Текст книги "Мемуары"

Автор книги: Джузеппе Гарибальди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 41 страниц)

Один из таких боев разыгрался недалеко от меня между неприятельским солдатом, под которым убило коня, и нашими людьми. Упав с коня, он стоя стал сражаться с теми, кто вынудил его спешиться, и ему пришлось плохо, когда подошел другой из победителей, а затем еще один. В конце концов этот храбрец бился против шести человек и к тому же стоя на коленях, ибо он был ранен в бедро; я подбежал, чтобы спасти жизнь такому человеку, но было уже слишком поздно.

Наша победа была полной; мы преследовали наголову разбитого противника на расстоянии нескольких миль. Однако эта победа не принесла тех реальных результатов, каких следовало ожидать, ибо из-за того, что у нас не было хороших лошадей, многим солдатам противника удалось спастись. И все-таки, за все время, проведенное нами в Сальто, для нас было большим удовлетворением видеть это отступление неприятеля.

Я рассказал несколько пространно о сражении 20 мая, так как оно было действительно замечательно и достойно того, чтобы им гордиться. Оно произошло в чудесной местности, на равнине, там, где климат и небо напоминали нам нашу прекрасную родину. Были отчетливо видны любое наше передвижение, любой наш маневр против воинственного противника, который имел значительно больше отличных лошадей – главного средства в этом виде войны. Происходили одиночные и массовые стычки в конном строю, в которых обе стороны соперничали друг с другом в храбрости. Хотя наша кавалерия значительно уступала неприятельской, она творила в этот день настоящие чудеса. Что касается пехоты, то я приведу слова майора Карбалло, который был вместе с нами при Сант-Антонио и Даймане. Сражаясь в обоих случаях как храбрец, каким он и был в действительности, Карбалло получил в каждом сражении по пулевому ранению в лицо совершенно симметрично – в правую и левую щеки, в двух пальцах ниже глаз. Карбалло был ранен в начале сражения и не захотел покинуть поле боя. К концу его он попросил у меня разрешения отправиться в Сальто, чтобы получить там медицинскую помощь.

Когда он проезжал мимо городской батареи и его спросили, чем закончилось сражение, он коротко ответил (так как не мог много говорить): «Итальянская пехота стоит тверже, чем ваша батарея».

Я горячо желаю, чтобы этот рассказ глубоко запал в душу наших молодых итальянцев, которым, надо полагать, предстоит еще, к несчастью, помериться силами с нашими спесивыми соседями; и чтобы там ни было и какими бы надеждами себя ни тешить, нужно помнить о том, что по вине правительства и священников мы еще очень далеки от обладания материальной и моральной силой, необходимой для того, чтобы должным образом сразиться с могущественными захватчиками.

«Кавалерия, кавалерия!», – пришлось мне слышать крик наших ребят, которые – стыдно сказать об этом – бросали оружие и обращались в бегство, устрашенные воображаемой опасностью. Кавалерия! Но при Сант-Антонио и Даймане итальянцы смеялись над лучшей в мире кавалерией; и надо учесть, что у нас были плохие кремневые ружья! Как же можно сражаться сегодня, имея столь усовершенствованное оружие!

По части кавалерии мы уступаем всем соседним нациям, которые привыкли попирать наши права и которые все еще пытаются осуществить лелеемые ими против нас захватнические планы. Не принижая роли кавалерии, значение которой чрезвычайно важно в некоторые моменты войны, следует приучить наших молодых воинов к мысли (и заставить поверить в нее), что пехота никогда не должна бояться кавалерии.

Представим себе роту, подобную той, которая сражалась при Даймане: сто бойцов, стоящих вплотную друг к другу и занимающих десять квадратных метров. Как ни была многочисленна неприятельская кавалерия, едва лишь пять кавалеристов смогли бы атаковать по фронту каждую из сторон каре[151]151
  Каре – линейный строй пехоты в форме четырехугольника; применялся главным образом для отражения кавалерийских атак.


[Закрыть], при этом огонь могли бы вести две шеренги, т. е. двадцать солдат. Следует предположить, что там, где пехота не даст себя запугать, пяти или десяти атакующим кавалеристам никогда не удастся приблизиться настолько, чтобы скрестить свои сабли со штыками, – учитывая ту степень совершенства, которой достигло современное пехотное оружие.

Глава 47
Некоторые убитые и раненые из Итальянского легиона

Как я уже сказал, в журнал Итальянского легиона, который вел а Монтевидео Анцани, занесены имена убитых, раненых и отличившихся в различных сражениях, в которых пришлось участвовать Легиону. Тем не менее, нелишне будет упомянуть некоторых из моих отважных братьев по оружию, чьи имена я запомнил.

В боях, которые вел Итальянский легион во время кампании на Уругвае, были убиты:

Бадано (лигурийский сержант), самый прекрасный, самый отважный из воинов Легиона. Никто не отличился так, как он, во многих сражениях, и особенно при Сант-Антонио. При нашем возвращении в Монтевидео он испросил разрешения временно вернуться в Сальто, где его застало новое нападение на этот город, совершенное Сервандо Гомесом, генералом из армии Орибе. Бадано не мог остаться в стороне, когда шел бой. Сражаясь с подобающей ему храбростью, он погиб, дорого продав свою жизнь.

Санто Н., пьемонтский капрал, не уступавший в смелости Бадано. В начале сражения у Сант-Антонио он был поражен тремя пулями, пробившими ему обе ноги и изуродовавшими лицо. Я помог ему сесть на коня и отправил его с провожатым, но он не достиг Сальто. На следующий день его труп был обнаружен в Уругвае.

Алессандро, венецианец, отличный солдат и моряк, погиб при Сант-Антонио.

Ребелла Луиджи, отважный воин, убит у Сант-Антонио.

Аццалино, лигуриец, отважный сержант, умер в Сальто от ран, полученных при Сант-Антонио.

Берутти, храбрый сержант, умер в Сальто от ран, полученных у Сант-Антонио.

Луиджи Виченте, лигуриец (все они были храбрецы). Умер в Сальто от раны, полученной у Сант-Антонио.

Антонио, прозванный «тридцать один», лигуриец участвовал в сражении при Сант-Антонио. Имел несколько ранений, от которых его излечили. Был убит пулей за стенами Монтевидео.

Тортаролло, лигуриец, трубач, был рядом со мной при Сант-Антонио и 20 мая у Даймана. Сражения были для него праздником. Будучи ранен в правую руку (которую пришлось ампутировать), он перехватил трубу левой и продолжал трубить атаку. Он также умер в Монтевидео.

Тяжелораненые:

Витторио Рикьери, из Ниццы, сержант. Получил страшную рану в колено, из-за которой ему пришлось ампутировать ногу, и не менее серьезную сабельную рану в руку. Своим выздоровлением он обязан непоколебимой стойкости.

Коллегари, из Бергамо, сержант. У него было самое страшное ранение в живот, какое мне приходилось видеть. У него были пробиты кишки, и в течение четырнадцати дней он отправлял естественные потребности через дыры, образовавшиеся в кишках в результате ран. Поразительная выдержка Коллегари, конечно, в огромней степени содействовала его чудесному выздоровлению.

Марроккетти Джузеппе, капитан, получил пулевое ранение в бедро в начале сражения при Сант-Антонио.

Казанна, лигуриец, капитан, также был ранен пулей в бедро в начале этого сражения.

Сакки, из Павии, старший лейтенант, ныне генерал, получил пулевое ранение в начале того же сражения.

Раморино, пьемонтец, младший лейтенант, был ранен пулей в голову при Сант-Антонио.

Роди, пьемонтец, младший лейтенант, получил пулевое ранение в голову в той же битве.

Амеро по прозвищу Граффинья, из Костильуоле д’Асти, младший лейтенант, получил пулевое ранение при Сант-Антонио.

Цаккарелло, младший из братьев, лигуриец, был ранен пулей при Сант-Антонио.

Берутти Дж. Батт, лигуриец, капитан, ранен пулей у Сант-Антонио.

Паджи Натале, офицер, лигуриец, был ранен пулей в бою у реки Уругвай.

Патета, лигуриец, был ранен пулей и саблей при Сант-Антонио.

Джисмонди, лигуриец, ранен саблей и пикой при Сант-Антонио.

Феррандин, лигуриец, четырнадцатилетний мальчик, которому пуля пробила грудь под Монтевидео.

Хуансито Отеро Галлега, был адъютантом в бою при Сант-Антонио, геройски погиб в морском сражении на реке Ла-Плата.

Хосе Мариа Виллегас командовал небольшим кавалерийским отрядом, который остался с нами в бою при Сант-Антонио после бегства Баэса; он сражался как герой.

Я бы считал своим священным долгом напомнить имена всех тех отважных итальянцев, благодаря которым нашу родину стали так почитать в этих далеких краях, вследствие чего в каждом итальянце, который прибывает сегодня в эту важнейшую часть Нового Света, доброжелатели видят чуть ли ни одного из сограждан, а те, кто обычно усматривают врага в каждом иностранце, относятся к нему с уважением.

В журнале Итальянского легиона, который вел Анцани и который я вряд ли мог бы обнаружить сегодня, значатся, конечно, имена и подвиги этих героев. Моя же слабая память подсказывает мне имена лишь некоторых легионеров; большинство же их я, конечно, не могу вспомнить.

Глава 48
Возвращение в Монтевидео

После сражения 20 мая 1846 г. при Даймане в нашей кампании на Уругвае не произошло ничего значительного.

Я получил приказ от правительства возвратиться в Монтевидео с судами флотилии и Итальянским легионом. В Сальто осталось несколько наших мелких судов. Командование гарнизоном перешло к коменданту Артигасу, храброму офицеру, отличившемуся в сражении 20 мая.

Спустя несколько дней после моего отъезда из Сальто туда прибыл полковник Бланко, который по приказу генерала Рибера взял на себя командование войсками в Сальто. Из-за ошибок, совершенных в Корриентесе и Монтевидео, сторонники Росаса очень усилились, тогда как положение народа Ла-Платы становилось чрезвычайно тяжелым. Армия Корриентеса была разбита в сражении Уркизой, и этому несчастному народу после того, как он пролил потоки крови, пришлось изнывать под игом ненавистного деспотизма.

Рибера, не извлекший уроков из неудач, кончил тем, с чего начал: он удалял с должностей людей, которые с достоинством и успехом выполняли свои обязанности, заменяя их своими приверженцами; он разрушал действующую армию, созданную благодаря смелости и упорству народа, который с непревзойденным героизмом старался поддерживать ее; он принес в жертву остатки этой армии, и в конце концов всеобщее негодование и презрение вынудили его покинуть родину. Такой конец ожидает и будет ожидать всякого, кто считает, что нации существуют в этом мире для того, чтобы удовлетворять жажду сладострастия, богатства и власти, подчиняющую себе ничтожных людей, которые называются монархами, а также некоторых республиканских президентов, еще более подлых, чем первые.

Оказывавшие нам поддержку англичане и французы, у которых наши неудачи и достойные сожаления события вызвали разочарование и недоверие, покинули нас. Англия отказалась от всякого вмешательства, а Францию скорее удерживало чувство ответственности за потерю многих своих граждан, чем сочувствие к гибнувшему делу.

Итак, наши позиции на материке одна за другой переходили в руки неприятеля. Сальто, который мы так славно захватили и удерживали, был взят штурмом Сервандо Гомесом; во время обороны этого города погибли полковник Бланко, старый и храбрый солдат, и многие другие из защитников города, среди которых был упомянутый мной лейтенант Галлегос, человек отважный, но кровожадный; поэтому, когда он попал в руки неприятеля, его прикончили.

Наконец, только Монтевидео, последний оплот славного риу-грандийского народа, еще продолжал оказывать сопротивление. В этом городе собрались все те, кого сблизили, как братьев, шесть лет лишений, опасностей, славы и несчастий! Эти бесстрашные люди вновь стали возводить строение, которое злодейство разрушило почти до основания.

Среди них был полковник Виллаграм, ветеран, сорок лет участвовавший в войнах, самый бесстрашный и мужественный воин, молодевший в боях, и полковники Диас и Тахес, отважнейшие военачальники, подло устраненные Риберой, потому что они служили не ему, а родине; здесь были многие другие командиры, смещенные Риберой и теперь снова занявшие свой пост с сознанием справедливости и подчинившись ей: и вместе с ними к защитникам вернулись решимость и вера.

Во имя общественного спасения риу-грандийцы, французы, итальянцы с прежним энтузиазмом стали снова стекаться на защиту общей родины, которой для нас стал гостеприимный город, великодушно предоставивший нам пристанище. Никто уже не поддавался чувству уныния. Оборона Монтевидео, когда станут лучше известны ее подробности, будет оценена очень высоко за блестящую защиту его населения, которое, борясь за независимость, проявило храбрость, упорство и готовность к любым жертвам. Эта оборона доказывает, на что способна нация, не пожелавшая пасть на колени перед могущественным тираном; и какова бы ни была ее дальнейшая судьба, она заслуживает всеобщего одобрения и восхищения.

Период от нашего возвращения с Уругвая и до отъезда в Италию принес скромные успехи. Итальянский легион, пользовавшийся заслуженным уважением за свои славные подвиги, вновь начал нести обычную сторожевую службу на аванпостах, чередуясь с другими войсками, сосредоточенными в столице. Анцани выходил вместе с Легионом. И хотя больше не было крупных сражений, в каждой стычке, в которой участвовал Легион, он оставался достойным своей славы.

Я больше занимался флотом, позаботившись о ремонте нескольких судов, особенно нуждавшихся в этом; на шхуне «Майпу» мы крейсировали по Ла-Плате. В это время я удостоился чести быть призванным командовать республиканской армией; ничего важного не произошло за время моего командования, которое я передал старому храброму генералу Виллаграму.

Между тем вмешательство французов с каждым днем ослабевало. Отказываясь от применения военных мер, они хотели разрешить проблему с помощью дипломатических методов, что вызывало насмешки Росаса. Несколько уполномоченных, посланных вести переговоры, добились от диктатора лишь мало что значивших перемирий, которые только вынуждали несчастный осажденный город расходовать те скудные запасы, которые были собраны с таким трудом.

Изменив политику, Франция сменила также своих агентов. Такие люди, как послы Деффоди и Ауслей, адмиралы Лэнэ и Инглфильд, которым выпала честь проводить великодушную политику и которые заслужили симпатии населения, были заменены сторонниками компромиссов и политики, ставившей целью любой ценой прекратить борьбу.

Правительство Восточного государства, бессильное из-за отсутствия средств, вынуждено было подчиниться диктату вмешавшейся стороны.

Плачевное положение! Несчастны те народы, которые надеются, что им удастся достичь благополучия из рук чужеземцев! И всякий раз, когда нужно привести доказательство этой печальной истины, мысль с тоской обращается к нашей бедной Италии.

В те дни, полагаю, что это было в начале 1848 г., до нас дошло известие о папских реформах. Отвращение итальянской нации к чужеземному владычеству достигло своей вершины, что явствовало уже давно из всех писем, получаемых на Ла-Плате. Мысль о возвращении на родину и надежда, что мы сможем своими руками участвовать в ее освобождении, заставляла наши сердца биться сильнее. Грустно было, конечно, покидать братьев по оружию и страну, которая дала нам приют и стала для нас второй родиной. Но монтевидеоский вопрос сделался только предметом дипломатической игры. Для нас не оставалось ничего, кроме неприятностей и унижения, если не что-нибудь еще хуже, что было весьма возможно, ибо нам пришлось бы иметь дело с французским правительством, всегда враждебным итальянской нации.

Поэтому мы решили собрать группу единомышленников, раздобыть средства для переезда и направить свой парус к Италии.

Анита Гарибальди, рожд. Рибейра да Сильва – жена героя. Иллюстрация из кн.: G. Sасегdоtо. La vita di Giuseppe Garibaldi. Milano, 1933

Джузеппе Гарибалъди.

Портрет работы Делла Монье. Масло. 1864 г.

Музей Рисорджименто. Турин

Книга втораяГлава 1
Путешествие в Италию

Нас было шестьдесят три человека, покинувших берег Ла-Платы и отправившихся к итальянским берегам, чтобы сражаться за освобождение родины. Признаки повстанческого движения на полуострове были повсюду. В случае же неблагоприятного положения вещей мы решили попытать счастья и самим поднять восстание. Мы думали пристать к лесистым берегам Тосканы или где-нибудь, где наше присутствие было бы особенно желательно и нужно.

Итак, мы взошли на бригантину «Сперанца». Благодаря высокому патриотизму некоторых соотечественников, отдавших свои последние сбережения, мы могли ее зафрахтовать[152]152
  Сбережения у итальянских патриотов были незначительные. Для того, чтобы собрать сумму, необходимую для найма корабля, многие легионеры продали часть своей одежды.


[Закрыть]. Среди наших соратников отличились Дж. Баттиста Капурро, Джанелло, Деллацоппа, Массера, Джузеппе Авеньо и особенно наш друг Стефано Антонини, взявший на себя большую часть фрахта корабля и доставку всех нужных в пути припасов. Так вступили мы на путь исполнения нашего пламенного желания, обуревавшего нас всю жизнь. Свое славное оружие, защищавшее чужие страны, мы спешили предоставить в распоряжение своей родины. О, эта мысль была огромной наградой за все труды, страдания и лишения на нашем нелегком жизненном пути!

Наши сердца бились в нетерпеливом ожидании. Наши мозолистые руки были достаточно сильны, чтобы защищать чужие страны. Чего же не сумеют сделать они для родины! Перед нашим воображением открывался рай. Если бы не печальная мысль о том, что мы оставили, наша радость была бы безгранична. Позади оставался народ, завоевавший наши симпатии, чудесный народ Восточной страны! Мы долгие годы делили его немногие радости и многочисленные горести. Теперь мы оставляли его, правда непобежденным, несломленным, но в путах французской дипломатии – самого ужасного, что могли придумать люди.

Мы покинули наших братьев по оружию до наступления последней и решительной битвы. Это причиняло нам боль, какова бы ни была тому причина.

Этот народ, с радостью встречавший нас, веривший в мужество наших воинов и полагавшийся на них, при всякой возможности выражал нам симпатию и признательность. А эта земля, которую мы полюбили, как дети, хранила в себе прах стольких итальянцев, героически павших за ее свободу!

Отъезд пришелся на 15 апреля 1848 г. В бурную погоду мы вышли утром из монтевидеоской гавани и при попутном ветре очутились вечером между мальдонадским берегом и островом Лобос. На другое утро вершины Серра-де-Лас-анимас еще вырисовывались в уплывающей дали, потом они исчезли совсем. Перед нашим взором расстилался только необозримый простор океана. Прекрасная и возвышенная задача – освобождение родины – ждала нас. Нас было шестьдесят три, молодых, возмужавших на полях сражений. Двое были больны: изнуренный чахоткой Ачцани, потерявший свое здоровье в борьбе за святое народное дело, и тяжелораненый в колено Сакки. Состояние его ноги внушало опасение, но благодаря братской заботе его удалось доставить если и не здоровым, то все же невредимым на итальянский берег. Анцани нашел в Италии только свою могилу, рядом с могилой своих родных[153]153
  Франческо Анцани скончался в Генуе вскоре после прибытия в Италию – 5 июля 1848 г.


[Закрыть].

Наша поездка была непродолжительной[154]154
  Плавание до берегов Италии длилось 67 дней.


[Закрыть] и счастливой. Свой досуг мы коротали полезными беседами. Более образованные учили менее осведомленных. Мы не пренебрегали и физическими упражнениями. Патриотический гимн, сочиненный и положенный на музыку нашим товарищем Коччелли, стал нашей ежедневной молитвой. Мы собирались в круг на верхней палубе «Сперанцы», Коччелли запевал, а хор из шестидесяти голосов вторил ему с воодушевлением.

Так переплыли мы океан. Относительно судьбы Италии мы были в полном неведении. Мы знали только о реформах, обещанных Пием IX. Местом нашей предполагаемой высадки была Тоскана. Мы хотели пристать там независимо от положения политических дел, независимо от того, пришлось бы нам встретиться с друзьями или вступить в бой с противником. Но, подходя к испанскому берегу у Санта-Пола, мы принуждены были изменить свое решение и наметить целью своего путешествия Ниццу. Болезнь Анцани усилилась, а наши скромные запасы истощились. Поэтому необходимо было выйти на берег, чтобы запастись свежими припасами. Мы пристали у Санта-Пола, и командир «Сперанцы», капитан Гаццоло, сошел на берег. Он скоро принес на борт вести, которые могли свести с ума от радости и менее пылких людей, чем мы: Палермо, Милан, Венеция и сто городов-сестер[155]155
  Город по-итальянски женского рода (la citta); говоря «сто городов-сестер» совершили революцию, Гарибальди тем самым подчеркивает, что революция охватила всю Италию.


[Закрыть] совершили чудесную революцию. Пьемонтская армия разбила и преследовала австрийскую; вся Италия, как один человек, откликнулась на призыв к оружию и послала своих гордых сынов на священную войну. Я предоставляю читателям представить себе впечатление, произведенное на нас подобным известием! Мы бегали по палубе «Сперанцы», обнимая друг друга, и проливали слезы радости. Даже Анцани забыл свои страшные мученья и встал, а Сакки во что бы то ни стало хотел, чтобы его перенесли из каюты на палубу.

«Поднять паруса! Поднять паруса!» – стоял крик. На палубе началось бы восстание, если бы это желание не было немедленно удовлетворено. Якоря были моментально подняты, и бригантина была поставлена под паруса. Даже ветер, казалось, сочувствовал нашей тоске и нетерпению. В короткое время наш путь привел нас мимо берегов Испании и Франции в обетованную землю – Италию!

И мы пришли уже не как изгнанники! Нам не нужно было отвоевывать право вступить на родную землю. Мы оставили намерение высадиться в Тоскане и выбрали Ниццу[156]156
  Ниццу, которую наши современные великие люди продали иноземцу как лоскут, лоскут, им не принадлежащий (См. прим. 2 к гл. 45 первой книги).


[Закрыть], первый итальянский порт, достигнутый нами, где мы высадились 23 июня 1848 г.[157]157
  Гарибальди здесь не точен: они высадились в Ницце 21 июня.


[Закрыть]

В приключениях моей бурной жизни меня всегда поддерживала надежда на лучшее будущее. Ничего не могло быть выше счастья, обрушившегося на меня в Ницце. Поистине это счастье было слишком велико, и у меня было предчувствие близкой беды. Моя Анита с детьми, покинувшая Америку несколькими месяцами раньше, жила у моей старой матери, которую я сердечно любил и которую не видал 14 лет. Дорогие родственники и друзья юности обнимали меня снова и радовались свиданию со мной при столь счастливых обстоятельствах. Мои земляки, одушевленные счастливыми предзнаменованиями, гордились тем немногим, что я сделал в Новом Свете. Мое положение было достойно зависти. С тихой болью вызываю я воспоминания об этих сладких мгновениях, пролетевших так скоро.

Мы еще не вошли в порт, как я увидел свою дорогую спутницу жизни, сиявшую радостью. Она приближалась на барке к нашему кораблю. На берегу виднелась необозримая толпа народа. Люди устремились со всех сторон приветствовать храбрецов, которые, презирая расстояние и опасности, переплыли океан, чтобы пожертвовать своей кровью для родины. Мужественные, храбрые товарищи! Многим из нас было суждено пасть на родной земле, с отчаянием в сердце, не увидев ее свободной! Великолепны были мои юные соратники своей мужественностью, храбростью, славными делами. Они были достойны взятой на себя задачи. Об этом свидетельствуют поля битвы, где, может быть, без могилы и креста белеют их кости и нет надгробного камня, который напомнил бы нынешнему поколению о тех, кто с такой храбростью и самопожертвованием освободил его от чужеземного ига! На том месте, где пали вы, Монтальди, Раморино, Перальта, Минуто, Карбоне[158]158
  Речь идет о героях обороны Римской республики 1849 г.


[Закрыть], и ваши братья по славе, духовенство воздвигло монумент тем головорезам Бонапарта, которых вы обратили в бегство и которые, собрав затем превосходящие силы, погубили вас с благословения предателей Италии!

В Ницце нам надлежало выполнить некоторые формальности, связанные с карантином и т. д. Однако все они были отменены по требованию народа, осознавшего тогда свою силу.

Чтобы судить о состоянии наших финансов, я напомню, что нам нечем было заплатить лоцману Чеваско, приведшему нас в порт. После того как бригантина отшвартовалась и мы позаботились о высадке Анцани и Сакки, на берег сошли все наши люди, жаждущие ступить на итальянскую землю.

Я спешил обнять моих детей и ту, которой моя приключенческая жизнь причинила столько боли. Бедная мать! Самым заветным моим желанием было скрасить и успокоить ее последние дни, а она больше всего хотела видеть меня, утихомирившегося, рядом с собой. Но в этой стране священников и воров разве можно было рассчитывать на успокоение ее тяжелой старости.

Короткое пребывание в Ницце прошло для нас как непрерывный праздник. Но у Минчо[159]159
  Минчо – река в северной Италии, где в то время проходили бои между пьемонтской и австрийской армиями.


[Закрыть] шли бои. Было преступлением сидеть сложа руки в то время, когда наши братья сражались с чужеземцами.

Мы поехали в Геную. Ее храброе население жаждало приветствовать нас. Чтобы ускорить наш приезд, нам навстречу был послан пароход; не найдя нас в Ницце, этот пароход напрасно искал нас вдоль лигурийского побережья. Течением и неблагоприятным ветром нас отнесло к Корсике. Наконец мы прибыли в Геную, а вместе с нами – несколько молодых жителей Ниццы, пожелавших сопровождать нас. Они были охвачены юношеским энтузиазмом и воодушевлением всего населения полуострова. Население встретило нас с изъявлениями радости, а власти – с холодом, указывающим на не совсем чистую совесть. Это было прелюдией к длинному ряду препятствий и придирок, которые мы встречали на нашем пути всюду, где у власти стояли сторонники компромиссов, политики золотой середины, которые придерживались либерализма больше из страха перед народом, чем из внутреннего побуждения и стремления к прогрессу.

Анцани, которого я оставил у моей матери, не мог усидеть на месте, несмотря на слабость и истощение, вызванные смертельной болезнью. Увлекаемый своей огненной натурой, он на пароходе прибыл раньше нас в Геную.

Начиная с этого времени (1848 г.) сторонники Мадзини обрушились на меня с нападками, которые продолжаются и поныне, в 1872 г., приняв особенно ожесточенный характер. Причиной или предлогом для этих нападок явилось, несомненно, мое решение принять вместе с моими соратниками участие в боях, которые королевская армия вела тогда с австрийцами на Минчо и в Тироле[160]160
  В марте 1848 г., после того, как в результате народного восстания австрийская армия была изгнана из главного города Ломбардии Милана, началась австро-итальянская война. Народные массы всех итальянских государств требовали объявления войны Австрии. Пьемонтский король Карл Альберт первым объявил войну: он стремился присоединить Ломбардо-Венецианское королевство к своему государству. Гарибальди и многие другие деятели демократического крыла национально-освободительного движения добивались в первую очередь объединения всех национальных сил в борьбе против австрийского гнета, поэтому Гарибальди и его соратники сразу же объявили о своей готовности участвовать в составе пьемонтской армии в войне против Австрии. Вождь республиканцев Мадзини также готов был сотрудничать с Карлом Альбертом, но при условии, что король торжественно объявит, что будет добиваться объединения всей Италии. Некоторые друзья Мадзини, например такие видные деятели демократического движения как К. Каттонео, Дж. Феррари и др., выступали против сотрудничества с Карлом Альбертом в освободительной войне, так как считали, что борьба за демократические институты должна предшествовать борьбе за независимость и единство Италии.


[Закрыть]. А ведь тогдашние вожаки, которые мучили бедного умирающего Анцани, заставляя его увещевать меня, ныне принадлежат к самым верным слугам монархии!

Признаться, когда мой дорогой собрат по оружию, с которым мы были вместе в стольких славных сражениях, посоветовал мне «не отрекаться от народного дела», меня охватила глубокая горечь – быть может даже более острая, чем испытанная в эти дни, когда мне приходится слышать требование «открыто провозгласить себя республиканцем»[161]161
  Как только Гарибальди приехал в Италию он сразу же публично заявил – как в Ницце, так и в Генуе – что он является сторонником республиканцев, но добавил, что в настоящий момент обязанность итальянцев – присоединиться к Карлу Альберту в войне против Австрии. Но были среди друзей Гарибальди и такие, как Дж. Медичи, который считал себя «непримиримым республиканцем» и уговаривал Анцани, чтобы тот посоветовал Гарибальди отказаться от участия в составе пьемонтской армии в войне против Австрии. Известно, что Медичи впоследствии стал монархистом. На этот факт с горечью и намекает Гарибальди, говоря о слугах монархии.


[Закрыть].

Прошло несколько дней, и в доме Гаэтано Галлино угасла жизнь этого подлинно великого итальянца. Он заслуживал того, чтобы вся Италия облеклась в траур по случаю его кончины. Возглавляй Анцани нашу армию, полуостров давно был бы освобожден от всякого иностранного гнета. Я не знал никогда человека более совершенного, более благородного и более одаренного военным талантом, чем Анцани.

Останки славного воина были неприметно перевезены через Лигурию и Ломбардию и погребены на родине Анцани, в Альцате, в его фамильном склепе.