Текст книги "Мемуары"
Автор книги: Джузеппе Гарибальди
Жанры:
История
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 41 страниц)
Калатафими
15 мая 1860 г.
Заря 15 мая застала нас в полном порядке на высотах Вита. Вскоре враг, пребывание которого в Калатафими было мне уже известно, выстроившись в колонны, выступил из города по направлению к нам.
Против холмов Виты поднимаются вышеназванные высоты «Плач римлян», на которых враг расположил свои отряды. Со стороны Калатафими эти возвышенности имеют пологий склон. Поэтому враг поднялся на них без труда и занял все вершины, исключительно крутые для подъема на них со стороны Виты. Заняв, наконец, высоты к северу от врага, я оттуда смог подробно рассмотреть позиции бурбонцев, меж тем как они могли лишь видеть цепь генуэзских карабинеров под командой Мосто, прикрывавших наш фронт. Все же остальные наши полки, размещенные эшелонами, стояли позади. Нашей жалкой артиллерии, установленной на главной дороге на левом фланге под командой Орсини, все же удалось дать несколько хороших залпов по врагу. Таким образом, мы, как и враги, занимали очень сильные позиции, стоя лицам друг к другу. Нас разделяло обширное пространство; на нем раскинулась волнистая равнина и несколько деревенских сыроварен. В нашем положении было самым выгодным дожидаться врага на своих позициях.
Бурбонцы, насчитывавшие примерно две тысячи человек и имевшие хорошую артиллерию, видя на нашей стороне лишь кучки людей не в форме, похожих на крестьян, смело выслали вперед отряд берсальеров под прикрытием двух артиллерийских орудий. Подойдя к нам на расстояние ружейного выстрела, они открыли огонь из карабинов и пушек, продолжая к нам приближаться. С нашей стороны был дан приказ «Тысяче» не стрелять, пока враг не подойдет совсем близко. Однако, когда храбрые лигурийцы, имея уже одного мертвого и несколыких раненых, дали сигнал горном, протрубившим американскую зорю, неприятель остановился, как по волшебству. Он понял, что имеет дело не только с отрядами пиччиоттов, и его части с артиллерией стали отступать. Впервые страх перед «флибустьерами»[308]308
Таким наименованием почтили нас враги.
[Закрыть] охватил солдат деспотии. Теперь «Тысяча» пошла в атаку. Впереди – генуэзские карабинеры и с ними отряд избранной молодежи, жаждущей поскорей сразиться с врагом. Целью нашей атаки было обратить неприятельский авангард в бегство и овладеть двумя пушками; это было исполнено с усердием, достойным лучших борцов за свободу Италии. В наше намерение совсем не входило атаковать сильнейшие – позиции бурбонцев, занятые большими силами. Однако кто мог остановить горячих и отважных волонтеров, когда они бросились в атаку на врага? Напрасно горнисты трубили сигнал «стой». Наши его не слышали или поступили так, как Нельсон в битве при Копенгагене[309]309
В битве при Копенгагене Паркер, английский адмирал, главнокомандующий, дал сигнал Нельсону, участвующему в битве, об отступлении. Офицеры обратили внимание Нельсона на сигнал. Победитель Нила приставил монокль к слепому глазу и сказал: «Ничего не вижу». Битва продолжалась, И Нельсон ее выиграл.
[Закрыть]. Итак, наши были глухи к сигналу и продолжали наступление на авангард неприятеля со штыками наперевес, пока тот не соединился со своими главными силами. Нельзя было терять ни минуты, иначе наша кучка храбрецов была бы обречена на гибель. Немедленно было начато всеобщее наступление. Весь корпус «Тысячи», к которому примкнули отважные сицилийцы и калабрийцы, ускоренным маршем двинулся на разгром врага. Неприятель оставил равнину и сгруппировался на высотах, где находились его резервы. Он стойко держался и защищал свои позиции с упорством и смелостью, достойными лучшего применения.
Самым опасным был наш переход по открытому месту через волнистую равнину, отделяющую нас от врага. Здесь на нас дождем сыпались артиллерийские снаряды и пули. Многие мои люди были ранены. Но когда наконец мы достигли подножья Римской горы, то оказались почти в безопасности. Здесь «Тысяча», несколько уменьшившаяся численно, соединилась со своим авангардом. Положение наше было критическим: мы должны были победить. С этим твердым намерением мы под градом пуль стали подниматься на первый уступ горы. Не припомню, сколько было таких уступов, но прежде чем добраться до вершины, пришлось преодолеть немало таких террас и идти в гору почти без всякого прикрытия под убийственным огнем. Приказ – как можно меньше стрелять – был вызван плохим качеством затворов наших ружей, которыми нас снабдило сардинское правительство. Они почти не стреляли. В этих условиях нам оказали неоценимую услугу мужественные сыны Генуи. Вооруженные отличными карабинами и опытные в стрельбе, они поддержали честь нашего оружия. Пусть это послужит хорошим уроком итальянской молодежи; пусть она убедится, что ныне на поле брани недостаточно одной храбрости, а надо уметь хорошо владеть оружием и знать еще многое другое.
Калатафими! Когда я, переживший сотню сражений, буду при последнем вздохе и мои друзья увидят на моем лице гордую улыбку – то знайте, что, умирая, я вспомнил тебя, ибо не было битвы славнее. «Тысяча» – эти достойные представители народа в простом гражданском платье – с героическим хладнокровием атаковала одну за другой чудовищные позиции врага, солдат тирании в блестящей форме с аксельбантами и галунами и обратила их в бегство! Не забыть мне никогда эту горсточку юношей, которые, боясь, что меня ранят, окружили меня непроницаемой стеной, теснясь друг к другу, чтобы защитить своими драгоценными телами. Если я пишу сейчас, взволнованный до глубины души этими воспоминаниями, то имею полное основание! Разве не мой долг напомнить Италии хотя бы имена погибших отважных бойцов? Монтанари, Скиаффино, Серторио, Нулло, Виго, Тюкери, Тадеи и еще много других, имена которых я, к своей скорби, забыл.
Как я уже отмечал, южный склон Римской горы, на которую нам нужно было подняться, состоял из террас, земля которых используется в этой горной местности земледельцами. Мы быстро поднимались по обрывистому краю террас, тесня врага и останавливаясь, чтобы перевести дух и приготовиться к атаке под прикрытием этой естественной защиты. Так мы двигались, завоевывая одну террасу за другой, до вершины горы, где бурбонцы неустрашимо в последний раз попытались защитить свои позиции. Многие вражеские стрелки, когда снаряды у них кончились, бросали в нас камнями.
Наконец мы перешли к решительной атаке. Храбрейшие из «Тысячи», сомкнув свои ряды на последнем переходе, перевели дух и, измерив на глаз расстояние, которое им еще оставалось пройти, чтобы скрестить шпаги с врагом, словно львы бросились вперед с сознанием, что они сражаются за великое дело и должны победить. Бурбонцы не могли устоять перед бурным натиском мужественных борцов за свободу и обратились в бегство. Отступающий противник остановился лишь в городе Калатафими, находящемся на расстоянии нескольких миль от поля битвы. Мы перестали преследовать неприятеля лишь у самого входа в город, представлявшего выгодные и сильные позиции. Когда сражаешься, нужно побеждать: эта аксиома поистине верна во всех обстоятельствах, особенно на войне.
Победа у Калатафими, хотя и не принесла нам больших трофеев – мы отвоевали пушку, немного оружия и взяли несколько пленных, – имела огромное моральное значение, воодушевив население и деморализовав вражеское войско. Небольшой отряд «флибустьеров», о которых всегда пренебрежительно отзывались, без позументов и эполет обратил в бегство многочисленные отборные полки Бурбонов с артиллерией и прочим снаряжением, которыми командовал генерал, привыкший, подобно Лукуллу[310]310
Лукулл, Люций Лициний (106–56 гг. до н. э.) – римский полководец и консул; славился не только своими блестящими победами, но и несметными богатствами и огромными пирами, устраиваемыми им для своих приближенных. «Лукулловы пиршества» вошли в поговорку.
[Закрыть], съедать за одним ужином то, что добывала целая провинция. Таким образом, отряд горожан, пусть даже «флибустьеров», без золотых позументов, воодушевленный лишь любовью к родине, может победить врага. Первым существенным результатом был отход неприятеля из Калатафими, который мы заняли на следующее утро, 16 мая 1860 г.
Вторым весьма значительным последствием было нападение населения Партинико, Борджетто, Монтелепре и других местностей на отступающего врага. Повсюду образовались вооруженные отряды, которые присоединялись к нам, и энтузиазм в окрестных пунктах достиг своего апогея. Разбитый враг остановился только в Палермо, где он внес смятение в ряды бурбонцев и уверенность в сердца патриотов.
Наши и вражеские раненые были размещены в Вите и Калатафими. Среди наших были незаменимые потери. Монтанари, мой товарищ по Риму и Ломбардии, получил тяжелые ранения и скончался через несколько дней. Он был одним из тех, кого доктринеры именовали демагогами, ибо они не выносили рабства, любили родину и не хотели склонять колени перед капризами вельмож и льстить им. Монтанари был из Модены.
Скиаффино, юный лигуриец из Камольи, тоже альпийский стрелок и проводник, один из первых умер на поле брани – и Италия лишилась одного из лучших и храбрых своих бойцов. Он очень много работал в ночь нашего отъезда из Генуи и помогал Биксио в этом щекотливом деле. Де Амичи, тоже альпийский стрелок и проводник, один из первых умер славной смертью на поле сражения. Немало выдающихся бойцов из «Тысячи» пали при Калатафими, пали как наши предки римляне, скрестив свои мечи с вражескими, без единой жалобы, без единого крика, кроме возгласа: «Вива Италия!» Я пережил много битв и более тяжких и кровопролитных, но я не видел бойцов столь великолепных, как эти горожане-«флибустьеры» у Калатафими.
Победа при Калатафими была бесспорно решающей в блистательной кампании 1860 г. Надо было именно начать экспедицию с шумным военным успехом. Он деморализовал наших противников, которые со свойственной южанам пылкостью воображения рассказывали чудеса о храбрости «Тысячи». Были среди них такие, которые уверяли, что якобы видели, как пули их карабинов отскакивали от груди бойцов за свободу, словно они ударялись о бронзовую плиту, – эти рассказы подбодряли отважных сицилийцев, которые были совершенно подавлены внушительностью оружия бурбонцев и численностью их войска. Палермо, Милаццо, Вольтурно видели гораздо больше раненых и трупов. Но, с моей точки зрения, решающей была именно битва при Калатафими. После такого сражения наши уверились в победе. А когда начинаешь воевать с таким предзнаменованием, с такой верой в себя, ты должен победить! Бои у Новары, Кустоцы, Лиссе и может быть даже у Ментаны, хотя и проигранные в силу превосходства сил и средств врага, стали бедствием Италии, и не столько потому, что мы понесли потери людьми и оружием, сколько потому, что враги наши могли чваниться. Конечно, вражеские солдаты не превосходят итальянцев, но, готовясь воевать с нами, они будут считать нас легкой добычей, людьми, которых можно гнать вперед прикладом ружья. Для будущего торжественного испытания Италии нужен Фабий[311]311
Фабий, Максим Квинт (Кунктатор, т, е. медлитель) (ум. в 203 г. до н. э.) – римский полководец и государственный деятель. В борьбе с Ганнибалом придерживался крайне осторожной тактики, стараясь затягиванием войны добиться истощения противника.
[Закрыть], который сумеет выжидать, если понадобится: наша страна такова, что может воевать как следует, принимать или нет битвы, а когда позиция и обстоятельства под стать, бросать в бой итальянцев, жаждущих сразиться и по природе своей способных на большие порывы. Наступит время и для Замы[312]312
Зама – город, где в 202 г. до н. э. армия римского полководца Сципиона разбила армию Ганнибала, после чего Карфаген вынужден был принять тяжелые условия мира.
[Закрыть], где новый Сципион, пренебрегая числом врагов, сам на них нападет и обратит в бегство. И здесь меня неотступно преследует мысль о священниках, которые хотят превратить итальянцев в святош. Дело серьезное, если Италия этого не предотвратит. Иезуиты только и могут, что воспитать лжецов, ханжей и трусов! Пусть об этом подумает тот, кому полагается. Особенно пусть помнят, что воевать и идти в штыковую атаку могут лишь люди сильные.
От Калатафими до Палермо
16 мая мы заняли оставленный неприятелем Калатафими. Преобладающая часть наших раненых была перевезена в Вита. В Калатафими мы нашли тяжелораненых неприятелей и обращались с ними как с братьями.
Может быть угрызения совести терзали эти царствующие в Италии династии, натравливавшие наш несчастный народ, как собак, друг на друга? Угрызения совести?! Какие там угрызения совести! Разве все их усердие не было направлено именно на то, чтобы сеять вражду между итальянцами во имя личных и династических интересов? Но разве в Риме, в сердце Италии, не обосновалась «кучка помета и крови», как называл Гуеррацци[313]313
О Гуерраици – см. прим. 7 к гл. 5 второй книги.
[Закрыть] папство, которое существует для того, чтобы держать Италию разделенной навеки и продавать ее тому, кто больше даст?
Скучная и долгая история рассказывать обо всех этих господах, ныне, к счастью для нашей страны, нищенствующих или же ставших изменниками и развратителями наций.
Отплытие «Тысячи» из Кварто. Картина работы Джероламо Индуно.
Музей Рнсорджименто. Милан
Прибытие «Тысячи» в Марсалу. Иллюстрация из кн.: G. С. Abba. Da Quarto al Volturno. Bologna, 1960
17-го мы пришли в Алькамо, важный пункт, где нас восторженно встретили. В Партинико жители совершенно обезумели от радости. Бурбонские солдаты до битвы при Калатафими дурно обращались с ними, и, когда разгромленное войско врага обратилось в бегство, население Партинико преследовало его по пятам, стараясь нанести как можно больше потерь, наседая на него вплоть до самого Палермо. Мы находили трупы бурбонских солдат на дорогах, растерзанные собаками. Ужасное зрелище! Ведь это же были итальянцы, убитые итальянцами, и если бы они росли свободными гражданами, то хорошо послужили бы делу своей угнетенной родины. Теперь же по причине ненависти, порожденной жестокими хозяевами, они лежали растерзанные, разорванные на куски собственными братьями, разъяренными до такой степени, что кровь стынет в жилах!
Из прекрасных долин Алькамо и Партинико нашей колонне предстояло подняться через Борджетто на высокое плато Ренне, господствующее над Конка д’оро[314]314
*«Золотая котловина» – название палермской долины, которая кажется золотой. когда созревают апельсины, растущие здесь в изобилии.
[Закрыть] и грациозным городом народа Веспри. Если бы в Италии среди сотни ее городов было бы хотя полдюжины таких, как Палермо, уже давно чужеземец не топтал бы нашу землю, и тогда, конечно, правительства сбиров или шпиков либо вели бы себя должным образом, либо дьявол давно унес бы их в преисподнюю.
Ренне явился бы для нас неприступной позицией, если бы, господствуя над дорогой Палермо – Партинико, он в свою очередь не был бы окружен со всех сторон высотами неправильных горных цепей, опоясывающих богатую долину столицы. Ренне запечатлелся в памяти во время похода «Тысячи». Два дня там не переставая лил дождь, и у нас не было надежного укрытия от ненастья. Людям было очень трудно, и кучка храбрецов доказала, что она способна переносить любые лишения, равно как и кровопролитные сражения.
Розалино Пило и Коррао
Еще до 5 мая выехали из Генуи два молодых сицилийца, направленных в Тринакрию. Один из них, необыкновенно красивый, принадлежал к князьям Капаче и отличался изяществом сложения, характерным для людей, живущих в довольстве. Другой с черными как смоль волосами и правильными чертами загорелого лица, коренастый и крепкий с виду, отличался красотой южного простолюдина. Он был, можно безошибочно сказать, из той породы людей, которым суждено собственными силами поддерживать свое существование. Однако порой случается, что такие люди, движимые честолюбием, вырываются за пределы своей орбиты и если они одарены талантом, то возносятся с низших ступеней человеческого бытия до самых высоких. Таковы были Марий[315]315
Марий, Гай (156–86 гг. до н. э.) – римский полководец и политический деятель. представлял интересы сословия всадников; обещанием свободы привлек на свою сторону рабов и захватил власть.
[Закрыть], Цинцинат[316]316
Цинцинат, Луций Квинкций (род. ок. 519 г. до н. э.) – римский политический деятель и полководец; был консулом и диктатором. Согласно традиции считался образцом простоты и доблести; государственную деятельность сочетал с работой в своем огороде за сохой, как простой крестьянин.
[Закрыть], Колумб.
Оба, и Розалино Пило и Коррао, обладали сердцем львов. «Тысяча» повстречала этих смельчаков, которые, едва высадившись в Сицилии после необыкновенной переправы, сразу же стали призывать отважных сынов Этны к восстанию, рассчитывая при этом на скорую помощь с континента. Их было только двое. Они высадились на своей земле, изгнанные, приговоренные к смерти; они обошли весь остров, исполняя свою святую миссию с такой уверенностью – я скажу, не раздумывая, – словно пришли на землю, где им обеспечен безмятежный приют. Знай об этом, тирания! И знай еще, что это не край доносчиков! Ты только потеряла зря время, проповедуя подкуп и совращение. Здесь, где течет лава отца всех вулканов, твоя грубая власть, созданная на крови и позоре, эфемерна! Сбрось с себя эту маску блюстителя конституции, которой никто уж не верит, и покажи свою обезображенную рожу Гелиогабала[317]317
Гелиогабал, Марк – римский император в 218–222 гг. Свое царствование прославил безумным расточительством, необузданным развратом и деспотизмом.
[Закрыть] или Каракаллы[318]318
Каракалла, Марк Аврелий (186–217) – римский император, отличался исключительной жестокостью, убил своего брата и соправителя с целью усиления своей власти; установил режим военной бюрократии.
[Закрыть].
Ведь дело лишь во времени, может быть сочтены уже года, а то и дни.
Пусть договорятся эти рычащие, грызущиеся потомки распрей и былого величия и, как при Веспри, за несколько часов не останется следа от всяких Манискалько[319]319
Манискалъко, Сальваторе – глава полиции в Палермо, свирепо расправлявшийся с патриотами.
[Закрыть] и их низостей.
Розолино Пило в схватке с бурбонцами, когда «Тысяча» вела перестрелку в окрестностях Ренне, был сражен вражеской пулей. В тот момент он собирался написать мне с высот Сан-Мартино и мертвым упал на землю Италия потеряла одного из той блестящей плеяды людей, которые своим благородным поведением заставляли ее забывать или менее чувствовать свое унижение, свои лишения. Коррао был менее счастлив, чем Розалино. После того, как он доблестно сражался в каждой битве 1860 г., он умер от пули итальянца, сводившего с ним личные счеты. Сицилия, конечно, никогда не забудет этих двух героических своих сыновей, истинных предшестренников «Тысячи».
Высадка «Тысячи» в Марсале. Иллюстрация из издания того времени
Без убежища к почти без топлива, после двух дней, проведенных в Ренне под проливным дождем, вынужденные жечь телеграфные столбы, мы добрались до деревни Пьоппо, расположенной выше Монреале. Но позиция эта мало подходила для наших небольших боевых сил. Примерно 21 мая вражеская разведка, с которой мы обменялись несколькими выстрелами, навела меня на мысль занять более укрепленные позиции над перекрестком дорог, сливающихся у Ренне, оставив таким образом свободными коммуникации на дороге в Партинико, по которой мы пришли, и на дороге к югу от Сан-Джузеппе. Тактически означенная позиция была хорошо приспособлена, и мы могли бы в выгодном положении ожидать там врага. Однако дорога из Палермо в Корлеоне казалась мне более подходящей по двум соображениям: там открывался гораздо более обширный плацдарм для военных операций, и, кроме того, мы приходили в соприкосновение с многочисленными повстанческим отрядами, находившимися в Мизильмери, Медзоюзо и Корлеоне, куда я послал Ламаза, чтобы собрать их воедино. Потому я решил ночью перейти с дороги, ведущей в Парко, которую мы занимали, на дорогу из Корлеоне в Палермо.
Наш переход начался еще до наступления ночи; трудный путь через ущелье, с пушками и снаряжением на плечах людей, проливной дождь, длившийся всю ночь, и густой туман сделали этот поход самым тяжелым из всех проделанных мной. Был уже день, когда голова колонны вступила в Парко. Пушки же только вечером с большим трудом могли быть доставлены туда. Но этот ливень и густой туман способствовали тому, что противник узнал о нашем продвижении спустя много времени после нашего прибытия в Парко. Там мы заняли очень сильные позиции, соорудив несколько оборонительных пунктов, на которые мы водрузили пушки. Эти позиции к тому же окружены высокими горами, что делало их малодоступными.
24 мая неприятель со значительными силами, разделенными на две колонны, выступил из Палермо. Одна колонна направилась по большой дороге, ведущей из столицы в Корлеоне и внутрь острова, она лежит через Парко. Другая, пройдя небольшой отрезок дороги в Монреале, пересекла долину и угрожала нашему тылу, двигаясь вдоль левого фланга по направлению Пьяна деи Гречи. Я не побоялся бы фронтальной атаки, несмотря на то, что враг количественно превосходил нас, но обходное его движение по горам, которые господствовали над нашей позицией, заставило меня начать отступление, прежде чем появится враг. Я немедленно отдал приказ вместе с пушками и обозом двинуться по главной дороге, сам же вместе с горсткой своих «пиччиоттов» и с отрядом Кайроли направился навстречу другой колонне, угрожавшей отрезать нам отступление. Наш маневр удался как нельзя лучше. Я достиг высот, прежде чем враг овладел ими, и несколькими залпами заставил его остановиться. Таким образом, я находился со всеми своими силами в Пьяна и, пользуясь дорогой в Корлеоне, мог свободно двигаться внутрь полуострова по своему усмотрению. Население Пьяны и Парко оказало нам большую поддержку и практически помогало, особенно барон Пета из Пьяны.
В Пьяна деи Гречи мы провели весь остаток дня, чтобы дать людям отдохнуть. В этот день мы оплакивали смерть отважного юноши Мосто, брата майора, командующего отрядом генуэзских стрелков, который с обычной доблестью задержал продвижение бурбонцев. В Пьяна я решил освободиться от пушек и обоза, чтобы можно было действовать более свободно против Палермо. Там я соединился с группой Ламаза, стоявшей тогда в Джибильросса.
Когда наступила ночь, я отправил пушки и обоз под командой Орсини по дороге в Корлеоне. Сам же я со своими людьми, пройдя небольшой кусок этой дороги, свернул влево в направлении Мизильмери и пошел по лесистой, но вполне проходимой дорожке. Как я и ожидал, движение пушек по дороге Корлеоне обмануло врага. 25 мая неприятель продолжал идти на Корлеоне, уверенный, что он преследует все наши силы, а на самом деле он двигался лишь за отрядом Орсини, почти без людей. Я с колонной пересек лес Чьянето, где мы провели ночь. На следующий день мы пришли в Мизильмери. Тамошние жители встретили нас восторженно, а 26-го мы были уже в Джибильросса, где находился наш Ламаза с различными войсковыми частями.
После совещания с Ламаза и другими вождями сицилийцев вне и внутри Палермо было решено атаковать врага в столице Сицилии. 26-го в наш лагерь пришли иностранцы, главным образом американцы и англичане, выражая глубокие симпатии великому делу Италии. Молодой американский офицер вынул из-за пояса свой револьвер и любезно предложил мне его как залог дружелюбного отношения к нам. Фон Мекель и Боско командовали колонной бурбонцев, следовавшей за нашей артиллерией, не подозревая о нашем повороте на Джибильросса. К чести славного сицилийского народа следует признать, что лишь в Сицилии такое возможно, когда только через два дня после нашего вступления в Палермо эти неприятельские командиры узнали, что мы их обманули и вошли в столицу, в то время как они считали, что мы находимся в Корлеоне.
Вечером 26-го с наступлением ночи началось наше движение к Палермо; мы спустились по открытой трудной тропе, что ведет из Джибильросса на дорогу к Порта Термини. Ряд ночных инцидентов несколько задержал наше движение. Так, наша колонна, состоявшая примерно из трех тысяч человек, должна была двигаться по неудобной, узкой дорожке и естественно бесконечно растянулась. Из-за этого было невозможно пойти вперед или назад, чтобы выравнять ее. Потом один конь вырвался из упряжи, услышав выстрелы, растревожившие его. Наконец головная часть колонны пошла по плохой дороге и нам пришлось остановиться, чтобы повернуть ее на хорошую. Поэтому, когда мы подошли к неприятельским форпостам у Порта Термини, уже наступил день.
