Текст книги "Во имя Ишмаэля"

Автор книги: Джузеппе Дженна

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 32 страниц)

Инспектор Давид Монторси
МИЛАН
27 ОКТЯБРЯ 1962 ГОДА
16:35

Это не я должен идти к богам. Это боги должны прийти ко мне.

Плотин. «Эннеады»

Площадка перед зданием «Коррьере» на улице Сольферино: фасад фашистского госпиталя. Здесь, позади, находился высохший судоходный канал. В русле канала, заросшего лиловыми растениями, спали бомжи. Монторси вспомнил: здесь они нашли мертвого бродягу, с тех пор и месяца не прошло. Видимо, поработала какая-то банда – банда хулиганов и бездельников. Его забили палками. Повсюду кровоподтеки. Тогда было жарко. Вернувшись домой, Монторси испытывал отвращение. Бомж, мертвый, все еще пах потом: вонь человеческого тела – наследие диких предков, исходящее от шерстяной одежды, лохмотьев, которые бродяга не менял бог знает сколько. Из целлофанового пакетика, который он сжимал в руке, пока его избивали, выпали сухари.

Насилие не было здесь обычным явлением. Здание редакции – пожелтевшее, но опрятное, освещенное ровными огнями, которые продолжали гореть и ночью, служило окрестностям странным притягательным центром. Бедняков убрали отсюда подальше. Они попытались организовать манифестацию. Отдел расследований и политический отдел вынуждены были вмешаться. Монторси следил за происходящим, сидя в полицейской машине. В шеренги полиции полетели яйца, камни. Люди кричали: «Фашисты!» Ни одно яйцо не разбилось о стены здания «Коррьере». На самом пике манифестации шеф распорядился пустить слезоточивый газ, манифестанты скрылись в боковых улочках. Стены здания «Коррьере» остались нетронутыми, чистыми. Люди, одобрявшие действия властей, выстроились на противоположной стороне улицы, возле фасадов дворянских домов, где росли молчаливые растения и жили столь же молчаливые старики, толпившиеся в подъездах вместе с такими же безмолвными полицейскими в перчатках. А из здания лился свет, похожий на безе, одновременно хрустящее и мягкое, который падал на улицу через подъезд редакции. Так что Монторси не раз подумывал вот о чем: многое изменилось бы, если бы их, журналистов, убили – если в инертной и душной атмосфере итальянской демократии даже рабочие, сотни рабочих, не тронули этих стен, может быть, убийство людей заставило их начать действовать…

Монторси ни разу не бывал в редакции.

Журналисты всегда сами приходили к нему.

Вестибюль был широким, там толпились люди в сером, в шляпах. Слева, за широкой стойкой – двое служащих, одетых в зеленую униформу из ткани, похожей на ту, которой обивают столы для игры в рулетку в казино. В центре по лестнице шириной по меньшей мере метров в десять быстро шли вниз очень занятые люди с бумагами в руках – эти бумаги они читали, спускаясь по ступенькам. Некоторые поднимались, но таких было мало. Справа – длинный ряд деревянных кабин со стеклами, двери хлопали одна за другой, и те же самые люди, спустившись с лестницы, чтобы позвонить, входили и выходили из них. Пол из бледного мрамора был выложен мозаикой – сложный рисунок либерти, который не удавалось расшифровать, стоя на первом этаже. Здание производило впечатление гостиницы.

Служащая за стойкой приемной, та, что левее, была хорошенькой блондинкой.

– Будьте так любезны, доктора Фольезе. Итало, – попросил Монторси.

– Редакция?

– Криминальные происшествия, я полагаю. Он миланец.

– Кто его спрашивает?

– Инспектор Давид Монторси.

– Да, минуточку.

Она стала манипулировать рычажками, которые видны были из-за стойки, нажимая тугие, звучно щелкавшие клавиши, – руки уверенно двигались, совершая сложные операции: процедура уже была доведена до автоматизма. На том конце ответили, она сказала, в чем дело. Потом повесила трубку – конструкцию из бакелита, которую Монторси никогда прежде не видел.

– Доктор Фольезе сейчас спустится. Если хотите подождать его, можете присесть…

Присесть в кресло песочного цвета, напротив кабинок.

Он не прождал и пяти минут. Не успел он устроиться в кресле из грубой и очень теплой ткани, как появился мужчина в одной рубашке, без пиджака, стройный, с сединой на висках, смуглый, с ярко-зелеными глазами, горевшими живым умом. Он уже протягивал ему руку, представляясь:

– Итало Фольезе. Добрый вечер, инспектор Монторси.

Обоим стало несколько не по себе, когда Монторси встал и оказалось, что он по меньшей мере на двадцать сантиметров выше. Секретарша за их спинами наблюдала за ними, записывая что-то. Они мало говорили. Фольезе еще раз поблагодарил его за оказанную услугу – фотографии тех парней. Он вел в газете хронику местных криминальных происшествий – в Милане и Риме, – и фотографии сыграли важную роль, «Коррьере» тогда оказалась единственной ежедневной газетой, опубликовавшей их. Что нужно Монторси? Тот объяснил ему. Две статьи из архива. Две даты, относящиеся к расследованию обстоятельств казни партизан. И, если возможно, статью об установке мемориальной доски на Джуриати, если такая статья существует. Это не проблема, только вопрос времени. Полчаса, если повезет. Может быть, час. Фольезе пропустил его вперед. Они поднялись по центральной лестнице.

– Вы никогда здесь не были, инспектор?

– В «Коррьере»? Никогда.

Итало Фольезе улыбался. Даже поднимаясь по широким мраморным ступеням, Монторси не сумел расшифровать сложный рисунок пола на первом этаже.

На четвертом этаже, перед дверью из темного дерева, инкрустированной до невозможности, они остановились.

– Это здесь, – сказал журналист. – Я имею в виду, редакция.

Он открыл дверь и вошел. Монторси последовал за ним.

И остановился, пораженный. Это был круглый зал высотой в три этажа – те, что они сейчас прошли пешком. Из-под стеклянного полотка (листы держались на каркасе из темного металла) дождем лился в это огромное круглое пространство голубоватый свет – как в Выставочном дворце. Вдоль всей стены шла галерея спиральной формы, похожая на входной коридор футбольного стадиона в Сан-Сиро. Это была деревянная спираль, континуум, по которому шли десятки людей, по очереди и беспорядочно спускаясь с деревянного балкона на первый этаж. Вдоль стены тянулась еще одна стена, тоже деревянная, – очевидно, каталоги. Через равные промежутки этот просторный коридор, который, как водоворот, спускался книзу, в некоторых местах расширялся – широкие балконы, использовавшиеся в качестве открытых кабинетов. Можно было разглядеть служащих за работой, а рядом другие люди работали с металлическими листами или с какими-то оцинкованными полосами, похожими на радужную пленку в рамке, и рассматривали их, держа в воздухе за один угол. Монторси стоял, открыв рот. Он глядел на поток света, который растекался из-под стеклянного купола, следил глазами за коридором, спускающимся по спирали на первый этаж, – похоже было на театр из дерева, металла и стекла, наполненный голосами, которые терялись в небесно-голубом воздухе, в лазурной дымке пространства между первым этажом и вершиной купола.

Он посмотрел на Фольезе – тот улыбался. Монторси опустил глаза вниз.

На полу, на расстоянии трех этажей, он увидел некую конструкцию в форме звезды, где было полным-полно людей: они сидели и стояли, группами и поодиночке. Это были журналисты. Структура этой конструкции подчеркивалась расположением столов: они были составлены плотно по внешнему кругу, где молодые люди, склонившиеся над телефонами и печатными машинками, оставались далеко от самой освещенной точки, соответствующей центру помещения. На внутреннем радиусе круг столов делался реже, потом – еще реже; завершали все это шесть столов, повернутых непосредственно к центру. А в центре виднелось что-то вроде лифта-клетки, он поднимался вверх со дна шахты, и вокруг него-то и кипела вся бурная деятельность. Это была превосходная арабеска, похожая на некоторые рисунки на персидских коврах.

– От этого голова кружится. Но что это?

Лицо Итало Фольезе растянулось в еще более широкую улыбку. Он встал рядом с инспектором.

– Это то место, где мы делаем газету, – сказал он. – Здесь есть архив – вон там, вдоль стены галереи. Кабинеты служащих располагаются над самой редакцией. Видите, там фотолитографы и наборщики – со страницами, опущенными в ванночки с цинком?

Монторси проследил взглядом за указательным пальцем журналиста.

– Спускаясь, вы приближаетесь к редакции, которая находится на первом этаже. С внешней стороны – репортеры. Чем ближе к центру, тем выше иерархия. Там редакторы разделов, главные редакторы, критики, вице-директоры…

– А директор?

– Ну, он в своем кабинете. Это внизу. Туда можно добраться вон на том лифте. Это там, внизу…

– Похоже на Палату депутатов. Правда, кажется, здесь – Дворец Монтечиторио…

Они спускались медленно, шаги поглощались красным ковровым покрытием галереи, которая шла по окружности вдоль стен и спускалась, как трап, на первый этаж.

– Вы правы, Монторси. Архитектор тот же самый. Легенда времен Рисорджименто, архитектор Базиле. Сначала он спроектировал интерьер «Коррьере», потом его пригласили перестроить Монтечиторио. Вы разбираетесь в архитектуре?

– Да что вы… Просто это действительно похоже на интерьер Палаты депутатов…

– Впрочем, для такой работы, как наша, замысел архитектора остается эффективным и по сей день. Необходимо открытое пространство, потому что нужно постоянно общаться со всеми. Не случайно же американцы придумали открытые редакции. Без стен. Никаких отдельных кабинетов.

– Ну, американцам такая редакция и не снилась…

– О, но мы же итальянцы. У нас есть стиль… – И он засмеялся.

Они спустились на первый этаж. Снизу стеклянный купол и спиральные пандусы на стенах казались менее впечатляющими. Вот так, с близкого расстояния, даже редакция выглядела всего лишь как большой зал библиотеки со столами, расставленными лучеобразно вокруг центра. Там царил приглушенный шум: голоса навстречу голосам, вопросы, брошенные в воздух и оставшиеся без ответа, ответы, прибывшие через несколько секунд после вопросов, телефонные звонки, стук печатных машинок. Монторси это напомнило часы: человеческие механизмы и колесики, внешне беспорядочные, но при этом отвечающие некой действенной логике… Зажженные зеленые лампы отбрасывали на красное дерево письменных столов тихий теплый свет. Он последовал за Фольезе в центр зала. К его письменному столу, посередине комнаты. Они сели, Монторси – по другую сторону стола, спиной к редакции.

– Итак, посмотрим, что именно вам нужно…

Итало Фольезе делал записи. Обе даты, имена партизан. Попросил подождать, Монторси видел, как он поднимается по спиральному пандусу, как останавливается в первом кабинете-балконе и что-то спрашивает у типа в серой, железного оттенка рубашке, что-то записывает и снова спускается к нему.

– Это отдел архивистов. Не спрашивайте меня как, но они все находят.

Монторси молча кивнул, немного рассеянно.

Фольезе сказал, что ему нужно провернуть одно срочное дельце, попросил простить его, обещал скоро вернуться. Он удалился, вышел из просторного зала редакции. Монторси остался, оглушенный, со взглядом, потерянным в огромном помещении редакции. Повсюду была суета, движение, шум.

Фольезе вернулся спустя четверть часа. Извинился, спросил:

– Над чем вы сейчас работаете, инспектор?

– Кое-какая проверка бумаг… Я должен сдать в архив дела…

– А, подразделение ЦРУ?

– Простите?

– Подразделение ЦРУ. У вас разве нет американцев на Фатебенефрателли?

– Да, но как вы…

– Ах, это как с архивистами. Не спрашивайте меня как, но мы все знаем. – И он улыбнулся, Фольезе.

Монторси тоже улыбнулся.

– Что касается меня, то это все, что мне известно. Они приехали, чтобы обосноваться тут, и начали с нас. Им нужен базовый архив…

– Ну, я знаю, что они начали с Милана, но это временно. Потом они должны заняться Вероной. Их штаб-квартира – американская военная база недалеко от города.

– Да?

– Потом в Рим, они должны будут обосноваться на улице Мерулана, возле Сан-Джованни. Рядом с ватиканскими семинариями.

– Вы все знаете, Фольезе.

Теперь он приблизил свое лицо к его лицу, оба они были разгорячены благодаря маленькой пачке «Черчилля» на столе, стояли, опираясь на столешницу руками, при этом журналист перебирал ногами от напряжения.

– Спокойно, Монторси. Скоро они перестанут маячить у вас перед глазами.

– Кто? Американцы?

– Американцы, американцы, именно… – У него была снисходительная улыбка, от которой Монторси бросало в жар.

– Но я что говорю… а вы откуда знаете?

– Я даже провел журналистское расследование, но здесь его не опубликовали. Представляете, «Коррьере»… Тут всем владеют американцы.

– Ах, кто знает, где их только нет, этих американцев, когда речь идет о собственности.

– В «Джорно». Там их нет.

– «Джорно» принадлежит ЭНИ, Государственному нефтепромышленному объединению, не так ли?

– Нет, не ЭНИ. Это собственность Маттеи. А если в деле замешан Маттеи, значит, американцы ни при чем. – И Фольезе подмигнул ему одним глазом.

Нет. Если в деле замешан Энрико Маттеи, значит, американцы ни при чем. Он создал эту газету, чтобы проводить кампанию в поддержку своей антиамериканской политики. Неслыханно. В Италии, в 1962 году, когда и семнадцати лет не прошло со времени поражения, когда в стране – настоящий экономический бум, этот тип начал проводить антиамериканскую политику…

– Э-э… Фольезе, но чем кончилось дело с вашим расследованием?

– «Джорно». Я отдал его коллеге из «Джорно».

– Его опубликуют?

– Через неделю, может, через две. Если только… – Он улыбнулся.

– Вы будете работать там, Фольезе?

– Возможно. Я тут запарился заниматься бумагомарательством. Лучше иметь кабинет, отдельный от других. Пошел он в задницу, этот американский стиль. – Он засмеялся. Он действительно был симпатичен инспектору.

– Так, значит, подразделение ЦРУ здесь, у нас, – только временное явление? – спросил Монторси.

– Послушайте, Монторси. Чем меньше я вам скажу, тем лучше, в том числе для вас. Вы даже и представить себе не можете, что за всем этим скрыто…

Журналист побледнел. В конусообразном свете лампы его блестящие, подвижные, чрезвычайно живые глаза как будто слезились.

– Верю вам на слово, Фольезе. А в остальном, знаете, даже мне американцы… Но ведь у полицейского должны быть предрассудки, как и у журналиста, нет?

И они вместе засмеялись: шутка понравилась Фольезе.

– А, вот и Лучо с результатами поиска!

Лучо был архивист. Он принес пакет. Все нашел за десять минут. Фольезе спросил, не хочет ли Монторси остаться один, чтобы изучить старые номера «Коррьере». Он был симпатичен Монторси. И потом, здесь нет ничего, что он может понять, Фольезе. О находке на Джуриати не сообщалось в прессе. Пресс-конференции не созывали, и по крайней мере три-четыре дня молчания были гарантированы. Такова в управлении была процедура касательно особых дел отдела расследований. Так лучше работалось.

Первая газета. 15 января 1945 года. С бумаги, все еще прозрачной, сыпалась едва заметная пыль, слегка клейкая.

Фольезе:

– Это вещества для консервации. Не волнуйтесь. Это неприятно, но безвредно.

Монторси начал листать. То же самоеощущение, что он испытывал в архиве. Его внутреннему взгляду со всей ясностью предстал облик мумии. Дрожь отвращения.

– Могу я быть неделикатным? – спросил Фольезе.

– Пожалуйста.

– Что именно вы ищете?

– Заметки. Заметки о гибели партизан.

– Позвольте мне немного профессиональной извращенности, Монторси? – Он улыбался: открытое, искреннее лицо.

– Это вы мне позволяете проявлять тут свою профессиональную извращенность.

– Вопрос такой. Что общего имеет эта гибель… Сколько лет назад?

– Семнадцать.

– Семнадцатилетней давности. Что она имеет общего с каким-то современным делом? Это политический вопрос? Неофашисты?

Он смотрел Монторси прямо в глаза, сверлил его взглядом, у того создавалось ощущение, будто лицо его вскрылось и стало вращаться и наружу вышло некое твердое пространство, горячее и белое, внутримозговое вещество, плотное, приятное.

– Фольезе, если честно, я не знаю.

– Это связано с чем-то, о чем знаем и мы, журналисты?

Он вклинивался, тот, другой, в это белое, насыщенное, нейтральное, громкое пространство. Он делал это с упрямым любопытством, и это качество, Монторси чувствовал, было братом-близнецом вещества, из которого состояла его собственнаяинтуиция: механический, мощный поток, который разными путями влечет человека к правде – далекой, но понятной. Поэтому ему не была неприятна настойчивость Фольезе. Напротив. Она его веселила.

– Нет. Не думаю, что вы знаете.

– Мы еще не знаем или же мы никогда не узнаем?

– Через несколько дней. Потерпите.

– Предлагаю вам обмен. – И даже это нахальство нравилось Монторси.

– Ну-ка послушаем.

– Вы говорите мне, в чем дело. А я провожу для вас расследование.

Монторси сжал губы, но то была улыбка. Он думал. У него было мало пространства для маневра. Он думал об Арле. Думал о невозможности задавать вопросы в этих кругах. О Болдрини, для которого был меченым. Возможно, это шанс оказать давление на Болдрини и на тех, кто отнял у него дело. Развязать руки журналисту, который может задавать вопросы, – те, что он, Монторси, не может задавать.

– Дайте мне подумать, Фольезе. Возможно, мы так и сделаем. Дайте мне поразмыслить минутку.

И снова стал листать. Пока не нашел заметку.

Но это была всего лишь небольшая статейка. Убитые партизаны. Их имена, даты рождения. Никаких мотивов. Никаких фотографий. Чистая хроника:прошедшее, анонимность в этом скоплении имен, перечисленных с крайней холодностью, допущенной при их упоминании. Ничего.

Он с громким шелестом свернул раскрытый экземпляр. Другой экземпляр. Зеленые глаза журналиста вопросительно блестели.

– Еще секунду, Фольезе. Дайте мне еще здесь проверить.

Он начал с конца, задом наперед. Страницы нового экземпляра были более жесткими, они хрустели под пальцами Монторси. 3 февраля 1945 года.Через несколько дней после первого убийства – вторая казнь. Он нашел и вторую статейку. Сухая хроника смерти, холодная, инертная, как пыль от консервирующего вещества на издании. Миниатюрные одинаковые буквы, из которых составлены имена и даты. Ничего больше. Ни намека на причину, на мотив, который заставил два взвода солдат уничтожить ребят. Это были репрессии? Существовал какой-то донос? Возможно, дат недостаточно. Возможно, расследование что-то упустило из виду. За событиями всегда что-то стоит.Однако что?

Был еще один экземпляр. 12 февраля 1949 года.Служащий архива, возможно, откопал какую-то отсылку ко времени, когда была установлена доска. Монторси уже потерял присутствие духа, это читалось у него на лице. Есть такие моменты, когда на лице можно читать как в книге без слов: это почти разорванная бумага, сильно потрепанная в середине, возможно, скукожившаяся из-за засушливого климата или попавшая в огонь. Теперь Монторси был желтым, а журналист подмечал каждую перемену в этой бледности, вызванной тем, что тому не по себе, – такое, возможно, происходило и с ним самим когда-то или произойдет в будущем.

– Что, дело не идет, а? Поиски впустую?

– Если я ничего не найду, то я вам ничего не скажу, Фольезе.

– Обращайтесь ко мне на «ты».

– Вы тоже.

12 февраля 1949 года.Буквы, местами неразборчивые из-за дефектов типографской краски. Портрет нации, которая попыталась возвеличиться над самой собой – после поражения, после разгрома. Внутриполитические сводки, колонки цифр, знаменующих упадок экономики. Реклама фирмы сладостей, теперь уже остановившей свое производство: цены – смехотворные.

Наконец он увидел фотографию, заголовок и маленькую статью, которая служила письменным комментарием к большому изображению, – в местной хронике.

В центре видна была доска – радужная, размытая мраморная поверхность, залитая бледным солнцем, на этом документальном фото. Люди в пальто и шляпах стояли широкой цепью и мрачно смотрели в объектив. Трое слева, четверо справа. Два лица выделялись на общем фоне, бледные, но отчетливые, за спинами стоящих.

Он стал читать.

МУЧЕНИКИ ДЖУРИАТИ

Установлена доска на вечную память о гибели миланских партизан

Милан. Вчера в 10:30 мэр Милана Антонио Греппи открыл мемориальную доску, установленную в память о казни, учиненной фашистами на спортивном поле Джуриати, в результате которой лишились жизни четырнадцать молодых партизан. На гражданской церемонии, помимо мэра Греппи, присутствовали вице-секретарь Коммунистической партии Италии Луиджи Лонго, сенатор от коммунистов Джанкарло Пайетта, секретарь Союза итальянских партизан Марио Анноне и Президент Всеобщей итальянской компании по эксплуатации нефтяных месторождений и заводов по переработке нефти «Агип» Энрико Маттеи. Все они во время национал-фашистской оккупации сражались в рядах Сопротивления, которое добилось освобождения итальянского народа.

Энрико Маттеи.

– Так…

– Что такое, Монторси?

– Нет, здесь говорится о дьяволе…

– ЦРУ?

– Нет, нет… Маттеи… Мы разве не говорили только что об Энрико Маттеи?

Фольезе было любопытно. Он встал, прошелся вокруг письменного стола, наклонился из-за спины Монторси.

– Вот… Вот Маттеи…

Монторси:

– Вот этот, слева?

– Да. Это он.

– А другие? Ты узнаешь их?

– Погоди… Рядом с Маттеи… Гм… этого я не знаю… Потом Пайетта, да, это Пайетта, он с трубкой… Посмотрим-ка… Справа… Справа, возле доски, – это президент АНПИ, Союза итальянских партизан, это Анноне. Я брал у него интервью год назад – это потрясающий человек, такое острое чувство юмора… Ну, это Лонго, точно… А вон тот, с лентой через плечо, – это, должно быть, мэр. Двое позади… гм… нет, сдаюсь, я не знаю, кто это такие.

Они замерли в молчании; бумага, казалось, трепетала под взглядом лампы. Было тепло и сухо. Фольезе снова поднялся. И снова сел.

– Ты удовлетворен? Монторси почесывал в затылке.

– Даже не знаю…

– Ты достаточно хорошо обдумал мое предложение? Я провожу за тебя расследование. Ты предоставляешь мне исключительные права.

Да, он достаточно хорошо это обдумал.

– У тебя есть время?

– Я весь внимание…

– Хорошо. Фольезе, однако, послушай… Ни одно слово не должно выйти отсюда.

Фольезе поджал губы.

– Договорились?

– Договорились.

Вздох – благое средство затянуть любой момент.

– Дело вот какое…

Он объяснил ему все. Объяснил, как кожа на высунувшейся из пакета руке малыша, найденного под плитой на Джуриати, произвела на него впечатление своим видом: будто пластмассовая, синюшная, похожая на кукольную. Он рассказал ему о попытках проследить связь с педофильскими кругами – если такие круги действительно существуют в Милане. А он, Фольезе, знает об этом что-нибудь? Нет, тот ничего не знает, но может навести справки. Он сообщил ему о посещении Исторического архива Сопротивления. Сказал о недостающих карточках: никаких следов убитых на Джуриати партизан. На некоторое время он замолчал (Фольезе в это время продолжал разглядывать его в тишине), прежде чем рассказать о мумии, об одеревеневшем трупе неизвестного партизана, хранящемся в раке в дальней комнате архива. Он сообщил ему также и о ребенке – о фотографии напротив мощей. Потом о «жучке». О том, как он выяснил, что у него забрали дело, чтобы передать его в полицию нравов. Вернулся назад, рассказал ему об отделе судебной медицины, о мрачной, давящей атмосфере в коридоре, ведущем в зал для вскрытий, о докторе Арле и его сотрудниках, которые, как он выяснил, были у Болдрини, пока он производил расследование на Джуриати. Доктор Арле и его люди из отдела судебной медицины, которые казались какой-то сектой…

– Секта… – Фольезе в задумчивости потирал подбородок, скривив рот, зажав складку кожи на шее между большим и указательным пальцами, в то время как пальцы другой руки барабанили по столу.

– Секта, говорю тебе. Но возможно, это все моя навязчивая идея… Видно, мне в голову ударили испарения формалина. Или присутствие трупов…

– Нет, не то…

– Тебе что-нибудь приходит на ум?

– Нет, но… если ты журналист… видишь ли, я не знаю, то же самое это – заниматься твоим ремеслом – или нет. Случаются совпадения. Начинаешь верить, что связь между разными вещами, в конце концов…

– Представлять все себе. Вот хлеб для того, кто с нуля должен воссоздать всю картину…

– Ну, это вопрос интуиции…

– Видишь ли, Фольезе, это тоже, возможно, верно, но… на самом деле, а?.. Так вот интуиция, мне кажется, не столь уж отлична от этих совпадений… Но к чему весь этот разговор о совпадениях?

– Нет, это потому что ты говоришь мне об управлении, об отделе судебной медицины. Ты говоришь мне о секте… А из информации, которая есть у меня…

– По какому поводу?

– Расследование. Расследование, о котором я тебе рассказывал. То, что я отдал в «Джорно». Расследование об американцах, о ЦРУ в Италии.

– И?..

– Это тоже останется между нами, правда? Между мной и тобой…

– Дальше, Фольезе… Я уже практически оскандалился. Ты знаешь, что будет, если на Фатебенефрателли пронюхают, что я рассказал тебе о расследовании, о котором даже не сообщалось прессе?

– Так вот… Дело в том, что… согласно тому, что я выяснил, американцы прибыли в Италию вместе с некой сектой…

– Сектой? Как это может быть? Но ведь они собираются у нас обосноваться… Ведь существует программа наладить координацию с военными базами, ты мне говорил…

– Да, да… Но это каналы… скажем так, официальные…

– И что, если каналы неофициальные?

– Да… Именно…

– Секта?

– Секта. У меня есть имя.

– Имя секты?

– Того, вокруг кого вращается эта секта. Они молча поглядели друг на друга.

– Какое имя?

Фольезе еще немного помолчал. А потом произнес его:

– Ишмаэль. Его зовут Ишмаэль.