Текст книги "Во имя Ишмаэля"

Автор книги: Джузеппе Дженна

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 32 страниц)

Из кабины за университетом Лопес позвонил албанцу. Сказал ему, что нашел Соню, что привезет ее через час. Спросил, готовы ли деньги. Албанец ответил «да».

Все еще шел дождь. Лил не переставая уже несколько дней. Он попросил таксиста подождать его. Ему понадобится несколько минут.

Охраны в вестибюле не было. Он вошел в лифт, поднялся на четвертый этаж.

Голос Руделлы спросил из-за двери, кто там. Он сразу же открыл, когда Лопес сказал, что пришел из полиции, чтобы вручить повестку в суд. Первый шаг сделал Лопес: распахнул дверь, толкнул хозяина в грудь и закрыл за собой дверь. Руделла оказался медлительным. Реакция последовала через несколько секунд. К тому времени Лопес уже приставил пистолет к его груди.

– Где она?

– Где кто? – Руделла трясся от ярости. Лопес размахнулся и ударил его в лицо пистолетом. Руделла осел как пустой мешок, изо рта у него потекла кровь, но он не закричал. Дверь в глубине холла открылась. Показалась Соня Хокша. Лопес не стал угрожать ей пистолетом. Она все поняла. Лопес подождал. Женщина вернулась в комнату, но дверь не закрыла. Руделла лежал на полу, кровь шла не очень сильно. Теперь лицо его было белым, он свернулся калачиком, как эмбрион, прикрыл руками разбитый рот и плакал. С подбородка свисал темно-красный кусок кожи.

Женщина вышла из комнаты, одетая и с сумкой на плече.

Они ничего не сказали друг другу. Лопес открыл перед ней дверь, пропустил ее вперед – она, выходя, обернулась к Руделле, прошептала ему:

– Мне очень жаль.

Тот плакал – от боли, а не из-за женщины. Они сели в такси.

Ничего не сказали друг другу до самого «Роллинг Стоуна».

Старый албанец ждал их и курил, на пластиковой поверхности стола в кухне, рядом с комнатой, куда Соня водила клиентов трахаться, стоял стакан вина. Весь дом пропитался дымом. Увидев Соню, старик поднял узловатую руку, ладонью вперед, для ритуальной пощечины, но в этот момент Лопес сказал:

– Деньги.

Албанец опустил руку, кивнул с досадой – медленно и с досадой – и потащился на кухню. Там, в пластиковом пакете, лежали деньги. Старик смотрел, как Лопес пересчитывает банкноты: двадцать штук по сто тысяч. Соня села на кровать в первой комнате. Она была подавлена. Она держала бессильно клонившуюся голову руками, бледными, в мелких морщинках, которые Лопес рассмотрел во время поездки в такси. Она казалась туго набитым мешком с бельем, сидя там, на кровати, ослабевшая, с задом, расплющенным жестким матрасом.

– Спасибо! – процедила она сквозь зубы ему вслед, а Лопес, выходя, смотрел на нее, вдыхая железистый дым, застоявшийся в комнате, старик же стоял на пороге между кухней и комнатой, руки в боки.

Лопес медленно спускался по каменной сырой лестнице, провонявшей кошачьей мочой, когда до него донеслись крики старика и плачущие вопли проститутки.

Инспектор Давид Монторси
МИЛАН
24 ОКТЯБРЯ 1962
11:10

А черные монахи делали свой обход.

Уильям Блейк. «Сад любви»

Во всем управлении шло брожение, и не только на пятом этаже, где помещался отдел расследований. Спускаясь по лестнице на второй этаж, к Болдрини, в полицию нравов, чтобы попробовать установить контакт с кем-нибудь из осведомителей, вращающихся в кругу маньяков (если есть такие осведомители и если есть такой круг – маньяков-педофилов), Давид Монторси обогнал группу молчаливых людей, одетых в темное. Кто такие эти люди, которые молча бродят по управлению? Темная одежда, что-то трупное есть в напряженной, сдержанной походке, старые, если так можно сказать, погруженные в себя, почти неестественные в своей бледности. Он глядел на них, спускаясь по лестнице: они с трудом поднимались по ступенькам, при развороте на 180 градусов держась рукой за перила, опираясь на них всем своим телом, ослабевшим под грузом прожитых лет, облаченные в странные темные сюртуки, пыхтя, надувая щеки. Важные люди: Монторси чувствовал сдержанное высокомерие с их стороны, когда разглядывал их… А на втором этаже было и того хуже, потому что из каждого кабинета выходили люди, имевшие отношение к управлению, но не служившие в управлении: кто-то бежал с конвертом в руках, в какой-то момент перед носом Давида Монторси закрыли дверь, потому что, проходя, он заглянул в комнату, где двое разговаривали по телефону (один разговаривал, другой слушал): одеты в черное. Он без стука вошел в дверь налево – в последнюю до того, как коридор, умирая, превращался в зеленовато-серую стену, такую же, как и тремя этажами выше.

– Что за бардак тут у вас? – спросил Монторси, входя.

– Что-то носится в воздухе. Они попросили нас о некоторых услугах, и сейчас им их оказывают. – Болдрини, парень из полиции нравов, был довольно рыхлый, с воспаленными водянистыми глазами и жирными грязными слипшимися волосами, рубашка его пропахла застарелым потом, как и все остальное в комнате.

Монторси провел рукой по волосам, закрыл дверь.

– Ну, о'кей, я понял, но кто они такие? Люди из спецслужб?

– Хм… похоже. Думаешь, нам, в полиции нравов, об этом рассказывают? Мы здесь – последняя спица в колеснице…

– Ошибаешься, Болдрини, это я– последняя спица в колеснице…

Дождь снаружи делал еще более горьким кисловатый запах в комнате. Болдрини смотрел на Монторси, Монторси смотрел на дождь, повернувшись спиной к своему коллеге: комки мокрого снега, возможно, лупили сейчас по всему Милану, и кто знает, до каких пределов.

Болдрини хохотнул:

– Молодой Монторси жалуется. Добро пожаловать в наш клуб… Чего изволите, Давид Монторси?

– Да, извини, Болд… Нет, ничего, дело в том, что я должен отдать тебе заключение, но прежде чем оставить вам, ребятам из полиции нравов, поле боя в этом расследовании, мне нужно еще проверить две вещи. Дело в том, что найден труп ребенка…

– Да, сегодня, на Джуриати…

– Ты все знаешь.

– Не так уж много. Преступление на сексуальной почве?

– Э-э… По-моему, да… По мнению судебных медиков, тоже.

– Ну, тогда оставляй это дело нам. Охота тебе возиться с преступлением на сексуальной почве? При том, сколько работы приходится делать миланскому отделу расследований…

– Да, я знаю… Это дерьмовое дело, видишь ли… На самом деле мне его дали…

– Ну вот. А ты передай нам.

– Но тут не все так просто, Болд… Дело в том…

– При том, сколько работы там у вас, на пятом…

– Помолчи, послушай…

– Говорю тебе: вы слишком много работаете, там, на пятом этаже… А тут еще новые директивы… Новая стратегия… Вы занимаетесь также и политическими преступлениями. Отдел расследований теперь, кажется, превратился в политотдел, как при фашизме.

– Просто политотделу годами нечем было заняться. А теперь они начинают шевелиться.

– Как бы не так. Стратегия принимается наверху. А мы только позволяем им нас иметь, действуя по ихстратегии. Нет бы спросили нашего мнения на решающем этапе…

– Ну, ты даешь, Болд! Ты воображаешь, что за действиями сил правопорядка есть какая-то стратегия? – Монторси улыбнулся.

– Нет, нет. Они все могут. Либо машину заставят работать так, как она должна работать, по нашим представлениям, либо прощай…

– Ты веришь в эффективность? Мы же итальянцы, не так ли?

– Послушай, Монторси. Да, мы итальянцы. Но вот мне по поводу преступлений на сексуальной почве – мне полиция половины европейских стран звонит. И ни у кого нет такого архива, как тот, что я здесь организовал, даже в Париже.

– Мне сказали, ты просил денег на вычислительную машину с перфокартами.

– Точно… Но так тебе их и дадут, денег… Идиоты… Как они себе думают, что будет через десять лет? Как мы будем работать без вычислительных машин?

Болдрини всерьезразъярился.

– Говорю тебе, Монторси: в конечном счете у нас будет то же, что и в Америке… Если только мы все, вместес Америкой, не окончим свои дни под взрывами атомных бомб. Из-за каких-то оборванцев с Кубы. Вот уж бардак так бардак. – Он ткнул пальцем в первую страницу «Коррьере делла Сера»: две огромные фотографии друг напротив друга – Кеннеди против Хрущева. – Но если войны не будет, я скажу тебе, что произойдет. Мы станем такими же, как Америка. Можно ли подумать, что в Европе через десять лет не будет общего архива, как тот, что есть у американцев… Общего для разных государств. Как для Техаса и Джорджии… Через десять лет Европа станет Соединенными Штатами Европы. Разве не так?

– Мы копы, Болд, а не спецслужбы.

– Ты это говоришь! Но прости, а ты как считаешь, как мы будем работать лет через десять? Говорю тебе: через десять лет полиция станет такой же спецслужбой… Поверь мне.

– Послушай, Болдрини, как раз насчет твоего архива…

– Выкладывай.

– По поводу этой истории с ребенком.

– Хочешь сам все проверить?

– Да, если не возражаешь. Дело в том, что этот случай не кажется мне только преступлением на сексуальной почве…

– Но почему?

– На мой взгляд, в нем много странного. Прежде всего труп положили там, где его было легко найти. Похоже, это сделали как бы специально. Его не закопали. Только сделали вид. Они хотели, чтоб мы его нашли, труп этого ребенка.

Болдрини кивал:

– Смотри, как еще может быть, Монторси. А если в спешке, учитывая, что он не хотел, чтоб его увидели…

– Да, но тогда не надо было прятать его там, на Джуриати, под мемориальной плитой в память партизан. Понимаешь?

Болдрини перестал кивать. Взгляд сделался серьезным. Водянистые глаза помутнели.

– Под плитой?

– Да. Его положили под памятником партизанам. На Джуриати…

– Под памятником партизанам… Тогда, может, ты и прав, это дело отдела расследований. Тут замешана политика. А если тут есть что-то от политики, то при чем ребенок? Есть явные следы преступления на сексуальной почве?

– Скорей насилия при убийстве…

Теперь Болдрини смотрел на него пристально, с недоумением, превратившись в немой вопрос. Так и продолжал стоять, уставившись на Монторси: взгляд без содержания, пустойвзгляд. Потом он тряхнул головой.

– Слушай, делай как знаешь. Архив в твоем распоряжении.

Монторси кивнул:

– Спасибо, Болд. И еще одно…

– Выкладывай.

– Мне нужна еще кое-какая информация. Я хотел узнать, как все это работает на практике. Если у тебя есть осведомители в этом кругу…

– Каком кругу?

– В кругу педофилов. Если он, конечно, существует.

Болдрини опустил голову и шумно выдохнул: легкое не в порядке.

– Послушай, Монторси, ты касаешься дел, о которых у нас, в управлении, еще не знают… Ты задаешь мне вопросы, ты меня озадачил. У меня нет денег: мне их не дают. Некоторые гипотезы трудно проверить.

– Гипотезы о чем?

– О существовании этого круга. Педофильского.

– Ты работаешь над этим?

– Да, когда находят убитого ребенка, мы обычно принимаем участие в расследовании. Но только послеобнаружения трупа…

– А ты считаешь, что существует некий круг? То есть нам не мешало бы составить совместный план расследования.

– Предварительного расследования. До совершения преступления. Однако попробуй сказать им об этом. Попробуй попросить у них денег на расследования, связанные с педофильским кругом. Мне никогда не давали…

– А чем ты это объясняешь?

– А как ты думаешь, чем я это могу объяснить? Либо что нет денег, либо…

– Либо?

– Хватит, Монторси. Иди поройся в архиве. – Казалось, Болдрини посылал его куда подальше.

– Либо какие-то связи наверху?

– Ну, видишь ли… Если мне не дают денег на такого рода расследования, то возможны два варианта: либо нет денег, либо они не хотят, чтоб я проводил расследование в такого рода делах.

– Но ты ведь ведешь это расследование, правда же?

– Черт, Монторси…

– Это-то мне и нужно. Мне нужен кто-нибудь. Кто знает что-нибудь об этом круге.

Болдрини, бледный, в полной тишине:

– Продолжай.

– Если здесь нет политики, в этой истории с ребенком, то либо оно связано с этими кругами, либо они тут ни при чем… Это случайное насилие, которое, следовательно, не имеет никакого отношения к отделу расследований… Возможно, его положили под памятник, чтобы направить нас по ложному следу, не так ли?

Болдрини вздохнул, обхватив обеими ладонями подбородок, локти на письменном столе (рубашка была вытерта на локтях).

– Приходи вечером, Монторси. Посмотрим, есть ли у меня что-нибудь для тебя.

– Вечером.

– Посмотрим, что можно сделать.

Монторси уже выходил из пропахшей потом комнаты, как бы предвкушая возможность ощутить запах черной свежести тех людей в коридоре, как его вдруг окрикнул Болдрини:

– Прошу тебя, Монторси…

– Не болтать, Болд, не болтать.

– Вот именно.

И он уже слышал, как шуршат черные костюмы людей в глубине коридора – там, где свет, там, где выход.

11:40. Пересекая дворик управления, чтобы выйти на улицу Фатебенефрателли, Давид Монторси смотрел, как расчищается небо. Солнце на мгновение окутало светом стены дома. Воздух был прозрачный, цвета снова обретали яркость. На блестящей мостовой отчетливо слышны были быстрые шаги. Мужчины и женщины шли мимо. Он провел рукой по волосам – они казались ему как бы пропитанными паром, – перед тем как надеть шляпу. Обернулся, поглядел на свое окно, последнее слева, на пятом этаже.

И тут увидел, как в нем зажегся неоновый свет.

Кто-то вошел в его кабинет.

Он поправил шляпу, сделал вид, что ничего не заметил. Выдохнул воздух, чтобы посмотреть, как он превращается в пар, быстро покосился направо и налево, чтобы убедиться, что за ним никто не следит, а затем направился к выходу.

Наружу, за ворота, на улицу Фатебенефрателли. Ни одной машины. Он сделал вид, что направляется в кафе напротив входа в управление, охраняемого двумя новобранцами. Потом миновал вход в бар, свернул налево, к площади Кавура, и тут внезапно остановился. Он надвинул шляпу на лоб и еще раз посмотрел, не следит ли за ним кто-нибудь, не проверяет ли, куда он идет. Увидел, как впопыхах выходит из управления очередной посыльный в синей форме (они толпами являлись сюда с площади Кордузио, с Центрального почтамта). Потом три сутулых мужчины, он смотрел на них сквозь промытый дождем слепящий солнечный свет: они шли к подъезду управления. Ему знакомы были одинаковые пальто тех двоих, что шли по бокам, их фетровые шляпы: это были люди из отдела судебной медицины, те, с которыми он встречался на Джуриати. Он попытался ухватить взглядом очертания мужчины в центре, более пожилого, чем те двое, в темной шинели, абсолютно мокрого, слегка прихрамывающего. Это был доктор Арле, заведующий отделом судебной медицины. Пару раз они работали вместе, и один из тех двоих, с Джуриати, сказал, что является его заместителем.

Направо, скорее, на улицу Джардини. Солнце, тень деревьев, свет, отражающийся от мокрого асфальта. Улица Боргонуово. Задорные лучи солнца пробивались сквозь шапки деревьев, росших вдоль улицы. Изумрудный блеск: зеленый киоск справа. От городских фонтанчиков, тоже зеленых, – новый поток света. Он вошел в бар на углу. Плотные кольца дыма, выдыхаемого из усталых легких, волны дыхания с густым запахом алкоголя. Он заказал кофе, над кофеваркой вился утомленный, бесформенный пар. Около туалета висел телефон, работавший от жетонов. Он снял тяжелую черную трубку, оперся рукой на корпус телефона. Задумался. Вспомнил о темных костюмах стариков, поднимавшихся по лестнице на пятый этаж управления. Подумал об Арле и его помощниках. Подумал о Болдрини. Подумал о педофильских кругах.

Подумал: это рискованно. Стоит попробовать.

Потом он набрал номер.

Гудок.

Два гудка.

Шипение в трубке. Третий гудок.

– Болдрини. Полиция нравов. – На линии перебои, помехи, звуки странной частоты.

Монторси постарался изменить голос:

– Это отдел судебной медицины. Сообщение для доктора Арле.

В ответ – смутная волна неуверенности, из комнаты, пропитанной потом, на втором этаже.

– Минутку, – ответил Болдрини. – Даю его вам.

Давид Монторси повесил тяжелую трубку. Сделал шаг назад, обернулся. Кофе был готов, очень горячий. Какой-то приземистый человек с паутинкой лопнувших капилляров на шелушащейся коже смеялся, широко открывая рот, так что густые серые усы расходились в стороны, доставая до щек. Все смеялся, смеялся шумно.

Итак, Арле сейчас у Болдрини, вместе с теми двумя из отдела судебной медицины, которые занимаются маленьким трупом с Джуриати и проводили его вскрытие. Он попытался рассуждать: чего они хотят от Болдрини? Откуда Болдрини было известно об обнаружении маленького трупа? Он стоял озадаченный, не находя ответов, чувствуя, как кофейный пар горячими каплями осаживается на его щеках.

Кто входил к нему в кабинет, в то время как он выходил из управления?

Ничего не ясно. Никто не в безопасности.

Инспектор Гвидо Лопес
МИЛАН
23 МАРТА 2001
12:30

Именно в этот критический момент, когда необходимо было занять ясную позицию за или против Императора, Валленштейн оказался неспособным сделать решающий шаг. И в своем памфлете «Трубный звук в год благодарения» Ян Коменский приветствовал «великого северного монарха» как воина, который будет сражаться с Императором Вавилона.

Йозеф В. Полисенский. «Тридцатилетняя война»

История с проституткой прошла хорошо: два миллиона. Вернуться в отдел расследований, на Фатебенефрателли, Лопес решил на трамвае. Мокрые тела со следами дождя на одежде, с запахом плесени, иммигранты, воняющие дичиной, переполненный вагон, вагоновожатый ехал толчками, неожиданно ускорял ход, – инспектор вышел через пару остановок. Он посчитал, что лучше продолжить путь пешком, через центр города, заливаемого водой.

Добрался насквозь промокшим. Час дня. А он еще даже не обедал. В неподходящий момент открыл он тяжелую дверь своего кабинета. Сантовито выглянул в коридор, увидел его, жестом пригласил его к себе и вернулся в свою комнату. Голова капитана Сантовито была занята мыслями о Черноббио, о безопасности сильных мира сего, о его месте под солнцем. Лопес почувствовал отвращение. Да пошел он в задницу!

Сантовито, как обычно, курил.

– Где, черт возьми, ты был, Гвидо?

– В морге. По поводу трупа с улицы Падуи.

– А потом? – спросил Сантовито в ярости.

– Задал там несколько вопросов.

– Брехня собачья. Ты обделывал свои делишки. – Он закурил новую сигарету от окурка предыдущей, прищурившись, когда вспыхнул огонек пламени. – Ты занимаешься только свои делишками, Гвидо.

– Ты тоже, с позволения сказать.

– Иди в задницу, Гвидо. Ты понял или нет: у нас есть важное мероприятие – Черноббио?

– Для меня важнее этот тип с улицы Падуи.

– А для меня – нет.

– Мне это не было ясно.

Сантовито глубоко вздохнул, стряхнул дрожащей рукой пепел, шмыгнул носом:

– Послушай, Гвидо. Плевал я на твои похождения. Делай что хочешь. Однако с условием, что сначала ты будешь делать то, чего я хочу. Договорились?

Молчание Лопеса означало невысказанное «Пошел в задницу!». Потом он спросил:

– И что бы ты хотел, чтоб я сделал, прежде чем заняться этими якобы «моими делами»?

– Прекрати сейчас же, Гвидо, ведь тебе уже недолго осталось терпеть меня. А посему продолжай заниматься этим бесполезным делом с улицей Падуи, если сначала поработаешь на меня в Черноббио. Иначе получишь сверхурочные, которые тебе и не снились. Это относится к твоим фиговым махинациям по розыску проституток и трансвеститов ради дополнительного заработка. Понял?

Он знал. Знал все о подработкахЛопеса, Калимани и других. Невозможно понять, как ему это удавалось, но он знал все. Лопес притворно вздохнул. Напустил на себя подавленный вид, опустил глаза в пол. Кость, брошенная собаке, – пусть из пластмассы, но по форме кость.

Сантовито продолжил:

– Поэтому теперь слушай меня хорошенько. Я уже говорил об этом с Калимани. В этом году в Черноббио съедутся могущественные люди. Очень могущественные. Не те промышленники, что обычно. Приедет Горбачев. Приедет Буш. Буш-старший, разумеется. Больше того, приедет Киссинджер. Эта конференция много значит для меня. Больше, чем те, что были в прошлые годы. Понял? Лопес молча кивнул.

Сантовито почесал нос, раздавил сигарету в пепельнице, но та не гасла, продолжала жалостливо дымиться. Взгляд его на мгновение стал пустым. Пустым и задумчивым.

– Они боятся, – сказал он.

– Кто боится?

– Спецслужбы. Наши и американские.

– Просочилась какая-то информация?

– Да. Уже нужно было бы беспокоиться. В этом году все рискованно. После Сиэтла их встречи все рискованны. В Давосе. В Болонье. В Праге. В Генуе.

– Но что за информация просочилась? Не так-то просто встревожить американцев. Да и потом, здесь, в Италии…

Сантовито выдвинул ящик стола, вытащил картонную папку, швырнул ее перед Лопесом.

– Забери ее и почитай. Это доклад, переданный американскими службами итальянским. Они полагают, что будет нанесен удар. Они полагают, что здесь, в Черноббио, будет нанесен удар.

– Кем?

Сантовито испустил еще один вздох. Прерывистый, глухой вздох.

– Вначале это показалось нам невероятным. Дело даже не в нашей компетенции. Ведь мы ограничимся только обеспечением безопасности. Механическая работа. Но только прежде чем начнется встреча в Черноббио, мы должны это проверить… Все сложно… Сложно и невероятно. Выглядит невероятным…

Он заложил костлявые руки, желтые, цвета никотина, за седую голову. Он казался воплощением болезни, которая мыслит. Болезни, которая, кажется, готова разразиться, но так и не разражается.

– Это проделки анархистов, Джакомо?

– Возможно. Хотя нет. Нет, американцы не боятся анархистов. Они их просто сжирают…

Новая сигарета. Металлический запах дыма повис в воздухе.

– Это какая-то секта. – Сантовито качнул головой. Он почти улыбался. – Они ищут какую-то секту.

–  Секту?!

– Хм…

Информация оказалась обстоятельной. Точной. Замысел был сложным. Но какой-то момент ускользал. Все время ускользал. Это было нечто совершенно новое. Над этим следовало поработать. Как американским спецслужбам удалось восстановить происходившее почти во всей полноте? Они разговаривали час, Лопес и Сантовито проговорили целый час, упершись локтями в широкий испачканный стол из искусственного красного дерева. Лопес зевал от голода. Сантовито говорил, говорил, комкая слоги, с покрасневшими от смол и никотина глазами. Через час в пепельнице образовалась горка дымящегося, не погасшего пепла. Воздух перестал быть воздухом. А они все говорили. Высказывали скоропалительные догадки. Догадки на пустом месте. Они отталкивались от слов американского доклада, который Сантовито вручил и пересказал Лопесу. Тот должен был его внимательно изучить.

Он взял доклад, вышел из кабинета, оставив позади серый, стеклянный голос Сантовито, говорившего по телефону.

Ему показалось, что не мешает пойти, свернуть себе папироску в туалете.

Сидя в кабинке, при неверном свете, на унитазе, слишком хлипком, чтобы долго выдерживать его вес, он смешал травку с табаком на картонной папке с докладом. Закурил свою самокрутку. Воспринял как благую весть первое дерущее ощущение в горле – новый, тихий, хорошо знакомый голос открылся в нем изнутри, потек по таинственным каналам, которые воспламеняют голову и выводят отравленный воздух между лбом и ноздрями, а за этим выведением следует общее расслабление.

Открыл доклад, с трудом разобрался, в каком порядке следуют страницы и документы. Самокрутка кончилась, на бумаге, на волокнах табака остались масляные пятна. Он сидел еще несколько минут в этом тусклом, плохо освещенном пространстве.

Когда он вышел, общий рисунок был воссоздан.

Он погружался в Опасность.