажет что-нибудь ужасное, например: «Мы не можем ставить маленьких девочек выше благополучия нации». В конце концов, они бастарды. Еще и девочки. Но он скрипит зубами и бормочет:

– Хорошо. Но если это плохо кончится, ты виноват, – он указывает пальцем на меня. – Отец, упокой его душу, никогда бы не поддержал такой нелепый и опасный план.

Слова Людовика льются мне под кожу, и я должен заставить его замолчать, пока не вина проступила, пока насмешливый голос отца не сокрушил меня сомнением. Мне все равно, что он подумает. Я отказываюсь переживать. Я собираюсь спасти своих сестер и доказать, что они все неправы.

– Осторожность убила нашего отца, – кричу я. – Он проигнорировал большинство своих людей, и они убили его. Прости, но я не хочу пойти по его стопам.

Я разворачиваюсь, сжимаю кулаком жилет Дегре и тащу его по комнате. Мне нужно уйти от этих вонючих туннелей и хмурого взгляда Людовика.

– Я думал, мы договорились, что я буду говорить, – говорит Дегре, когда мы уходим за пределы слышимости.

– Ты был слишком занят, целуя ноги Людовика, чтобы сказать то, что нужно было.

– Вы оба невозможны. Тебе так тяжело проявить к нему немного уважения?

– Да, – говорю я, взбираясь по железным ступеням и вырываясь через люк в кондитерскую.

Дегре закатывает глаза и надевает капюшон, и мы проникаем в шумную толпу на улице Сент-Оноре.

5

МИРАБЕЛЬ

Матушка попросила лекарства. Сотни лекарств, чтобы раздать толпе во время торжественного шествия: Кадмия от язв, Арканум Кораллинум от подагры и водянки, Кирпичное масло от паралича и опухолей, а также десятки мазей и сиропов от головных болей, лихорадки и кашля. Столько настоек, сколько мы с Грисом можем приготовить за неделю.

Я с сомнением смотрю на записку, которую гонец мамы принес в лабораторию.

– Вот видишь, – Грис стоит рядом со мной и читает поверх моего плеча. – Это именно то, что обещала Ла Вуазен. Мы заставили несогласных замолчать и можем возобновить истинное дело Теневого Общества.

Я складываю записку в карман фартука и пытаюсь улыбнуться с надеждой, но голоса мертвых все еще зовут меня из пыли. Осуждают меня.