Текст книги "Похищенный"

Автор книги: Эбби Тэйлор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

Эмма отложила вилку. Она поразилась тому, как Рейф отзывается о Риччи. Как будто уверен, что тот скоро вернется к ней. Как будто Риччи ненадолго уехал на каникулы.

– Он так смешно выглядит, когда ездит на нем, – дрожащим, срывающимся голосом сказала Эмма. – Такой серьезный, сосредоточенный, как будто выполняет жизненно важную миссию. И время от времени бросает на меня тревожные взгляды, словно предупреждая, что через минутку вернется ко мне, но сначала должен закончить свою работу.

Она склонилась над макаронами, пряча глаза и пытаясь проглотить комок в горле. Рейф не стал больше задавать вопросов. Они ужинали в молчании. Приготовленное им блюдо оказалось простым и вкусным, оно буквально таяло во рту. Не успела Эмма опомниться, как прикончила добрую половину того, что лежало на тарелке. Головокружение почти прекратилось, в голове у нее прояснилось. И она собралась с духом, чтобы спросить Рейфа кое о чем.

– Вы обмолвились, что служили в полиции, – начала она. – А почему вы ушли оттуда?

Рейф недовольно поджал губы и покачал головой.

– Это долгая и неинтересная история, – нехотя сказал он. – У меня слишком длинный язык. Он и раньше доставлял мне массу неприятностей.

– Но мне действительно интересно, – настаивала Эмма. Хотя, откровенно говоря, ее совершенно не касалось, что он там натворил. И за что его выгнали из полиции. Просто раз уж она делилась с ним самым сокровенным о Риччи, то в ответ могла бы выслушать его.

Рейф пожал плечами.

– Хорошо. В конце концов, никакого секрета здесь нет. Провалиться мне на этом месте! – Он снова покачал головой. – Они меня достали. Я не пытаюсь настроить вас против полиции или что-нибудь в этом роде, но иногда они перегибают палку, точно вам говорю. Я ушел из полиции после того, как участвовал в разгоне демонстрантов, протестующих против нарушения прав животных. Они устроили митинг у ворот птицефермы в Мидлендсе, в центральных графствах Англии. Бедные цыплята! – Он взял вилку в руки и подцепил ею кончик спагетти. – Эти уроды по десятку трамбовали их в клетки, ломая ноги и крылья. Демонстранты требовали закрыть ферму. Их собралось достаточно много, целая толпа, и они подняли шум, чтобы привлечь внимание к этой проблеме. На усмирение отправили взвод полицейских, этаких самоуверенных остолопов. Они вели себя настолько нагло и вызывающе, что один из протестующих не выдержал и заехал полисмену в морду. Ну а потом, естественно, на демонстрантов спустили всех собак и каждый коп в стране почитал своим долгом арестовать всех, до кого только мог дотянуться.

Голос у него зазвенел, стал громче. Похоже, он и сам заметил это, потому что снова отложил вилку.

– В общем, как бы там ни было, – немного успокоившись, продолжал Рейф, – я слышал все комментарии, которыми обменивались полицейские в участке. Они называли демонстрантов преступными элементами, подонками и чокнутыми. И только за то, что эти люди пытались помочь цыплятам! Естественно, мне это не понравилось, но они заявили, что я никто и зовут меня никак. И что я должен или заткнуться, или уволиться.

– И вы уволились, – заключила Эмма.

– Нет, – шутливо возразил он. – Я остался и получил повышение. Меня назначили Главным куриным палачом.

Эмма слабо улыбнулась и сказала:

– А теперь вы работаете садовником.

– Да. Собственно говоря, мне нравится работать в саду, но это временная работа. Я просто хочу скопить немного деньжат. Договор найма у меня скоро заканчивается, а потом я намерен отправиться на несколько месяцев в Южную Америку. – Он откашлялся. – Честно признаться, у меня уже и билет забронирован. Я улетаю через две недели.

– Вот как… – Эмма даже немного растерялась от неожиданности. – Ну что же, желаю вам удачи. Надеюсь, вам там понравится.

– Ага. – Рейф опустил взгляд на остатки макарон с томатами. – Можно сказать, я с нетерпением жду возможности убраться отсюда.

Спустя минуту он встал и принялся убирать со стола.

– Хотите, я приготовлю кофе?

* * *

На многоквартирной башне напротив одна за другой гасли золотые коронки. Балконы темнели, чтобы через некоторое время вспыхнуть огнями, образуя разноцветные гирлянды всех цветов и оттенков – кремовые, желтые и оранжевые. Эмма сидела за столом, наблюдая успокаивающий ритуал приготовления кофе. Оказывается, как приятно иметь рядом человека, который достает чашки, звенит ложками, насыпает сахар и доливает молоко. С Рейфом было легко и просто, и молчание не тяготило его. Главным образом потому, что он не ждал от Эммы никаких откровений. Хотя сам говорил без умолку, не требуя ответа и не касаясь личных тем. Он говорил обо всем и ни о чем. О том, как нелепо выглядят очереди в «Сэйнсбери». О том, что в Лондоне сумасшедшая дорожная разметка: полоса, предназначенная для велосипедистов, может запросто завести в самую гущу забитой транспортом автострады и исчезнуть без следа. Рейф оказался интересным человеком. Он мог быть задумчивым и серьезным, предпочитая держаться в тени, на заднем плане. А в следующее мгновение что-то привлекало его внимание, и он загорался, начинал отчаянно жестикулировать, повышать голос и стучать кулаком по столу, повторяя при этом «Будь я проклят!» или «Провалиться мне на этом месте!», как если бы в детстве якшался с членами уличных банд. Лицо его было смуглым и выразительным, а движения – красивыми и уверенными. Эмма с легкостью могла представить его музыкантом, играющим на ударных инструментах. Или рэпером, например.

Часов около десяти вечера он встал из-за стола и сказал:

– Пожалуй, мне пора. Я живу в Стоквелле, а туда на велосипеде еще ехать и ехать.

– Это же так далеко! – Эмма пришла в смятение. – Извините меня. Я не хотела задерживать вас допоздна.

– Пустяки, я привык, – успокоил ее Рейф. – Я занимаюсь садовыми работами по всему Лондону. Иногда приходится проезжать на велосипеде по двадцать миль. Но все равно получается быстрее, чем на автобусе, особенно в часы пик.

Эмма вполне могла поверить, что расстояние не играет для него большой роли. Он выглядел крепким и подтянутым, настоящий атлет. Рейф надел толстовку и подхватил с пола свой рюкзак. Похлопал себя по карманам, проверяя, на месте ли ключи.

– Ну, – он махнул рукой в сторону коридора, – я пошел. – Но при этом не сдвинулся с места. – Если не возражаете, – сказал он, – я загляну к вам как-нибудь еще. Мне бы хотелось знать, чем закончится вся эта история с Бержераком.

– Совсем не возражаю, – ответила Эмма. Она открыла и придержала входную дверь. Когда он переступал порог, она неожиданно для себя добавила: – Я очень рада, что вы пришли.

– Я тоже, – откликнулся Рейф.

– Нет, я имею в виду…

И правда, что она имеет в виду? Рейф провел с нею весь вечер вовсе не потому, что ему заплатили за это, или не потому, что хотел получить что-то взамен, а просто потому, что хотел помочь. Потому что ему было не все равно, что станет с Риччи. И он оказался единственным человеком в мире, не считая Эмму, кому была небезразлична судьба ее сына. Эмма растерянно прищурилась.

– Я имею в виду, – сказала она, – я действительно рада.

– Я тоже, – повторил Рейф. Он улыбнулся. – Берегите себя, Эмма. Держитесь. Не падайте духом.

Когда он ушел, она немножко всплакнула, стоя в коридоре и закрыв лицо руками, а затем отправилась в ванную. Эмма чувствовала себя ужасно, просто невероятно уставшей. Но это была хорошая, нормальная, если можно так выразиться, усталость, а не гнетущая апатия последних дней, так что, возможно, сегодня ей удастся выспаться. Она пошла в кухню, чтобы вымыть посуду, оставшуюся после ужина, и чтобы еще ненадолго оттянуть момент, когда придется ложиться в постель.

Она как раз заканчивала чистить кастрюлю, когда зазвонил телефон.

Это была Линдси.

– Здравствуйте, Эмма. – Судя по голосу, она явно была взволнована. – У вас найдется для меня минутка?

– Да, конечно, сколько угодно, – с трудом выдавила Эмма.

Линдси продолжала:

– У нас появилась ниточка. Она, конечно, может никуда не привести, но я сочла своим долгом рассказать вам об этом. В понедельник, после полудня, через день после похищения Риччи, из Лондона в Бержерак вылетела супружеская пара с шестнадцатимесячным мальчиком.

Сердце замерло у Эммы в груди. Как слепая, она нащупала диван и опустилась на него.

– Риччи? – прошептала она.

– Пока мы не можем утверждать этого наверняка, – ответила Линдси. – Но здесь есть одна странность. Так получилось, что незадолго до того, как вы позвонили нам сегодня вечером, мы получили сообщение от женщины, которая работает у стойки регистрации в аэропорту Станстед. Она прочла о Риччи в газетах и вспомнила, что регистрировала это семейство в понедельник. И вот что показалось ей необычным. Родители забронировали для себя билеты заранее, но в самый последний момент привезли с собой малыша, у которого брони не было. Но документ у ребенка был, поэтому его и пропустили в самолет.

– Как звали женщину? – перебила ее Эмма. – Антония?

– Нет, – ответила Линдси, – ее звали не Антония.

Эмма принялась нервно теребить шнур телефона.

Линдси продолжала:

– Мы не хотим внушать вам беспочвенные надежды, Эмма. Документ ребенка был выдан на ту же фамилию, что и у родителей. Велика вероятность того, что это самая обычная семья. Тем не менее мы собираемся провести проверку. – Она немного помедлила. – Я просто хотела сказать вам об этом. Чтобы вы знали, что мы отслеживаем все возможности. Делаем все, что в наших силах. Как только появятся какие-нибудь новости, я сразу же перезвоню.

Эмма не шевелясь лежала в постели. В душе у нее, словно хрупкий стеклянный сосуд, затаилась надежда. Она знала, что пройдет еще немало времени, прежде чем она сможет заснуть.

Она снова решила передать послание Риччи. На этот раз Эмма представила, что стоит у ворот. Ворота были деревянными, забранными деревянной же решеткой. Прямо за воротами возвышался небольшой холм. На его вершине росло тоненькое коричневое деревце. А под деревом сидел Риччи, совсем один, и играл чем-то в траве.

Эмма смотрела на него через решетку.

– Я здесь, – прошептала она сыну. – Я здесь.

Риччи не поднял головы. Но его улыбка сказала Эмме, что он догадывается о ее присутствии. И всю ночь она простояла у ворот, охраняя и оберегая сына так долго, как только смогла.

Глава восьмая

Первые месяцы Эмма даже не сознавала, что беременна. По утрам ее не тошнило. Одежда по-прежнему сидела на ней безупречно. Она даже начала говорить себе, что, скорее всего, ошиблась. В конце концов, она ведь так и не побывала у врача и даже не сделала тест на беременность. И с каких это пор она обзавелась ученой степенью по акушерству и гинекологии?

Как-то вечером она смотрела по телевизору документальный фильм о вооруженном конфликте в Дарфуре. Камера крупным планом показывала ряды выцветших и потрепанных палаток, плачущих женщин, окровавленные простыни. А затем на экране появилось изображение крошечного брошенного ребенка. Он был страшно худым, как спичка, и явно умирал от голода. Вид изможденного, обтянутого кожей личика малыша внезапно поразил Эмму в самое сердце, расстроил ее до глубины души, вызвав острый приступ скорби. Той ночью, лежа в постели, она неожиданно почувствовала себя очень странно: ее тело как будто падало с обрыва или же, наоборот, поднималось на необозримую высоту, и ей не за что было ухватиться, чтобы остановить это невероятное движение. Пару месяцев спустя она вдруг решительно отказалась от шампуня и кондиционера с гуавой «Бутс», которыми пользовалась очень давно. И тогда она поняла, что ее тело, с виду оставаясь прежним, изменилось. И еще поняла, что больше не может обманывать себя.

Джоанна, похоже, ничего не замечала, и Эмма не стала рассказывать ей о своих подозрениях. Она ни с кем не могла заговорить о своей беременности, потому что пока еще не решила, как поступить. Все ее мысли по-прежнему занимал Оливер, и она не могла принять решение, не обсудив с ним положение, в которое попала. Но и говорить с ним до тех пор, пока не будет ясно, вернется ли он к ней, Эмма тоже не хотела.

– Я просто обязан дать Шармиле еще один шанс попытаться восстановить наши отношения, – заявил он тогда по телефону.

– Но ты в долгу и передо мной! – запальчиво воскликнула Эмма, изо всех сил стараясь, чтобы в голосе не прозвучали слезы. – Неужели мы должны перестать видеться?

– Эмма, я буду с тобой честен. Я тоже этого хочу. Но я знаком с Шармилой уже три года. Ей нужно, чтобы мы были только вдвоем, хотя бы некоторое время.

Когда он перестал отвечать на звонки, Эмма написала письмо, в котором призналась, что очень любит его, и сама опустила его в почтовый ящик Оливера. При этом какая-то часть ее ужаснулась такому поступку. Никогда прежде она не вела себя столь унизительно и заискивающе ни с одним парнем. Но она ничего не могла с собой поделать. Что нашептывал Оливер на ушко Шармиле, оставаясь с ней наедине? Какое выражение появлялось у него на лице, когда он смотрел на нее? Нежное? Заботливое? Или, быть может, это она любила его сильнее? Эмма не знала, что хуже. Оливер, которого домогалась другая женщина, обрел в ее глазах еще большую ценность, одновременно отдаляясь от нее. Она сгорала от желания прикоснуться к нему, убрать волосы с его лба. Увидеть, как он смотрит на ее губы взглядом, от которого у нее замирало сердце и перехватывало дыхание. Она проводила столько времени в мыслях о нем, представляя его, умирая от желания оказаться с ним рядом, что дни пролетали незаметно. Эмме попросту некогда было думать о своей беременности.

А потом, совершенно неожиданно, Эмма вдруг пришла в себя и отчетливо поняла, что следует делать. В одном она была уверена совершенно точно: Шармила и Оливер не смогут долго оставаться вместе. Разве не Оливер говорил, что Эмма очень заботливая, что она отдает себя ему без остатка? И что Шармила, напротив, очень холодная и эгоистичная особа, зацикленная на своей карьере? По собственному опыту Эмма знала, что если мужчина расставался с женщиной, то обратного пути уже не было. В одну реку редко можно было войти дважды. И даже если Шармила ухитрилась вернуть Оливера обратно, то это ненадолго, и очень скоро Оливер поймет, что с Эммой его связывают намного более прочные и нежные отношения. А пока что ей следует отступить, предоставить ему пространство для маневра, дать почувствовать себя свободным. Оливер не принадлежал к числу мужчин, на которых можно безнаказанно оказывать давление. И сейчас явно не лучший момент для того, чтобы рассказать ему о ребенке.

Поэтому Эмма перестала звонить Оливеру и прекратила попытки навязать ему свое общество. Когда он будет готов, то сам вернется к ней.

Но это решение далось ей нелегко. В последние дни она все больше времени проводила в одиночестве. Джоанна была неразлучна с Барри. Если они не веселились на какой-нибудь вечеринке, то сидели в обнимку в гостиной на диване перед телевизором и Барри массировал Джоанне ступни, одним глазом поглядывая на экран. Время от времени он наклонялся к ее уху и нашептывал нечто такое, от чего Джоанна игриво повизгивала, вскрикивала и закатывала глаза, словно говоря Эмме: «Ну что с них, мужчин, взять? Все они одинаковые!»

Иногда, когда скука и отчаяние становились невыносимыми, Эмма выходила из дома и садилась в автобус номер пятьдесят пять, маршрут которого пролегал по улице Оливера. Когда они приближались к его квартире, она поднималась на второй этаж автобуса. При этом Эмма старательно отворачивалась, лишь боковым зрением следя за его окнами, – на случай, если Оливер случайно увидит ее. От одного только вида его дома у нее поднималось настроение, как у заядлого курильщика, делающего первую затяжку. По тому, горел ли в окнах свет, она пыталась угадать, чем он занимается. Иногда после работы он ходил в спортзал. Когда его не было дома, Эмма, по крайней мере, утешалась тем, что он не остается один на один с Шармилой. А освещенные окна означали, что они проводят тихий вечер вдвоем, и это было намного хуже.

– Они вместе неофициально, – сообщила ей Джоанна, вернувшись после очередной вечеринки с Барри. – Похоже, Оливер никак не может решить, стоит ли ему возобновлять отношения. Но у меня сложилось впечатление, что от этой Шармз не так-то легко отделаться. По-моему, она давит на Оливера. И еще он интересовался тобой. Полагаю, он по-прежнему неровно дышит к тебе. Так что не суетись и сыграй в равнодушие.

Итак, Эмма принялась ждать дальнейшего развития событий. Но одна неделя проходила за другой, а она не получала от него никаких известий. И все чаще садилась в автобус пятьдесят пятого маршрута.

Однажды апрельским вечером, проезжая мимо дома Оливера, она вдруг заметила, что света в его квартире нет, а занавески на окнах раздвинуты. Было уже довольно поздно, время перевалило за девять часов вечера.

Эмма принялась ломать голову над тем, что бы это значило. Сегодня четверг, а по четвергам Оливер в спортзал не ходит. Правда, иногда по четвергам вечером он отправлялся с коллегами по работе пропустить по стаканчику в баре на Стрэнде. И если его до сих пор нет дома, значит, сейчас он сидит в каком-нибудь заведении с кружкой пива. И когда вернется, одному богу известно. Повинуясь внезапному порыву, она нажала красную кнопку «Остановка по требованию» рядом с сиденьем. Завернув за угол, автобус подъехал к тротуару и остановился.

– Доброй ночи, мадам! – пожелал водитель, когда она выходила.

– Доброй ночи! – ответила удивленная Эмма. Дружески настроенный водитель автобуса, надо же! У нее появилось такое чувство, будто округа, в которой жил Оливер, приняла ее как свою. Она завоевала симпатию водителя его автобуса. Хороший знак.

Преисполнившись счастливых надежд, она зашагала по авеню Чармен. Риск натолкнуться на Оливера, находившегося в нескольких милях отсюда, в центре города, представлялся ей незначительным, но все равно она должна быть осторожной. Одно дело – встретить его в окрестностях Лавендер-Хилл или на главной улице. Она могла отговориться тем, что встречалась с подругой или просто вышла прогуляться. Она жила не так уж далеко, чтобы не бывать в том районе хотя бы изредка. И совсем другое – попасться ему на глаза на его же улице! Дойдя до поворота, Эмма затаила дыхание и осторожно высунула голову из-за угла, чтобы осмотреться. Улица была пуста. Лишь на противоположной стороне дороги плотно, бампер к бамперу, стояли припаркованные машины.

Эмма двинулась вперед по тротуару. Авеню Чармен была приятной и милой улочкой. Впрочем, как и все, связанное с Оливером. Особой. Не похожей на другие. Более роскошной и богатой. Деревьев здесь было намного больше, и листья на них росли гуще. Дома выглядели более ухоженными и импозантными. В начале улицы они стояли довольно тесно, но примерно с середины, оттуда, где находилась квартира Оливера, расстояние между ними резко увеличивалось, да и сами они обретали величественность и внушительные размеры. Эмма шла по противоположной стороне улицы. Дом его был сложен из серого кирпича, а наличники окон и дверей выкрашены белой краской. Под огромным раскидистым деревом находилось большое трехстворчатое подъемное окно в эркере, над которым начиналась крыша. Это окно принадлежало Оливеру. Его квартира была на первом этаже.

Ну и что дальше? Эмма несколько раз прошлась взад-вперед по улице, словно впитывая особую ауру этого места. Тротуары блестели после недавнего дождя. Улица была пуста. Тишину нарушал лишь звук шагов Эммы да случайный скрип камешков, попадавших ей под каблучок. В некоторых домах светились окна. В одной из комнат в окружении людей стояла женщина с ребенком на руках. Увидев эту мирную картину, Эмма погрустнела. Что она делает, расхаживая по чужой улице и заглядывая в окна незнакомых людей? Это совсем на нее не похоже. Нормальные девушки так себя не ведут. В душе поселилось странное и непривычное чувство одиночества, как если бы она вдруг оказалась на обочине жизни и исподтишка, подобно неумелому следопыту, подглядывала за жизнью других людей. И она с ужасом поняла, что именно этим и занимается. Исподтишка подглядывает за Оливером и преследует его. А что, если кто-нибудь заметит ее? Люди решат, что она замыслила что-то недоброе. Они даже могут вызвать полицию. Эта мысль заставила ее остановиться. Все, довольно. С нее хватит. Сейчас она повернет назад и сядет в автобус. И больше никогда не придет сюда.

Эмма так бы и поступила, если бы ей в голову не пришла очередная идея. Не будет ничего плохого в том, что она потихоньку заглянет в окно в задней части дома, чтобы посмотреть, как сейчас выглядит гостиная Оливера. Чтобы узнать, изменилось ли в ней что-нибудь за четыре месяца, прошедшие с момента их последней встречи. И приложила ли к ней руку Шармила. Эмма и так зашла слишком далеко, другой возможности ей может и не представиться. Она должна увидеть все собственными глазами.

Квартира на втором этаже, над Оливером, была погружена в темноту. Очевидно, супружеской пары, которая жила там, не было дома. Значит, никто не сможет увидеть Эмму в саду. Она лишь бросит один быстрый взгляд в окно и уйдет. Оглянувшись по сторонам, чтобы убедиться в том, что поблизости никого нет, Эмма зашагала по боковой аллее, идущей в обход дома. Садик на заднем дворе был небольшим, с дорожками, вымощенными плитами, и каменными клумбами, засаженными цветами. Как-то вечером Эмма с Оливером пили здесь шампанское, слушая мелодии Руфуса Уэйнрайта, доносившиеся из раскрытых окон гостиной.

Эмма подкралась к окну и, прижавшись к стеклу, заглянула внутрь. Насколько она могла рассмотреть в полумраке, в комнате ничего не изменилось. Огромный куб телевизора в углу, тканый ковер на темном деревянном полу, выкрашенные в белый цвет полки, забитые книгами, две изогнутые металлические статуэтки, которые так нравились Оливеру.

Она пристально вглядывалась в одну из полок, пытаясь рассмотреть лица на фотографии, когда внезапно комнату залил яркий свет. Насмерть перепуганная и растерянная, Эмма отпрянула. Она успела заметить какую-то фигуру – мужчина? женщина? – которая приблизилась к окну до того, как она успела спрятаться.

Черт возьми! Эмма, дрожа всем телом, прижалась к углу дома. Почему она вела себя так неосмотрительно и неосторожно? Она даже не слышала, как отворилась передняя дверь. Благодарение богу, на улице уже темно. Кто бы ни находился в комнате, рассмотреть ее он не мог. Во всяком случае она на это надеялась. Затаив дыхание, Эмма прислушалась, боясь уловить звуки шагов, голоса или крики со стороны входной двери. Ничего. Значит, ее никто не видел. Она выждет еще пару минут, а потом выберется на улицу и уйдет. Господи… Она сдула со лба прилипшую прядку волос. Больше ни за что на свете она не отважится на что-нибудь подобное. Никогда!

Эмма тихонько считала про себя. Дойдя до двадцати пяти, она решила, что путь свободен, и начала пробираться по боковой дорожке, внимательно глядя под ноги. Еще не хватало наступить на кошку или наткнуться на мусорную корзину. Но когда она почти добралась до конца садика, свет, падавший с улицы, загородила чья-то высокая, темная фигура.

– Эй! – раздался громкий голос. – Какого черта вы заглядываете в мои окна?

Оливер! Эмма едва не умерла со страху. Может, стоит развернуться и бежать в другую сторону, в надежде перелезть через забор? Она уже поворачивалась, когда гравий заскрипел под чьими-то быстрыми шагами и сильная рука схватила ее за плечо.

– Какого черта… – начал было Оливер. Он судорожно, со свистом втянул воздух сквозь стиснутые зубы и выпустил ее руку, словно она была прокаженной. Поспешно отступив на шаг, он растерянно произнес: – Эмма?

Господи, он ничуть не изменился! Разве что волосы были подстрижены чуточку короче. На нем была белая рубашка, расстегнутая у ворота. Через плечо небрежно переброшен темный пиджак. Оливер в изумлении глядел на нее. Эмма тоже не сводила с него глаз, испуганная и растерянная. Все мысли вылетели из головы, и она решительно не знала, что сказать.

У входа на лужайку появился стройный силуэт.

– Ол? – серебристым колокольчиком прозвенел женский голос. – С тобой все в порядке?

Оливер кивнул.

– Да. Все нормально, спасибо, Шарм. Я сейчас вернусь. – Он снова перевел взгляд на Эмму. – Что ты здесь делаешь?

Эмма наконец-то обрела дар речи.

– Мне нужно поговорить с тобой, – заявила она.

Оливер выглядел озадаченным.

– Конечно, – ответил он. – Здесь? – И прежде чем она успела что-то сказать, отрицательно покачал головой. – Нет. На улице прохладно. Пойдем в дом.

И он указал в сторону входной двери, приглашая Эмму идти вперед. Шармила возглавила процессию. Высокие каблучки ее туфель звонко цокали по вымощенной плитами дорожке. На ней было что-то черное, короткое и облегающее. Ее тяжелые волосы были уложены в высокую прическу.

В коридоре Оливера стоял прежний, знакомый запах. Лосьон после бритья, или стиральный порошок, или мастика для полов, или чем он там еще пользовался. От привычного аромата у Эммы вдруг стало тесно в груди. Сквозь цветное витражное стекло пробивался слабый свет уличных фонарей, окрашивая коридор в призрачные красно-зеленые тона. Прежде чем кто-то из них успел произнести хотя бы слово, Шармила негромко сказала:

– Я оставлю вас одних.

Не удостоив Эмму и беглого взгляда, она ободряюще сжала руку Оливера, проскользнула мимо них в гостиную и закрыла за собой выкрашенную в белый цвет дверь.

Эмма чувствовала себя еще хуже, чем прежде. Ладно, положим, она не хотела, чтобы Шармила присутствовала при их разговоре. Но она предпочла бы, чтобы это Оливер попросил свою подружку удалиться. Безупречные манеры девушки – или полное отсутствие любопытства – заставляли Эмму чувствовать себя неуклюжей, грубой, невероятно навязчивой особой.

– Пойдем в кухню, – предложил Оливер.

Он повернул выключатель. Повсюду были разбросаны принадлежности женского туалета. На спинке стула висел небрежно брошенный золотистый кардиган. На столе примостилась лаковая сумочка. Дверца холодильника была увешана новыми фотографиями, в основном снимками темноволосой девушки со сверкающими белыми зубами и большими блестящими серьгами. Она весело улыбалась в объектив. На подоконнике выстроились цветы в горшках, их темные листья свешивались через край. Раньше у Оливера не было комнатных растений. Он отшучивался, говоря, что непременно забудет полить их.

– Могу я предложить тебе что-нибудь? – поинтересовался Оливер. – Может быть, хочешь выпить?

– Нет, спасибо, – отказалась Эмма. Видя его сейчас, при ярком свете, она вдруг поняла, что любит его в десять, в сто раз сильнее прежнего. И будет любить всегда. Вид его причинял почти физическую боль. Его выразительные и одновременно сонные глаза. Его выбеленные солнцем волосы. Его запах.

– Я беременна, – выпалила она.

И затаила дыхание.

Разумеется – а она вовсе не была дурой, – Эмма не рассчитывала, что Оливер от радости начнет скакать по кухне. Он будет шокирован, как и любой на его месте. Может быть, даже взбешен. И разве может она винить его? В своих мечтах о том, что они помирятся, Эмма всегда представляла, как она, стройная и свободная, лежит рядом с Оливером на его застеленной белыми простынями кровати. И рядом никогда не было ни ребенка, ни огромного живота.

Так что она была готова к тому, что он испуганно охнет, сделает шаг назад, неприятно удивится. Ждала этого. Но Оливер лишь метнул быстрый взгляд в сторону гостиной, где скрылась Шармила. Этого она никак не ожидала, и сердце у нее упало. А потом случилось еще кое-что, столь мимолетное и почти незаметное, что Эмма наверняка бы этого не заметила, не наблюдай она за ним столь внимательно.

У него легонько дрогнули и скривились в презрительной гримасе губы.

Отвращение.

Но уже через долю секунды он овладел собой.

– Пожалуй, мне не стоит задавать очевидный вопрос о том, как такое могло случиться. – Оливер попытался пошутить.

У Эммы земля ушла из-под ног. У нее кружилась голова, и она жадно хватала воздух широко открытым ртом, как рыба, выброшенная на лед. Она мельком увидела свое отражение в оконном стекле. Одетая в спортивные штаны и кроссовки, с несвежими прилизанными волосами и расплывшейся талией. Именно так должна выглядеть женщина, которую застали за постыдным занятием, – подглядывающей в чужие окна в чужом саду. Шпионящей за мужчиной, который бросил ее ради другой. Эмма поневоле сравнивала себя с элегантной, стройной девушкой, которая тактично удалилась в другую комнату, и от стыда ей хотелось провалиться сквозь землю. Ты знала, что так все и будет. Ты знала, как он отреагирует. Так что уходи отсюда немедленно. Убирайся прочь. Не задерживайся!

– Можешь не беспокоиться, – сказала она. – Я ничего от тебя не требую. Я просто хотела, чтобы ты знал.

– Мне очень неловко, право же, Эмма. – Оливер обеими руками откинул со лба волосы. – Фу-у… Наверное, я должен спросить, не нуждаешься ли ты в деньгах?

– Мне ничего не нужно. – Она повернулась и направилась в коридор.

– Может, тебя подвезти?

– Нет, благодарю.

Эмма размеренно шагала к входной двери. Из гостиной долетала негромкая музыка. Дверь была плотно закрыта. О, Шармила проявила себя во всем блеске. И поступила очень умно, не став подслушивать.

Оливер вышел вслед за Эммой и проводил ее до калитки.

– Что ты собираешься делать? – шепотом спросил он, но на воздухе звуки разносились далеко. – С беременностью, я имею в виду.

– Еще не решила.

Эмма вдруг остановилась. Она стояла на садовой дорожке, крепко обхватив себя руками. Потом она перевела напряженный взгляд на Оливера и сказала:

– Наверное, будет лучше прервать ее.

Эти слова должны были потрясти его, вывести из оцепенения. Заставить заговорить с ней, вернуться к ней. Естественно, известие о том, что она ждет ребенка, могло и не привести его в восторг, но и вот так, походя, принимать решение об аборте было нельзя. Что бы там ни думал Оливер, он просто обязан был сказать «Подожди. Я должен подумать. Не стоит делать поспешных выводов. Я позвоню тебе, и мы поговорим».

А что касается аборта… в общем, это будет конец. Конец всему. Уже ничего нельзя будет исправить. И у Оливера не будет причины когда-нибудь вернуться к ней или хотя бы позвонить.

– Ты права, – пробормотал он, не глядя на нее. – Пожалуй, это и в самом деле лучший выход из положения.

Эмма ничего не чувствовала. Душа ее оцепенела и замерзла. Вот, значит, как. Все. Конец. Она отвернулась.

– Мне и впрямь очень жаль, Эмма, что так получилось. – Голос Оливера звучал расстроенно. – Дело в том, что мы с Шармилой… как бы это сказать… В общем, мне бы не хотелось так расставаться с тобой. В конце концов, нам было хорошо вдвоем.