Текст книги "Мемуары"

Автор книги: Джузеппе Гарибальди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 41 страниц)

Книга пятаяГлава 1
Французская кампания, 1870–1871 гг.

Тем, у кого хватит терпения читать эти строки, я укажу на одно обстоятельство, которое покажется необыкновенным, но оно действительно имело место, и предоставляю самому читателю делать свои заключения.

Если я после своего возвращения в 1848 г. в Италию из Америки не заслужил милости Савойской монархии – это понятно; то, что я вызвал неприязнь к себе со стороны всех ее прислужников – начиная от премьер-министра, генералов армии и до последнего швейцара, тесно связавших свою судьбу с этой монархией, – это тоже было нормальным явлением, учитывая положение вещей и этих людей.

Но я не могу объяснить себе, чем вызван немилостивый прием, оказанный мне людьми, которые по праву называются светочами новейшего периода итальянского Рисорджименто, чьи заслуги в этой области общепризнанны, как например, Мадзини, Манин, Гуеррацци и некоторых их друзей[403]403
  Об этом автор подробно говорит в пятой и восьмой главах второй книги.


[Закрыть].

Такая же участь постигла меня и во Франции в 1870 и 1871 годах. И тем не менее, подобно Италии, я и во Франции встретил со стороны населения восторженный прием, конечно, далеко превосходящий мои заслуги.

Правительство национальной обороны, состоявшее из трех честных людей, вполне заслуживающих доверия страны, правда, приняло меня, навязанного ему в силу событий, но холодно и с явным намерением, как это неоднократно бывало в Италии, лишь использовать мое бедное имя, а по существу лишить меня необходимых средств и возможностей, которые могли бы сделать мое содействие полезным. Лично Гамбетта, Кремье, Гле-Бизуан[404]404
  Гамбстта, Крсмье и Гле-Бизуан. представляли собой так называемую правительственную делегацию в Туре. Правительство же, состоявшее из двенадцати человек, находилось в осажденном прусской армией Париже. Правительственная делегация была послана в Тур для организации обороны сражающейся Франции, так как правительство
  Парижа было оторвано от провинций и не могло обеспечить руководство обороной. Это правительство Национальной обороны, которое, по меткому замечанию Гарибальди, стыдилось объявить себя республиканским, было создано 4 сентября 1870 г. после поражения французской армии при Седане и взятия в плен Наполеона III.


[Закрыть] были со мной приветливы, но как раз Гамбетта, от которого я должен был ожидать, если не личной симпатии, то по меньшей мере активной и энергичной помощи, в течение долгого, столь драгоценного времени, забыл о моем существовании.

В первых числах сентября 1870 г. было провозглашено временное правительство Франции. Уже 6-го я предложил свои услуги этому правительству, которое всегда стыдилось открыто объявить себя республиканским. Целый месяц я не получал ответа от французского правительства; драгоценное время, в течение которого можно было многое сделать, было потеряно или сделаны пустяки. И здесь уместно повторить: народы, являющиеся хозяевами своей судьбы, как это произошло во Франции и Испании в сентябре[405]405
  Гарибальди имеет в виду буржуазную революцию в Испании в сентябре 1868 г., в результате которой королева Изабелла II бежала и было создано временное правительство.


[Закрыть], последовательно допускают огромную ошибку, не ставя во главе правительства одного честного человека – пусть его именуют диктатором или еще как-нибудь. Но обязательно одного, единственного; не следует прибегать к правительству со многими избранниками, особенно учеными мужами, которые большую часть своего времени тратят на резолюции, вместо того, чтобы быстро действовать, как того требуют обстоятельства.

Во Франции дело обстояло еще хуже: вместо одного правительства, с участием многих лиц, было два[406]406
  См. прим. 2 к этой же главе.


[Закрыть]. И все знают, каковы были результаты этой порочной системы. Будь избрано одно правительство, то, несомненно, оно и генеральный штаб действовали бы согласованно, т. е. дело обстояло бы так, как у пруссаков, что дало им огромное преимущество над противником. И вместо Вавилона[407]407
  Вавилон – аллегория неразберихи, суматохи (по библейскому сказанию – попытка построить в Вавилоне башню до небес).


[Закрыть] Франция имела бы сильное правительство.

Лишь в начале октября я узнал, что Франция приняла мое предложение; этим я обязан одному только генералу Бордону, приехавшему за мной на Капреру на пароходе «Вилль де Пари», где капитаном был Кудрей. На этом пароходе я отправился в Марсель, куда прибыл 7 октября 1870 г.

Эсквиро, префект этого прославленного города, и восторженное население устроили мне торжественный прием; меня уже ждала телеграмма временного правительства из Тура, вызывавшая меня немедленно туда. Приехав в Тур, я нашел там Кремье и Гле-Бизуана – оба они очень симпатичные и, полагаю, честные люди, но не того калибра, однако, чтобы спасти Францию от того ужасного несчастья, в которое вверг ее Бонапарт; к тому же они были приверженцами порочного образа правления, при котором, даже обладая способностями и желанием сделать что-либо хорошее, это совершенно невозможно. Гамбетта, прилетевший на следующий день на воздушном шаре, привел в движение инертную до этого правительственную машину, оживил ее, раздобыл огромные средства. Но и ему оказались не по плечу имевшие место события – то ли по причине порочного правительства, ошибочно доверившего руководство создающейся новой армией тем же деятелям империи, которые погубили прежнюю армию; то ли из-за отсутствия должного опыта в столь ужасающих обстоятельствах.

В Туре я потерял много времени из-за нерешительности правительства и намеревался уже вернуться домой, так как понял, что оно, как я уже говорил, хочет только использовать мое бедное имя и ничего более.

Мне собирались предложить заняться организацией нескольких сотен итальянских волонтеров, находившихся в Шамбери и Марселе. В конце концов, после долгих пререканий с этими синьорами я, наконец, отправился в Доль, чтобы собрать представителей многих национальностей, которые должны были образовать ядро будущей Вогезской армии.

После Седана пруссаки наступали на Париж, и вполне понятно, что они на своем левом фланге, куда просачивались французские солдаты Новых призывов, должны были держать фланговые отряды, которые неоднократно появлялись в окрестностях Доля, где было размещено небольшое количество собранных мною плохо экипированных и вооруженных людей, находившихся еще в стадии организации. Тем не менее, у нас не было недостатка в энергии и решительности. Мы заняли позиции сначала в Мон-Роллан, а затем в лесу Серр, так что пока мы там находились, Доль был в безопасности. Поскольку вражеская армия двигалась на Париж, то, конечно, следовало держать ее под угрозой по крайней мере вдоль всего фронта от Рейна до столицы Франции. Это поняло правительство Национальной обороны, которое направило в Вогезы значительную часть французских стрелков и генерала Камбриеля с тридцатью тысячами солдат нового призыва, подвижные войска, затем несколько батальонов старой армии и несколько орудий.

Но все эти воинские силы были отброшены из Вогезов к Безансону превосходящими силами противника, когда мы находились еще в Доле. Ординер, префект Безансона, дважды телеграфно просил меня прибыть к нему с тем, чтобы принять необходимые меры для предотвращения развала этих воинских частей.

Синьор Ординер намеревался собрать под моим командованием остатки войсковых частей всего департамента. Все они, равно как и население Безансона, приняли меня с тем же восторгом, как и в Италии. Но прибывший вскоре Гамбетта решил, что необходимо объединить командование всеми силами и доверил генералу Камбриелю командование всеми частями восточного фронта. Нужно заметить, что генерал Камбриель настаивал на предоставлении ему отпуска для лечения полученного им ранения в голову, которое его сильно беспокоило. В ноябре я получил из Доля приказ передислоцироваться с моими людьми в Морван, которому противник угрожал так же, как и металлургическому предприятию Крезо. Я избрал Отен для моего главного штаба. Жители были сильно напуганы приближением пруссаков, почему и решили бросить в речушку Арру единственные два орудия.

С прибытием итальянцев под командой Танара и Равелли, небольшого числа испанцев, греков и поляков, а также нескольких батальонов мобильных отрядов постепенно наметился рост численности ядра наших частей.

Формирование нашей артиллерии началось с нескольких гаубиц, затем мы получили две батареи, каждая из четырех полевых орудий. Мы сформировали несколько конных проводников, в основном итальянцев, число которых все увеличивалось, а к концу войны дошло до двух полных кавалерийских эскадронов. Точно так же обстояло дело с французской кавалерией – вначале она насчитывала всего один отряд конных стрелков из тридцати солдат, а к концу войны она уже составляла целый эскадрон.

Были организованы три бригады: первой командовал генерал Бозак, второй – полковник Дельпеш, который потом был передан в распоряжение полковника Лоббиа, а третьей – Менотти[408]408
  Менотти Гарибальди.


[Закрыть].

Несколькими ротами вольных французских стрелков командовали: одной – подполковник Удолине, другой – подполковник Браун, третьей – подполковник Груши, четвертой – подполковник Лост, пятой – майор Ординер; все эти роты, за исключением роты Брауна, были подчинены Менотти и входили в состав его третьей бригады.

В период организации наших воинских частей все эти роты действовали среди неприятельских колонн, непрестанно и весьма основательно беспокоя противника.

Четвертая бригада под командованием Риччотти[409]409
  Риччотти Гарибальди – младший сын героя.


[Закрыть] состояла вначале лишь из рот вольных стрелков, оперировавших подобно другим летучим колоннам, а к концу кампании эта бригада численно выросла за счет нескольких батальонов мобилизованных солдат.

Начальником генерального штаба армии был генерал Бордон, который очень много сделал для моего приезда во Францию, за что его сильно недолюбливали. Я тоже не считаю, что он был совершенством, а о его прошлом знаю только, что он принимал участие в южно-итальянской кампании 1860 г., явившись к нам вместе с мужественным Дефлоттом; был он честным воином. Во имя истины надо сказать, что при организации армии, снабжении ее всем необходимым, он принес нам величайшую пользу, равно как и на поле боя, где проявил себя отважным офицером. Из-за моего частого нездоровья он меня замещал в любых случаях.

Весьма ценным моим сотрудником был полковник Лоббиа, второй начальник моего генерального штаба. Начальником моей штаб-квартиры был полковник Канцио[410]410
  Канцио, Стефано (1837–1909) – деятель национально-освободительного движения в Италии. В 1859 г. сражался в рядах альпийских стрелков; участник экспедиции «Тысячи» и всех других походов Гарибальди в 60-х годах. В ноябре 1860 г. последовал за Гарибальди на Капреру, где женился на его дочери Терезите.


[Закрыть], пока он не стал командующим пятой бригадой, к которой была присоединена и первая после смерти генерала Бозака.

На посту начальника штаб-квартиры Канцио сменил майор Фонтана. Командующим нашей артиллерии был полковник Оливье. Майор Бонде, скончавшийся после того, как перешел в армию на Луаре, командовал нашим первым кавалерийским отрядом из тридцати солдат. К концу войны кавалерийским полком командовал майор гусарского эскадрона, фамилию которого я запамятовал.

Оба наших эскадрона проводников сформировал майор Фарлатти. Врач Тимотео Риболи возглавлял нашу санитарную часть. Заместитель интенданта Боме занимал пост интенданта, пока не прибыл назначенный на эту должность офицер, имя которого я забыл. Казначеем был полковник Мартине; начальником телеграфной службы – полковник Луар; начальником инженерных войск – полковник Гэклер; начальником гарнизона при штаб-квартире – подполковник Демей. Не помню фамилию председателя военного суда.

Сорганизованные несколько импровизированным образом, мы выступили в середине ноября через Арней-ле-Дюк и долину Ош, которая спускается к Дижону, где находилась прусская армия Вердера, угрожавшая долине Родано. Ее аванпосты, доходившие до Доля, Нюи, Смобернова, вторгались в окрестностные местечки и накладывали дань на население.

Итак, так называемая Вогезская армия, насчитывавшая всего шесть – восемь тысяч солдат, выступала против победоносной армии Вердера численностью примерно в двадцать тысяч, с многочисленной артиллерией и кавалерией. Несколько незначительных стычек проходило с участием наших вольных стрелков, не считая блестящей вылазки Риччотти и Ординера у Шатийона на Сене.

В первой операции французские вольные стрелки вызвали переполох в стане врагов. Об этом говорит следующий приказ по армии:

«Вольные стрелки Вогезов, стрелки Изеры, альпийские егеря из Савойи, батальон Дубса и стрелки Гавра, принимавшие участие в операции у Шатийона под командой Риччотти Гарибальди, заслуживают большую благодарность Республики. Будучи в количестве четырехсот человек, они атаковали тысячу врагов, разгромили их, взяли в плен 167, в том числе 13 офицеров, захватили 82 оседланных лошади, 4 повозки с оружием и боеприпасами и почтовую карету. Потери наши составляют 6 убитых и 12 раненых, противника – гораздо больше. Поручаю пленных великодушию французов. Арней-ле-Дюк, 21 ноября 1870 г. Дж. Гарибальди».

Словом, можно сказать, что с каждым днем вольные стрелки внушали все больше страха противнику. После занятия пруссаками Дижона в первый раз, в то время, когда мы еще находились между Долем и лесом Серр, мы намеревались атаковать врага ночью, так как, согласно нашим сведениям, население города готово было оказать ему сопротивление. Если учесть состояние людей, которыми я командовал, то наше решение помериться силами с превосходящим нас численно противником, выигравшем столько сражений и полным воинственного пыла, было чистым безумием. Но нам сказали, что население Дижона сражается с прусскими оккупантами и мы поспешили на помощь, чтобы разделить с ним опасность.

Мы уже были на расстоянии нескольких миль от столицы Бургундии, когда прибывший из Дижона ганец сообщил нам, что город сдался, а городские власти запретили дальнейшее сопротивление. Пришлось отойти обратно на наши позиции.

Была уже середина ноября, а мы, не считая вольных стрелков, все еще не участвовали в военных действиях; среди наших солдат, жаждавших поскорей сразиться с врагом, стали раздаваться недовольные голоса. Вдобавок слышались жалобы на нашу бездеятельность и со стороны тех самых людей, которые отказывали нам в необходимых средствах для решительных действий. Поэтому нам нужно было что-то предпринять. Атаковать днем и сразиться с армией Вердера, занимавшей Дижон, было бы безрассудством; это значило бы идти на верную гибель. Но можно было бы попытаться атаковать ночью. Ночью различие в оружии исчезает (во Франции нас тоже снабдили какой-то ржавой дрянью) и в темноте наши ружья могли сойти за неприятельские игольчатые винтовки. Кроме того, я убежден, что при ночной атаке не следует стрелять, особенно, если атакуют новички.

Покуда маленькая Вогезская армия двигалась через долину Ош на Дижон, все отряды вольных стрелков, находившиеся большей частью на нашем левом фланге вместе с первой бригадой, спешили присоединиться к нам, чтобы принять участие в этой операции. Утром 26 ноября, сев у Лантеней на лошадь, чтобы хорошенько исследовать горное плато, я как раз находился вместе со своим генеральным штабом и штаб-квартирой на этом плато, когда колонна пруссаков численностью в несколько тысяч человек всех трех видов вооружения вышла из Дижона, направившись по главной дороге к нам. Позиция Лантеней у реки Ош очень выгодная, однако со стороны плато, в направлении Пак и Пренуа, она полностью уязвима и ее трудно удержать от наступающих превосходящих сил противника. Исходя из этого, я приказал всем нашим отрядам, находившимся в деревне, подняться на плато и, когда подойдут к месту, занять боевые позиции с правой и левой стороны дороги, по которой шли, оставив на дороге в качестве резерва несколько батальонов. Если же враг продвинется к нашим боевым линиям, идти в решительную атаку.

Преобладающая часть третьей бригады, являвшаяся основой наших сил, занимала левый фланг, раскинувшийся на краю рощи, причем цепь стрелков стояла лицом к врагу на гребне холма, господствовавшего над этим лесом. Оставленные на дороге резервы также входили в состав третьей бригады.

Генуэзские карабинеры были размещены на крайнем северном фланге, а наша артиллерия, насчитывавшая одну полевую батарею из четырех орудий и две горные батареи, расположилась по левую сторону генуэзцев, поскольку эта позиция господствовала над всеми остальными. На нашем правом фланге разместились вольные стрелки под командой майора Лоста, подкрепленные позднее стрелками Риччотти и другими полками.

Небольшой эскадрон кавалерии, состоявший из тридцати стрелков и нескольких проводников, расположился фронтом в центре наших сил, в низменной части. Как видно, основные наши силы составляла третья бригада; она одна представляла наш центр, левый фланг и резервы, – в общем всего было около трех тысяч человек. Что касается так называемой четвертой бригады, состоявшей лишь из одних вольных стрелков, то она насчитывала в этот день не более 400–500 человек, а вместе с остальными вольными стрелками их число достигало примерно двух тысяч, В общем, всего было не более пяти тысяч человек. 26 ноября 1870 г. в сражении у Лантеней первая и вторая бригада участия не принимали. Первая бригада накануне участвовала в схватке у Флери, в результате которой отступила к Пон-де-Паны; вторая же была на марше и 27-го прибыла в Лантеней. Полк третьей бригады под командой Равелли, состоявший ив одних итальянцев, когда двигались на Ош, также отсутствовал.

Глава 2
Битва при Лантеней и Отен

Наша боевая линия на плато Лантеней на краю рощи была почти целиком вне поля зрения неприятеля, кроме вольных стрелков Лоста, находившихся на нашем правом фланге. Этим, пожалуй, объясняется то, что враг направил один батальон для занятия деревни Пак, расположенной вблизи нашего левого фланга, меж тем как главные неприятельские силы заняли Пренуа и расположились в боевом порядке на высотах, господствовавших над деревней. Будь у нас хотя бы сотня кавалеристов, весь батальон, посланный занять Пак, был бы нами взят в плен. Когда неприятель захватил Пак, я приказал выкатить вперед два наших орудия, которые несколькими залпами, при поддержке ружейной стрельбы, изгнали его оттуда. Покуда это происходило, пруссаки выставили напоказ свои силы, торжественно расставив их на господствующих высотах Пренуа. Их батальон поспешно отступил и они его поддержали лишь несколькими залпами, не бросив для его защиты великолепную цепь, находившуюся в резерве. «Значит, их уж не так много», – подумал я сразу. «Не придут? – рассуждал я вслух. – Ну, ладно, тогда мы застукаем их».

Итак, я решился на атаку – мы двинулись на противника в том же боевом порядке, в котором поджидали его на наших позициях. На нашем правом фланге вольные стрелки энергично атаковали левый фланг противника, угрожая ему окружением.

Третья бригада двигалась в образцовом порядке; впереди шла цепь стрелков, за ней сомкнутые колонны батальонов – такому порядку могли позавидовать испытанные солдаты.

Я возгордился, что командую такими людьми, и важничал, созерцая такой образцовый порядок на поле боя, не имеющем препятствий, наблюдая бесстрашие моих молодых братьев по оружию.

Неприятельская артиллерия, стоявшая на высотах Пренуа, методически обстреливала наши наступавшие ряды так, как это умеют делать пруссаки, и тем не менее в рядах наших не наблюдалось ни малейшей заминки, ни малейшей растерянности – поведение наших бойцов вызывало восхищение. Решительность, стойкость и спокойная отвага республиканцев потрясли невозмутимых и бесстрашных великолепных победителей Седана. Когда они увидели, что их гранаты не страшны и мы смело и быстро идем в атаку, они начали отступать к Дижону. Против атакуемой нами деревни Пренуа вилась дорога, сворачивавшая налево от въезда в эту деревню, поскольку последняя была расположена на возвышенности. Наши, атакуя деревню, в которой еще находился неприятельский батальон, не заметили, что дорога идет зигзагом, или просто не хотели обратить на это внимание и наступали быстро прямо на дома, но наткнулись на очень высокую ограду фруктового сада, прилегающего к деревне; преодоление этого неожиданного препятствия отняло у наших немало времени и принесло немало потерь. Одна только наша рота фланкировала деревню справа, прикрывая нашу немногочисленную кавалерию, вместе с которой она атаковала прусский резервный батальон, оставленный с двумя орудиями, чтобы прикрыть отступление. В этом наступлении отличились полковник Канцио и майор Бонде, у которых были убиты лошади. Вообще большинство кавалеристов лишилось лошадей, которых убили или ранили.

Я очень сожалею, что не могу вспомнить фамилию капитана пехотной роты, которая в этом наступлении очень хорошо себя показала.

Высокая ограда, помешавшая нашей лобовой атаке, что вызвало такую большую потерю времени, и другая, не столь высокая, повстречавшаяся на пути, когда мы шли с атакой на правый фланг, оказались сущим спасением для неприятеля. Не будь этих двух оград – в наши руки наверняка бы попал прусский батальон с двумя орудиями.

Происшедшая 26 ноября стычка на плато Лантеней не дала особенных результатов, но она была блистательной с точки зрения поведения наших бойцов перед лицом закаленных солдат Пруссии. После этой стычки враг прекратил всякое сопротивление и продолжал свое отступление к Дижону, преследуемый нами до самого города. Признаюсь, что атаковать с пятью тысячами человек, со слабой артиллерией, корпус Вердера, окопавшийся в столице Бургундии, было безрассудством. Днем я ни за что бы не рискнул на такую отчаянную операцию. Но таков был задуманный план – нанести внезапный удар! Да, кроме того, нам в тот день так везло!

И действительно, только успешный отчаянный удар, нанесенный внезапно, мог улучшить положение несчастной республики в этой части Франции и возможно даже принудить неприятеля снять осаду Парижа, поскольку его главные коммуникации оказались бы под угрозой. Но какие средства предоставило в мое распоряжение правительство национальной обороны? Когда я об этом вспоминаю, я содрогаюсь от ужаса. Боевой дух моих бедных бойцов был изумительный – все шли на штурм города с необыкновенным подъемом. Было слишком самонадеянным рассчитывать на победу. Однако, в случае неудачи, в ноябрьскую дождливую ночь было достаточно времени для отступления. Я не раз видел, как паника охватывала многочисленные и закаленные войска, и, как я узнал впоследствии от самих жителей Дижона, в ту ночь среди победителей Бонапарта царило сильное замешательство. Многочисленная прусская артиллерия, не имея направления, переходила с места на место и в конце концов очутилась неизвестно где. Заградительные отряды армии Вердера, хотя и лучше дисциплинированные, нежели французские, поспешно рассыпались по дорогам, где происходило отступление – одни под предлогом опасения казны, другие под предлогом поиска боеприпасов. Ясно одно – произошло настоящее столпотворение. Однако, к чести Германии, следует оказать, что многочисленные пехотные войска, стоявшие в Дижоне, расположившись на сильных позициях Талан, Фонтен, Отевиль, Дэ и других, встретили нас таким огневым дождем, подобного которому я никогда в жизни не видывал, и нужно было обладать чем-то иным, а не только бесстрашием, чтобы при такой буре выставить голову.

Мои юные бойцы сделали все, что только было возможно в таком положении. Наружные посты пруссаков подверглись один за другим атаке и были уничтожены, несмотря на упорное сопротивление. Утром мы увидели трупы наших, нагроможденные на неприятельские, большинство которых было проткнуто штыками, так как приказ гласил – не стрелять. Мы добрались до хорошо укрепленного осиного гнезда пруссаков под Таланом; вражеский огонь был настолько чудовищным, что о преодолении его нельзя было и думать, поэтому мы взяли вправо и влево от главной дороги, чтобы избежать прямых попаданий, ужасно изрывших самую дорогу.

Наша атака на позиции Дижона началась около семи часов вечера. Было темным-темно и шел дождь, обстоятельства весьма благоприятные для операций подобного рода. До десяти часов вечера я очень верил в нашу удачу. Наши части шли бодро, сомкнувшись, насколько могли, одна за другой – система, которой, я полагаю, следует отдать предпочтение при ночных атаках, если только возможно завязать в других пунктах той же цепи небольшие стычки, чтобы отвлечь внимание неприятеля. Но я был лишен возможности это сделать, учитывая незначительное количество людей и характер местности. Около десяти часов вечера командиры авангарда известили меня, что бесполезно продолжать атаку, поскольку враг оказывает жесточайшее сопротивление и наши части, наступающие на деревню с обеих сторон шоссе, не в состоянии более продвигаться. Я неохотно согласился с мнением и выводами преданных мне друзей и сразу же подумал о нежелательных и тяжелых обстоятельствах, неизбежных при отступлении. К счастью, была ночь и ноябрь месяц. Враг не двинулся со своих позиций, и мы смогли беспрепятственно отступить. После победоносного сражения и неудавшейся атаки, когда наши части с раннего утра и до десяти часов вечера были на марше, отступление не могло пройти в полном порядке, особенно с усталыми и голодными новичками, которыми я командовал. Поэтому приказ об отступлении на Лантеней был выполнен неточно. Одни взяли путь на Сомбернон и Арней-ле-Дюк и, не останавливаясь, шли до самого Отена. Однако большинство пришло все же в Лантеней, и так как туда прибыли еще ранее полк мобильных войск, полк под командой Равелли и большая часть второй бригады, то там очутилось достаточное количество частей, с которыми можно было еще кое-что предпринять.

27 ноября после полудня, пруссаки числом поболее, чем накануне, достигли высот Лантеней, что доказывает, что в Дижоне их было очень много и что Вердер, отбросив нас от города, хотел использовать свои преимущества. Выдержать первый натиск неприятеля пришлось новым частям, так как те, которые накануне сражались, слишком обессилели. А поскольку прусские войска были внушительной силой, а отступление через леса не представляло трудности, мы решили не ввязываться в серьезную битву и продолжали двигаться к Отену, где также надеялись собрать бойцов, отступавших по различным дорогам. Среди потерь того дня была одна весьма чувствительная: погиб майор Шапо, марселец, блестящий и доблестный офицер.

В некоторых случаях с человеком-скотом приходится обращаться как с настоящим быком. Крушит, пусть все крушит, пусть мчится куда хочет. Горе вам, если попытаетесь преградить ему дорогу: он вам опрокинет коней, всадников, как это случилось со мной в 1849 г. в Веллетри, когда я только чудом спас свою черную от контузий шкуру.

Крушит, ну и пусть крушит, пусть несется куда хочет! Отойдите в сторону или станьте позади: не беспокойтесь, он наткнется на преграду, его преградой будет река, гора, голод, жажда или новая непосредственная опасность – сильнее той, которая заставила его уносить ноги. Тогда придет ваш черед. Наведите порядок, насколько возможно, в рядах этих людей, смахивающих на скотов, накормите, напоите их, дайте отдохнуть, а когда они вдоволь насытятся, наберутся сил и поднимется их душевное состояние, они вспомнят о своем позорном бегстве, о растоптанном долге и о славе! Говорю вам, это худший вид человеческого безумия! То же случается и с быками, только на наше счастье, разница в том, что эти грубые животные не думают о славе. Вот к примеру, когда быков ведут верховые, малейшее обстоятельство может вызвать их испуг: гром, молния, буря или что-либо в таком роде; тут они пускаются вскачь с быстротой, на которую только способны дикие звери. Разумный вожатый не настолько глуп, чтобы заставить своих людей остановить их, преграждая им путь: это привело бы безусловно к гибели. Но он направится следом за ними, будет двигаться сбоку или позади, не теряя, однако, быков из виду, пока на пути мчащихся животных не встретится какое-либо препятствие: река, лес, гора, и тогда голова колонны остановится и сразу же повернет в обратную сторону и вслед за нею остановится и повернет вся вереница. Тупые животные вернутся под господство своего тирана – человека, который, по правде говоря неизвестно стоит ли большего, чем скот. И в этот момент опытный вожатый приказывает своим верховым окружить стадо быков, вновь ставшими покорными как овечки.

В Отене были сосредоточены все отступавшие части так называемой Вогезской армии, за исключением немногих, которые по различным причинам убежали гораздо дальше: тут и целые отряды, и одиночки солдаты, отставшие от своих частей, видимо не желавших более сражаться. В числе последних был некий полковник Шене, командир гвэрильи с востока, которого «пастыри» причислили к лику святых мучеников, вроде Сан Доменико Арбюе и подобных ему негодяев; пожалуй из него сделали бы великомученика, дай я согласие привести в исполнение смертный приговор, вынесенный ему военным судом Отена. А Шене совершил столько военных преступлений, столько постыдных дел, что этот тип сто раз заслужил смерть. В 12 часов дня должны были расстрелять Шене, а около одиннадцати часов, по ходатайству нескольких офицеров, я его помиловал, с условием, что он, однако, будет публично разжалован, а это, по-моему, хуже смертного приговора.

В штаб-квартире в Отене нас дружелюбно встретил префект Марэ; с его помощью нам удалось организовать и привести в порядок Вогезскую армию и сильно увеличить нашу артиллерию, в которой мы так нуждались. Однако 1 декабря обнаглевший вследствие нашего отступления враг обнаружил наши позиции в Отене и нежданно-негаданно нагрянул. Я употребил выражение нежданно-негаданно, но не будет преувеличением, если скажу, что он захватил нас врасплох.

Это произошло примерно в середине дня. Я, как обычно, выехал в коляске на прогулку. Каждое утро высылались конные разведчики по всем направлениям, и на всех наших постах, обращенных в сторону неприятеля, стояли усиленные отряды. Рано поутру при моем первом выезде, я осмотрел все эти аванпосты, и убедившись, что там все в порядке, предупредил офицерский состав этих постов быть начеку.

Эти аванпосты состояли из восточной гвэрильи под командой Шене и марсельской гвэрильи, которой после смерти Шапо командовал доблестный офицер, фамилию которого я запамятовал. Эта гвэрилья прибыла к монастырю Сен-Мартен, центру наших аванпостов, когда я выезжал оттуда и, наконец, из батальона нижнепиренейских солдат, расположившегося на левом фланге в монастыре Сен-Жан. Аванпосты на правом фланге были размещены в другом монастыре, Сен-Пьер (по божьей милости!). Во время моей дневной прогулки, будучи уверен, что наши аванпосты бдительно стоят на страже, я взобрался на развалины древнего храма Джуно Романо, поднимающегося над Отеном, и не преминул поглядеть в бинокль на окружающую равнину. Но, видимо, я навел бинокль на слишком дальнее расстояние; так ничего и не заметив с того места, откуда наблюдал, я вернулся к своей коляске, любезно поддержанный, как обычно, моими адъютантами, помогавшими мне подняться в нее. Стоя одной ногой на подножке и собираясь уже сесть, я вдруг повернул голову в сторону Отена и увидел в нижней части города, в предместье Сен-Мартен, голову неприятельской колонны, медленно приближавшуюся.

Если бы дать ей двигаться дальше, то безусловно город Отен стал бы легкой добычей пруссаков – я краснею от стыда при одном воспоминании об этом – и произошел бы такой разгром Вогезской армии, от которого можно содрогнуться.

«Скорее, – крикнул я своим конным адъютантам, – скачите к Бордону, к Менотти, ко всем: пусть хватают оружие и начинают бой!» Меня больше мучили стыд и презрение к себе самому, чем страх, – отдав распоряжение, я, погоняя коляску, спешно спустился в Отен, проехал через весь город, направляясь, как можно скорее, к маленькой семинарии, где на одной из площадок этого духовного заведения была сосредоточена наша артиллерия, занимавшая, к счастью, позицию, господствовавшую над неприятельскими колоннами.