Текст книги "Мемуары"

Автор книги: Джузеппе Гарибальди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 41 страниц)

Убиты

Акилле Кантони – майор

Виго Пелиццари, Уциель – капитан

Виджани Антонио – ст. лейтенант

Латини Эрколе Акилле Борги Аннигини Антонио Ломбарди Пио Перми Джузеппе Граф Болис ди Луго Андреуцци Сильвио – лейтенант

Этторе Моразини Бови – сын майора

Бортулаччи Джиронимо Ленари Санте Джордано Этторе Шолей Джон из Лондона

Ранены

Бецци Эджисто – майор Мосто Антонио Сталло Луиджи Гавитани Винченцо Галлиани Джакомо* Манара Доменико Сгарби Антонио Майер из Ливорно Сгареллино Пэскуале Капуани Паоло Галлиани Джакомо.

Найдены раненными и истерзанными папскими зуавами на станции Монтеротондо

Глава 7
Атака на монтеротондо

Эта атака является лучшим доказательством высокого морального состояния людей, которыми я командовал; они не подверглись влиянию мадзинистской пропаганды, рекомендовавшей волонтерам разойтись по домам и провозгласить республику.

Как уже сказано, весь день 24 октября ушел на то, чтобы окружить Монтеротондо, приготовить хворост и серу для поджога ворот Сан-Рокко и предпринять все необходимые для атаки меры.

Все три колонны под командованием Саломоне, Кальдези, Вальсаниа и Менотти, за исключением небольшого отряда, выделенного для наблюдения за римской дорогой, откуда могли подойти подкрепления неприятелю, соединились для решительного штурма ворот Сан-Рокко.

Фригези должен был одновременно атаковать город с востока и по возможности также поджечь ворота замка.

Штурм был назначен на четыре часа утра 25 октября. Наши бедные, разутые и раздетые, промокшие и изголодавшиеся волонтеры расположились по обочинам дороги, которую проливной дождь последних дней превратил в густую грязь, и она стала почти непроходимой. Падая от усталости, эти доблестные юноши повалились прямо в грязь, чтобы немного поспать. Должен признать, меня охватило отчаяние, когда я подумал, что в час атаки придется поднять этих мучеников; я решил разделить их жалкое положение, находясь среди них до трех часов утра. В это время окружавшие меня друзья просили меня, чтобы я зашел ненадолго в монастырь Санта-Марии, расположенный всего в нескольких шагах от нас, чтобы хоть немного посидеть в сухом месте, и провели меня в исповедальню, единственное место, где была скамья. Я провел там несколько минут. Но не успел расположиться и прислониться, усталый от долгого стояния, к стенке, как шум, словно рев бури, и торжественные крики огромного количества наших людей, ринувшихся в горящие ворота, заставили меня вскочить и со скоростью, на какую я был способен, побежать к месту действия с криком: «Вперед!». Горевшие ворота, обстрелянные двумя нашими мелкокалиберными пушками, казавшимися издали двумя подзорными трубами, превратились в груду пылающих, но постепенно догорающих развалин. Но враги пытались вновь забаррикадироваться, тащили повозки, громоздили столы и всякое другое барахло, подходящее для этой цели. Это пришлось не по душе нашим, которым с таким трудом и риском удалось зажечь ворота. Первый предмет, появившийся у ворот, который подкатили туда зуавы, была повозка, но они не успели даже придвинуть ее. Героизм охватил патриотов. Точно электрическая искра пробежала по рядам и словно одержимые бросились они с быстротой молнии на горящие ворота. Куда девались усталость, голод, изнеможение! Разве я не был свидетелем того, как эта итальянская молодежь совершала чудеса?! Не доверять ей было бы сущим преступлением. На это способен лишь старый, отживший человек.

Ни поставленная на дороге повозка, ни груды горящих обломков, валявшихся при входе, ни град выстрелов, сыпавшихся со всех сторон, ничего не могло остановить их. Они напоминали мне бурный поток, прорвавший шлюзы и плотины и ринувшийся на равнину. В несколько минут город был наводнен нашими, а весь гарнизон оказался запертым в замке. В шесть часов вечера началась атака замка, когда мы уже овладели всеми улицами, ведущими к нему. Забаррикадировав всех в замке, мы подожгли конюшни, пустив в ход хворост, солому, повозки и всевозможные воспламеняющиеся предметы, которые удалось раздобыть. В десять часов утра незначительным обстрелом удалось отбросить около двух тысяч человек, направлявшихся из Рима на помощь осажденным.

В одиннадцать часов утра гарнизон, задыхаясь от дыма, опасаясь взлететь на воздух, если огонь перебросится на пороховой склад, поднял белый флаг и безоговорочно сдался.

Храбрый майор Тестори, который незадолго до сдачи неприятелю вышел из укрытия и поднял белый флаг, предлагая сдаться, был вопреки всем правилам ведения войны зверски расстрелян этими наемными бандитами. Видя много подобных варварских актов молодчиков инквизиции, наши горели ненавистью к ним, и мне стоило величайших усилий спасти им жизнь. Я был вынужден самолично вывести их из Монтеротондо и приказать под конвоем сорока человек доставить к перевалу Корезе в распоряжение майора Маррани.

В Монтеротондо произошло то, что обычно бывает в атакуемом городе, нанесение которого не пользуется симпатией завоевателей, ибо оно проявляет к ним равнодушие и почти отвращение. Так случилось и с нами. И тут, я должен сказать, тоже не было недостатка в беспорядках. Это затруднило организацию нашей милиции должным образом. В этом смысле мы мало могли сделать в городе за те немногие дни, что мы там находились. Надеясь, что за стенами города нам скорее удастся организовать людей, если их изолировать от происходящих в городе беспорядков, особенно, когда мы будем на марше и приблизимся к Риму, мы 28 октября оставили Монтеротондо и заняли высоты Санта-Коломба. Находясь в авангарде, Фригези занял Марчильяна и выдвинул свои аванпосты до Кастель Джубилео и Вилла Спада.

Вечером 29-го, когда я был в замке Джубилео, прибыл гонец из Рима, родственник которого был в нашей колонне, поэтому мы знали, кто он. Он уверял меня, что римляне решили попытаться поднять в эту же ночь восстание. Это меня несколько смутило, так как не все наши люди были у меня под рукой. Тем не менее я решил на рассвете 30-го пройти с генуэзскими берсальерами до виллы Пацци, отстоявшей на два ружейных выстрела от моста Номентано.

Один наш проводник и офицер, прибывшие первыми на виллу, натолкнулись на небольшой неприятельский отряд и между ними произошла перестрелка из револьверов. Проводник был легко ранен в грудь, и так как число врагов преобладало, наши отступили и выстрелами в воздух дали мне знать, что в этом месте находятся папские солдаты. Все это было ими проделано спокойно, хладнокровно и мужественно. Мы повернули назад навстречу обоим батальонам, двигавшимся к Риму, и как только они подошли, мы заняли виллу Пацци и дома Чеккина для пастухов, находившиеся на расстоянии дальнего ружейного выстрела к северу от виллы и дороги, защищенной стеной сухой кладки – от виллы до домов. Здесь мы оставались весь день 30 октября, ожидая услышать какое-нибудь движение в Риме или получить извещение от друзей из Рима, но напрасно.

Около десяти часов утра появились две неприятельские колонны, посланные на рекогносцировку: одна шла от моста Номентано, другая, немного погодя, от моста Маммоло. Папские солдаты подошли справа на ружейный выстрел и, выдвинув вперед стрелков, обстреливали нас весь день. Но согласно полученному приказу, наши не отвечали на огонь, ибо это все равно было бы бесполезно, так как генуэзцы не имели своих отличных карабинов, а с нашими никудышними ничего бы не получилось. И только, когда, осмелевшие или раздраженные нашей сдержанностью, зуавы подошли ближе, лежавшие в засаде у виллы Пацци волонтеры убили четырех из них и ранили многих.

Энрико. Козенц. Командир гарибальдийской дивизии и военный министр революционного правительства в Неаполе. Портрет работы Франческо Ларуссо.

Центральный музей Рисорджименто. Рим

Джузеппе Тирони. Горнист «Тысячи»

Портрет работы Альчиде Педзоли.

Музей Рисорджименто. Бергамо

Наши позиции, расположенные в нескольких шагах от Рима, где была сосредоточена вся папская армия, находились в опасности, и поэтому, когда я увидел, что из города вышли две колонны, силы которых нельзя было точно установить, я потребовал от Менотти[391]391
  Речь идет о Менотти Гарибальди.


[Закрыть], находившегося в арьергарде, выслать нам на помощь несколько батальонов, что он немедленно исполнил, и сам прибыл с ними.

Убедившись, что в Риме ничего не произошло и более того – ничего и не произойдет, когда туда прибудут французы, о чем уже было объявлено, – и французы действительно появились – я приказал отступать в Монтеротондо, оставив на месте горящие костры, чтобы ввести в заблуждение противника. Этим воспользовались мадзинисты, чтобы сеять смуту и недовольство среди волонтеров. «Если не идти на Рим, – говорили они, – то уж лучше разойтись по домам!» Еще бы! Ведь дома сладко ешь и пьешь, спишь в тепле, да, наконец… и шкура у тебя в безопасности!

Позиции, которые мы занимали – замок Пацци, Чеккина, замок Джубилео и другие, – были чересчур близки к Риму, их трудно было защищать против превосходящих сил противника. Поэтому надо было занять более выгодные, более сильные и более отдаленные позиции. Монтеротондо удовлетворял всем этим требованиям и помимо всего там можно было легче достать провиант.

Глава 8
Ментана, 3 ноября 1867 г.

31 октября все волонтерские части вернулись в Монтеротондо и оставались там до 3 ноября. Это время было использовано для того, чтобы, насколько возможно, обуть и одеть наиболее нуждавшихся, вооружить и сорганизовать их. Три батальона под командой полковника Паджи заняли сильные позиции Сант-Анджело, Монтичелли и Паломбара. Тиволи занял полковник Пианчиани с одним батальоном; Витербо занял генерал Ачерби с отрядом в тысячу человек, а с другой тысячей генерал Никотера занял Веллетри. На правом же берегу Тибра действовал майор Андреуцци с отрядом в двести человек.

До 31 октября усилился приток волонтеров в колонны Менотти, так что их численность достигла шести тысяч. Следовательно, положение волонтерских частей, если и не было блестящим, то его нельзя назвать плачевным, будь мы в состоянии с помощью родины улучшить вооружение, экипировку наших бедных бойцов и снабдить их всем необходимым. Папская же армия была деморализована; часть ее мы разгромили в Монтеротондо, а остальные сосредоточились в Риме и обескураженные не осмеливались выйти из города.

Но угнетенное население Рима, жестоко наказанное за свои попытки восстать, взывало к отмщению и, возглавляемое Кукки и другими смелыми и доблестными людьми, готовилось с воодушевлением и мужеством присоединиться к своим освободителям извне и вместе с ними покончить раз и навсегда со священниками и наемниками. Словом, все говорило, что падение папства, врага человеческого рода, неминуемо.

Но гений зла бодрствовал и все еще покровительствовал своему главному помощнику: верховному жрецу лжи[392]392
  Подразумевается римский папа Пий IX.


[Закрыть]. С берегов Сены, где, к несчастью Франции и всего мира, злодей[393]393
  Гарибальди имеет в виду Наполеона III.


[Закрыть] этот правил, он угрожал берегам Арно[394]394
  Т. е. угрожал столице Италии – Флоренции, расположенной у берегов Арно.


[Закрыть], упрекал в трусости трусов и взывал к мужеству объятых страхом обманщиков. На зов своего хозяина, люди, столь недостойно правящие Италией, под прикрытием обычной маски патриотизма, обманывая нацию, вторглись в Римскую область, заявляя при этом: «Мы здесь! Мы сдержали слово; при первых выстрелах, раздавшихся в Риме, мы поспешили на помощь своим братьям!»

Ложь! Ложь! Да, вы поспешили, но чтобы уничтожить своих братьев на тот случай, если окончательная победа будет за ними. Вы поспешили лишь тогда, когда уверились, что римские патриоты разбиты, погибли!

Ложь! Ложь! Вы и Ваш великодушный союзник заняли Рим и его область[395]395
  Для оказания помощи папским войскам в подавлении восстания в Риме и для уничтожения отряда Гарибальди 28 октября был отправлен французский экспедиционный корпус (около 2500 человек) под командой генерала Де Фальи, который 30 октября вступил в Рим.
  Итальянские войска в Рим не вступили, но перешли границу Папского государства.


[Закрыть] для того, чтобы войско папских наемников – свободное, невредимое, оправившееся от своих поражений, со всей своей силой, превосходством своего оружия и военных средств – могло одержать победу над горстью плохо вооруженных и лишенных всего необходимого волонтеров, к уничтожению которых вы стремились! А на случай, если одного папского войска не хватит, – как это и было в действительности, – стояли наготове солдаты Бонапарта, и я содрогаюсь при мысли, что вместе с ними были и те, кто имеет несчастье вам повиноваться[396]396
  Речь идет о солдатах итальянской армии.


[Закрыть]. А разве в 1860 г. они не выступали, чтобы нас разгромить?[397]397
  Гарибальди намекает здесь на истинные мотивы вступления в 1860 г. пьемонтской армии в Папское государство и в Неаполитанское королевство: преградить путь гарибальдийской армии, а если не подчинится – разгромить.


[Закрыть] Так почему же не делать то же самое в 1867 году? (Депеша Фарини Бонапарту).

На холмах Ментаны лежат вперемежку или рядом трупы доблестных сынов Италии и чужеземных наемников, как это было семь лет назад на равнинах Капуи. А дело, за которое сражались бойцы, – я имел честь ими командовать, – было для всей южной Италии столь же свято, как то дело, которое привело нас к стенам древней столицы мира.

Здесь я должен с болью упомянуть также и о другой причине неудачи под Ментаной. Я говорил уже, что мадзинисты развернули свою разлагающую пропаганду с момента нашего отступления от виллы Пацца; мотивы их пропаганды были насквозь пропитаны безрассудностью. Обладающий здравым смыслом легко увидит, что с появлением французов мы не смогли бы удержать наши позиции под стенами Рима. Боевые силы, которыми я командовал, терпели недостаток во всем необходимом, не имели ни артиллерии, ни кавалерии, словом, не выдержали бы серьезного столкновения даже с одними папскими войсками и не продержались бы и двух дней в случае нападения на нас.

А став хозяевами Монтеротондо, расположенного на виду у Рима, мы, наоборот, находились в центре наших небольших боевых сил, занимали позиции, господствовавшие над окрестностью и на таком расстоянии, чтобы вовремя заметить врага, когда он станет приближаться. Однако для мадзинистов это были лишь предлоги. Видимо, недостаточно было вероломного и остервенелого сопротивления правительства, мощи клерикализма и поддержки Бонапарта. Нет, они еще должны были, как всегда, дойти до того, чтобы нанести последний удар тем, у кого не было других чаяний, кроме освобождения из рабства своих братьев. «Мы сделаем это лучше», – говорили мне в 1848 г. в Лугано члены этой секты, ставшие сегодня сторонниками монархии[398]398
  Автор мемуаров здесь (и ниже) несколько преувеличивает отрицательную роль, которую сыграли некоторые республиканцы во время похода 1867 г. Действительно, среди мадзинистов тогда были люди, которые считали, что надо все силы сконцентрировать для восстания в Риме и там провозгласить республику. Гарибальди же более реалистично оценивал обстановку. Однако его утверждение, что дезертирство среди волонтеров явилось следствием пропаганды мадзинистов, не обосновано. В литературе высказывается мнение, что причиной дезертирства волонтеров явилась разлагающая пропаганда королевских эмиссаров, проникших в их ряды (об этом см.: P. Pieri. Storia militare del Risorgimento. Torino, 1962, p. 778).
  Сам Гарибальди приводит немного ниже письмо Мадзини, из которого видно, что лично он содействовал походу и автор мемуаров не оспаривает этот факт.
  Вполне понятна горечь воспоминаний Гарибальди о некоторых республиканцах, ставших сторонниками монархии после 1860 г. Среди них особо выделился Криспи, который стал призывать всех к объединению вокруг монархии, заявив в 1864 г., что «республика нас разъединяет, а монархия объединяет».


[Закрыть]. Как видите, война при помощи булавочных уколов ведется мадзинистами против меня уже давненько. «Пойдем домой провозгласить республику и строить баррикады», – говорили мои бойцы в окрестностях Рима в 1867 г. В самом деле, было куда удобнее для моих бедных юношей, сопровождавших меня, вернуться домой, нежели оставаться со мной в ноябре, без необходимой одежды, терпя недостаток во всем, имея против себя итальянскую армию, вместе с папскими наемниками и французами, с которыми предстояло сражаться.

Результатом таких мадзинистских интриг явилось дезертирство около трех тысяч юношей с момента нашего отступления от виллы Пацца до битвы при Ментаны. Но если в частях, насчитывающих около шести тысяч, половина дезертирует по уважительным причинам, как они об этом прямо заявляли, – то можно себе представить, каково было моральное состояние оставшихся волонтеров и как сильна была их вера в успех предпринятого дела.

Вред, нанесенный мне мадзинистами, безграничен, и я бы мог забыть об этом, если бы речь шла об ущербе, причиненном лишь мне одному. Но Ведь нанесен он был национальному делу! Как же я могу забыть об этом, как могу не указывать на это избранной части нашей молодежи, сбитой ими с пути. Сам Мадзини был, конечно, лучше своих приверженцев. В письме ко мне от 11 февраля 1870 г. он, касаясь Ментанского дела, писал: «Вы знаете, что я не верил в успех у Ментаны и был убежден, что лучше собрать все силы для восстания в Риме, а не вторгаться в римскую область; но раз дело было начато, я помогал, насколько мог». Я не сомневаюсь в правдивости его слов, но вред был уже нанесен: одно из двух, либо Мадзини уже успел предупредить своих сторонников, либо они предпочли продолжать наносить вред.

План, полностью отвергнутый нашими друзьями в Риме.

Риччотти не удалось достать в Англии те средства, на которые мы рассчитывали, так как среди наших тамошних друзей также пошли разговоры вроде: «зачем свергать папство и заменять его правительством еще худшим?»

Как я уже говорил, в Агро Романо сторонники Мадзини сеяли среди бойцов уныние и вызвали массовое дезертирство, что, бесспорно, явилось главной причиной поражения у Ментаны.

С высоты башни дворца Пиомбино в Монтеротондо, где я проводил большую часть дня, наблюдая за Римом, за упражнениями наших молодых воинов на равнине, а также за каждым движением в округе, я увидел процессию наших людей, шедших к перевалу Корезе, иначе говоря, расходившихся по домам. Своим товарищам, сообщавшим мне об этом, я говорил: «Да нет же, те, что уходят, не наши люди, вероятно, это крестьяне, они не то идут, не то возвращаются с работы». Но в душе мне было стыдно за этот позорный поступок, я пытался скрыть или умалить его значение, сославшись на чрезвычайные обстоятельства – обычное поведение людей в таких случаях.

В связи с вышеописанным моральным состоянием наших людей и вследствие того, что северная граница была для нас крепко накрепко закрыта частями итальянской армии, и мы были не в состоянии добывать все для нас необходимое за пределами границы, нам пришлось искать другое поле действия, другую базу, чтобы просуществовать, продержаться и выждать событий, которые должны наконец разрешить римский вопрос. По этим соображениям решено было пойти влево к Тиволи, оставив в тылу Апеннины, и продвигаться к южным провинциям.

Наше выступление было назначено на утро 3 ноября, но так как пришлось ждать, пока не будет роздана обувь, мы могли сняться с места лишь к полудню.

Мы уходили из Монтеротондо по дороге на Тиволи. Порядок нашего марша был следующий. Колонны под командованием Менотти продвигались в полном порядке с авангардом берсальеров впереди – примерно на расстоянии в одну – две тысячи шагов; перед авангардом – пешие разведчики, предшествуемые конными проводниками; по всем дорогам, ведущим из Рима, на нашем правом фланге находились пешие и конные отряды, которые должны держаться по возможности ближе к Риму, по этому же правому флангу; а на господствовавших над окрестностью высотах расположатся сторожевые посты, которые смогут своевременно уведомить нас о любом движении неприятеля.

Арьергард будет подталкивать отстающие части с тем, чтобы никто не оставался позади. Артиллерия – в центре колонн. Обоз с имуществом – в хвосте каждой колонны. Примерно в таком порядке мы двинулись в путь из Монтеротондо в Тиволи.

Однако, к несчастью, наши конные разведчики – а их у нас было маловато – попали в руки неприятеля, так что папский отряд на дороге Номентана напал врасплох на наш авангард и завязался бой. Начавшаяся стрельба оповестила меня о присутствии врага, когда мы миновали деревню Ментана. При таком положении вещей, когда схватка началась, отступление было бы равносильно бегству, поэтому не было другого выхода, как принять бой, заняв поблизости сильные позиции. Я послал приказ шедшему в авангарде Менотти занять эти сильные позиции и оказать сопротивление. Затем я послал вперед остальные колонны, развернув их справа и слева для поддержки первых, а несколько рот оставил в резерве правой колонны. Дорога, ведущая из Ментаны в Монтеротондо, ставшая в тот день театром наших действий, дорога удобная, но она лежала в низине и была слишком узкой. Поэтому я был вынужден искать на нашем правом фланге подходящие места, чтобы установить оба орудия, отбитые нами 25 октября у врага. Это было выполнено с большим трудом по причине нехватки в людях, знающих хорошо местность, и лошадей, да и сама местность была неровной, пересеченной изгородями и виноградниками. Тем временем жесточайший бой кипел по всему фронту. Мы заняли позиции, не уступавшие и даже лучше позиций врага, так как в течение всего дня он не смог ввести в действие свою артиллерию; некоторое время мы удерживали наши позиции, несмотря на огромное превосходство неприятеля как в вооружении, так и в численности. Я должен, однако, признать, что волонтеры, деморализованные массовым дезертирством из наших войск, не были в этот день на высоте своей былой славы. Доблестные офицеры и горсточка следовавших за ними храбрецов проливали свою драгоценную кровь, не уступая ни пяди земли; но наша масса не отличалась той отвагой, что прежде. Она уступала превосходные позиции, почти без сопротивления, на которое я был вправе рассчитывать. Битва началась около часа дня, а к трем часам, примерно, постепенно овладевая одной позицией за другой, враг отбросил нас на один километр к деревне Ментана. Наконец, к трем часам мы смогли разместить наши орудия на нашем правом фланге на выгодных позициях и обстрелять с успехом врага. Штыковая атака всей нашей линии и стрельба наших в упор из окон домов в Ментане усеяли землю трупами папских солдат. Мы оказались победителями, враг бежал, потерянные позиции были нами вновь заняты. До четырех часов победа улыбалась сынам итальянской свободы и мы стали хозяевами поля боя. Но я повторяю, в наши ряды проникла роковая деморализация. Да, мы вышли победителями, но мы не захотели завершить нашу победу, преследуя врага, покинувшего поле боя. Среди волонтеров поползли слухи о якобы двигающихся на нас французских колоннах; у нас не было времени узнать, кто распустил этот слух; конечно, это работа наших врагов в черных сутанах или дьяволов. Все знали, что итальянская армия – против нас: на границах она задерживает наших, перехватывает то, что нам предназначено, срывает связь с нами, словом, итальянскому правительству, священникам и мадзинистам удалось посеять в наших рядах уныние. А ведь не каждый настолько закален, чтобы не упасть духом и решительно идти вперед, выполняя свой долг.

Около четырех часов дня слух, что французская колонна в количестве двух тысяч солдат Бонапарта напала на нас с тыла, нанес последний удар стойкости наших волонтеров, но это был ложный слух. В действительности, это был экспедиционный корпус Де Фальи, прибывший на поле боя для поддержки обессиленных и разбегавшихся папских солдат. Итак, столь доблестно вновь занятые нами позиции мы опять оставили, а толпа бегущих запрудила дорогу. Напрасно мой голос и голоса моих отважных офицеров призывали их остановиться. Напрасно! Мы охрипли от крика и брани. Напрасно! Все бежали по направлению Монтеротондо, бросив одно орудие, которое лишь на следующий день попало в руки неприятеля, оставив на произвол судьбы горсточку мужественных волонтеров, продолжавших из окон истреблять врага. Когда противник отступает, любой становится храбрым – так случилось и с нашим неприятелем. Папские вояки, ранее улепетывавшие от нас, теперь, поддержанные французскими колоннами, осмелев, снова двинулись вперед. Мы отступали, а они жали нас и своим отличным оружием наносили нам большие потери убитыми и ранеными.

Французы, которых мы сначала приняли за папских солдат, также перешли в наступление со своими эффективными ружьями «Шасспо»[399]399
  «Шасспо» – игольчатое ружье, принятое в 1866 г. на вооружение во французской армии и названное так по имени изобретателя. После сражения при Ментане хвастливый генерал Де Фальи телеграфировал Наполеону III, что ружья «Шасспо» чудесно действовали.


[Закрыть], осыпая нас градом пуль, к счастью больше нагонявших страх, чем причинявших смерть. О, если бы наши юноши вняли бы моему голосу и удержали бы позиции, – это легко было сделать без особого риска, – которые мы вновь заняли в Ментане и ограничились бы их обороной, тогда, пожалуй, день 3 ноября стал бы одним из самых славных дней итальянской демократии, невзирая на отсутствие столь многого и на такое незначительное число людей, какое было у нас в Ментане[400]400
  В битве при Ментане общая численность папских и французских войск составляла девять тысяч, гарибальдийцев было четыре тысячи.


[Закрыть].

Во многих предыдущих сражениях мы до самого конца дня были в роли проигрывающего бой, но благосклонная к нам судьба вновь бросала нас на победный путь. 3 ноября в четыре часа пополудни мы были в Ментане хозяевами на поле боя и если бы мы сохранили еще хоть один час стойкость, тем более, что надвигалась ночь, весьма вероятно, что наши враги отступили бы к Риму, поскольку им трудно было бы оставаться на своих позициях вне Рима, зная, что ночью мы не дали бы им ни минуты покоя.

Около пяти часов пополудни все наши части, за исключением защитников Ментаны, находившихся в домах, в беспорядке отступили к Монтеротондо; едва удалось занять с несколькими сотнями бойцов сильную позицию капуцинов. Уже не было орудийных боеприпасов; в небольшом количестве остались патроны для ружей. Все склонялись к тому мнению, что отступление к перевалу Корезе неизбежно.

С высоты башни замка в Монтеротондо я убедился, что весть о двух тысячах французов, якобы идущих на нас по римской дороге, чтобы напасть с тыла, была ложной, а ведь об этом сообщали мне многие во время сражения. Кажется невероятным, что нечто подобное может случиться, и все же такое случается. Даже многие из моих офицеров, заслуживающих полного доверия, убеждали меня, что слышали об этом. И в пылу сражения такой слух распространялся. Попробуйте в таких затруднительных обстоятельствах узнать, откуда идет этот слух, от которого веет черным предательством. Тем временем этот слух распространялся с быстротой молнии, приводя бойцов в уныние. Людская злоба! О, сколько же еще таких коварных и злобных людей в итальянском обществе, столь развращенном духовенством и его приспешниками, от которых надо Италию очистить.

Любое воинское подразделение должно иметь свою полевую жандармерию. Однако у волонтеров столь сильно презрение ко всякого рода полиции, что весьма трудно и, пожалуй, даже невозможно, ее организовать.

3 ноября с наступлением темноты мы отступили к перевалу Корезе[401]401
  Мост у Корезе отделял тогда Римскую область от остальной Италии.


[Закрыть]. Остаток ночи мы провели на римской территории, расположившись в остерии и вокруг нее. Несколько командиров сообщили мне, что одна часть бойцов не хочет бросать оружие, а готова снова испытать судьбу, но утром я убедился, что таких не существовало. Утром 4 ноября бойцы сложили на мосту оружие, сдав его, и безоружные перешли через мост на территорию, не принадлежавшую Папскому государству.

Моей благодарности заслуживает генерал Фабрици, мой начальник штаба, которому я поручил принять необходимые меры по разоружению. Этот доблестный ветеран, борец за независимость Италии, проявивший на поле боя у Ментаны обычную свою храбрость, сломленный усталостью и долгими годами сражений, в сопровождении бойцов был перевезен в Монтеротондо после того, как словом и своим личным примером воодушевлял наших людей исполнить свой долг. Полковник Карава, командовавший у Корезе полком итальянской армии, бывший в предыдущих походах подчиненным мне офицером, проявил к нам достойное похвалы отношение. Он принял меня очень дружественно, сделал для меня и волонтеров все, что было в его силах, и предоставил железнодорожный конвой, чтобы доставить меня во Флоренцию. Но указания правительства были иными.

Депутат Криспи, который вместе со мной находился под присмотром конвоя, полагал, что нет никаких оснований подвергать меня аресту. Я держался противоположного мнения, зная с кем имею дело. Приняв к сведению мнение своего друга, поскольку ничего иного не оставалось в обществе конвоиров, я продолжал путь к столице. В пути пришлось столкнуться с обычными неприятностями, на которые власти были мастера: карабинеры, берсальеры, страхи и т. д. Меня везли на всех парах и наконец водворили на мое старое место заключения в Вариньяно[402]402
  Гарибальди во второй раз был заключен в крепость Вариньяно, первый раз – в 1862 г. Его продержали там с 5-го по 25 ноября. Все эти три недели правительство Италии искало способ как избавиться – если не навсегда, то надолго – от народного героя; были предложения судить его и… амнистировать. Министр внутренних дел Гуалтерио требовал от Гарибальди, чтобы тот официально заявил, что никогда не покинет Капреру. Разумеется Гарибальди отклонил такое обязательство. Лишь мощный протест представителей различных слоев итальянского общества заставил правительство освободить героя.


[Закрыть], откуда мне разрешили вернуться на Капреру.