Текст книги "Мемуары"

Автор книги: Джузеппе Гарибальди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 41 страниц)

Глава 18
Битва у Казерта Веккья,
2 октября 1860 г.

Мне посчастливилось, вернувшись вечером 1 октября в Сант-Анджело усталым и голодным, застать в доме священника моих славных генуэзских карабинеров. Это был приятный для меня сюрприз. Меня прекрасно накормили, дали после ужина кофе, а потом я спокойно расположился ко сну, не помню даже где. Однако и в эту ночь мне не суждено было отдохнуть. Едва я лег, как поступило известие, что неприятельская колонна в четыре-пять тысяч человек находится в Казерта Веккья и готовится спуститься в Казерту. Этим известием нельзя было пренебречь: я приказал генуэзским карабинерам быть готовыми к двум часам утра вместе с трехстами пятьюдесятью бойцами из отряда Спангаро и шестьюдесятью горцами с Везувия. С этими силами я в назначенный час двинулся в направлении Казерты по горной дороге к Сан-Леучио. Еще до нашего прибытия в Казерту полковник Миссори, которому я поручил обнаружить врага с помощью своих доблестных проводников, предупредил меня, что враг находится в боевой готовности на высотах Казерта Веккья, намереваясь спуститься в Казерту, в чем я смог вскоре убедиться. Я отправился в Казерту, чтобы согласовать с генералом Сиртори план атаки на врага, не предполагая, что у него хватит дерзости напасть на нашу штаб-квартиру, но, как вскоре стало известно, мои расчеты оказались ошибочными. Мы договорились с генералом объединить все силы, находившиеся у нас под руками, и двинуться на правый фланг неприятеля, т. е. напасть на него через высоты над парком Казерты, взяв его тем самым в клещи между бригадой Сакки у Сан-Леучио и дивизией Биксио, которой я приказал атаковать врага из Маддалони. Бурбонцы, обнаружив с высот, что в Казерте находится лишь незначительное число людей, и не зная, очевидно, результатов сражения предыдущего дня, бросили почти половину своих сил в решительную атаку на этот город. Получилось так, что, пока я незаметно обходил со своим отрядом их правый фланг, намереваясь на них напасть, две тысячи бурбонцев обрушились с высот на нашу штаб-квартиру, и они захватили бы ее, если бы генерал Сиртори со свойственным ему искусством во главе горсточки храбрецов, находившихся в городе, не отразил бы их. Тем временем я с калабрийцами генерала Стокко, четырьмя ротами нашей регулярной армии[357]357
  Майор, командовавший этими славными солдатами, вызвался сопровождать меня, и я охотно на это согласился.


[Закрыть] и небольшими частями других отрядов двигался в сторону правого вражеского фланга, который в боевом порядке расположился на высотах, являясь резервом для войска, атаковавшего Казерту, и не ожидал, конечно, нашего внезапного появления.

Застигнутые врасплох, бурбонцы оказали нам слабое сопротивление; наши отважные калабрийцы принудили их спасаться бегством и преследовали противника до самой Казерта Веккья. В этой деревне некоторые из убегавших задержались на короткое время и обстреляли нас из окон и развалин, служивших им укрытием, но вскоре были окружены и взяты в плен. Бежавшие на юг попали в руки отрядов Биксио, который после победоносной битвы у Маддалони 1 октября молниеносно очутился на новом поле боя.

Бежавшие же на север капитулировали перед генералом Сакки, которому я приказал последовать за моей колонной. Таким образом, из всего вражеского корпуса, столь основательно пугавшего нас, лишь немногим удалось спастись. Это был тот самый корпус, который напал на немногочисленный батальон майора Бронцетти и уничтожил его у Кастель Морроне; героическое сопротивление этого доблестного офицера и горстки его бойцов задержало врагов в продолжении почти всего 1 октября и помешало их нападению на нас с тыла в этом тяжелом бою. Кто знает, не послужила ли жертва этих двухсот мучеников для спасения всей нашей армии!

Как это показало сражение у Вольтурно, его исход решили резервы, прибывшие на поле битвы к трем часам пополудни. А если бы их задержал, вражеский отряд, неизвестно, как все кончилось бы. Отсюда следует, что бурбонские генералы неплохо руководили своими военными операциями и что на войне нужно везенье либо же недюжинный талант полководца.

Отряд Сакки немало способствовал задержке 1 октября вышеупомянутой вражеской колонны по ту сторону парка Казерты и мужественно отбил ее натиск. Победой у Казерта Веккья – 2 октября 1860 г. – завершается славный период наших битв в походе 1860 г. Итальянская армия, которую Фарини и компания прислали сюда с севера для борьбы с нами, – солдатами революции[358]358
  Намекается на письмо Фарини Бонапарту.


[Закрыть],– нашла в нас братьев, на ее долю выпала задача завершить ликвидацию «бурбонизма» в королевстве Обеих Сицилий. Желая создать лучшие условия для многих доблестных соратников, я потребовал признать Южную армию частью национальной армии, но произошла несправедливость – мне было отказано. Захотели пожинать плоды завоеваний, но самих завоевателей прогнать.

В связи с этим я передал в руки Виктора Эммануила[359]359
  В другие времена можно было бы созвать Учредительное собрание, но в те времена это было немыслимо – ибо привело бы только к потере времени и к смехотворному развитию событий. Тогда были в моде аннексии при помощи плебисцита ¹. Народы, обманутые этими кликами, все надежды возлагали на правительство, ожидая, что оно наведет порядок.
  ¹ В Неаполе и Палермо умеренные либералы, заодно с монархистами, вели подрывную работу против правительства Гарибальди. Они устраивали демонстрации с требованием немедленного присоединения к Пьемонту. Гарибальди вынужден был согласиться на назначение плебисцита по этому вопросу. Плебисцит состоялся 21 октября и кончился победой сторонников присоединения. 6 ноября в Неаполь явился Виктор-Эммануил и Гарибальди объявил о передаче ему власти в освобожденной Южной Италии.


[Закрыть] диктаторские полномочия, которые мне предоставил народ, и провозгласил его королем Италии. Ему вверил я судьбу моих храбрых соратников, и это было единственным обстоятельством, причинившим мне боль при расставании. Вообще же я стремился вернуться к своей уединенной жизни. Так я расстался с моими доблестными юношами, которые, доверившись мне, ринулись через Средиземное море, преодолевая всевозможные препятствия, лишения и опасности, рискуя своей жизнью, чтобы участвовать в десяти ожесточенных сражениях с единственной надеждой получить – как это было в Ломбардии и Центральной Италии – одобрение своей собственной чистой совести и рукоплескания всего мира, свидетеля их изумительных свершений.

С такими соратниками, чьей беззаветной храбрости я обязан почти всеми моими успехами, я с удовольствием взялся бы за самое трудное дело!

Книга четвертаяГлава 1
Поход в Аспромонте, 1862 г.

Ценность зерна определяется его урожайностью, ценность же человека – той пользой, которую он может принести себе подобным. А родиться, чтобы жить, есть, пить и, наконец, умереть – это удел насекомых.

В такую эпоху, как 1860 год на юге Италии, человек жил жизнью полезной для множества людей. Вот это и есть подлинная духовная жизнь! «Пусть действует тот, кого это касается», – говорили обычно люди, залезшие в государственную кормушку, и склонные ничего не делать или делать плохо.

Руководствуясь этим принципом, Савойская монархия трижды накладывала свое «вето» на экспедицию «Тысячи»: сперва она возражала против отправки в Сицилию, затем – против переправы через Мессинский пролив; и в третий раз требовала, чтобы мы не перешли на другую сторону Вольтурно.

Мы отправились в Сицилию, переплыли пролив, перешли на другой берег Вольтурно – и дело освобождения Италии от этого ничуть не пострадало.

«Вы должны были провозгласить республику», – кричали и продолжают ныне кричать мадзинисты, точно эти всезнайки, привыкшие диктовать законы всему миру, сидя за письменным столом, лучше знают моральное и экономическое положение нашего народа, чем мы, на долю которых выпало счастье руководить этим народом и вести его к победе.

С каждым днем становится все яснее, что от монархий, как и от наших пастырей, нельзя ожидать ничего хорошего. Но говорить, что нам надлежало в 1860 г. провозгласить республику от Палермо до Неаполя, – это чепуха! А те, кто желают доказать обратное, делают это из ненависти, которую они с 1848 г. и поныне проявляли при каждом удобном случае, а вовсе не потому, что убеждены в правоте своих заверений.

«Мемуары» Гарибальди. Начало главы о сражении на горе Аспромонте. Факсимиле.

Центральный музей Рнсорджименто. Рим

Монархия наложила свое вето на наши действия в 1860 и в 1862 годах. Думается, что папство столь же – если не в еще большей степени – заслуживает быть свергнутым, как свергли Бурбонов. А в 1862 г.[360]360
  27 июня 1862 г. Гарибальди отправился с Капреры в Палермо для похода с краснорубашечниками на Рим.


[Закрыть] эти обыкновенные красные рубахи как раз стремились свергнуть папство – врага Италии, бесспорно самого хищного и жестокого, и овладеть нашей природной столицей, не преследуя никакой иной цели, никаких честолюбивых замыслов, кроме блага своей родины.

Миссия, которую мы взяли на себя, была священной, условия для ее осуществления – те же, и благородная Сицилия, за исключением тех, кто удобно расположились за трапезой, приготовленной нами в 1860 г., ответила с присущим ей порывом на провозглашенный нами в Марсала призыв: «Рим или смерть!». И здесь уместно повторить сказанное мною ранее: «Если бы Италия имела два таких города, как Палермо, мы бы беспрепятственно достигли Рима».

Достославный мученик Шпильберга[361]361
  Шпилъберг – см. прим. 2 к гл. 10 третьей книги.


[Закрыть], Паллавичино, управлял Палермо. Мне было, (конечно, неприятно досаждать моему старому другу. Но я был убежден, что лозунг «Пусть действует тот, кого это касается» – это опасная ошибка, ибо никто ничего не предпримет, если не будет давления со стороны тех, кто не хочет оставаться пассивным существом. Отсюда брошенный в Марсала клич – «Рим или смерть», собравший моих доблестных товарищей в Фикуцца, в глухом поместье в нескольких милях от Палермо. Здесь собралась избранная группа молодежи из Палермо и провинций: Коррао, мужественный товарищ Розалино Пило, и некоторые видные деятели снабдили нас оружием. Баньяско, Капелло вместе с другими славными патриотами образовали Комитет снабжения. Таким образом я с моими неразлучными братьями по оружию на континенте: Нулло, Миссори, Кайроли, Манчи, Пиччинини и другими вскоре образовали новую «Тысячу»[362]362
  В походе 1862 г. участвовало около трех тысяч человек.


[Закрыть], готовые бороться за свержение тирании духовенства, несомненно еще более вредной, чем бурбонская. Но в глазах монархии мы ведь преступники, на нашем счету десять побед, и мы нанесли ей оскорбление, расширив ее владения; разве короли прощают такие дела?

Значительная часть тех, кто в 1860 г. восторженно разглагольствовал об объединении родины, ныне, добившись теплых мест и вполне довольные своей судьбой, осуждают нашу инициативу, или держатся в стороне, чтобы, не дай бог, не соприкоснуться с беспокойными и неудовлетворяющимися лишь частичными результатами революционерами.

Однако, благодаря твердой позиции, занятой Палермо, и горячей симпатии всей Сицилии, мы смогли без серьезных затруднений пройти остров вплоть до Катании. Славное население Катании не отставало от жителей других городов и его поведение заставило тех, кто бесспорно хотел затормозить наши действия, не предпринимать никаких шагов против нас.

Прибывшие в Катанию два парохода, один французский, а другой «общества Флорио», были использованы для нашей переброски на континент. Несколько фрегатов итальянского военного флота крейсировали у гавани и могли помешать нашей посадке и переброске на континент. У них, несомненно, был соответствующий приказ, но к чести их командиров следует отметить, что не последовало никаких враждебных действий. Я рукоплещу этим командирам. Думаю, что и мне знакомо понятие воинского долга, и поэтому скажу с чистой совестью: в аналогичных случаях человек чести должен разломать на куски свою саблю.

Условия, при которых нам пришлось переплыть Мессинский пролив, были связаны с огромным риском. Наши пароходы были так сильно перегружены людьми, что из-за нехватки места многие наши бойцы не смогли подняться на борт. Я, старый моряк, видел в своей жизни сильно перегруженные пароходы, но таких мне еще не довелось встречать. Большинство наших бойцов только что впервые прибыли к нам: они еще не были распределены по ротам и поэтому офицеры их не знали в лицо; они до такой степени заполнили палубы этих злосчастных пароходов, что возникла опасность погрузиться в воду. Бесполезно было убеждать их сойти на берег. Они и слышать об этом не хотели, а ведь нависла серьезная опасность, возможно даже смертельная. Весь пароход мог пойти ко дну. Я некоторое время колебался, следует ли двинуться в путь. Я был в полной растерянности. Такая ответственность лежала на мне! От моего быстрого решения зависела, быть может, судьба моей родины.

Как отдавать приказы? Ведь каждый, находившийся на пароходах, не был в состоянии даже двинуться с места или повернуться. Надвигалась ночь и спускался мрак, надо было на что-то решиться: или двинуться в путь, или остаться, теснясь как сардины, в невыносимом положении, и ждать наступления рассвета, когда неудача станет явной.

Мы двинулись в путь, и счастье вновь оказалось на стороне права и справедливости. Ветер и море благоприятствовали нашим пароходам. Погода была как и при первом переезде через пролив в 1860 г., дул слабый ветер у Фаро и на наше счастье море не волновалось. На рассвете мы удачно подошли к побережью Мелито, где высадили всех.

Как и в 1860 г., мы двинулись вдоль берега к мысу Дель-Арма, по направлению к Реджо. Тогда нашими противниками были бурбонцы, и мы их искали, чтобы разгромить. Теперь перед нами стояла итальянская армия, столкновения с которой мы любой ценой старались избежать, меж тем как она стремилась во что бы то ни стало нас уничтожить. Первые враждебные действия против нас открыл итальянский броненосец, который шел вдоль побережья курсом, параллельным нашему направлению, и дал по нашему отряду несколько артиллерийских залпов, что принудило нас увести бойцов в глубь страны, укрыв их от обстрела.

Несколько отрядов правительственных войск, высланных из Реджо, имея явно враждебные нам приказы, напали на наш авангард; напрасно мы убеждали их, что не собираемся сражаться с ними, все было напрасно: они требовали одного – чтобы мы сдались. И так как мы, естественно, были далеки от этого, то нам пришлось уйти от братоубийственной бойни. Учитывая создавшееся положение и чтобы избежать бессмысленного кровопролития, я приказал свернуть вправо и пойти по дороге к Аспромонте. Эта враждебность к нам со стороны итальянской армии привела к тому, что население, естественно, оказалось запуганным, что в свою очередь крайне затруднило нам получение продовольствия. Мои бедные волонтеры терпели недостаток во всем, даже в самом необходимом, а когда нам и удавалось чудом повстречать пастуха со стадом, так он даже не желал с нами разговаривать, сторонясь, будто мы настоящие разбойники. Словом, нас считали преданными анафеме и объявленными вне закона; клерикалам и реакционерам нетрудно было убедить в этом этих славных, но невежественных людей. Но ведь мы были теми же людьми, что и в 1860 г., а наша цель была столь же возвышенной, как и тогда. Конечно, нам теперь меньше благоволила фортуна, и не впервые видел я, как население Италии безразлично и равнодушно относится к тем, кто добивался его освобождения. Только не Сицилия. Я должен признать, что ее благородный народ был столь же полон энтузиазма в 1862 г., как и в прежние дни. Этот народ дал нам лучшую часть своей молодежи, а среди пожилых людей – достопочтенного барона Авиццани ди Кастроджованни, который переносил невзгоды и тяжелые лишения похода как юноша. А лишений и трудностей, увы, было множество. Я сам страдал от голода и прекрасно понимаю, что многие мои соратники еще пуще меня терпели голод. Наконец, после ужасных переходов по почти непроходимым тропинкам, заря 29 августа 1862 г. застала нас усталыми и голодными на плато Аспромонте. Нашим единственным питанием был в небольшом количестве незрелый картофель, собранный нами. Вначале мы ели картофель в сыром виде, а затем, утолив первый приступ голода, мы уже стали его поджаривать. Тут я хочу воздать должное славным горцам этой части Калабрии. Тропинки в этих местах трудно проходимы и вообще связь держать нелегко; поэтому горцы не сразу появились у нас, но после полудня местные благородные жители пришли с богатыми запасами фруктов, хлеба и разным продовольствием. Однако надвигавшаяся катастрофа лишила нас возможности долго пользоваться таким расположением. Около трех часов пополудни, на расстоянии нескольких миль от нас, с запада показался авангард колонны Паллавичини, посланный нас атаковать. Считая, что ровная местность, где мы только что отдыхали, – позиция слишком невыгодная и нас легко окружить, я приказал перейти на новую позицию в гористой части. Мы заняли великолепнейший сосновый лес, увенчивающий Аспромонте, и расположились лицом к наступающим, а спиной к лесу.

Правда, еще в 1860 г. нам угрожала атака пьемонтских войск и лишь большая любовь к отечеству помогла избежать братоубийственной войны. Однако в 1862 г. итальянская армия, будучи значительно сильнее прежней (а мы гораздо слабее), решила с нами покончить и устремилась на нас с такой яростью, словно на разбойников, а может даже с большей охотой. Не прибегая к каким-либо попыткам вступить в переговоры с нами, наши противники обрушились на нас с необыкновенной дерзостью. Таков был, разумеется, полученный ими приказ: нас надо уничтожить, а поскольку начальство, видимо, опасалось, что сыны одной и той же родины могут проявить нерешительность, то приказ предусматривал молниеносное наступление, чтобы не дать времени для размышлений.

Ранение Гарибальди на горе Аспромонте. Литография 60-х годов XIX в.

Подойдя к нам на расстояние выстрела, отряд Паллавичини развернул свою атакующую цепь и решительно двинулся на нас. Началась обычная «стрельба на ходу», метод, применявшийся и бурбонцами, недостатки которого я описал выше.

Мы не отвечали на стрельбу. Как ужасен был для меня этот миг! Мне предстояло решить: сдаться как овцы, бросив оружие, или обагрить себя братской кровью. Таких терзаний не знали, конечно, солдаты монархии, или, вернее, их командиры. Может они рассчитывали на мой ужас перед гражданской войной? Может это и было так, ибо уверенность, с которой они действительно продвигались вперед, делала такое предположение вполне допустимым.

Я приказал не стрелять и этому повиновались все, за исключением некоторых горячих голов – юношей с правого фланга, под командованием Менотти[363]363
  О Менотти Гарибальди – см. прим. 1 к гл. 27 первой книги.


[Закрыть], которые, видя наглое наступление, начали стрелять, перешли в атаку и отбросили самоуверенного врага. Наша позиция на вершине, позади которой находился лес, была такова, что ее мог оборонять один против десяти наступающих. Но к чему все это? Раз мы не защищались – было ясно, что враг вскоре нас настигнет. И как это почти всегда бывает, атака становится тем безудержнее, чем меньше сопротивления оказывает атакуемый. Огонь наступавших на нас берсальеров, к несчастью, все более учащался и я, находившийся между двумя цепями, чтобы не допустить кровопролития, был «вознагражден» за это двумя пулями – одной в левое бедро, другой в лодыжку правой ноги.

Одновременно был ранен и Менотти. Приказ не стрелять заставил почти всех наших отступить в лес; около меня остались все мои доблестные офицеры, в том числе уважаемые наши хирурги Рипари, Базиле и Альбанезе, неустанные заботы которых спасли мне, конечно, жизнь.

Мне противно рассказывать о подлых делах! Но столько мерзости проявили тогда мои современники, что это может вызвать отвращение даже у завсегдатаев клоак. Чего только не было: одни при известии о моем ранении радостно потирали себе руки, ибо считали, что мне нанесли смертельные раны; другие отрекались от дружбы со мной, а третьи клялись, что заблуждались, когда восхваляли кое-какие мои заслуги. Но к чести человеческого рода должен признать, что были и славные люди, которые с чисто материнской заботливостью ухаживали за мной, с сыновней любовью оберегали меня. Первым в памяти встает мой дорогой Ченчо Каттабене, преждевременно отнятый у Италии.

Савойская монархия захватила большую «дичь», она получила то, чего так жаждала, и в том виде, в каком она мечтала ее получить, т. е. в таком состоянии, когда «дичь» долго не протянет.

Ко мне проявили банальную любезность, (которую пускают в ход по отношению к опаснейшим преступникам, когда ведут их на эшафот. Вот к примеру: вместо того, чтобы оставить в госпитале Реджо или Мессины, меня погрузили на борт фрегата и повезли в Вариньяно и мне пришлось проехать через все Тирренское море, испытывая страшнейшие мучения в правой ноге, где рана, хотя и не была смертельной, но все же причиняла адскую боль.

Главное – добычу надо было держать поблизости и в полной безопасности. Повторяю: мне противно говорить о мерзостях и докучать читателям, рассказывая о ранах, госпиталях, тюрьмах, о всех злоключениях, прикрытых королевскими ласками. Итак, меня повезли в Вариньяно, Специю, Пизу, а затем на Капреру. Велики были мои страдания, но столь же велик был и заботливый уход моих друзей. Старшине итальянских хирургов, выдающемуся профессору Дзанетти выпала доля извлечь пулю, сделав мне операцию[364]364
  О лечении Гарибальди Н. И. Пироговым после этого ранения – см. прим. 5 в «Предисловии к моим мемуарам».


[Закрыть]. Наконец, через тринадцать месяцев рана на правой ноге зажила, но и до 1866 г. мне пришлось влачить бездеятельное и бесполезное существование.