Текст книги "Мемуары"

Автор книги: Джузеппе Гарибальди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 41 страниц)

Глава 5
Досадное бездействие

Лихорадка, схваченная мною в Ровербелле, не оставляла меня. Я страдал от нее весь поход и пришел обессиленный в Швейцарию. Все же меня не покидала надежда, что на ломбардской территории удастся снова как-нибудь начать действовать. В Швейцарии находилось множество молодежи, испытавшей жизнь в изгнании. Они были готовы поэтому организовать новый поход любой ценой. Правда, швейцарское правительство было не слишком расположено навлечь на себя недовольство Австрии в связи с восстанием в Италии. Но, с другой стороны, итальянское население кантона Тичино, конечно, симпатизировало нам. Можно было ожидать поддержки, по меньшей мере со стороны некоторых, в той части Швейцарии, где собралось большинство итальянских эмигрантов.

Я был прикован к постели в Лугано, когда один полковник швейцарских войск сделал мне предложение: если мы готовы попытать счастье в войне еще раз, то он – не в качестве швейцарского подданного, а как Луини (это было его имя) – будет нас по мере сил поощрять и поддерживать со всеми друзьями. Я поделился этим предложением с Медичи, бывшим тогда влиятельным членом генерального штаба Мадзини. Он мне ответил: «Мы предпримем что-нибудь получше». Я понял, что этот ответ исходит свыше[175]175
  Это заключение Гарибальди не обосновано: Мадзини не давал Медичи никаких указаний для ответа; это было мнение самого Медичи. Но замечание Гарибальди является одним из доказательств того, что натянутые отношения между ним и Мадзини в большой мере зависели от окружавших Мадзини людей, среди которых были лица, способствовавшие созданию недружелюбной атмосферы. Одним из них в то время был Медичи.


[Закрыть], и заключил отсюда, что мое пребывание в Лугано бесполезно.

Тогда я уехал с тремя товарищами из Швейцарии во Францию, а оттуда в Ниццу, чтобы полечиться дома от терзавшей меня лихорадки. В Ницце я пробыл несколько дней в кругу своей семьи. Но так как я страдал духовно еще больше, чем физически, то спокойное пребывание дома не шло мне на пользу. Я отправился в Геную, где возмущение по поводу унижения, испытываемого родиной, проявлялось ярче. Там я закончил свое лечение.

Течение событий в Италии тогда еще не заставляло ожидать самого худшего, но вызывало опасения, имевшие достаточно оснований.

Ломбардия была снова под властью тирана. Пьемонтская армия, взявшая на себя защиту Ломбардии, исчезла. Она не была уничтожена, но ее вожди убедились в своем бессилии. Над этой армией, с ее славными традициями, с ее доблестными бойцами, тяготел какой-то кошмар, какой-то необъяснимый ужасный рок! Дух обмана сделался ее проклятием, дух нашего несчастья управлял ее судьбой и сковал ее энергию. Пьемонтская армия не проигрывала битв, но она отступала (кто скажет почему?) перед разбитым врагом – под тем предлогом, что нужно было оградить войска от агитации крайних, влияние которых в Италии тогда возрастало. Из-за равнодушия и двурушничества государей в армии, естественно, угасал энтузиазм, и это парализовало ее. Та самая армия, которая пользовалась поддержкой всей нации и могла бы творить чудеса, – находясь под командой человека, способного искоренить в ней страх и недоверие, – превратилась в ничто и, рассеянная, но не побежденная, отступала из Ломбардии. Так же обстояло дело с военным флотом, побежденным в еще меньшей степени и уходившим из Адриатического моря. Народ, с таким самопожертвованием и геройством сбросивший с себя позорное ярмо, был отдан на милость варвара-притеснителя, – народ, которой один, без всякой помощи, в пять вечно памятных дней прогнал привычных к войне австрийских солдат, как стадо скота.

В герцогствах[176]176
  Речь идет о герцогствах Парма и Модена.


[Закрыть], которые были еще во власти нашей армии, опять расцвела реакция. То же случилось и в Тоскане, где правил диктатор[177]177
  Видимо Гарибальди имеет в виду Джино Каппони (1792–1876), который возглавлял в то время (август – октябрь 1848 г.) кабинет министров Тосканы. Предположение, что Гарибальди говорит здесь именно о нем, а не о великом герцоге тосканском Леопольде II, подтверждается тем, что всего двумя страницами ниже он упоминает герцога, отмечая, что хотя герцог находился в тосканской столице, но бразды правления держал в своих руках первый министр Монтанелли (о нем см. ниже), возглавлявший кабинет Тосканы с конца октября 1848 г. Тем самым Гарибальди подчеркивает, что в создавшихся условиях в герцогстве главную роль играл не Леопольд II, а глава кабинета министров. Маркиз Дж. Каппони был одним из лидеров либерально-монархического дворянства и буржуазии. Хотя во время его пребывания у власти он не именовался диктатором, но он провел ряд чрезвычайных мероприятий реакционного характера. Правительство Каппони издало закон об осадном положении, закрывало клубы, арестовало многих патриотов – видных деятелей демократического движения. Антидемократическая политика Каппони вызывала резкие протесты трудящихся и привела к восстанию рабочих и ремесленников города Ливорно.


[Закрыть], которому история вынесет свой приговор. В этих герцогствах вооружали крестьянство, которое при подстрекательстве священников, шпионов и чужеземных наемников готово в любое время обрушиться на демократические порядки. В Римском государстве к руководству политическими делами и армией были призваны Росси и Цукки[178]178
  Росси, Пеллегрино (1787–1848) – итальянский политический деятель, юрист. Перешел на французскую службу и с 1845 г. был послом Франции в Папском государстве. Оказывал значительное влияние на политику Пия IX. Стремился укрепить власть папы при помощи компромиссов с правыми либералами. 15 сентября 1848 г. Пий IX поручил ему сформировать правительство, имевшее своей основной целью расправу с патриотическим демократическим движением. Росси возглавлял правительство в течение двух месяцев – до убийства его 15 ноября 1848 г.
  О Цукки – см. прим. 1 к гл. 3 второй книги.


[Закрыть]. Этими известными именами хотели прикрыть ретроградные устремления, ставшие уже преобладающими.

Обманутое население, узревшее было зарю освобождения, скрежетало зубами от ярости. В вечно памятный день 8 августа[179]179
  8 августа 1848 г. вооруженные народные массы, преимущественно рабочие и ремесленники, оказали героическое сопротивление вступлению войск австрийского маршала Вельдена в Болонью (Папское государство).


[Закрыть] жители Болоньи встретили призванных священниками австрийцев ружейными залпами и заставили их, устрашенных, бежать за реку По.

Неаполитанцы также вели самоотверженную борьбу со своим палачом, однако их усилия оказались менее успешными. Сицилия, являвшаяся бастионом и опорой итальянской свободы, после героической борьбы стала колебаться в выборе политических учреждений из-за слабости человека, который распоряжался ее судьбой[180]180
  Речь идет о Сеттимо, Руджеро (1778–1863), который был председателем Генерального комитета, созданного в Палермо вскоре после начала революции в январе 1848 г., а затем – главой Временного правительства Сицилии. Сеттимо был участником сицилийской революции 1820 г. Семидесятилетний адмирал в отставке бурбонского военно-морского флота, он в период революции 1848–1849 гг. пользовался большим авторитетом. Он был аристократом и придерживался умеренно-либеральных взглядов. Пытаясь ставить себя выше партийных интересов, он был противником решительных действий против Бурбонов и делал уступки правым силам.


[Закрыть].

Короче говоря, Италия, исполненная воодушевления и активности, способная не только защищаться, но и атаковать врага на его территории, была обречена из-за глупости и предательства своих вождей, короля, ученых и священников на бездействие и покорность.

Во время моего пребывания в Генуе явился Паоло Фабрици и от имени сицилийского правительства пригласил меня отправиться в Сицилию. Я с радостью согласился и с семьюдесятью двумя – частью старыми, частью новыми соратниками, в большинстве храбрыми офицерами – взошел на палубу французского парохода. Мы прибыли в Ливорно. Я не собирался высаживаться здесь, но когда этот великодушный и пылкий народ узнал о нашем прибытии, мне пришлось изменить намерения. Уступая пламенным просьбам ливорнцев, огорченных тем, что мы удаляемся слишком далеко от главной арены борьбы, я согласился остаться в Ливорно, чего, быть может, и не следовало делать. Меня уверили, что в Тоскане формируются большие силы, пригодные для борьбы, которые в дальнейшем, в походе, будут еще увеличены за счет добровольцев, и, таким образом, можно будет достигнуть неаполитанского государства сухопутным путем и прийти на помощь Италии и Сицилии. Я принял это предложение, но скоро я убедился в моей ошибке. Мы телеграфировали во Флоренцию, но ответы относительно упомянутого плана были уклончивы. Открыто никто не осмеливался оспаривать волю, выраженную народом, ибо боялись его, однако тот, кто разбирался в положении дел, мог догадаться о недовольстве правительства. Как бы то ни было, наша остановка была заранее решена, и наш пароход ушел без нас.

Все же в Ливорно мы оставались только короткое время. Мы получили там несколько ружей, больше благодаря доброй воле Петракки, народного вожака, и других друзей, чем правительства. Численность нашего отряда увеличилась незначительно. Было решено отправиться во Флоренцию, где мы надеялись поправить положение. Однако здесь дело обернулось еще хуже.

Во Флоренции нам был оказан великолепный прием со стороны населения. Правительство держалось холодно и заставило нас голодать. Я был вынужден воспользоваться кредитом некоторых моих друзей, чтобы прокормить отряд. В то время герцог был в столице Тосканы. Говорили, однако, что бразды правления находятся в руках Гуеррацци[181]181
  Гуеррацци, Франческо Доменико (1804–1873) – итальянский писатель и политический деятель, умеренный буржуазный демократ. Играл видную роль в период революции 1848–1849 гг. в Тоскане. Вошел в правительство Монтанелли в октябре 1848 г.; в феврале 1849 г., после бегства Леопольда II, был избран членом Временного правительства Тосканы; в течение двух недель – с 27 марта по 11 апреля 1849 г. – был диктатором Тосканы.


[Закрыть]. Я думаю, что я не обижу великого итальянца, говоря истину: ведь я пишу историю.

Монтанелли[182]182
  Монтанелли, Джузеппе (1813–1862) – итальянский политический деятель, буржуазный демократ; профессор права. В 1848 г. участвовал в освободительной войне против Австрии во главе отряда волонтеров. В октябре 1848 г. возглавил правительство Тосканы. Выдвинул требование созыва итальянского Учредительного собрания; в феврале 1849 г. был избран членом Временного правительства Тосканы.


[Закрыть], который заслуженно пользовался всеобщим уважением, я нашел таким, как представлял себе: искренним, честным, сдержанным, болеющим за дело Италии, человеком с горячим сердцем, готовым на самопожертвование. Однако противодействие некоторых других лиц сводило на нет любой хороший замысел. Поэтому короткое пребывание у власти доблестного воина, отличившегося у Куртатоне[183]183
  Куртатоне – коммуна в провинции Мантуя (северная Италия). 29 мая 1848 г. здесь произошла кровопролитная битва между австрийскими войсками (ок. 20 000 чел.) и тосканской дивизией (5400 чел.), которой командовал генерал К. де Ложье. Тосканцы оказывали героическое сопротивление австрийцам, затянули битву на целый день, чтобы их удержать и тем самым дать возможность пьемонтскому войску сосредоточиться на реке Минчо. Почти третью часть своего состава потеряла тосканская дивизия, из них около 700 человек убитыми и ранеными. Был тяжело ранен и взят в плен Монтанелли. Но тосканскому правительству удалось добиться его освобождения, так как он был депутатом Генерального совета.


[Закрыть], не принесло ощутимых результатов.

Увидев, что дальнейшее пребывание во Флоренции бессмысленно и обременительно, я решил идти в Романью, где надеялся достичь большего. В крайнем случае, оттуда было легче перебраться в Венецию через Равенну. Но в Апеннинах нас ожидали новые, более тяжелые испытания. По дороге, на которой, по уверениям тосканского правительства, мы должны были достать провиант, не нашлось ничего, кроме благих пожеланий населения, настроенного, правда, сочувственно, но не имевшего никаких средств удовлетворить наши потребности. Наконец, письменный приказ правительства даже запретил бургомистру одного пограничного городка предоставить нам средства к существованию и предписывал непрошеным искателям приключений оставить страну. Вот при каких обстоятельствах дошли мы до Филигари, где узнали о запрещении правительства Папского государства переходить границу. По крайней мере священники поступали последовательно: открыто обращались с нами как с врагами. Цукки, тот самый, которого мы спасли в Комо и который был тогда военным министром, поспешил из Рима, чтобы заставить выполнить приказы. А из Болоньи двигался отряд папских наемников-швейцарцев с двумя орудиями, чтобы помешать нам вступить в государство.

Тем временем в горных местностях наступило суровое время года, и снег на дорогах доходил нам до колен. Был ноябрь. Действительно стоило труда приехать из Южной Америки, чтобы сражаться со снегом в Апеннинах! А те правительства, которым я имел честь служить и через владения которых мы проходили, не могли предоставить моим бедным героическим товарищам даже пальто. Было больно смотреть, как мужественные юноши пробирались через горы, одетые в это суровое время года в бумажные одежды, иногда просто в лохмотья. На своей родине, дававшей широкий приют разбойникам и отбросам всего мира, они терпели нужду в самом необходимом! Все деньги, которые имело большинство офицеров, были отданы в общую кассу, и с помощью гостеприимного хозяина гостиницы в Филигари мы кое-как просуществовали несколько дней.

Между тем папские швейцарцы заняли позиции по ту сторону границы и на всякий случай приготовились воспрепятствовать нашей попытке к переходу ее. Втайне они стыдились позорного дела, порученного им их жалким правительством. Мы не могли продержаться на наших позициях в Филигари долгое время. Поэтому нам не оставалось ничего другого, как снова отступить в Тоскану. Я прочел предписание тосканского правительства бургомистру, которому было приказано спровадить нас возможно скорее. Перед нами был выбор: или смириться, или начать борьбу с правительством. Точно так же и в Папском государстве мы вынуждены были бы прибегнуть к оружию против тех, которые помешали бы нашему продвижению. И эти преступления совершали правительства, от которых итальянцы ожидали освобождения! А ведь мы переплыли океан, правда, бедные, без сокровищ[184]184
  Мы отказались от земель, предложенных нам президентом Республики Монтевидео.


[Закрыть], но движимые желанием подарить свою жизнь Италии, свободные от всякой корысти, готовые пожертвовать ради родины даже нашими политическим убеждениями и ради нее служить тем, кто своим позорным прошлым не заслуживал нашего доверия! В то время мы почитали в глубине души имена Гуеррацци и Пия. А ведь тогда они заставили мучиться горстку голодных, увязавших в снегу молодых ветеранов, тех, которые должны были вскоре усеять своими телами несчастную землю, защищая Рим от чужеземцев, тех, которые умирали в отчаянии от того, что не удается отстоять его свободу!

Жители Болоньи услыхали о нас и возмутились преступным к нам отношением. Когда болонцы возмущаются – это без последствий не проходит, о чем хорошо знают австрийцы. Папское правительство испугалось, и поэтому мне было разрешено войти в Болонью и вступить в переговоры с начальником папских швейцарцев, генералом Латуром. Когда генерал Латур появился на балконе своего дворца, болонцы стали кричать: «Наши братья войдут сюда, или вы полетите с этого балкона». Так вступил я в Болонью, восторженно приветствуемый ее великодушными жителями, которых я должен был успокаивать, так как они готовы были немедленно прогнать чужеземцев и предателей. Я условился с Латуром, что мы пройдем через Романью и Равенну и оттуда отплывем в Венецию. Затем я потребовал от него спешно оказать поддержку мантуанскому отряду, который вышел из Генуи, чтобы присоединиться к нам. Далее, в разговоре с Цукки я добился разрешения пополнить наши ряды добровольцами из Романьи; и маленький отряд вышел под началом капитана Баццани, моденца, чтобы соединиться с нами в Равенне.

Тут я в первый раз увидел в Болонье храброго Анджело Мазина[185]185
  Мазини, Анджело (1815–1849), по прозвищу – Мазина. Итальянский патриот, с юношеских лет участвовал в освободительном движении; с 1831 г. – в эмиграции; сражался в Испании против сторонников Дон Карлоса. В 1843 г. вернулся в Италию, где несколько раз подвергался аресту. Участвовал в освободительной войне 1848 г. Героически сражался в рядах Гарибальди при обороне Римской республики; был произведен в полковники. Убит у Виллы Корсини 3 июня 1849 г.


[Закрыть]. Достаточно было увидеть его раз, чтобы начать уважать и любить. После отступления римской дивизии из Ломбардии, где он сражался как герой, Мазина оставался в Болонье или в ее окрестностях. Теперь он стоял во главе болонских простолюдинов, которые 8 августа героически освободили свой город от австрийцев. Он сдерживал безумное возбуждение этих людей, вызванное трусостью и предательством священников и отступников. В это же время Мазина, побуждаемый пламенной любовью к родине, собрал и организовал (частью на свои средства) кавалерийский отряд, который своей выправкой, прекрасной формой и мужеством мог возбудить зависть любой регулярной части. Пользуясь своим влиянием, Мазина то разжигал, то сдерживал страсти населения. Несомненно, он и падре Гавацци[186]186
  Гавацци, Алессандро (1809–1889) – священник, приобщившийся к патриотическому демократическому движению. Выступал с пламенными речами против тирании, папства и иностранного гнета. В период революции его выступления оказывали революционизирующее воздействие на народные массы. Был главным священником народной армии Римской республики в 1849 г.


[Закрыть] существенно влияли тогда на болонцев и способствовали нашему освобождению из Филигари. Мазина решил также отправиться в Венецию, устав от бездействия и отчасти побуждаемый к тому пособниками иноземцев и папистами. В Комаккьо он занялся подготовкой перехода к властительнице Адриатики[187]187
  «Властительница Адриатики» – Венеция.


[Закрыть].

Тем временем я с моим отрядом примерно в 150 человек добрался до Равенны, где к нам присоединился Баццани с пятьюдесятью рекрутами, В Равенне нам пришлось опять ссориться с папским правительством. В Болонье мы договорились с Цукки, что в Равенне мы дождемся прибытия мантуанцев, чтобы вместе отплыть в Венецию. Однако подозрение и страх, внушаемые моими немногочисленными, плохо вооруженными и еще хуже одетыми товарищами, были столь велики, что вызвали настойчивое желание у духовенства избавиться от нас возможно скорее. После некоторых недомолвок Латур предложил мне отплыть, не теряя времени. Я ответил, что выйду в море только тогда, когда придет ожидаемый отряд. Со стороны папистов дело дошло до угроз. Однако равеннцы так же мало боятся угроз, как и болонцы. Мужественное население запаслось оружием и снаряжением, чтобы в случае нападения на нас оказать нам помощь.

«Взаимный страх управляет миром», – сказал очень кстати один из моих друзей. Во всяком случае, те, которые меньше боятся, подвергаются, как правило, меньшим притеснениям. Так случилось и в Равенне, где могущественные военачальники, громыхавшие саблями и грозившие пушками, не осмеливались с тысячью закаленных солдат померяться силами с горсткой утомленных и почти безоружных итальянских патриотов.

Положение Мазина в Комаккьо немногим отличалось от нашего. Папский гарнизон принуждал его отплыть как можно скорее, но Мазина воспротивился этому, желая привести дела в порядок и согласовать свое продвижение с нашим. При поддержке жителей, возглавляемых храбрым Нино Боннэ, он нашел средства защиты. Таким образом и в Комаккьо восторжествовала справедливая справедливость[188]188
  Этими словами следовало бы украсить новый словарь в этот век воров, и поставить их рядом с Французской республиканской республикой.


[Закрыть].

«Помогай себе, если хочешь, чтобы тебе помог бог». Если я частенько прибегаю к поговоркам, да простят мне это те, у кого хватит терпения прочесть то, что я написал. Здесь долг человека, пишущего историю, обязывает меня упомянуть одного из тех людей, которым Италия монархистов и священников воздвигает монументы. В то время события приняли другой оборот: удар римского кинжала[189]189
  «Удар римского кинжала» – убийство П. Росси в Палаццо делла Канчеллерия (15 ноября 1848 г.) неизвестным из толпы волонтеров, встретившей его возгласами негодования у входа в здание парламента.


[Закрыть], в корне изменив наше положение и намерения, обеспечил нам, опальным, права гражданства и дал нам пристанище на континенте.

Как поборник идей Беккариа[190]190
  О Беккарие – см. прим. 1 к гл. 25 первой книги.


[Закрыть], я являюсь противником смертной казни и потому отношусь отрицательно к удару кинжала Брута[191]191
  Брут, Марк Юний (85–42 до н. э.) – римский политический деятель, один из убийц Юлия Цезаря. Впоследствии образ Брута идеализировали: в нем видели борца за республику против тирании.


[Закрыть], к виселице, на которой, вместо министра-карлика[192]192
  «Министр-карлик» – Тьер, Луи Адольф (1797–1877). В годы июльской монархии во Франции Луи Филиппа неоднократно занимал министерские посты, принимал участие в подавлении рабочих восстаний в Париже и Лионе. В 1871 г. – палач Парижской Коммуны.


[Закрыть] Луи Филиппа, вполне заслуживающего такой участи, раскачивается тело какого-нибудь из сынов Парижа, стремившегося отстоять свои права; наконец, к костру, который сам по себе служит точным доказательством того, что священник – это исчадие ада. Во всяком случае античная история не изображает Гармодийев[193]193
  Гармодий (или Армодий) – афинский юноша (VI в. до н. э.), который, вместе со своим братом Аристогитоном, организовал заговор против тиранов Гиппия и Гиппарха (сыновья Пизистрата), оскорбивших его сестру. Гиппарха удалось убить, но стража, окружавшая его, схватила Гармодия и изрубила, а после пыток был казнен и его брат. Впоследствии на двух погибших юношей афиняне стали смотреть, как на освободителей от тирании, их прославляли поэты.


[Закрыть], Пелопидов[194]194
  Пелопид (IV в. до н. э.) – греческий политический деятель и полководец, демократ. Организатор заговора против фиванской олигархии; заговорщикам удалось проникнуть в Фивы и убить тиранов, после чего в городе была восстановлена свобода.


[Закрыть], Брутов, освободивших родину от тиранов, в непривлекательном виде, в котором современные угнетатели народов хотят представить тех, кто добрался до ребер герцога Пармы, неаполитанского Бурбона и других.

Итак, наше положение, уже описанное мною, было жалким, но удар римского кинжала снял с нас опалу, и мы получили возможность стать частью римской армии.

Древняя столица мира, достойная в этот день своей античной славы, освободилась от самого опасного приспешника тирании; его (кровью были омыты мраморные ступени Капитолия. Один молодой римлянин вновь взялся за оружие Марка Брута!

Ужас, навеянный убийством Росси[195]195
  В Ломбардии вместе со мной служил сын Росси, достойный и храбрый офицер. Некоторые хотели бы изобразить его отца как гения. Но гений и достойный человек обязаны служить своей родине, а папство тогда предавало ее.


[Закрыть], обескуражил наших преследователей, и о нашем отъезде не было больше речи. Правда, со смертью папского министра в Риме и Италии еще не создалось желаемого нами положения, но, во всяком случае, улучшилось положение Рима, поскольку облегчилось дело освобождения Италии, смертельным врагом которого было и всегда останется папство, лишенное своей маски реформатора. Что касается нас, вызывавших отвращение и страх у римской курии, то наше пребывание на полуострове стало терпимым для тех, объятых испугом людей, которые остались после смерти Росси. Этот удар кинжала разъяснил сообщникам чужеземцев, что народ понимает их и не желает быть снова отданным ими в рабство, которое они стремятся утвердить при помощи лжи и предательства.

Глава 6
В римском государстве
Прибытие в Рим

Гибель Росси показала римскому правительству, что нельзя попирать безнаказанно права и желания народа. В министерство были призваны более популярные люди, и нам было разрешено длительное пребывание в Папском государстве. Тем не менее к нам относились по-прежнему с недоверием; хотя мы были присоединены к военным силам Рима, к нам относились небрежно, задерживали выплату жалования и особенно плохо заботились о снабжении нас оружием и теплым обмундированием, необходимым в суровую пору зимы, которая была уже очень близка.

Тем временем в Равенну пришли ожидавшиеся мантуанцы. Мазина во главе своей небольшой, но превосходной конницы присоединился к нам, и мы образовали отряд из 400 человек, правда недостаточно вооруженный, причем большинство людей было вовсе без обмундирования и плохо одеты.

Муниципалитет Равенны, содержавший нас, дал мне, наконец, понять, что было бы лучше, если бы он мог делить эту тяжесть с другими городами, которые мы выбирали бы по очереди местом пребывания. Так мы и сделали и после, примерно, двадцати дней, проведенных в Равенне, мы простились с его великодушными жителями. В Равенне, во время короткого пребывания в ней, я стал свидетелем единственного в своем роде утешительного зрелища, не виданного ни в одном из городов, через которые нам ранее пришлось пройти. В древней столице Экзархата[196]196
  Экзархат – наместничество византийского императора в Италии с резиденцией наместника или экзарха в Равенне, расположенной в Романье (северной части Папского государства) недалеко от побережья Адриатического моря. Равенский экзархат был установлен в 555 г. и длился около двух столетий. В 752 г. Равенский экзархат был завоеван лангобардами.


[Закрыть] царило поистине прекрасное согласие между различными сословиями граждан. Совершенное согласие между различными сословиями итальянского города – вот условие, вот источник свободы и независимости родины, если это согласие становится повсеместным, а его отсутствие безусловно является причиной наших несчастий и унижения.

Мне казалось, что это согласие, к счастью равеннцев, обосновалось под сенью гробницы Данте, величайшего из наших великих людей. Не существовало обособленных клубов: одного – народного, другого – итальянского, национального или обособленных обществ, каждое из которых имело бы свою церковку, своих руководителей и стремилось бы главенствовать, а не сотрудничать с другими. Нет! Здесь было единое общество, состоявшее из всех граждан, здесь господствовало единодушие во взглядах – от дворянина до плебея, от богача до бедняка. Все жаждали освобождения родины от чужеземца, не стремясь к немедленному решению вопроса о форме правления, который в те дни мог лишь усложнить положение и отвлечь общее внимание от главной задачи.

Я убедился, что немногословные равеннцы – люди дела, и вполне верю в подлинность следующего случая, о котором мне рассказали в городе. Среди бела дня, в толпе равеннцев появился шпион. Он был сражен выстрелом, и тот, кто стрелял, удалился не бегством, а спокойным шагом, ибо другого шпиона здесь уже не могло оказаться, и труп презренного человека остался лежать, напоминая горожанам о том, как надо действовать.

Итак, мы покинули Равенну и двинулись дальше, останавливаясь по дороге в различных городах Романьи. Нас хорошо принимало население, а муниципалитеты обеспечивали необходимым. В Чезене я оставил свой отряд и отправился в Рим для переговоров с военным министром, с целью уточнить наш маршрут и выяснить наше положение. Там я узнал о бегстве папы[197]197
  В ночь с 24 на 25 ноября 1848 г. папа Пий IX, который испугался развертывавшихся революционных волнений в Риме, переодевшись, бежал в пограничную неаполитанскую крепость Гаэту.


[Закрыть]. С министром Кампелло мы решили, что Итальянский легион (так назывался отряд, которым я командовал как в Америке, так и в Италии) составит часть римской армии, будет обеспечен всем необходимым и отправится в Рим, чтобы завершить там свое комплектование и организацию. Я тотчас же написал майору Марроккетти, на которого оставил командование отрядом, чтобы он двинулся к Риму. Сам я направился навстречу отряду.

Во время моей отлучки из Чезены в отряде произошел печальный случай – был убит на дуэли Томмазо Риссо. Это была для нас очень ощутимая потеря, тем более что она явилась следствием раздора между двумя храбрыми соплеменниками, и смертельный удар был нанесен рукой товарища.

Во время ссоры Риссо ударил Раморино хлыстом, что сделало дуэль неизбежной. Я изгнал бы, конечно, из Легиона офицера, позволившего себя ударить кому бы то ни было, а Раморино не был мальчиком, способным снести оскорбление, подобное тому, которое ему было нанесено. Узнав о происшедшем, я стал держаться холодно с обоими, хотя и предчувствовал несчастье. Я готов был заплатить собственной кровью за позор храброго товарища, но это было невозможно! Когда я уезжал из Чезены в Рим, Томмазо Риссо, с которым я, против обыкновения, стал держаться холодно, подошел к экипажу и крепко пожал мне руку. Мне показалось, будто я пожал руку покойника. Предчувствие смерти моего друга не покидало меня во время всей поездки, и известие о ней не удивило меня, хотя и причинило боль. На дуэли, состоявшейся за пределами Чезены, Раморино убил Риссо.

Томмазо Риссо был одной из избранных натур, «огненной натурой», как сказала одна влюбленная в него итальянка. В детстве он избрал карьеру моряка. Добравшись до Ла-Платы, он высадился затем в Монтевидео и, отправившись в сельскую местность, нашел себе занятие в одном из имений, которые в тех краях называются эстансиями. На них занимаются исключительно скотоводством, и люди всю жизнь проводят в седле. Риссо полностью свыкся с обычаями этого рыцарского народа. Будучи человеком сильным и ловким, он не уступал гауччо в искусстве укрощать необъезженных лошадей и мог драться на ножах с любым из аборигенов как первый среди них. Его имя произносилось с уважением мужественными сынами Пампы.

В длительных войнах между народами Ла-Платы Риссо сражался на стороне монтевидеосцев. Произведенный за свою храбрость в офицеры, он доблестно служил в Итальянском легионе. Участвуя во многих сражениях, Риссо в одном из них получил такую рану в шею, которая могла прикончить и носорога. Он чудом поправился, но из-за этой раны и многих других, оставивших рубцы на его теле, у Риссо оказалась почти парализованной рука.

Томмазо не получил почти никакого образования, но он был наделен от природы таким умом, который делал его способным к любому занятию. Он командовал пароходами на Лаго-Маджоре и превосходно справлялся с трудными заданиями. Ревностно заботясь о чести итальянского имени, он вступил бы в борьбу с самим дьяволом, попытайся тот запятнать его. Он был наделен всеми качествами, отличающими народного вожака; сильный, отзывчивый, великодушный. Среди простого люда Риссо был в своей стихии: он умел успокоить людей, когда они были взбудоражены, и пробудить в них энергию и героизм с помощью жеста или своего могучего голоса.

Смерть Риссо опечалила его товарищей, но особенно она была горестной потому, что помешала ему пролить кровь на полях сражений за Италию, за родину, которую он боготворил. Пусть же Чезена сохранит останки мужественного борца за свободу отчизны и пусть сограждане иногда вспоминают о нем с благодарностью и уважением, которые он заслужил!

Я добрался до Фолиньо, где находился Легион, но сейчас же получил приказ от правительства отправиться с Легионом в Фермо и занять этот пункт, которому никто не угрожал. Это доказывало, что и новые правители нам не доверяли и намеревались держать нас вдали от Рима. Мои замечания о том, что у людей нет шинелей, необходимых для перехода через покрытые снегом Апеннины, остались без внимания. Поэтому нам пришлось вернуться назад, пройти через Кольфьерито и оттуда направиться к Фермо.

Я разгадал, разумеется, намерение правительства. Единственной причиной того, что нас направили в вышеназначенный пункт, было намерение услать нас подальше от столицы, где опасались общения людей из моего отряда, считавшегося слишком революционным, с населением Рима, которое тогда стремилось заставить уважать свои права. В этом убеждении нас еще больше укрепил приказ военного министра о том, что в моем Легионе не должно быть более пятисот человек.

В Риме господствовал тот же дух, что и в Милане и во Флоренции. Италия, оказывается, нуждалась не в бойцах, а в говорунах и торгашах, о которых можно было сказать то, что Альфьери[198]198
  Алъфъери, Витторио (1749–1803) – итальянский поэт, создатель классической трагедии («Виргиния», «Заговор Пацци» и др.); выступал против тирании, был сторонником объединения Италии.


[Закрыть] говорил об аристократах: «Либо высокомерны, либо унижены, но всегда подлы». Подобными краснобаями никогда не оскудевала именно наша бедная страна. Чтобы перехитрить и усыпить народ, деспотизм передал на некоторое время бразды правления болтунам, зная почти наверняка, что эти попугаи расчистят путь ужаснейшей реакции, назревавшей на всем полуострове.

Итак, в третий раз нужно было переходить Апеннины. Это было в середине зимы, в декабре 1848 г., а мои бедные товарищи были лишены теплой одежды. Среди тех зол, с которыми нам пришлось столкнуться в нашей бедной стране и которые причинили нам немало страданий, не последнее место занимала клевета духовенства. Яд этой клеветы, столь же затаенный и столь же смертельный, как и яд змей, распространялся среди невежественного населения, перед которым нас расписывали самыми страшными красками. Эти чернокнижники изображали нас как людей, способных на любое преступление против собственности и семьи, как разбойников без тени дисциплины, которых следовало остерегаться, как волков и душегубов. Правда, впечатление всегда менялось при виде красивых, воспитанных молодых воинов, окружавших меня. Почти все они были горожанами и культурными людьми. Хорошо известно, что в добровольческих отрядах, которыми я имел честь командовать в Италии, всегда отсутствовал крестьянский элемент вследствие усилий достопочтенных прислужников лжи. Мои солдаты принадлежали почти исключительно к выдающимся семьям различных итальянских провинций. Конечно, среди моих добровольцев было и несколько бандитов, без которых не обходится ни одна эпоха. Они незаметно затесались в наш отряд, либо были засланы в него полицией или священниками, чтобы вызвать беспорядки и преступления и, таким образом, дискредитировать нас. Однако им трудно было творить свое дело и избежать кары, которая немедленно постигала их. Этих злодеев разоблачали сами добровольцы, которые ревностно заботились о поддержании чести Легиона.

При переходе Легиона из Романьи в Умбрию мы узнали, что жители Мачераты, боясь нашего продвижения через их город, намерены закрыть перед нами ворота. Но на обратном пути, когда мы двигались к Фермо, они, будучи лучше осведомлены и раскаиваясь в своей несправедливости, известили меня о горячем желании видеть нас в городе, дабы доказать, что они в первый раз были введены в заблуждение.

Во время нашего перехода через Апеннины погода была исключительно суровой, и мои люди очень настрадались; но прием в Мачерате был праздником, сгладившим все перенесенные муки. Население этого города не только встретило нас как братьев, но и упросило нас остаться у них в городе до получения нового правительственного распоряжения. И так как единственной целью нашего назначения в Фермо было услать нас подальше от Рима, то теперь, когда между нами и столицей пролегали Апеннины, населению Мачераты не трудно было добиться того, чтобы мы постоянно находились в этом городе. В Мачерате нужно было экипировать наших людей и, благодаря доброжелательству горожан и снабжению министерства, это удалось почти вполне.

В это самое время в Италии начались выборы депутатов в Учредительное собрание, и наши бойцы также должны были принять в них участие.

Выборы в Учредительное собрание! Это было величественное зрелище.

Сыны Рима после стольких веков рабства и позорной покорности под гнусным игом империи и еще более отвратительным игом папской теократии вновь были призваны в избирательные комиссии! Никаких беспорядков, никакого проявления страстей, кроме одной – страсти к свободе, к возрождению Родины! Не было торговли голосами, вмешательства властей или полиции, препятствующих свободному выражению народной воли; совершался священный обряд голосования. Не было ни единого случая покупки голоса или унижения горожанина в угоду власть имущему.

Потомки великого народа проявили при выборах своих представителей здравый смысл своих предков. Они выбрали мужей, могущих оказать честь человечеству любой части земного шара, мужей, стойкость которых не уступала доблести сенаторов древности, или избранников в современной Швейцарии и в стране Вашингтона. Но ненависть, зависть и страх наших ничтожных властителей и духовенства не дремали. Напуганные возрождением революции, они тотчас же объединились, чтобы отсечь ее ростки, пока она еще не могла оказать серьезного сопротивления.

Не теряй надежды, Италия! Даже в печальное время, когда иностранные властители и твои собственные недоброжелатели трусливо стараются задушить тебя, не теряй веры! Еще не истреблено могучее юношество, защищавшее тебя на баррикадах Брешии, Милана, Казале, на мосту Минчо, на бастионах Венеции Болоньи, Анконы, Палермо, на улицах Неаполя, Мессины, Ливорно, наконец, на холме Джаниколо[199]199
  Холм Джаниколо – в Риме; наиболее высокий из римских холмов. На Джаниколо установлен памятник Гарибальди.


[Закрыть] и на Форуме[200]200
  Форум – площадь в древнем Риме перед Капитолием, на которой проходили народные собрания и совершался суд и где сосредоточивалась общественная и политическая жизнь Рима.


[Закрыть] в древней столице мира. Рассеянное по всему свету, в обоих полушариях, оно еще пылает к тебе самой горячей любовью и жаждет твоего возрождения. Этого не понять равнодушным спекулянтам и дельцам, торгующим твоей плотью и кровью, не понять до тех пор, пока не наступит день, когда будет смыта вся грязь, которой они запятнали тебя. Не теряй веры, Италия! Люди, поседевшие в пламени битв, встанут во главе нового поколения, выросшего в ненависти к духовенству и чужеземцам и готового расправиться с ними. Они будут черпать силу в воспоминаниях о бесчисленных оскорблениях, в жажде мести за ужасные муки, испытанные в темницах и изгнании.

Итальянца нельзя соблазнить прекрасным климатом чужой страны, и ласки обходительной иностранки не смогут заставить его, подобно сынам севера, навсегда порвать с родиной. Он прозябает, он бродит задумчивый по чужой земле, но никогда не ослабеет у него жажда вновь увидеть свою прекрасную страну и вступить в борьбу за ее освобождение!