Текст книги "Во имя Ишмаэля"

Автор книги: Джузеппе Дженна

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 32 страниц)

Американец
МИЛАН
25 МАРТА 2001 ГОДА
01:40

Вспомните еще раз о вашем вступлении в пространство борьбы.

Мишель Уэльбек.

«Расширение пространства борьбы»

Они едва спаслись. Все было готово полететь в тартарары. Инженер, который гарантировал ему максимальнуюбезопасность, тоже оказался дилетантом. Как пакистанец, которого уничтожил Старик. Ишмаэль велик, его люди – нет.

Он весь превратился в ощущения. Он ощущал все. Сонное дыхание ребенка, сидящего на соседнем сиденье без сознания. Глубокие полосы развороченной земли, смерзшейся от ночного холода, вели шины, подобно рельсам. Американец старался держать под контролем масляные повороты руля, «BMW» погружалась в сумерки, бороздила темноту, как острый нос беззвучного корабля. Он был в напряжении. В самом деле, едва спаслись. Голова полусонного ребенка перекатывалась с одного плеча на другое, подчиняясь неправильному ритму колей в поле, вспаханном, состоящем из неровных борозд, неподходящему для этого бегства с погашенными фарами. Ему это удалось, потому что он все просчитал, Американец. Несмотря на уверения Инженера. И все же об Ишмаэле в Италии никто ничего не знает, не считая его верных. Он предвидел вторжение полиции. Он знал, что произошло в Детройте – он там был! – он был в команде, которая проводила облаву на складе, внедренный туда по желанию Ишмаэля. Это случилось в Париже. Теперь это случилось в Милане. Ишмаэль велик. Он знает об этом широком тайном движении тех, кто противится его медленному, неотвратимому господству. Ишмаэль направил его в Милан, потому что знал, и он, Американец, поступил в точности так, как Ишмаэль желал, чтоб он поступил.

Он приехал с юга, оставив позади густую сеть грунтовых дорог, днем, чтобы проверить место проведения ритуала. У границы поля он оставил другую машину, которая теперь ждала его, чтоб он мог пересесть в нее на выезде с грунтовой дороги. Полчаса он шел пешком во влажном морозце, исходящем от твердой земли пустынных полей. Разглядел венец из деревьев вокруг склада. Инженер указал изолированное место. Здесь была густая растительность: кусты, заросли ежевики, переплетенные ветви, поросль. Они спускались вниз, постепенно редея ближе к основанию склона, сквозь них почти невозможно было проникнуть. Туман, пропахший навозом, пропитал одежду. Он прошел сквозь полосу деревьев, чтобы найти коридор, по которому можно проехать. Дальше находился промышленный склад. Он продумал путь для бегства. Невозможно, чтоб они засели в кустах. Основание склона было достаточно крутым и грязным. Он проверил. Есть выход в задней части ангара. Что бы ни случилось, путь бегства будет здесь.

Ишмаэль заказал ребенка. Он хотел ребенка. Ребенок должен пройти через все ритуалы. Ритуал в Милане – всего лишь начало. Он должен забрать ребенка и отвезти его к другим верным Ишмаэля, более приближенным к Ишмаэлю и более тайным верным, чем те, что в Милане. На ритуале в Милане Американец мог присутствовать. Он должен увезти ребенка. Перевозка ребенка уже была организована – совершенный механизм, который позволит ему вернуться в Италию и выполнить вторую задачу – самую важную, – порученную ему Ишмаэлем. Ребенок должен в конце концов оказаться в Брюсселе. Он довезет его до Гамбурга, начиная от Гамбурга об этом позаботятся другие верные Ишмаэля. Так было договорено. И в самый разгар ритуала полиция провела облаву.

Он припарковал «BMW» на выезде из рощицы, в полях Здесь не было дорог – ни асфальтовых, ни грунтовых. Отлично. Он рассчитал время. В темноте вышел из рощицы. Пешком дошел до входа в ангар. Когда полиция начала облаву, он был готов. Он выхватил у Инженера ребенка. Задумался – на мгновение, стремительное, молниеносное, – убрать Инженера или нет. Но Инженер ничего не знал о нем. Он не может ему навредить. И Ишмаэль защитит его, Инженера. Ишмаэль могущественен, он велик. Люди на складе искали главный выход – всеобщий хаос. Путь к задней двери был свободен. Он действовал очень быстро. С закрытыми глазами он знал, в какую сторону поворачивать в зарослях сухого кустарника, которая служила заслоном для места, в котором располагался склад. Ребенок был без сознания, с ним не возникло проблем. Он с трудом добрался до «BMW» – задыхался.

С выключенными фарами, среди темных полей, по памяти. В зеркале заднего вида не было видно никаких фар. Он справился.

Спустя час медленного перемещения в темноту он свернул. Налево. Потом снова направо. Маленькая грунтовая дорога среди серебрящихся от инея в темноте вечнозеленых деревьев вскоре снова сворачивала. Он пересек склон. Здесь он должен включить фары, на долю секунды. Осветил темный «мерседес», который оставил здесь вчера, в конце дня. Он припарковал его в сорока минутах езды от склада: никакой дороги, никакой тропинки между складом и склоном. Он действовал осторожно. Взял напрокат «мерседес» в Милане по одному из своих паспортов. По французскому паспорту. Он говорил на безукоризненном французском. Он говорил на безукоризненном итальянском с французским акцентом. Подписал контракт о том, что передаст «мерседес» в бюро проката автомобилей в Бари через два дня. Тогда, днем, он вернулся к складу, просчитал время: сорок минут достаточно, так он останется за пределами кольца окружения полиции. Обратно пошел пешком, пересек плоскую поляну, по холоду, до маршрутки, которая отходила от Мельцо, подождал во влажном холоде автобуса до Милана, до Центрального вокзала, где он припарковал «BMW», взятую напрокат по испанскому паспорту. Он улыбался. После церемонии Американец забрал ребенка – теперь тот был в «мерседесе». Он позаботился о том, чтоб сменить машину.

Ребенок был в полусне. Американец открыл багажник «мерседеса», порылся во внешнем кармане сумки, вытащил футляр. Достал шприц – он приготовил дозу днем, прежде чем вернуться в Милан. Оголил бледную ручку ребенка, которому никак не удавалось открыть рот, чтоб зевнуть. Ввел жидкость. Подождал несколько секунд. Когда тот обмяк, будто мертвый, он приподнял маленькое тельце. Разместил его в багажнике. Его даже не пришлось сгибать. Закрыл дверцу. В последний раз оглядел «BMW» в тусклом свете салонного фонарика. Тщательно вытер руль. Свинтил номера. Сел в «мерседес». Нажал на газ, в темноте.

Спустя полчаса, прежде чем въехать на проселочную дорогу, которая выходила на автостраду, ведущую к Милану, он раскрыл окошко, выбросил в поле две таблички с номерами, белые, блестящие, увидел, как они спланировали на землю и погасли, будто сожженные листы бумаги.

Инспектор Давид Монторси
МИЛАН
28 ОКТЯБРЯ 1962
08:40

– Существуют другие болезни общества, и некоторые гораздо более серьезные – увлечение детской порнографией, например.

– Здесь это весьма редкая болезнь.

– Но удивительно заразная.

Джеймс Г. Бэллард. «Кокаиновые ночи»

Давид Монторси медленным шагом шел через весь Милан. Он должен был увидеться с доктором Арле и пришел раньше назначенного времени. Небо раскрылось, разошлось колоссальными трещинами, как кожура огромного апельсина, растительный купол, сломавшийся над городом. Небо над Миланом, откуда упал Маттеи, разорванный на куски… Милан вновь просыпался, уже без своего Хозяина, без Хозяина целой Италии… Какой-то человек ехал на велосипеде, насвистывая; внутренняя кольцевая дорога была полупустой. Плотный волокнистый черный дым из труб почти блестел – подвижные скульптуры на фоне неровного неба. Воздух был ясный, в нем висел дух конца или начала – жженый электрический запах утра, внешне бессмысленного. Четкие линии углов домов ломались о плотные небесно-голубые трещины в облаках. Лицо Энрико Маттеи, прозрачное и огромное, над городом… Сквозь открытый, как желудочек, участок этого лица проникало больше света – призрак, струящийся сверху, драматически наклоненный. Небо над Миланом… Откуда упал Маттеи, разорванный на куски, его кости, раздробленные на осколки, – на соленую землю, в ночи, мертвый… У Монторси не получалось думать об этом, взгляд его скользил между движущихся машин с их туманным блеском – к магазинам, в которых открывали ставни, покрытые коркой сажи и грязи. Он шел, не глядя на тех, кто двигался ему навстречу и кто обгонял его, вздрагивал от электрического лязганья трамвая, дергаясь, ехавшего по внутреннему кольцу. В киоске Монторси купил «Джорно». Заголовок: «Умер Маттеи». Хроника, отклики, комментарии. Тольятти, позиция КПИ. Христианско-демократическая партия скорбит. Официальная версия – несчастный случай.

Дерьмо. Дерьмо на дерьме.

Он постарался сосредоточиться. Встреча с доктором Арле. Его молодчики делали вскрытие ребенка с Джуриати. Вмести с ними Арле заходил в управление, к Болдрини. Он видел его, белого, худого, когда тот командовал поисками останков Маттеи в Баскапе. Он не понимал. Он только чувствовал. Чувствовал, что Арле – важная фигура.

Отдел судебной медицины. Во внутреннем дворике никого не было, будка охранника оказалась пуста. Он прошел через подъезд по направлению к внутренним коридорам первого здания. Прошел мимо небольшой группы коллег, которые шутили друг с другом вполголоса, один влепил другому подзатыльник, но Монторси даже не улыбнулся. Он думал о напряженном лице Арле прошлой ночью – похожем на глину, которая теряла форму, растворяясь под струями сильного ледяного дождя, рядом с раздутым куском трупа, на поле, где разбился самолет. Возможно, Фольезе действительно что-то раскопает. Возможно, действительно есть связь между ребенком с Джуриати и Маттеи, и Фольезе ее раскопает.

По мере того как он продвигался к эпицентру формалиновых паров, по середине освещенного неоном коридора, под низким потолком, он ощутил тревожные волны чего-то знакомого, но не полностью понятного и при этом не вовсе непонятного, – искусственный запах чего-то, что исходило из глубины, похожего, но не тождественного с могуществом. Грозная милость невежи. Неоновый свет постепенно становился слабее. Потом через равные промежутки стали открываться двери – справа и слева. За его спиной раздалось лязганье металлических колесиков. Пустая каталка. Он повернул налево, коридор стал уже и темнее. Направо. Оказался в точно таком же коридоре, более освещенном, и столкнулся с медсестрой. Спросил Арле.

Кабинет Арле располагался за кабинетом двух его ассистенток, сидящих друг напротив друга, почти близняшек во всех их жестах; это сходство было приобретено благодаря узкому пространству, в котором два тела и два характера годами контактировали друг с другом. Он спросил Арле, ему предложили подождать.

Он подождал. Маура, возможно, спит, возможно, она излечивает свою боль, все забывая. Накануне его поразила та мумия, и он на мгновение вспомнил о ней – мумии партизан – прошлой ночью, когда нес на руках бесчувственное тело Мауры, напоминающее пустую сухую куколку бабочки. Арле тоже напоминал ему мумию, высохшую изнутри. Он должен еще проверить – он сделает это днем, – не входил ли кто-нибудь еще раз в его кабинет в управлении. Он сведет свои счеты с Болдрини, когда вся эта история закончится. Он не мог избавиться от сознания, от ощущениясмутной связи между рукой маленького трупа с Джуриати и разорванным обрубком тела Маттеи, уже раздувшегося, голого, синюшного, – под дождем, в Баскапе.

Потом его окликнула одна из ассистенток Арле. Он может войти.

Арле сказал, что у него мало времени, попросил извинить его. Он говорил, но казалось, что не говорил. Письменный стол ярко блестел. В голосе Арле было что-то глухое, почти беззвучное. У него были стеклянные водянистые глаза. Глубокие глазницы. Он также делал жесты руками. И однако он был спокоен – спокойный человек. А еще там, на уголке письменного стола, справа, стоял маленький террариум из грязного, запотевшего стекла, наполненный сухим песком, и темная, липкая на вид черепаха постоянно ползла сквозь этот песок, песчинки прилипали к ее спине, но она упрямо ползла сквозь толщу.

Монторси хотел спросить у Арле о Маттеи, прервал его, спросил, не задаваясь вопросом, удобно ли это сделать.

В общем, Арле принял Монторси, несмотря на ночь лихорадочной работы, притом что спецслужбы ждали вскрытия. Это была тонкая операция, потому что ее нужно было провести быстро и в то же время точно, учитывая миллионы обстоятельств, которые обычно не принимались в расчет. Это была тяжелая ночь.

Монторси:

– Я тоже был там вчера вечером.

Черепаха, казалось, вот-вот перевернется. Арле прервал речь Монторси:

– Мне кажется, вас, в отделе расследований, это не столь интересует.

Он даже не поджал губ, не улыбнулся. В сказанном чувствовался сарказм, очень действенный, поскольку скрытый за словами.

Это взбесило Монторси. Молчаливое бешенство, тщательно сдерживаемое. Он поспешно перевел разговор на дело с архивом – предлог, под которым он добился этой встречи. Арле задавал вопросы, на которые Монторси не был в состоянии ответить. Арле настаивал. Монторси хотел от него иного. Резким поворотом он перевел беседу на дело о Джуриати.

– Вчера, – сказал Монторси. – Ребенок, найденный на спортивном поле Джуриати… Вам о нем известно?

Никакой реакции.

– Да.

– Мне бы хотелось провести дополнительное расследование, доктор.

Снова никакой реакции.

– Мы сейчас позовем моего ассистента, который занимался этим делом.

Это был бюрократический ответ. Он подводил Монторси – стремительно – к концу пути. В документах, находящихся в руках ассистента, конечно же, было упоминание о передаче расследования от Монторси к Болдрини. Отдел расследований передал дело в полицию нравов. Монторси больше не имел полномочий заниматься им. Арле сразу же получит преимущество. Нужно что-то сделать немедленно.

– Следы сексуального насилия у ребенка, доктор… вы что об этом думаете?

Арле сидел неподвижно. Прикрыл глаза. Поднес руки к подбородку почти молитвенным жестом.

– В этой среде всегда несколько нарушено равновесие. Вот что я думаю.

– Сколько детей с подобными следами насилия попадает на ваш стол ежегодно?

Арле медленно улыбнулся.

– Какую цифру вы хотите от меня услышать? Шесть? Семь? Двадцать? У вас есть теория, которую вы хотите мне изложить, инспектор Монторси? – И он улыбался, губы были сухими, но блестели от слюны с внутренней стороны.

Монторси не ответил. Он поднялся со спокойствием человека, которому нет больше дела до происходящего, у которого иссяк интерес. Он чувствовал некоторый испуг. Повернулся спиной к Арле, в последний раз безучастно взглянув на черепаху. Вышел. Остановился на пороге. Арле сидел неподвижно, как камень. Сказал ему:

– Спасибо, доктор. Спасибо за все.

И решительно вышел.

В коридорах он оглядывался.

Увидел мертвеца.

Четыре медика, в халатах, испачканных темными брызгами, выходили через пластиковую дверь, качая головами и улыбаясь.

Он заметил свое отражение в стекле двери – бледное, как никогда.

Арле прикрывал покушение на Маттеи. Арле прикрывал круг педофилов. Поэтому у него забрали дело. Между Арле и Болдрини было какое-тосоглашение.

Он ускорил шаг. Предстояла встреча с Фольезе, нужно было идти. Угол стены, который он огибал, показался ему похожим на нос странного маленького корабля.

Навстречу ему выехала пустая каталка, ткань, покрывавшая ее, свисала с одной стороны больше, чем с другой, на лице санитара была потертая маска.

Ишмаэль Ишмаэль Ишмаэль Ишмаэль

* * *

На улице. Солнце. Мимо прошла группа студентов. Хотел выскочить на окружную дорогу. Потом решил пойти пешком на встречу с Фольезе. Он должен увидеть его, должен поговорить с Фольезе. Должен сказать ему, что теперь тот в большей опасности, чем когда-либо. Арле покрывает виновных в смерти Маттеи. Он покрывает круг педофилов. Досье, отправленное в «Джорно», ставит журналиста под угрозу: в этом досье, возможно, раскрыта правда, и Фольезе даже представить себе не может насколько.

Он должен сказать ему, что чувствует. Он чувствовал, что все вращается вокруг темного, таинственного имени «Ишмаэль».

Инспектор Гвидо Лопес
МИЛАН
25 МАРТА 2001 ГОДА
02:50

Так, значит, это все была правда… Эти места, эти люди, эти машины, эти события действительно существовали.

Фрэнсис Скотт Фитцджеральд. «Новые лица»

В управлении царила неразбериха. Всех привели в управление, мало кому удалось выбраться во время облавы на складе. Конец празднества. Конец садомазохистского празднества.Однако Ишмаэль сбежал. Лопес допустил чудовищную глупость. Он рассчитывал на эффект неожиданности – этого оказалось недостаточно. Ребенок пропал. Человек, которому Инженер передал его в руки, исчез. Мужчин и женщин, которые скрывали собой передачу ребенка, размахивая руками вокруг Инженера, как во время шествия, трудно было узнать в толпе. Одна ошибка за другой. Первая ошибка: во время осмотра места ни он, ни Калимани эту дверь в задней части склада – какой бы маленькой она ни была – не заметили из-за склона, обрывистого и покрытого густой листвой. Вторая ошибка: ангар нужно было окружить, в том числе разместив агентов на крутых покрытых растительностью склонах рва. Нужно было потребовать еще людей. Лопес не подумал о военнойоперации. Он допустил глупость. Чудовищную глупость.

Он был повержен. Элементарнаяошибка.

Толкотня агентов на пятом этаже. На скамьях – множество людей с неподвижными взглядами, все молчат. Они все еще были одеты согласно правилам PAV – гротескные, патетичные, сидят тесно, в замешательстве. Женщина с колеса без сознания была отправлена в больницу. Сантовито показался только затем, чтоб забрать Инженера. Он увел его в свой кабинет. Еще он высунулся, чтобы прорычать в лицо Лопесу, что не выжал ничего, ничего полезного для Черноббио. А он ведь оказывал на того бог знает какое давление. Сантовито приказал Лопесу: никаких допросов без егоразрешения. Потом вернулся в свой кабинет – Лопес увидел сидящего там Инженера. У Сантовито был такой вид, будто он готов сожрать Инженера.

У Лопеса на руках не было никаких козырей, и он это знал. Никаких следов ребенка, Инженер умолчит об этом. Все это дело основано на подозрении. Каждые пять минут Лопес снимал трубку, проверял блокпосты. Ни малейших следов мужчины с ребенком. Как в Париже. Как в Детройте. Ишмаэль был недосягаем.

Выскочил Сантовито. Он был в ярости. Отдал приказ Калимани: все по домам.

– Иди в задницу, Гвидо. Какого говна ты тут наделал? Подумай, должен ли я заниматься всем этим бардаком, когда приближается Черноббио!

Давление оказывало свой эффект. Дипломатия Сантовито – не слишком утонченная форма трусости – входила в кровь Лопеса, как раздражающий маркер. Сантовито готовился совершить свой масштабный скачок, решив проблему с Черноббио, – и даже не решив ее: он держал глаза открытыми и закрывал их тогда, когда ему нужно былозакрывать их. Лопес знал, что завел дело в тупик. Сантовито тыкал ему в лицо этим крахом. Операция для первых страниц газет, не принесшая конкретного результата. Все организовано без должных мер предосторожности. Дурная шутка. Лопес поглядел на Сантовито: серовато-голубые глазные впадины, кривые желтые зубы. Потом кивнул утвердительно. Да, все пойдут по домам. Черт с ним, с Сантовито.

Сантовито хотел поговорить с ним с глазу на глаз. Он был в ярости. Калимани воспользовался этим для того, чтобы освободить людей с PAV. На шефа не было никакого удержу.

– Господи, Гвидо! Что за дерьмо ты там заварил? Мне звонили по его поводу, по подводу этого сраного Инженера. Боже праведный, проверяй все, прежде чем предпринимать какие-либо движения! Можно ли вытворять подобные номера? Дилетант… Ты не представляешь себе, ктозвонил! Ты меня в гроб загонишь с твоим идиотизмом!

Лопес остался безучастным.

– И сделай мне одолжение, Гвидо, – не трогай никого из тех, что были там, на этом празднестве, на этой оргии, которую ты разгромил. Хорошо? Информаторов, говнюков, которые там присутствовали, этого чертова Инженера – ты их всех отпустишь. Договорились?

Лопес, придя в ярость, в свою очередь:

– Ты его отпускаешь? Ты с ума сошел, Джакомо. Ты с ума сошел…

– Сейчас я его отпущу. Ты кретин. Кретин. Иди ты в задницу, Гвидо. – Он вернулся в свой кабинет, чтобы выпроводить Инженера.

Он должен побороться с Сантовито. Подождать, пока тот перекипит.

Он зашел к Сантовито через четверть часа. Ему нужно было выпросить разрешение на задержание и допрос женщины из больницы. Ее звали Лаура Пенсанти. Из материалов дела он знал, что ее оставили без присмотра. Отчет агента, следовавшего за ней от склада до больницы, подтверждал, что женщина пришла в сознание, ни с кем не разговаривала и ограничилась лишь тем, что сообщила свои личные данные. Врачи «скорой помощи» сказали агенту, что раны неглубоки и что речь идет о состоянии легкого шока. Ее выпишут завтра. Тридцать семь лет, разведена, живет в Милане, улица Фриули, 58. Детей нет. Профессия – психотерапевт государственной службы здравоохранения, в больнице на бульваре Пулье, 1. Лопес задумался. Он вдруг снова увидел бездыханное тело женщины, подвешенное к колесу. Снова увидел кровь. Снова увидел перед собой ее глаза – затуманенные, небесно-голубые. Перечитал бумаги: получила диплом по психологии в университете Падуи в 1990 году, психотерапевт, состоит в Коллегии психотерапевтов с 1992 года. Она была последней надеждой Лопеса. Если и с этой женщиной все будет впустую – миланский след накроется. Ничего не останется больше делать, как только ждать Черноббио. Там – теперь это уже наверняка – Ишмаэль нанесет удар.

Сантовито – в ярости. Так же, и даже больше, чем раньше.

– Что ты вбил себе в голову, Гвидо? Ты мне объяснишь?

– Что вбил себе в голову ты, Джакомо? Там был ребенок, ты понял? Среди этих людей был ребенок…

– Мне наплевать на это. Насрать. Это дело полиции нравов. Ты должен сообщить мне результаты расследования по Черноббио. Полетит Черноббио? Полетим мы. Все. Я – прежде всех остальных. А потом и ты тоже. Давай мне результаты по Черноббио. На остальное мне абсолютно наплевать. Дети, или старики, или лошади, или хрен в заднице. – Огонек, новая сигарета. – Дерьмо собачье.

Лопес чувствовал, что его трясет, по телу бежали мурашки, болели запястья.

Телефон. Сантовито что-то мычал в трубку. Бросал взгляды на Лопеса – с упреком, с ненавистью. Кивал. Повесил трубку.

– Пошел в задницу, Гвидо. Ты мне только хлопот доставил со всей этой садомазохистской историей. Тяжелых, бесполезных хлопот. – Сантовито тряс головой. – Убирайся ко всем чертям, Гвидо.

Женщина. Он передал Сантовито просьбу о разрешении на задержание и допрос. Сантовито, рыча:

– Убирайся ко всем чертям! Так ты меня не понял… Убирайся в задницу!

Лопес не шелохнулся. Сказал только:

– Подписывай, Джакомо, – и молча встал перед ним. Потом снова: – Прошу тебя, пожалуйста. Подпиши.

Лопес вернулся в свой кабинет. Сантовито подписал. Он распорядился поставить одного-единственного агента, в две смены, – дежурить у дверей палаты Пенсанти.

Было три часа, он чувствовал себя развалиной.

Поискал папироски – их не было. Решил пойти спать. О Пенсанти он будет думать на следующее утро.

Пошарил в ящике – ни одной папироски.

Приготовился уходить. Было уже очень поздно. Зазвенел телефон.

Это был коллега из Гамбурга. Они нашли Ребекку. Они нашли Ишмаэля.