Текст книги "Во имя Ишмаэля"

Автор книги: Джузеппе Дженна

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 32 страниц)

Джузеппе Дженна
«Во имя Ишмаэля»

Я не видел тебя вот уже десять лет и все же продолжаю тебя видеть. Я делаю все, чтобы удержать тебя в поле зрения, в надежде, что и ты меня увидишь. Ничто не оставило следа в моей памяти – только ты. Ты все еще издалека рассказываешь мне, как ты жаждешь и как боишься. Из нас двоих никто и никогда не будет в безопасности.

Славной памяти Эджидио Дженна,

мой Центральный массив

ПРИМЕЧАНИЕ

Изложенные здесь события являются стопроцентным вымыслом. Реальные люди и обстоятельства появляются в нашем повествовании лишь как элементы литературной действительности. Названия предприятий, государственных учреждений, средств массовой информации и имена политических деятелей используются здесь лишь как схематичные обозначения, символы и модели человеческих устремлений, вызванных ими к жизни, а следовательно, принадлежат мифологии, не имеющей ничего общего с конкретными фактами или исторической правдой. Образы ныне здравствующих или уже покойных государственных деятелей в этой книге – плод фантазии автора.

1
НАЧАЛО

Уотергейт стал для меня неожиданностью. Речь шла о совершенно абсурдной операции. Безумной операции. Не сходятся концы с концами. Из этого я заключил, что мы имеем дело не с одним планом, пусть даже плохо продуманным, – а с тремя или четырьмя разными планами, разработанными разными людьми. И все они пришли в столкновение друг с другом. Когда ставка в игре высока, происходит масса совпадений. Шекспир, конечно, был в этом убежден. Ничем другим нельзя объяснить «Макбета» или «Короля Лира».

Норман Мейлер. «Призрак проститутки»

МИЛАН
27 ОКТЯБРЯ 1962
02:40

Человек в темном остановил машину, открыл дверцу, распахнул багажник, пошарил в темноте и вытащил сумку. Огляделся вокруг. Бульвар был пуст: темень и ни единого фонаря. Он подождал, пока глаза привыкнут к сумеркам и начнут различать очертания предметов. Увидел входные ворота. Перекинул через решетку тяжелую пухлую сумку. Вскарабкавшись наверх, перелез на другую сторону. Подошел к каменной ограде. Прикинул высоту на глазок. Довольно-таки низкая. Он снова перебросил сумку, прислушался к звуку ее падения с той стороны стены, поискал ногами опору в камнях, изъеденных влагой. Нащупал выемки, чтобы подтянуться на руках. Сорвался. С трудом снова стал подниматься. Рывком забрался наверх, уселся верхом на стене, глянул вниз и раскрыл рот от удивления.

Спортивное поле было на первый взгляд пустым, но на игровой площадке горели фонари. Встреча по регби состоялась под вечер, несколько часов назад, но в это время года темнеет быстро. Возможно, фонари просто забыли погасить. Теперь они разливали вокруг тусклый свет. От поверхности поля, взрыхленного, истоптанного после игры, поднимался пар. Стойки ворот – высокие, очень белые шесты – уходили вершинами в низкое черное небо. Странное, призрачное место.

У основания стены он увидел свою раздутую сумку. Оттуда торчала маленькая ручка синюшно-молочного цвета, искривленная, простертая к небу. Тогда он прыгнул вниз. Постоял немного, прислушиваясь. Слева, за кустами, совсем рядом, неожиданно послышался шорох, похожий на звук шагов. Возможно, сторож спортивной площадки. Его охватило смятение. Он вытащил пистолет: как бы там ни было, ему нужно было сделать свое дело. Подождал еще немного, прицелился. Шорох становился все ближе. Темнота казалась фосфоресцирующей, он мог разглядеть каждый листочек. Он приготовился. Кусты раздвинулись. Он почти нажал на спуск. Потом увидел ползущую по земле тень огромного уличного кота. Кот равнодушно приблизился к нему, подошел к сумке и принялся ее обнюхивать. Человек пинком отбросил кота, тот зашипел, но убрался восвояси.

Он вынул из сумки сверток. Поискал взглядом мемориальную плиту, увидел, как она блестит за стойками ворот, неподалеку от маленькой игровой площадки, – все по инструкции. Прижимаясь к стене, человек двинулся вперед. Ноги утопали в жидкой грязи. Человек тяжело дышал. Торчавшая из-под пластиковой пленки маленькая негнущаяся рука тянулась к небу, колыхаясь с каждым его шагом.

Он подошел к плите. Разглядел на ней имена партизан, расстрелянных в 45-м году. Приблизился к мемориальной доске, установленной на земле перед плитой с именами. На ней большими буквами были высечены благодарственные слова в память о погибших партизанах.

Потребовалось всего несколько минут, чтобы приподнять плиту. Голыми руками он стал копать землю. Она была влажной, мягкой, казалось, даже дышала. Он выкопал что-то наподобие ямы. Засунул туда сверток, стараясь пригнуть вниз маленькую бледную руку. Засыпал сверху оставшейся землей. Немалого труда стоило поставить доску так, как ему было нужно. Руки не было видно, но доска стояла криво, земля была разрыхлена, и часть свертка вылезла наружу. Завтра утром его обнаружат. Это ему и требовалось.

Человек вдохнул острый аромат, исходивший от комка дерна, который он вырвал, пока копал: из него торчали белые тонкие нити корешков, похожие на червей.

Человек вернулся тем же путем, замечая, что по мере того, как он движется, смещаются и контуры ворот.

Он перелез через стену, затем через ворота. Направился к машине. Перевел дух и вытер пот. Завел мотор и нажал на газ. Прибавил скорости. Бульвар был пуст, ни один фонарь не горел. В зеркале заднего вида отразился искристый блеск искусственных огней спортивной площадки Джуриати. Он еще прибавил ходу, и автомобиль въехал в лабиринт темных миланских улиц.

Ишмаэль начал свою работу. Это был первый сигнал. Труп ребенка занял положенное ему место.

МИЛАН
23 МАРТА 2001
03:40

Старик курил «житан». Словно зачарованный разглядывал рисунок на сигаретной бумаге.

Американец следил за ним из окна, но Старик не мог его видеть.

Это уже не та желтоватая «папье маис», [1]1
  «кукурузная бумага» ( фр.).


[Закрыть]к которой он привык. Был даже фильтр. Серовато-голубой дымок поднимался мягкими, необыкновенно четкими кольцами, и, глядя на них, Старик испытывал еще большее восхищение. Иногда этот прерывистый поток дыма выглядел будто сделанным из гипса, или же казался воплощением какого-то математического уравнения, или духом, чистым духом, – так размышлял Старик. Потом он стряхнул с себя наваждение. Было холодно. В окнах дома, за которым он наблюдал, свет не горел. Неисправная неоновая лампа в подъезде мигала и время от времени гасла, у Старика было ощущение, что он почти слышит потрескивание тока, от которого светится газ в трубке, ему казалось, будто он находится там, под неисправной лампой. Входная дверь из матового алюминия, с облупившейся от времени позолотой, лестница со ступенями из грубого камня, истертого бесчисленными ногами. Он мог разглядеть ковровую дорожку, когда-то красную, а теперь старую, потемневшую и протертую посередине. Чуть дальше, у лифтов, торчал какой-то декоративный цветок. Неизвестно – настоящий ли. Возможно, один из этих, искусственных, пластмассовых, которые годны лишь на то, чтоб собирать пыль, – безжизненных, бесцветных.

Он видел, что до наступления сумерек множество людей входили в подъезд и выходили оттуда. Однако Американец не появлялся. Все говорило о том, что он был уже дома, когда пришел Старик. Достаточно было набраться терпения, закутаться поплотнее в пальто, спасаясь от сырости при помощи «Житан», чтобы дождаться: рано или поздно Американец должен выйти. Другое дело, конечно, если его нет дома. Никто не поручится, что он вернулся в эту квартиру. Сведения были свежими и надежными, однако Американец часто переезжал с места на место. Он всегда был настороже. Неделей раньше, когда он прибыл в Италию, его пытались застрелить в аэропорту. В туалетной комнате. За ним вошли двое. Так обычно и делается, они действовали правильно. Все как надо. Старика с ними не было. Он только руководил операцией. Войдя в мужскую уборную, два агента стали ждать, пока в ней не останется никого, кроме Американца. Они проверили все кабины, заглянув под двери. Ничего не увидели. Подождали еще: может, тот подобрал под себя ноги. И тут они совершили ошибку. Грубейшую ошибку. Они должны были поступить так: один остается в мужском туалете, другой проверяет женский. Они не смогли убедиться в том, что, повернув за угол по направлению к уборным, Американец вошел в мужскую. Они не имели возможности это проверить, опасаясь быть замеченными: нельзя было допускать, чтоб у того появились подозрения. Они поступили верно, но только наполовину. Что касается другой половины, то все пошло решительно не так. Они ждали, ждали, потом стали вышибать двери – и ничего. Тут они осознали свою ошибку. А Американец тем временем исчез, улизнув из женского туалета.

Именно после этого прокола, после того, как спецслужбы потеряли Американца, Старик и решил лично принять участие в операции. Ему дали фотографию, сделанную на всякий случай в момент, когда Американец свернул в коридор по направлению к туалетам в Мальпенсе. Сукин сын! Типичное лицо любителя жвачной резинки. Обычный взгляд, как у всех американцев: пустой, бычий, пресыщенность в глазах, ничего не выражающих, кроме смутного сознания своего превосходства над всеми окружающими. Светло-рыжие волосы неаккуратно закрывали порядочную лысину на затылке. Это американское дерьмо было одето в зеленую непромокаемую ветровку. За собой он вез синтетическую сумку с черной ручкой. Как знать, заметил ли Американец, что его фотографируют. Да, его не убили, но по крайней мере сфотографировали. Это все равно что наполовину убить.

Однако потребовалось много усилий, чтобы узнать, где он остановился. Он должен быть в Милане, это достаточно очевидно. Ему предстояло довести до конца по меньшей мере две операции. Сведения о них, кстати, были весьма путаными. Но задача заключалась не в том, чтобы выяснить, чтодолжен выполнить Американец. Достаточно было знать, что у него дела с Ишмаэлем. Он работает на Ишмаэля, это точно. Надо найти Американца и уничтожить. Вместо него пришлют другого, но ведь тем временем, насколько можно было судить, приблизится срок осуществления того главного дела, ради которого Американец прилетел в Милан. Ишмаэль хочет нанести удар – в Милане и немедленно. Не столь важно, что Американцу удалось выжить после покушения. Настоящей проблемой было найти его. Информаторам не удавалось получить сведений – ни единого – о его деятельности, потому что не удавалось установить, где он. Сначала надо было его отыскать, а потом имелось два варианта: либо убить сразу и ждать, когда приедет другой, потом того тоже убрать – и так до тех пор, пока не истечет назначенный Ишмаэлем срок, – или установить за ним слежку, посмотреть, чем он занимается, получше уяснить себе суть операций, которые он приехал осуществить, – и только тогда убить его.

В конце концов его нашли. Старик работал практически без отдыха, пытаясь откопать хоть какой-нибудь след, какое-нибудь свидетельство присутствия Американца. Он задействовал также свои личные, альтернативные источники информации, менее надежные, чем у спецслужб, зато разбросанные несколько беспорядочно и повсеместно, – сеть с широкими ячейками, построенную по настолько случайному принципу, что некоторые результаты могли поступить и оттуда. За шесть дней он позволил себе поспать всего 22 часа.

– Довольно скоро привыкаешь. Как будто становишься камнем. Думаешь, камень ничего не сознает? Он кажется тебе безжизненным, лишенным сознания, – но это не так. Камень тоже чувствует. Чувствует больше и лучше, чем мы. Он внимателен, потому что неподвижен. Недаром о него спотыкаются, когда меньше всего ожидают, – так говорил Старик парнишке, которого приставила к нему служба безопасности.

Парнишка порядком ему надоел. Он слишком хорошо знал, почему тот с ним: он должен был сообщать куда следует, контролировать одновременно и Американца, и самого Старика. Так было всегда, когда в деле был замешан Ишмаэль. Почему хоть раз служба безопасности не могла довериться ему? Его считают наемником – пусть… Старик улыбнулся: наемник, в его-то возрасте… Он многие годы работал на них, почему бы не довериться? Парнишка был плохо подготовлен, слишком молод. Сейчас это уже не важно. Он мертв. Именно парнишка нашел Американца. Он был у телефона в тот момент, когда Старик позволил себе поспать пару часов. Звонил служащий американской библиотеки. Сказал просто: «Он здесь». Американец был там. Старик хорошо знал, что агенты США пользуются американской библиотекой для отправки сообщений. Но на этот раз, видимо, случилось что-то непредвиденное и неожиданное, потому что агенты обычно не нуждаются в общении друг с другом. Они приезжают, делают свою работу и уходят. Даже когда эта работа долгая и сложная, состоит из многих этапов, как у Американца. Парнишка недолго думал. Он оставил записку, не разбудил Старика и в одиночку отправился выслеживать Американца. Чертов сукин сын – кто знает, чего он хотел, этот парень! Может, отличиться. Похоже на то. Так часто бывает. Ему было всего 30 лет… Проснувшись, Старик прочитал записку и поспешил в библиотеку. Американец как раз в тот момент выходил из уборной, оглядываясь по сторонам. Хорошо, что он, Старик, – практически невидимка: обычный, незаметный человек. Да к тому же старик. Чего можно опасаться со стороны старика? Бледное лицо, усталый вид, очки в тонкой оправе, жидкая бороденка, черное пальто – само воплощение заурядности. Старик осторожно протиснулся между столами со справочными компьютерами. Американец удалялся. Старик подождал, пока окажется вне его поля зрения, чтобы тот не мог видеть вход в туалет. Парнишка с размозженной головой сидел, прислонившись к унитазу, во второй кабине от входа. Времени не было. Старик спокойно вышел из туалета и неторопливым шагом направился к внутренней стеклянной двери, выглянул на улицу Данте. Посмотрев налево, он медленно повернул голову, чтобы выяснить, есть ли справа какие-нибудь следы Американца. Тот был именно справа и смотрел на него. Старик немедленно пошел налево, почти не задержавшись на лестнице, чувствуя, как по спине под пальто под взглядом Американца бегают мурашки. Завернув за угол, он вытащил мобильник и позвонил двум агентам, присланным по его требованию: те стояли, прислонившись к решетке, в метро на станции «Кордузио». Американец должен был выйти там. Не следовало вызывать у него подозрений. Следить за ним – конечно, но ненавязчиво. По одной-две минуте каждому. Посмотреть, не встречается ли он с кем-нибудь. Если встречается, то проследить за тем, вторым. И выжать из него все что можно. Заставить его сказать, где остановился Американец. В любом случае Американца лучше отпустить, дать ему уйти. Столько дерьма уже наложили. Оставалось надеяться, что он не переменит места жительства. Об убийстве на улице не могло быть и речи: попасть надо в голову, а он вряд ли позволит кому-либо приблизиться к себе настолько, чтобы можно было выстрелить ему в голову.

Старик оказался прав по всем пунктам. Прошло уже более 30 лет, как он работал с разведкой, как работал против Ишмаэля. Человек, с которым встречался Американец – это случилось на лестнице подземного перехода между собором и улицей Турина, – был пакистанцем или индийцем, а может, сенегальцем. Огромный, но рыхлый. Он передал Американцу небольшую папку. Они несколько секунд разговаривали. Потом Американец направился к станции метро. Пакистанец же снова поднялся на поверхность и пошел по направлению к улице Турина. Двое из службы безопасности не желали слушаться Старика, а хотели продолжить слежку за Американцем и дать уйти его связному. Старик почти рычал в мобильник. Он был в ярости. Он убедил их. Велел прекратить слежку, когда стало ясно, что пакистанец направляется в сторону площади Миссори. Те не хотели отступаться. Старик пригрозил, что головы им обоим оторвет. Тогда они отступились. Старик выглянул на площадь Миссори из-за угла Экуменической библиотеки и сразу же заметил идиота-пакистанца. Тот оглядывался по сторонам, старался понять, не следит ли за ним кто-нибудь после встречи с Американцем. Старик двинулся за ним следом. А пакистанец, гораздо более неопытный, чем можно было ожидать от связного Американца, свернул на улицу Дзебедия – в практически пустынный закоулок. Никогда не следует так поступать. Старик отправился за ним, стал догонять его, громко разговаривая по-итальянски по мобильнику, рассчитывая, что поравняется с ним непосредственно возле открытой двери подъезда. Затем неожиданно толкнул пакистанца внутрь, в темноту. На этой улице нет консьержей. В подъездах домов на этой улице всегда темно. Старик вытащил пистолет. Пакистанец не сразу сообразил, что происходит. Он попытался подняться на ноги, на ощупь. Огромный, но рыхлый. Не раздумывая, Старик тут же хладнокровно выстрелил и раздробил ему колено. Потом сунул ему в рот дуло пистолета и сказал по-английски:

– Считаю до трех. Адрес Американца. Раз, два…

Тот что-то забормотал. Старик вынул у него изо рта пистолет.

– На улице Падуи, – проговорил пакистанец.

– Номер, – настаивал Старик.

Тот пытался выиграть время. Старик снова принялся считать. На слове «три» он готов был выстрелить. Достаточно было и улицы. Но пакистанец… В самом деле, где они его откопали? Невероятно, чтобы Ишмаэль пользовался услугами такого идиота. К тому же пакистанца.

– Пятьдесят три, – произнес пакистанец. И Старик выстрелил.

Тело парнишки забрали из американской библиотеки, сменили уборщиков. Старик поспешил на улицу Падуи, 53, но он не мог знать, вернулся ли уже Американец или он покинул свое убежище. Что бы сделал он, Старик, на месте этого американского говнюка? Он бы вернулся. Если не возвращаться, нужно суетиться, вызывать еще одного связного или заказывать номер в гостинице. Притоны проституток находились под надзором – в мгновение ока можно было добраться до любого, кто вздумал бы переночевать у проституток. Все обычные гостиницы были зарегистрированы в системе on-line. За час можно было прочесать все и напасть на след любого, на чей след нужно было напасть. Отели, начиная от четырехзвездочных, регистрировались по той же системе on-line. Американец, видимо, не дурак. Пакистанец – да, тот был дураком, а Американец – нет. Он поймет, что лучше вернуться к себе. Переждать. При условии, что он убедился: за ним никто не следит. Да, сам он, Старик, пошел бы в дом 53 по улице Падуи. К шестидесяти годам инстинкт стал разумом, и ему нужно было доверять.

Через оконное стекло, под покровом темноты, Американец наблюдал за Стариком, время от времени оглядываясь, чтобы посмотреть на связанного человека, сидящего на кровати и похожего как две капли водына него самого. Это был дрожавший от страха в темноте двойник Американца.

Старик ждал уже восемь часов. Было четыре утра. По небу разливался странный блеск, однородный свет, который проникал даже в оранжевые, тусклые огни фонарей, висевших над улицей в трех метрах от асфальта. Четыре часа десять минут.

Четыре двадцать.

Старик зевнул. Было холодно, изо рта шел пар. Без четверти пять. Без десяти. Без пяти.

Из подъезда вышел Американец.

Старик отодвинулся в тень. От противоположной стороны улицы его отделяло метров двадцать. Он прицелился в голову. На плече Американца – все та же черная сумка, что и на фото, одет в ту же зеленую куртку. Он оглядывался по сторонам, лицо выглядело мертвенно-бледным. Наверное, испуган и очень напряжен – ведь в полдень, в библиотеке, он не был таким бледным.

Внезапно Старик выстрелил.

Американец обмяк и замертво упал, как мешок с дерьмом. Старик быстро подошел к нему. Американец был мертв, он лежал ничком, уткнувшись лицом в тротуар. Старик выстрелил снова – с близкого расстояния, – в затылок. Потом огляделся. Никого. Носком ботинка, через подошву чувствуя кости скулы, повернул лицо Американца к себе. Черты, искаженные от ужаса. Странно. Мертвый он был почти неузнаваем. Казалось, это кто-то другой. Но все понятно, в конце концов. Эта маска в момент расставания с жизнью – идеальная форма страдания, маска смерти. Старик улыбнулся про себя и спокойно пошел пешком.

Через семь минут после выстрела из подъезда вышел Американец. Первым делом быстрым и точным движением огляделся вокруг. Стремительно пригнулся. Ничего. Старик ушел. Американец приблизился к присланному Ишмаэлем двойнику: тот был мертв, лицо искажено гримасой ужаса. Ишмаэль снова оказался на высоте. Трюк с двойником опять удался. Американец поднялся и быстрым шагом пошел прочь от трупа в направлении, противоположном тому, в каком, как он видел, спрятавшись в подъезде, уходил Старик.