Текст книги "Во имя Ишмаэля"

Автор книги: Джузеппе Дженна

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 32 страниц)

Инспектор Гвидо Лопес
МИЛАН
27 МАРТА 2001 ГОДА
07:40

О жестокий Ирод, почему ты боишься пришествия Царствия Божия?

Седулий. «Гимн пришествию Господню»

Дерьмовый день.

Дерьмовый день после дерьмовой ночи. За ним приехала служебная машина. Он по-быстрому выпил кофе в баре на углу. Все было так странно. Он хотел Лауру. Она не хотела. Он устал. Он чувствовал внутри черный вихрь. Черная дыра, о которой ему говорила Лаура, звала его изнутри. Он устал. Устал…

В машине. Мертвый ребенок, на Джуриати. Почему Джуриати? Это практически заброшенный спортивный стадион. Туда ходили люди из университета – бегать. Одно время это был стадион для игры в регби: одна трибуна, опоры ворот, дорожка для занятий атлетикой из темной прессованной земли. Он это помнил. Он занимался регби в молодости. Потом команды перевели на новый стадион, с тремя трибунами, рядом с железной дорогой, во время матчей видно было, как мимо проходят медленные поезда. А Джуриати пришел в упадок. Когда-то там был теннисный корт, сейчас – уже нет.

Почему ребенок? Почему на Джуриати? На мгновение у него возникло подозрение, что Ишмаэль имеет отношение и к Джуриати. В задницу Ишмаэля. Это была огромная ненасытная пасть, которая все поглощала.

Ишмаэль.

В 16:00 прибывают Большие Шишки. Будет встреча в ISPES, [22]22
  Istituto di Studi politici, economici e sociali – Институт политических, экономических и социальных исследований ( ит.).


[Закрыть]напротив резиденции Медиобанка, на улице Филодрамматичи. После встречи они отправятся в Черноббио. Ночевать будут на вилле д'Эсте. На следующий день – начало работы форума. По мнению Сантовито, зон повышенного риска четыре: улица Филодрамматичи – прибытие и отбытие; дорога от Милана до Черноббио; вилла д'Эсте; дорога от Черноббио до Милана. Если люди Ишмаэля применят взрывчатку, то самое слабое место – второе. Сантовито велел Калимани и прочим проверить охрану и патрули на маршруте Милан – Черноббио. И карабинеры, и спецслужбы также послали туда своих людей для более интенсивного патрулирования. Итак, с 15:00 нужно быть в ISPES. Они разместили агентов повсюду. Ишмаэль нанесет удар, Лопес был в этом уверен. А теперь это несвоевременное обнаружение ребенка на Джуриати…

Он был в гораздохудшем состоянии, чем Лопес помнил. Стадион казался римской древностью: развалины и высокая трава. Домик охраны закрыт. Раздевалки – справа и слева, сразу возле входа, – заперты. Покрытие испачкано землей. Дорожка, уходящая вдаль, пустынная, вся в выбоинах. Среди зарослей сорняков угадывались остатки опор от входных ворот. Лопес бросил взгляд на трибуну: повсюду строительный мусор. Опорные штанги балок, поддерживающих наклонную крышу, были устрашающе разрушены ржавчиной. Рядом с игровым полем стояли патрульные. Белая простыня на земле. Вздутая.

Обычная картина. Он снова столкнулся со Злом.

Обмен любезностями. Официальные приветствия. Рапорт. В 6:28 – звонок на коммутатор, на Фатебенефрателли. Мужской голос. Без какого-либо акцента. Он не дал говорить телефонисту. Он сказал: спортивное поле Джуриати, под плитой, – труп ребенка. Засечь было невозможно. Выехали немедленно. Садовыми ножницами разбили замки на воротах. Плита была смещена. Виднелась рука. Доску подняли. Под ней был ребенок. Позвонили в управление, оттуда связались с Лопесом. Вскоре выехали сотрудники отдела судебной медицины. Теперь тело ребенка лежало под простыней.

Лопес, руки в карманах: вспотели. Несколько шагов по направлению к простыне. Сделал знак, чтоб ее подняли.

Это был тот ребенок, которого он мельком видел в Пьолтелло.

В управлении.

Почему? Зачем привозить ребенка обратно в Милан? Зачем весь этот бесполезныйриск? Этот ребенок в Милане означает, что курьер, который вез ребенка, – человек, похожий на Терцани, человек, убравший Ребекку, человек, сбежавший от старика в Брюсселе, – вернулся в Милан? Он готовит операцию Ишмаэля в Черноббио?

Лопес не понимал.

Все было подозрительно. Никто не в безопасности.

Сантовито. Серый, похудевший. Сигарета во рту.

– Теперь еще и ребенок.

Лопес ждал его на пятом этаже, он не дал ему времени начать отчитывать его за Брюссель. Упомянул ребенка. Все рассказал ему. Ребенок в Гамбурге. Вунцам. Слежка за операцией по обмену. Ребекка. Прослушивание. Карл М. Человек в «мерседесе». Столкновение машин. Хохенфельдер в больнице. Брюссель. Европарламент. Электронный ежедневник Карла М. Слежка. Старик. Перестрелка. Смерть Карла М.

Обнаружение ребенка на Джуриати. Это тот ребенок, который появлялся на PAV в Пьолтелло. Это то самое, ради чего Инженер просил защиты политических кругов.

Идея – послать людей арестовать Инженера. Надавить на него. Действительнонадавить.

Сантовито:

– Не будем говорить об этом. Не сейчас.

Две затяжки сигаретой.

– Потом, если вообще когда-нибудь. После Черноббио. Теперь уже слишком поздно. Дело первостепенной срочности сейчас – на вилле д'Эсте. Через шесть часов – встреча в ISPES.

Он боялсятех, кто оказал на него давление в пользу Инженера.

– Джакомо, это важно. Если они нанесут удар в Черноббио, то отправной точкой будет вот это. Ребенок. Я не знаю почему, но это так.

Сантовито раздавил сигарету в чистой пепельнице. Первый труп за день.

– Сейчас ты сделаешь мне одолжение и забудешь о ребенке. Подожди, пока сделают вскрытие, прочитаешь отчет о нем, когда закончится Черноббио. Встреться с Калимани и изучи все: программу, расписания, схемы, маршруты. Прочитай отчеты об участниках саммита. Обзвони всех: американцев, прежде всего спецслужбы, а потом, доставь мне такое удовольствие…

Лопес покачал головой.

– Это ошибка, Джакомо. Мы должны заняться ребенком. Освободи меня от Черноббио. У тебя есть люди. Оставь меня на деле о ребенке.

Еще одна сигарета.

– Нет. И потом, я по горло сыт твоими дерьмовыми глупостями. Это ложный, дурацкий след, если хочешь моего мнения. Все это невероятно и абсурдно. И ни к чему не привело. Какой смысл объехать пол-Европы с ребенком, чтобы снова привезти его туда, откуда уехали? Зачем? Ты можешь мне это объяснить?

Лопес ответил, опустив глаза в пол:

– Я не знаю.

Калимани. Бесполезно многословный, старался показать, что в отсутствие Лопеса его хорошо прикрывали, что план обеспечения безопасности не давал никакой течи. Что он был совершенным. Лопес слушал его и не слышал. Он думал о ребенке. Ребенок. Ребенок. Ребенок.

Он обзвонил всех, кого велел обзвонить Сантовито. Американцев. Уполномоченный говорил на растянутом, смешном итальянском. Он знал, кто такой Лопес. Сказал, что они сотрудничали с Калимани. Из укрытия в Медиобанке они держали под контролем ISPES. Внутри все было поставлено под компьютерное наблюдение. Снаружи с часу дня были предусмотрены блокпосты. Участники: Джордж Буш-старший, Перес де Куэльяр, Киссинджер, Карлссон, Горбачев, Солана. Каждый из них располагал четырьмя личными телохранителями, которые и дышать им позволяют только в своем присутствии. Лопес спросил о Киссинджере. Американец был убежден, что террористы не станут пытаться снова. По его мнению, возможная мишень – Джордж Буш-старший. Или же Ишмаэль пойдет путем массовой резни. Они еще раз обговорили дорогу из Милана в Черноббио. Договорились встретиться в ISPES. Оставалось всего несколько часов.

Со спецслужбами – официальные глупости.

Лопес позвонил в отдел судебной медицины. Вскрытие было назначено на вечер.

Попытался было распорядиться арестовать Инженера. Отказался от этой мысли. Сантовито погонит его, он действительно вляпался. Подумал было сходить туда, к Инженеру, один. Посмотрел на часы. Слишком поздно.Подумал было послать туда братьев Пруна. Все равно слишком поздно.

Зазвонил телефон.

Шум. Помехи на линии. Лопес:

– Слушаю.

Казалось, связь вот-вот прервется.

– Слушаю.

– Лопес?

Голос горячий, хриплый. Шум все усиливался.

– Да, говорит Лопес. Кто это?

Молчание. Шум. Потом:

– 27 октября 1962 года.

Что они говорят?

– Алло? Кто это?

Шум.

– 27 октября 1962 года.

– Но кто это?

Отбой.

Лопес остался стоять с трубкой в руке, побледнев от ужаса.

Он немедленно позвонил на телефонную станцию. Попросил установить, откуда был сделан последний звонок на его аппарат: номер телефона и место, откуда звонили.

27 октября 1962 года.

Кто это был? Что это значит? Он не понимал. Это касается Ишмаэля? Голос без какого-либо акцента. Это тот же, кто сообщил о ребенке на Джуриати? Снова телефонная станция. Он сказал, что сейчас спустится, что ему надо отследить два звонка.

Первый этаж. Приглушенный свет. Множество компьютеров. Десяток служащих. Он обратился непосредственно к заведующему. Попросил прослушать последний звонок на его телефон и звонок, сделанный в пять тридцать утра, тот, которым сообщали о трупе ребенка на Джуриати.

Перед голубоватым экраном. Все довольно-таки непонятно. За его спиной – заведующий телефонной станцией. Рядом с ним – служащий, перебирающий клавиши.

Звуковые файлы готовы.

Первый звонок. Линия чистая.

– Полиция.

– Спортивное поле Джуриати. Мемориальная доска жертвам войны. Она приподнята. Под ней – ребенок.

– Вы можете повторить? Отбой.

Второй звонок. Егоголос, в шуме.

Помехи.

– Слушаю.

Помехи.

– Слушаю.

– Лопес?

– Да, говорит Лопес. Кто это?

– 27 октября 1962 года.

– Алло? Кто это?

– 27 октября 1962 года.

– Но кто это?

Отбой.

Это был не тот же самый голос, так казалось на слух. Диаграммы подтверждали это. Он запросил информацию по второму звонку. Номер определить не удалось. Место звонка: Италия, но точнее установить нельзя. Звонки были сделаны двумя разными людьми, оба раза с защищенного от определения сотового телефона. Лопес спросил, что означает «сотовый телефон, защищенный от определения». Заведующий телефонной станцией ответил, что даже те, что находятся в распоряжении полиции, не защищены. А защищенные невозможно засечь.

– Возможно, спецслужбы. Или кто-то очень шустрый.

Лопес вернулся на пятый этаж.

Это Ишмаэль. Это снова Ишмаэль.

Инспектор Давид Монторси
МИЛАН
28 ОКТЯБРЯ 1962 ГОДА
22:20

Мы были домом в море,

а теперь в земле зашевелились черви.

Маурицио Кукки.

«Последнее путешествие Гленна»

Домой, к Мауре. Его трясло. Монторси глазами поискал такси на площади Сузы. Такси не было. Слова Арле: удар, дрожь. Увидел, как вдалеке мелькнула на фоне черных деревьев пьяная шумная компания: она удалялась в сторону бульвара Плебишити.

Он решил подождать троллейбуса. Сел на кривую алюминиевую скамейку под навесом. Мимо проносились ленивые машины. Водители, ехавшие по окружной дороге, казались восковыми куклами, один походил на другого, – неподвижные, слегка склоненные к жесткому рулю.

Теперь тревога превратилась во внутреннюю пучину, помещавшуюся в верхней части груди.

Он подумал об Арле. Подумал об Ишмаэле. «Нанесенная рана не замедлит заразить вас».

Он входил в Опасность.

Ему было страшно.

Повсюду виднелись силуэты вечнозеленых деревьев, черных и словно обрезанных по краям: худые указательные пальцы, обращенные к небу, к слепым окнам, защищенным будто бы прочными жалюзи и ставнями. Все было надежно закрыто, но свет проникнет всюду. Время Ишмаэля. Исполнение времени Ишмаэля, когда повсюду будет как везде. Что означает работать на пророчество? Народ перепонок, с широко поставленными глазами, народ гнойный, исходящий слюнями. Бессмысленные конечности, бесполезные, превратившиеся в культи.

Рана еще заразит его.

Подошел троллейбус. Круглые пыльные лампочки мигали от шевеления и шипения дуг. Электрические провода раскачивали троллейбус. Несколько рабочих сидели в ряд, дремали; на раздутых сиденьях из искусственной кожи безжизненные тела, опирающиеся на шесты из теплого матового алюминия. Все они были одеты в одинаковые голубоватые робы, некоторые – с пятнами жира. Троллейбус был полон. Монторси прислонился спиной к неоткрывающейся двери – единственное место, откуда не было видно окон в рамах из того же матового алюминия, грязных от корки устойчивого смога – яростного проявления привязанности этого черного города. Он стоял на круглой платформе, которая неравномерно двигалась на широких поворотах, разбалтывая тело троллейбуса.

От страха он не мог дышать. Угроза Ишмаэля начала твердеть, обретать форму. Что имел в виду Арле? Передал ли он своим прикосновением неодушевленное зло, на которое было способен? А он – ничто. Ничто.

Монторси сошел на своей остановке. Засунул руки в карманы. От прикосновения ночного холода он снова начал потеть. Несколько сотен метров – и он дома, рядом с Маурой.

Подъезд был освещен. Меньше ста метров. Он подумал об объятиях, о том, как пахнет кожа Мауры. Он будет ласкать ее живот. Они заведут долгий и абсурдный разговор о ребенке. Кризис прошел, они поговорят об этом. Во втором ряду, перед подъездом, стояла машина. Фары включены. Мотор заглушен.

Он подошел к двери, ища ключи. Услышал, как с металлическим щелчком почти одновременно открылись две двери машины. Страх обрел конкретные формы. Он подумал: «Ишмаэль пришел за мной». Опасность пронизала его вертикально – электрический душ с головы до ног. Он подумал о том, что умрет. Что рана заразит его.

Он обернулся спокойно, со смирением. Он ждал удара. Вспомнил о Мауре, вспомнил о трупе Фольезе. Проклял имя Ишмаэля. С трудом разглядел две приближающиеся темные фигуры. У него напряглась кожа. Дрожь перед концом.

Он почти почувствовал выстрел. Он почти почувствовал движение воздуха, произведенное пулей.

Однако ничего не произошло.

Он снова открыл глаза. Он все еще дрожал, голова была вжата в плечи в ожидании финального выстрела. Он был готов умереть. Однако ничего не произошло. Две фигуры входили в область света в шаге от него. Он попытался расслабить мускулы. Попытался успокоить давление кровотока. Человек, шедший слева, был черноволос, высок, мускулист, с решительными чертами лица. В шляпе. Выдвинутая вперед нижняя челюсть. Человек справа был старше. Волосы с проседью. Правильный нос – на минуту Монторси подумалось, что это и вправду красивый мужчина. Голубые глаза, вокруг – морщины. На нем был поношенный непромокаемый плащ. Человек, шедший слева, держал руки в карманах теплого черного пальто. Они остановились в шаге от него.

– Давид Монторси? – спросил человек справа, тот, что был старше. Должно быть, лет шестидесяти? Может, больше? Можно сказать, старик?

– Да, я Давид Монторси.

Он бормотал. Шептал. Его все еще трясло от страха.

Мужчина с проседью в волосах засунул руку во внутренний карман, короткое время копался в пиджаке под непромокаемым плащом. Монторси наблюдал за ним, охваченный медленным смирением, которое трудно побороть. Он еще раз подумал: «Вот сейчас. Сейчас он выстрелит в меня». Мужчина с проседью в волосах вытащил удостоверение. Открыл его, пролистнул перед белым лицом Монторси – тому никак не удавалось прочитать. Возможно, человек с проседью в волосах понял. Он сказал:

– Меня зовут Джузеппе Крети. Я работаю на итальянские секретные службы.

На какой-то миг все мгновения потекли к единой подвижной точке, состоящей из множества точек. Не существовало ни прошлого, ни будущего – божественная точка, наполненная бытием. Все было понятно, но ничего не известно.

– Меня зовут Джузеппе Крети, инспектор. Мы просим вас следовать за нами.

– Следовать за вами?

– Нужно, чтоб вы пошли с нами. Это важно. Это дело огромной важности.

– Мо… могу ли я предупредить жену? Это одна минута. По домофону…

– Прошу вас. Не настаивайте, инспектор. Пойдемте с нами. Это дело крайней важности.

– Но…

Джузеппе Крети уже открывал заднюю дверцу машины.

– Идите сюда, инспектор. Идите сюда.

Он оглянулся, услышал тихое гудение домофона. Поискал глазами окно их спальни. Не нашел. Стал садиться в машину. Они тронулись, невероятным образом набирая скорость.

В темноте вокруг стремительные огни спящего Милана полосами пролетали вдоль черных окон.

Монторси:

– Вы сказали, вас зовут…

– Крети. Джузеппе Крети.

Монторси промолчал, потрясенный, оглушенный, как перед близким узнаванием. Узнавание, которому мы долгое время не уделяли внимания, которое в безмолвии, как трава, росло внутри нас.

– Я могу узнать причину? О чем… идет речь?

– Я ничего не могу вам сказать, инспектор. Прошу вас. Не задавайте вопросов.

Это Ишмаэль? Они снова погрузились в молчание. Он перестал стараться замечать улицы, площади, которые причудливо пересекались за окнами машины, и даже не пытался проникнуть взглядом за толстое лобовое стекло. Он позволил везти себя, как вещь.

В нем возникало осознание своей причастности. Рана готова была заразить его.

Они ехали мимо какой-то ротонды. Он не знал, где они. Они покидали пределы Милана. Монторси был охвачен мысленной пустотой.

Они ехали мимо пустых ангаров, огромных пещер из ребристого блестящего алюминия. Тонкие перила, изъеденные влагой и ржавчиной, металлические короба, огромные склады, груды брошенной жести, огромные бочки, доверху полные застоялой, вонючей водой, зеркала мягкой грязи, отражавшие кричащий свет боковых огней.

Свернули на проселочную дорогу.

Он увидел белую аркаду моста, приподнятое светлое брюхо рептилии из цемента, кольцом сжимающее город. Город остался за спиной. Они проехали мимо остова сгоревшей машины: труп из тонкого металла, расплавленного пластика, спекшаяся масса. Фары освещали следы шин, отпечатавшиеся в жирной грязи, будто окаменевшие, – древняя земля, давно знакомая. Кусты стояли голые, обрывки истлевшего, грязного пластика развевались среди сухих ветвей, как тощие призраки. Высокая куча бумажного мусора, мокрого и жирного, – маленькая гора: свалка. Они свернули налево. Шины вязли в грязи, машина скользила, почти шла юзом. Крети вел молча. В какой-то момент он даже выворачивал руль в сторону заноса, чтобы не потерять управление. Они въехали на черное поле.

Справа угадывались аллеи деревьев, правильные, черные, изогнутые стрелы. Небо за пределами Милана, как и несколько часов назад в Метанополи, – светящийся купол, высокий ровный шатер, стрельчатая арка, видимая изнутри, металлическая, колеблющаяся. Они миновали несколько огородов – громоздящиеся друг на друга малюсенькие пространства, из которых торчали палки, деревянные будки, искривленные инструменты, слюнявые волокна растений, решетки, потертые перила. Крети прибавил газу. Они снова свернули, прорезав геометрически правильные темные аллеи деревьев, на минуту пропала светлая полоска в небе, они оказались в полной темноте. Добрались до берега сточного канала. Воздух в салоне оставался прежним, холодным. Двое мужчин не разговаривали. Монторси все еще дрожал.

Приближался час последнего откровения.

Канал шел дальше, прямой и булькающий, и несколько минут спустя гнетущая вонь его сточных вод проникла внутрь машины – смрад искусственной серы, удобрений и размокшей бумаги в потоке более горячих пузырьков воздуха. Новый поворот. Путь им освещали лучи света, разрезавшие темный силуэт кубического строения.

Это было здание, такое же, как другие, которые они миновали раньше. Силуэт как бы картонной коробки, но гораздо более высокой и широкой, чем другие ангары, – приближаясь, он увеличивался в размерах. Геометрической формы опухоль в самом сердце беспорядочных полей миланской области. Он увидел, как появилась дорога, похожая на взлетную полосу, гладкая и ровная, – она начиналась от этого здания и шла в направлении, противоположному тому, откуда они приехали. Крети неожиданно прибавил газу – последний рывок, – резко повернул, задняя часть автомобиля, казалось, снова перестала его слушаться, он вывернул руль в сторону, противоположную повороту. Затормозил. Там были другие машины. Не было ни полицейских, ни карабинеров. Возможно, это спецслужбы. Коллеги Крети и его молчаливого сорокалетнего спутника. Те осторожно открыли двери машины. Монторси сделал то же самое. Они вышли.

Он почувствовал себя меньше ростом и более жалким, стоя посреди этого широкого немощеного пространства правильных очертаний перед огромным складом. Он подумал, что это, должно быть, склад. Он увидел какую-то желтую машину, что-то вроде трактора со сложными механическими конечностями, что-то вроде электрокара. Автомобили стояли с включенными фарами, плотные лучи низкого света упирались во внешние стены склада.

Крети:

– Это заброшенный ангар. Здание служило ангаром одному клубу. Внутри они ставили свои самолеты. Это место было покинуто много лет назад.

В его лице было что-то англосаксонское. Он сказал Монторси:

– Следуйте за мной, пожалуйста.

Он сделал знак молчаливому человеку в черном пальто, тот сжал челюсти и остался неподвижен. Крети двинулся вперед, Монторси последовал за ним.

Коллеги Крети наблюдали за ними, опираясь на полуоткрытые дверцы своих машин. Монторси и Крети подошли ближе к легким распахнутым воротам здания, и оттуда открылся новый вид: каркас самолета, крашенного в белую краску биплана. Половина винта чудесным образом висела на разобранном моторе, стекол не было: их сняли.

Все глядели на них, следили за скрипом их ровных шагов по песку и гравию площадки. Две огромные высокие створки распахнутых ворот – казалось, их может снести дуновение ветра, – справа висела полуразвалившаяся ржавая цепь, – изнутри шел свет, более сильный, чем тот, что излучали фары многочисленных машин, припаркованных возле здания. На лице Монторси был написан вопрос.

Прежде чем войти, Джузеппе Крети обернулся к нему, пристально посмотрел. Потом снова пошел дальше.

Монторси подумал: «Вот теперь они меня убьют. Сначала попробуют выжать из меня все, что можно, а потом убьют. Со мной сделают то же, что сделали с ребенком».

Его снова охватила дрожь.

Внутри были обломки корпусов самолетов и совершенно целый планер с фрагментами светлого дерева. Возможно, его монтировали. Казалось, это место покинули внезапно, будто ввиду неизбежной катастрофы. В воздухе чувствовался жженый, до предела химический запах этой катастрофы.

Обтрепанные изношенные лохмотья висели на вешалке из дерева и металла, пыльной, высокой, непрочно прикрученной к стене. Еще одна роба, испачканная высохшим маслом. Да, это была катастрофа. Легкое, исторгающее запах катастрофы. Пучки света, очень яркие, насыщенно белые, падали сверху, позади скелета маленького спортивного самолета. Полосы ткани, застывшие твердыми складками, как меловая мантия, падали вертикально сверху и оканчивались клубком толстых и тонких веревок – это были парашюты. Монторси попытался угадать конечный пункт маршрута, освещенный фарами. Это был тот же самый свет, что и на поле в Баскапе прошлой ночью, тот, что освещал обрубленное, обгоревшее тело, бывшее некогда Энрико Маттеи. Однако эта точка была покрыта мраком. Им пришлось обойти вокруг круглого винта самолета, высокого, состоящего из неподвижных металлических фрагментов, почти как звездная карта из кусков бронзы, врезанных вертикально и горизонтально, код из многих цифр, сложный и последовательный, нечитаемый.

Потом их окружило наваждение – наваждение света.

Монторси подумал: «Здесь. Меня убьют здесь».

Поток света был очень сильным. Монторси понадобилось несколько секунд, чтобы привыкли глаза, воспаленные от усталости. В этом потоке он увидел горящее ярчайшим светом имя Ишмаэля. Он именно почувствовал, как яд раны проникает в его плоть, в мозг, во второе тело, большее размером, сотканное из неразличимых чувств и страхов.

Согласно пророчеству, лучистый знак Ишмаэля должен был отпечататься на нем, на лбу, побелевшем от света. В больной сердцевине его полного существа.

На земле лежало съежившееся тело. Другие люди разглядывали его, похожие на тех, что разглядывали самого Монторси снаружи ангара, – они казались более черными, потому что были освещены более ярким светом. Лунная станция. Высадка на далекой планете, небесном теле родом из другой эпохи. Распалась связь времен, будущее задохнулось в настоящем, оба они – в прошлом, все рушилось – огромной силы обвал.

Страх. Ужас. Неминуемость конца.Ощущение кары постепенно росло.

Он был готов к трансформации.

Съежившееся тело, напоминающее тело ребенка, подросшего малыша, который уже обрел осознание мира, но не полностью. Тело, летящее к свету миндаля. К свету цветов.

Он оглядел рану, кровавое мясо в середине затылка. Ощутил ту самую боль, которую испытала жертва. Увидел осколки кости, почувствовал треск, с которым она сломалась. Увидел темное пятно под разбитой черепной коробкой. Вытекло некоторое количество мозгового вещества. Волосы слиплись от крови.

Он шел как мертвец, шел все ближе.

Вблизи: маленькое светлое тело. Монторси вдохнул запах пыли, который ничуть не перекрывал младенческий аромат, исходящий от кофточки. У него сморщился лоб, сжалось лицо, свернулось само в себя – вертикальная полоса синей плоти без глаз. Его засасывала внутрь не боль, а что-то более сильное и первородное, как будто из него вырвали его собственное существо. Он увидел светлое лицо, желтоватое, синяки под глазами. Много крови. Погладил волосы, почувствовал под рукой другие сгустки крови. Погладил кожу – влажный, затвердевший хлопок. Почувствовал веснушки под подушечками пальцев. Труп почти пульсировал: боль и одиночество. Его охватило чувство вины.

Рана заразила его.

Его вырвало, он испачкал брюки.

Она была мертва. Это была Маура.