Текст книги "Мемуары"

Автор книги: Джузеппе Гарибальди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 41 страниц)

Тогда наша артиллерия состояла из двух батарей по четыре полевых орудия каждая и из одной горной батареи – всего было 18 орудий. Но не было орудийного расчета. Канцио и Бассо занялись первым орудием батареи. Эти мои храбрецы, уцепившись за колеса, быстро подкатили орудие к огневой позиции. На помощь им тут же подоспели другие адъютанты, прибежавшие один за другим и, наконец, артиллеристы, которые поспешили из своих помещений и храбро взялись за дело.

Наше счастье, что враг не подозревал, в какое состояние поверг он нас, напав врасплох; повсюду царили тишина и безлюдье, и враг, вероятно, как я думаю, решил, что мы приготовили ему засаду. Не останови он голову колонны у Сен-Мартен и поспеши вступить в Отен, враг не встретил бы никакого сопротивления и захватил бы наших людей, находящихся еще по квартирам.

Вместо этого пруссаки расставили свою артиллерию на высотах Сен-Мартен и принялись обстреливать наши позиции. Такое распоряжение врага спасло нас. Наши 18 орудий, установленные на позициях, господствовавших над вражескими, усердно и с рвением обслуживаемые нашими молодыми артиллеристами, несколько смущенными, что их застигли врасплох, осыпали врага снарядами и после нескольких часов орудийного обстрела принудили его отступить вместе с артиллерией. Несколько рот вольных стрелков и несколько батальонов подвижных войск, брошенных на левый фланг пруссаков, довершили успех дня и враг был вынужден отступить по всей линии. Тяжелые потери понесли наши артиллеристы, офицеры и солдаты; как я припоминаю, некий майор из Ниццы, Гвидо был ранен и ему ампутировали бедро. Вольные стрелки, как обычно, проявили большое мужество.

Оба итальянских полка оставались в городе в качестве резерва и лишь небольшая часть бойцов участвовала в этой операции, если не считать генуэзских карабинеров, которые наступали в центре и доблестно способствовали отступлению неприятеля.

Три позиции, занимаемые аванпостами, которые в Отене должны были прикрывать нашу небольшую армию, и кстати сказать не выполнили эту задачу, были: Сен-Мартен – в центре, Сен-Жан – слева и Сен-Пьер – справа (пусть французы не глумятся над обилием святых, которые, как и у нас, видимо не в состоянии защитить их). Сен-Жан располагал батальоном подвижных войск из Нижних Пиренеев, который входил в состав третьей бригады. Этот батальон пользовался особой симпатией Менотти и моей; он кстати ее всегда заслуживал, особенно в последнем сражении, так как вел себя безупречно и внушил неприятелю уважение к себе.

Несколько отрядов подвижных войск удерживали также позиции в Сен-Пьер. Однако в центре сильную позицию Сен-Мартен по приказу этого труса, полковника Шене, оставили две гвэрильи – с востока и из Марселя – всего около семисот человек. Все это произошло, кажется, еще до прибытия врага, из-за чего он мог преспокойно занять эту важную для нас позицию. Если это не называется изменой со стороны этого полковника Шене, то не знаю, какое еще слово можно придумать взамен.

Что бы ни говорили и какое оправдание ни придумали бы для него французские клерикалы, поступок офицера, который без приказа оставляет нашу самую важную позицию, подвергая этим армию риску быть разгромленной, а город разграбленным, поступок офицера, который, спасаясь бегством, тянет за собой полк, чьим командиром он был, и еще другой, поверивший, из-за неопытности своих офицеров, его клеветническим измышлениям и бежавший за 40–50 километров в тыл, это – неслыханный поступок, ему нет названья. Никогда за всю мою военную жизнь я не слышал ничего подобного. Нет такого наказания, которое могло бы искупить подобную вину. И тем не менее, этот полковник Шене, которого я, по своему (простодушию, вырвал из рук смерти, ибо он был приговорен военным судом, этот подлец стал архигероем клерикалов и шовинистов, которого они чуть не причислили к лику святых; реакционные газеты, не жалея красок, расписывали его биографию и расточали ему чрезмерные похвалы за самый подлый и мерзкий в мире поступок.

Вот таков наш век цивилизации, в основе которой лежит коррупция и ложь!

Не могу закончить эту статью[411]411
  Закончить эту статью… – так в тексте; видимо описка: автор хотел сказать «закончить главу».


[Закрыть] не упомянув о славном и мужественном корреспонденте «Дейли ньюс», молодом Дзиккителли. Он не сражался с пруссаками, о, нет! – не в этом состояла его задача. Но он был моим чудесным адъютантом в то время, когда я имел счастье видеть его среди нас.

При сражении у Лантеней, я много часов провел в седле, а так как у меня не было собственной лошади, то мне подсовывали первую попавшуюся. В начале сражения это бедное животное, не знаю уж по какой причине, поскакало во весь опор, сбросив меня наземь, причем я ощутил невероятную боль в левом бедре. Благодаря тут же окружившим меня друзьям, я быстро справился с этой неприятностью, а находившийся около меня Дзиккителли любезно предложил мне своего великолепного белого коня, на что я согласился и проскакал на нем весь остаток дня.

Итальянцы Вогезской армии будут с любовью и благодарностью вспоминать имя Марэ, субпрефекта Отена. Этот честный республиканец дружелюбно и благожелательно встретил нас, когда мы прибыли в Отен, и те же чувства проявлял за все время нашего пребывания в этом городе.

1 декабря, в день, когда нас атаковали пруссаки, субпрефект Маре покинул префектуру и с оружием в руках примкнул к мужественным борцам в качестве рядового стрелка.

Глава 3
21, 22 и 23 января 1871 г.

Победа при Отене немного подняла упавший было дух наших молодых бойцов; а те же пруссаки, которые отбросили нас от Дижона, оказались сами отброшенными и в беспорядке отступали. Будь у нас свежие, пусть и немногочисленные, части, отступление врага превратилось бы в повальное бегство и ему пришлось бы по меньшей мере оставить нам орудия и значительное число пленных. Я напрасно к этому стремился. Но то, что не довелось выполнить нам, сделал у Бона генерал Кремье, который с несколькими тысячами хороших бойцов, перевалив через горы из Бона в Блиньи, атаковал врага с фланга в направлении Венденесс и полностью разгромил его. Большую часть декабря мы провели в Отене, организуя новые части; немного увеличили свою артиллерию и сформировали несколько эскадронов кавалерии. Но мы все еще ждали шинелей, столь необходимых в это суровое время года, и другие предметы экипировки, а также ружей, для замены нашего устаревшего дрянного оружия. Дело при Отене подняло престиж нашего маленького воинского подразделения, и жители, которым эта победа принесла спасение, благословляли нас, – состязаясь в присылке нам разных шерстяных вещей для бойцов и денег для наших раненых.

В Отене мы служили заслоном и защитой двух фланговых операций, которые осуществляли: генерал Круза – от Шаньи до Орлеана, и большая Луарская армия под командой генерала Бурбаки, двигавшаяся в направлении к востоку.

А из-за снега и льда, которыми была покрыта вся местность, операция эта была исключительно трудна и мучительна – люди и лошади выбивались из сил. В результате этого флангового движения генерала Бурбаки прусская армия оставила Дижон, а мы заняли его вместе с несколькими ротами вольных стрелков. Мы смогли бы занять город немедленно всеми нашими частями, если бы все железнодорожные составы не были бы заняты генералом Бурбаки. В конце декабря и начале января очень похолодало. Снег превратился в лед и передвижение стало крайне трудным, особенно для артиллерии и конницы. Враг, располагавший опытным, закаленным и прекрасно экипированным войском, был в ореоле своей славы; солдаты его, чувствуя себя победителями в чужой стране, где все им дозволено, не только отбирали у бедных жителей все продовольствие и предметы домашнего обихода, но и прогоняли их с кроватей, чтобы улечься самим. У этого врага, повторяю, было много преимуществ перед неопытными, только что сформированными, нуждающимися в самом необходимом, французскими солдатами. План генерала Бурбаки был хорошо задуман, но по упомянутым причинам трудно выполним, особенно из-за плохого интендантского обслуживания.

Кавалерийский генерал из армии Бурбаки, проходивший со своей дивизией через Отен, навестил меня и утверждал, что армия находится в весьма плачевном состоянии. «Я, правда, могу еще, – сказал он, – заставить лошадей пройти маршем несколько километров, но они, конечно, не в состоянии участвовать в боях и с каждым днем сдают все больше и больше». То же можно было сказать и о лошадях артиллерии и о любом виде оружия; тогда уже можно было этой армии предсказать много всяких бед. Если бы этой многочисленной, молодой армии дали бы лишних пятнадцать дней на отдых, на приведение частей в порядок и миновал бы этот период январских холодов – она могла бы поднять дух истощенной и поверженной Франции.

Но, к сожалению, армия эта была наголову разгромлена и уничтожена.

Я знал о фланговом движении Мантейфеля, параллельном армии Бурбаки, предпринятым, чтобы усилить боевые силы Вердера и осаждающих Бельфор, и будь желание правительства, я сделал бы, конечно, все возможное, чтобы задержать фланговый марш Мантейфеля. Одному богу известно, как я страдал, что не мог провести такую операцию, которая, безусловно, помогла бы восточной армии. Один раз я попытался это сделать и выступил из Дижона с основными своими силами, чтобы напасть на врага в Из-сюр-Тиль, передав генералу Пелиссье с пятнадцатью тысячами мобилизованных командование городом. Но сильные неприятельские колонны, стоящие фронтом к нам, заставили меня вернуться на прежние позиции. Все же две из моих четырех бригад, вторая и четвертая, совместно со всеми ротами вольных стрелков, действовали на неприятельских коммуникациях. Решив защищать Дижон, я позаботился в первую очередь о продолжении фортификационных работ, начатых ранее пруссаками и генералом Пелиссье.

Позиции у Талана и Фонтена, господствующие над магистральной дорогой, ведущей в Париж, являются самыми высокими и весьма важными; расположены они в двух километрах к западу от города. Они были первыми, пожинавшими плоды наших трудов. Мы разместили: в Талане – две батареи полевых 12-миллиметровых и 24-миллиметровых орудий; в Фонтене – одну четырехлинейную полевую батарею и одну горную батарею того же калибра.

Несколько 12-миллиметровых батарей, которые впоследствии правительство направило генералу Пелиссье, были размещены на укреплениях, воздвигнутых в Монмюзар. Мон-Шапе, Беллен и на других наиболее выгодных позициях в поясе Дижона, чтобы на случай атаки не допустить обстрела противником города, а этого мы ждали со дня на день.

На войне господствует синьора Фортуна, поистине в этот день она к нам благоволила, ибо 21 января враг напал на нас со стороны запада и можно, пожалуй, сказать, что он атаковал быка в лоб, пытаясь схватить его за рога.

Поскольку мы тщательно изучили эту местность, располагали сильными позициями, прикрытыми стенами и крутым краем обрыва, а по обоим сторонам главной дороги стояли стрелковые цепи и на грозных позициях Талана и Фонтена, господствующих над всем вокруг, торчали дула 36 орудий, то наша оборона блестяще удалась.

Памятник Гарибальди в Риме.

Работа скульптора Эмилио Галлори 1895 г.

Да, и было от кого обороняться; чудовищную вражескую колонну, наступавшую по главной парижской дороге, – можно было смело назвать стальной! Нам едва хватило 36 орудий, обстреливавших дорогу, многих тысяч наших лучших солдат, залегших за защитными сооружениями, чтобы остановить эту колонну.

Мы были уверены, что атака последует с этой стороны, и сконцентрировали здесь основной кулак своих войск, не ослабляя северной и восточной части оборонного пояса, где, как я предполагал, развернется главное наступление, меж тем как атака с запада будет ложной. На деле, однако, все произошло по-иному. На наше счастье, атака была предпринята только с запада, одновременно произошли атаки с левого неприятельского фланга фланкирующими частями в направлении Отвилль и Дэ, а с правого фланга в направлении Пломбьер в долине Ош.

Атака была ужасающей. Лучших солдат, чем в тот день (неприятельских), я в жизни не видывал. Колонна, двигавшаяся на наши позиции в центре, изумляла своей храбростью и хладнокровием. Она двигалась на нас сомкнутыми рядами, точно туча, медленно, не ускоряя шага, но с такой размеренностью, спокойствием и в таком порядке, что становилось жутко. Обстрелянная всеми нашими орудиями ураганным огнем, а также всей пехотой, стоящей перед Таланом и Фонтеном по обеим сторонам дороги, эта колонна усеяла поле трупами, но вновь и вновь перегруппировываясь в ложбинах, она продолжала те же действия и двигалась в том же порядке и с тем же спокойствием. Это были замечательные солдаты! Но и наши проявили в этот день чудеса храбрости и они были, бесспорно, достойны атаковавших нас врагов. Лишь на один миг наши дрогнули, ибо атака на наш правый фланг со стороны Дэ была ужасна и стоила нам многих отважных воинов. Наши гнали неприятеля вплоть до деревенского кладбища, где он укрылся за его стенами, потом вскарабкались на стену и бросились на пруссаков, стараясь вырвать у них штыки. На нашем левом фланге неприятель был осыпан убийственным огнем нашей сильной цепи стрелков, причем ему угрожало быть отрезанным от своего правого фланга в Пломбьере.

Этот правый неприятельский фланг также был атакован и обстрелян частями полковника Пеллетье и вольных стрелков Брауна, которые, спустившись с Беллер в долину Они, принудили его к поспешному отступлению. Битва эта длилась с утра до заката с большим ожесточением с обеих сторон без явного преимущества для кого-либо. К моменту заката мы оставались на своих дневных позициях, а враг на своих. Но тут произошло то, что я не раз наблюдал при подобных обстоятельствах, когда с одной стороны находятся солдаты – новички, а с другой – опытные, закаленные. Последние строго придерживаются полученных приказов, первые же под предлогом добыть боеприпасы, утолить голод, жажду и т. п., стремятся уйти с боевого поста, чтобы подкрепиться или же похвастать своими дневными подвигами. Это происходит особенно в том случае, если вблизи город. Поэтому я не перестану увещевать моих молодых земляков проявлять в битвах как можно больше стойкости, упорства и настойчивости.

С наступлением ночи наши солдаты, вместо того, чтобы оставаться на позициях, которые они так храбро защищали в течение целого дня, под разными предлогами стали уходить в город. Они скопились на шоссе под Таланом. Произошла такая неразбериха, что ничего нельзя было понять и невозможно было ни отдать, ни получать приказ. Я сам, спускаясь с Талана, где находился в продолжение всего сражения, очутился в такой густой толпе, что не смог больше управлять своим конем.

Меж тем, как наш противник более коварный и опытный, обнаружив при разведке, что наши передовые позиции оголены, продвинулся вперед и обстрелял нас яростным огнем именно в тот момент, когда происходило описываемое; к счастью, мы находились в ложбине, а между нами и противником подымалась возвышенность, благодаря чему пули летели над нашими головами.

Толпа меня так грубо толкала со всех сторон, что я чуть не очутился на земле вместе с конем.

Отход наших с передовых позиций и продвижение врага заставили меня провести скверную ночь, которую еще ухудшило следующее обстоятельство. Было 11 часов вечера. Страшно усталый, я растянулся в префектуре Дижона на койке, в это время ко мне явилась депутация, состоявшая из генерала Пелиссье, мэра города, нескольких членов муниципального совета и магистрата, и сообщила, что враг проник внутрь нашего расположения, захватил Талан, а возможно и Фонтен, и что неприятельский полковник от имени генерала, командующего прусскими силами, заявил присутствовавшему там случайно чиновнику, что если до утра Дижон не капитулирует, он будет бомбить город. Имея 64 года от роду и кое-что повидав на свете, не так-то легко дать себя провести. Мне сейчас же стало ясно, что это просто насмешка со стороны неприятельского генерала, упоенного громкими победами прусских армий, одно лишь бахвальство. Однако нельзя было пренебрежительно отнестись к известию, переданному мне авторитетными лицами; тем более, что присутствовавший чиновник, сообщивший указанное известие, по его словам, вечером направился к месту битвы в поисках своего сына, которого считал раненым, натолкнулся на прусского полковника, о котором говорилось выше.

Тут уж моему отдыху настал конец. Я приказал сейчас же запрячь свою карету и отдал всем, кому только было возможно, распоряжение выслать разведчиков, чтобы проверить достоверность полученного известия. Дороги подмерзли, стало скользко, шел снег; для такого инвалида, как я, осмотреть линию форпостов было крайне смелым предприятием. Но иного выхода не было. Разве можно было при таком известии, имея истощенных солдат и столь предприимчивого и отважного врага, оставаться спокойно дома? Собрав в сильное ядро лучших моих людей, что потребовало немало времени, я приказал быть всем наготове к бою еще до наступления дня, а сам спозаранок направился в Моншаппе, нашей первой позиции в сторону врага, где стояли два 12-миллиметровые орудия под защитой батальона мобилизованных солдат. Здесь я не нашел ничего нового; все было в полном порядке. Я немедленно поспешил далее в Фонтен и, наконец, в Талан, но там не было и следа врага. Значит угроза обстрела была со стороны пруссаков пустым хвастовством.

Зато 22-го мы не только не были ими обстреляны, но к вечеру, после еще одного дня сражений, нам посчастливилось прогнать их с позиций, занятых ими накануне вечером, и обратить их в бегство.

Стойкость и упорство в сражениях – вот один из ключей к победе! «Но ведь люди устали, мы все устали и голодны!» – «Да! Ну и что же, идите, ищите себе питание и отдых. А враг будет продвигаться, отнимет у вас пищу, что вы собрали, даст вам отдых… прикладом винтовки». Упорство, стойкость и особенно бдительность – эти качества всегда нужны. Сколько можно сегодня насчитать таких генералов, которые только потому, что они генералы, генералиссимусы, или еще чином повыше, считают, что им излишне наблюдать за ходом сражения вблизи, и довольствуются тем, что получают сведения лишь находясь вдали от огня, отдают приказы своим подчиненным. Ошибка это! Не подвергая себя безрассудно опасности, главнокомандующий должен столь близко, сколь возможно, подойти к центру или объекту поля боя; пусть он поднимается повыше, чтобы его взору открылось большее пространство и он мог бы обеспечить драгоценную срочность, столь необходимую при рассылке приказов и при получении сведений. Впрочем, острый взгляд руководителя боя стоит часто гораздо больше, чем любая информация. День 22 января 1871 г. доказал, что если мы устали от битвы, происшедшей накануне, 21-го, то пруссаки устали еще более и куда больше обессилены, чем мы; хотя они и во второй день были столь же храбры и бесстрашны, как в первый, но начали уже сдавать и это вселило в меня надежду, что 23-го мы сможем отдохнуть от напряжения двух предыдущих дней. 22 января мы потеряли очень заслуженного офицера, майора Лоста, из отряда объединенных вольных стрелков, насчитывавшего более восьмисот человек и внесшего большой вклад, когда накануне удалось отразить неприятельскую атаку на правый фланг, а также и при победе, одержанной 22-го. Его заменил на посту командира этого доблестного отряда подполковник Батино, офицер, подававший большие надежды.

Фаланга пруссаков (прибегаю к словцу, пущенному одним моим заслуженным офицером) была столь велика и сильна, что нам и 23-го грозила опасность быть ею уничтоженными. В середине дня враг угрожал нам атакой на Фонтен, куда были направлены несколько батальонов для ложной атаки; но немедленно вслед за этим на севере, по дороге на Лангр, появились густые колонны пруссаков и другие – фланкирующие, уже двигающиеся с востока в направлении Монмюзар и Сен-Аполлинер. Атака на дороге в Лангр была ужасна и достойна того грозного войска, которое стояло против нас. Почти все наши части, за исключением четвертой бригады, дрогнули; последняя стояла влево от дороги на фабрике, окруженной, к счастью, стеной, в которой мы и устроили бойницы. Несколько сот бойцов организуемой пятой бригады, понесшей большие потери в битве 21-го, также выдержали натиск, находясь на соседней, несколько далее расположенной фабрике, а затем присоединились к четвертой бригаде. Эти части были некоторое время окружены врагом, так как наш правый фланг отступил. Враг установил свою артиллерию на правом холме, господствующем над Пуилли и Дижоном с северной стороны, и метко стреляя, к чему пруссаки нас уже приучили, он за короткий срок заставил нас убрать все орудия центра, установленные на дороге по обеим ее сторонам, получив в ответ от нас лишь несколько залпов: из двух орудий в Монмюзаре, трех в Моншаппе и еще двух, стоящих на окольной к шоссе дороге и справа от шоссе.

На это пришлось пойти, ибо стало очевидно, что эти орудия нельзя оставлять на передовых позициях, которые неприятельская артиллерия безжалостно обстреливала. К заходу солнца наше положение стало критическим, и пруссаки, победители поля, угрожали атакой городу. Нашим отступающим частям мы старались обеспечить позиции за полосой окружения, у крепостных стен, часть которых имела бойницы. Некоторые трусы, дезертировавшие со своих постов, или же те, кто спешил спасти свои денежки, успели уже поднять в городе тревогу и повсюду посеяли страх, требуя как можно скорее поездов для эвакуации.

Наш крайний левый фланг, состоящий в основном из третьей бригады, занимавшей позиции в Талане и Фонтене, видя отступление центра наших войск, бросил своих вольных стрелков на правый неприятельский фланг, чтобы решительным наступлением поддержать своих. Когда стемнело, некоторые отряды мобилизованных частей на нашем правом фланге решительно ринулись на Пуйлли – главная цель сражения, – вновь прогнали врага с захваченной им территории и принудили его отступить за этот замок[412]412
  Замок Пуйлли, оставленный нашими в начале битвы, расположен на расстоянии пушечного выстрела от Дижона.


[Закрыть]. Таким образом четвертая бригада, первая, которой принадлежит честь этой битвы, была вырвана из плотного неприятельского кольца, в котором она некоторое время находилась; ей удалось отбить повторные атаки 61-го прусского полка и в рукопашном бою отнять у врага знамя, похороненное под горой трупов.

Я видел немало кровопролитных сражений и, конечно, редко созерцал такое огромное количество трупов, нагроможденных на небольшом пространстве, как тогда на севере от того места, на котором находились позиции четвертой и отчасти пятой бригад. Говоря о четвертой и пятой бригадах, выдержавших натиск прусского полка, надо помнить, что это были не полностью укомплектованные бригады, а лишь ядро формирующихся бригад – четвертая насчитывала около тысячи человек, а пятая – менее трехсот.

В первые часы ночи началось окончательное отступление врага. Наконец-то на много дней противник оставил нас в покое в Дижоне, очистив и прилегающие деревни, которые мы заняли. Большинство наших вольных стрелков, которые с честью сражались в этих трехдневных боях, были снова брошены по всем коммуникациям врага в разных направлениях от Сомбернона до Доля, а вторая бригада, оторванная в течение многих дней от наших главных сил, блестяще воевала на севере в окрестностях Лангр.

Не могу закончить свой рассказ о славной битве при Дижоне, не упомянув моего любимого друга и храбрейшего брата по оружию, генерала Бозака.

Утром 21 января этот герой, выходец из Польши, известил меня, что поскольку ходят слухи о приближении пруссаков, двигающихся из долины Сюзон, он намерен лично отправиться в разведку. Взяв с собой несколько человек, он направился в сторону неприятеля, чтобы произвести рекогносцировку местности и обнаружить численность врага. Но увлеченный своей необузданной храбростью, он хладнокровно ввязался в бой с неприятельским авангардом, желая самому прикинуть, какое же нужно количество войск, чтобы было точное соотношение сил; однако увлеченный боем, считая позором бегство, он пал жертвой своей храбрости.

Много дней я не имел никаких сведений о нем и все решили, что он ранен и лежит в каком-нибудь деревенском домике. Больше того, в штабе знали об этой тяжелой потере и из деликатности от меня скрывали.

Я надеюсь, что когда во Франции будет лучшее правительство, она несомненно усыновит сирот этого доблестнейшего Бозака, который отдал за нее свою жизнь.