Текст книги "Уиллоу"

Автор книги: Джулия Хобан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)

Она берет книги и лист бумаги и покидает кабинет, останавливаясь по дороге в гостиную, чтобы спрятать " Унылые тропики"в сумку.

– Эй, что читаешь? – Спрашивает она у Гая, который листает книгу, сидя на подоконнике.

– Ты не шутила, когда сказала, что у твоих родителей тысячи и тысячи книг, – говорит он, указывая на полки в гостиной.

– Оскар Уайльд. – Уиллоу садится рядом с ним и смотрит на название книги, которую он держит. – Он довольно забавный. Держу пари, что твой преподаватель сказал тебе много чего почитать у него.

– Что ты там держишь, помимо Булфинча? – спрашивает Гай, глядя на листок бумаги у нее в руке.

– Ох, это просто записка, которую написала моя мама… Ничего особенного. – Уиллоу пожимает плечами. – Прости, что заставила тебя привезти меня сюда. В смысле, я попросила многого, и ты, наверно, не хотел пропускать колледж, и.… И это ничего мне не дало. Но все же спасибо тебе.

– Тебе не нужно благодарить меня. – Гай берет у нее из руки лист.

– Кальций для Уиллоу, – читает он.

Уиллоу не осознаёт, что плачет, пока Гай не поднимает руку и не тянется к ней, чтобы вытереть её слёзы. И тогда она понимает, что была права насчет брата, что требуется невероятная сила, чтобы чувствовать такое горе. И она не знает, сможет ли справиться с ним, потому что это действительно больно, больнее, чем бритва. И теперь, после посещения места гибели родителей, после того, как она увидела место, где заключила ужасный союз с отверткой, она не понимает, как что-то настолько простое, настолько обыденное могло, в конце концов, так сильно повлиять на нее.

Может, это произошло из-за того, что она поняла, когда слушала, как Гай читал записку, что она больше не будет ничьей дочерью, как поняла это, когда увидела Дэвида с Изабеллой. Никто не будет беспокоиться о ней так, как её родители, или заботиться о ней так, как это делали они. Она снова сможет почувствовать подобную связь, только когда сама станет матерью. И даже тогда она все ещё будет нуждаться в своей матери, а ее не будет там, не будет, потому что она мертва. Мертва. Раньше срока на десятилетия.

Она поражена, на самом деле поражена, что бритве удалось сделать ее настолько бесчувственной на такой долгий срок, потому что то, что она испытывает сейчас, настолько ошеломляюще, настолько всепоглощающе, что понадобится нечто большее, чем несколько порезов бритвой, чтобы подавить боль.

Она хватается за живот, боясь, что иначе боль возьмет над ней верх. Гай ничего не говорит. Он просто убирает волосы с ее лица и время от времени вытирает ладонью слезы.

– Я… Я… не… – Она давится словами. – Я больше ничья дочь! – Уиллоу говорит это так, будто только что это осознала. – И я знаю... Знаю, что должна извиниться перед братом за то, что... что… – Она на секунду замолкает. Она хватает ртом воздух так сильно, что ей кажется, будто тяжело дышит.

– Ты можешь дышать? – спрашивает Гай.

– Да, то есть, нет. Дай мне секунду. – Уиллоу вытирает нос тыльной стороной руки. – Это было невежливо, извини. – Она немного истерически смеется. – Я не могу дышать, когда очень сильно плачу... И я не могу вспомнить… когда последний раз вот так плакала…

Она на секунду перестает говорить и пытается вытереть глаза. Но это бесполезно, сродни попытке остановить приливную волну. Ее руки переплетаются с его, она хватает его за запястья и поворачивается к нему лицом, поскольку они сидят бок о бок на подоконнике.

– Я должна... жалеть Дэвида, потому что у него тоже нет родителей. И я знаю… Я знаю, что… что я должна жалеть своих родителях, потому что тем утром они проснулись, не зная, что больше никогда не увидят новый день... – Она сжимает его руки так сильно, что удивляется, почему он не кричит от боли. – Но я лишь могу думать о том, что больше ничья дочь…

Она останавливается, чтобы еще раз побороть слезы, и судорожно вздыхает.

– Может, тебе нужен бумажный пакет? – Гай выглядит встревоженным.

– Нет, нет, я просто… Я никогда снова не будуничьей дочерью, – после нескольких минут продолжает Уиллоу. – И я была готова… стать… человеком, режущим себя, потому что тебе кажется, что это не так уж плохо, что девочки плачут, люди плачут, но ты неправ, так неправ в том… что все… будет приятнее, чем есть на самом деле. Мне… жаль. – Она пытается отдышаться. – Мне жаль, что я втянула тебя во все это… – Уиллоу снова вытирает глаза. Их руки все еще сцеплены, и она чувствует, как его ладонь касается ее лба. – Я не собиралась этого делать, когда просила тебя привезти меня сюда… Я не этого ожидала... А, может, и этого… Я просто… Я даже не знаю.

– Уиллоу, ты ни во что меня не втягивала.

– Мне нужны салфетки. – Она шмыгает носом.

Гай высвобождает ладони из ее рук, берется за край толстовки и вытирает им ее нос.

– Это так романтично, – смущенно говорит она.

– Ну, отчасти, потому что больше никому в мире я не сделал бы такого.

– Я… Я… ну, это... Это… самое приятное… я… – Уиллоу икает. – Извини. У меня также появляется ужасная икота, когда я плачу. – Она берет его толстовку и снова вытирает нос. – Я сущая неприятность. – Она смеется дрожащим голосом. – Но знаешь, что? В этом мире больше нет никого, чьей толстовкой мне хотелось бы вытереть нос. – Она снова икает.

– Хочешь выпить воды, чтобы остановить икоту?

– Нет. – Уиллоу качает головой. – Нет, спасибо. Но знаешь, чего бы мне хотелось? Можешь принести мне мой горячий шоколад? Я оставила его возле двери.

– Хорошо. – Гай пожимает плечами. Он встает и через несколько секунд возвращается.

– Вот, держи. – Он с сомнением смотрит на то, как она делает глоток теперь уже совершенно холодного напитка. – Это действительно вкусно?

– Ну. – Уиллоу морщится. – Зависит от того, что ты называешь вкусным. Сейчас он на вкус, как речная грязь.

– А ты много раз пробовала речную грязь? – спрашивает Гай, садясь рядом с ней.

– Наверно, да. – Уиллоу ставит на пол стакан. С глубоким вздохом она откидывается на подушки. – Спасибо, – неожиданно говорит она.

– За что?

– Спасибо, что привез меня сюда. Спасибо, что не рассказал моему брату обо мне. Спасибо, что ты такой…

– Ты снова плачешь. – Он придвигается, чтобы обнять ее.

– Да, я знаю. Дай мне твою толстовку.

– Ладно, подожди. – Он вытирает ей слезы. – Ты опять будешь икать?

– Нет. – Уиллоу качает головой.

– Хочешь остаться здесь и, ну не знаю, может, поспать? Или хочешь, поехали сейчас обратно домой к твоему брату? – Спустя несколько минут спрашивает Гай.

Но Уиллоу ничего этого не хочется. И она потрясена тем, что ей действительно хочется. Последние полчаса едва ли можно назвать страстными. И все же, когда она сидит здесь с ним на подоконнике, а его сильные руки обнимают её, она знает, что если может пережить плач, то и другие вещи – тоже. И что если некоторые вещи для неё потеряны навсегда, но есть те, что она еще не испытала. Она также знает, что ей хочется этого не потому, что страсть является естественным противоядием от горя, а потому, что это самое естественное, самое совершенное, самое полное выражение ее чувств к нему.

– Помнишь, когда ты впервые… когда ты впервые узнал, что я режу себя?

– Я никогда этого не забуду.

– Но ты помнишь... Ну, ты помнишь, как я пыталась подкупить тебя?

– Я никогда не забуду и этого.

– Ну. – Она сглатывает. – Я… ну, я надеюсь, что сейчас, может быть, ты… То есть, я хочу… Мы могли бы… – Она запинается на этих словах, но выжидающе смотрит на него, надеясь, что, так как он часто способен узнать ее лучше, чем она сама себя, то поймет, что она пытается сказать.

К её ужасу, он выглядит совершенно сбитым с толку.

– Ох, все не так! – Восклицает Уиллоу. Она думает, что, возможно, это не лучшая идея, что это может его шокировать, особенно после того, как она плакала. Но ей кажется, что она никогда раньше не желала чего-либо больше. – Неважно! – Подавленно говорит она. – Не так я себе все представляла, в любом случае, не с моим сопливым носом.

– Представляла что? – Медленно спрашивает Гай.

Уиллоу придвигается ближе к нему. – Что ты думаешь, – наконец, говорит она.

– Я... Ну… Я не знаю, чтодумать. – Гай слегка отстраняется от нее до тех пор, пока она не оказывается на расстоянии вытянутой руки, и рассматривает ее лицо. – Я действительно не хочу ошибиться прямо сейчас. Потому что, ну... Звучит так, будто ты говоришь, что хочешь.… Ну, ты хочешь…

– Я никогда не слышала тебятаким взволнованным. – Уиллоу смеется. Она вытирает последние следы от слез. Она не может поверить, что он не понимает того, что она говорит, и не может поверить, что тоже может смеяться над этим.

– Уиллоу, ты.… В смысле, ты говоришь о том, как…

Она решает прекратить его метания. – Иди сюда. – Она снова тянет его к себе. До этого она дважды целовала его. Один раз с неудачными последствиями, другой раз был не столь катастрофичен, но, ни разу с теми чувствами, что сейчас внутри нее. Она надеется и верит, что теперь, наконец, сможет показать ему, как сильно любит его. Но все равно она немного дрожит, когда движется ближе, чтобы преодолеть расстояние между ними.

– Ты уверена, что это правильно? – Шепчет ей в губы Гай.

– Все в порядке, – в ответ шепчет Уиллоу и помогает ему найти пуговицы на своей рубашке. – Правда, все в порядке, – повторяет она, удивленная и взбудораженная из-за этого. Она стягивает с него через голову мокрую от ее слез толстовку.

– Но ты такая робкая. – Гай спускает бретельки бюстгальтера с ее плеч, и она ощущает на шее его теплое дыхание. – И такая уязвимая. Пожалуйста, скажи мне, что ты уверена.

– Я уверена. – Уиллоу тянется к пуговицам на его джинсах. – Я уверена, но…

– Но что? Что но? Что но? Почему.… Почему ты вдруг говоришь «но»? – Гай немного заикается, когда помогает ей избавиться от остальной одежды.

– Но.… Ну, ты когда-нибудь это делал с кем-то ещё?

– Никогда. – Он тянет её вниз так, что она лежит на подоконнике.

– Хорошо. – Уиллоу удивляется: она действительно застенчива, но при этом не стесняется быть голой перед ним. Может, потому что она уже раньше обнажила перед ним свои самые важные части.

– А ты? – Гай ложится на бок рядом с ней.

– Нет!

– Хорошо. – Он целует её волосы, лицо, шею.

– Подожди, подожди секунду. – Уиллоу прижимает свою ладонь к его груди. – Я должна спросить тебя ещё кое о чем. У тебя... У тебя… Мм. У тебя есть… что-нибудь?

– Что? – Гай хмурится. – О! Ага, у меня есть… э-э, у меня есть кое-что в бумажнике.

– Хорошо.

– Могу я… Могу я…

– Ты можешь делать все. – Она вздрагивает, когда его руки движутся по ее телу, но на сей раз это совершенно не смешано со страхом, и она не может поверить, какое это замечательное чувство.

– Подожди секунду… – Уиллоу внезапно садится. – В самом деле? У тебя есть?

– А разве ты не рада, что есть? – Гай тоже садится и смотрит на нее.

– Подожди секунду…

– Опятьподождать секунду?

– Если бы у меня что-то было в сумке, ты захотел узнать бы, почему… Я имею в виду, как долго этолежит у тебя в бумажнике?

– С тех пор, как мне исполнилось двенадцать.

– Нет! – Она шлепает его ладонью.

– Конечно, нет. – Он придвигается, чтобы снова ее поцеловать.

– Ну, скажи мне.

– Ты не хочешь сейчас прекратить говорить? – Говорит он ей в губы и мягко подталкивает её обратно на подушки подоконника.

– Нет.

– Но если ты будешь продолжать говорить, тогда я не смогу целовать тебя, и потом мы не сможем сделать то, что следует после этого…

– Но мне нравится говорить с тобой. Потому что я могу спрашивать тебя о чем угодно, рассказывать обо всем, и неважно, что я говорю, потому что я знаю: все будет в порядке.

– Так не честно. – Гай вздыхает у ее щеки. – Теперь я должен отвечать. – Он приподнимается на локте. – Оноу меня… у меня в бумажнике с тех пор, как я узнал… у, с тех пор, как я стал надеяться, что однажды мне понадобится… защитить тебя подобным образом.

– И когда это было?

– Если отвечу, тогдаты перестанешь говорить?

– Да. – Уиллоу закусывает нижнюю губу и проводит руками по его плечам. – Перестану, потому что твои ответы так совершенны.

– Ох. – Он смотрит на неё и улыбается. – Тогда ты поверишь мне, если я скажу, что положил его туда после того, как в первый раз встретил тебя?

– Нет.

– Ладно. – Он делает паузу, и Уиллоу уверена, что сейчас он скажет ей правду. – Я... Ну… – Он проводит рукой по ее волосам и смотрит, как они струятся по её плечам. – После того, как увидел тебя в лаборатории по физике.

– Я не… Я не понимаю.

– Мы уже говорили в книгохранилище, и я знал, что ты отличаешься от любой другой девушки, которую я когда-либо встречал. Тогда ты сказала мне, что твои родители погибли, и я подумал, что ты такая… потерянная и уязвимая. Поэтому, когда я увидел тебя в лаборатории по физике… и увидел, как ты пытаешься заботиться о ком-то, по твоему мнению, слабее тебя, я не мог поверить, что тот, кто прошел через то, что пережила ты, может быть… ну, щедрым и чутким...

– Но ты едва меня знал.

– Я знаю. И я не хочу, чтобы ты думала, будто я тут же помчался прямо в аптеку. Я ведь даже не знал, заговорим ли мы когда-нибудь еще, поладим ли мы, или, может, ты уже с кем-то встречаешься… Я просто знал, что когда ты пытаешься вот так кого-то защитить, особенно в твоей ситуации… Я просто… Я подумал, что ты, наверное, самая особенная девушка, которую я когда-либо встречал…

– Сейчас я перестану говорить. – Уиллоу обвивает руками его шею.

– Разве это неинтересно.

– М-м-м?

– Когда ты краснеешь, то краснеешь дальше ключиц.

– Ох.

– Я скажу тебе кое-что ещё.

– Что?

– Я только что понял, почему кто-то захотел изобрести первое зеркало.

Уиллоу удивленно моргает. Она ожидала услышать не это.

– И почему же?

– Я думаю, один влюбленный молодой человек хотел, чтобы его возлюбленная увидела, какой она предстает перед ним. Он хотел, чтобы она увидела себя так же, как и он видел ее.

Уиллоу нечего было сказать. Она смотрит, как он целует ее шрамы, и надеется, что ее неопытные исследования его тела действует на него так же, как и он на нее.

– Ай. – Она вздрагивает, поскольку он неосторожно тянет ее волосы.

– Прости, я… – Гай наклоняется над ней и тянется к полу, нечаянно придавливая ее. – Я… э-э… Мне просто, э-э… нужен бумажник, он в этом кармане… – Он ищет свои позаимствованные джинсы.

– Ты нервничаешь? – Спрашивает он, найдя штаны и доставая из кармана бумажник.

– Ага. – Она кивает. – А ты?

– Очень.

– Ох. Ну, не нервничай, потому что я нервничаю за нас обоих. – Уиллоу размышляет о том, будет ли больно, и находит ироничным, что из всех людей ее это должно беспокоить.

Этоболезненно, она невольно вздрагивает, но именно Гай вскрикивает.

– Прости! Я сделал тебе больно? Я не хотел, но…

Уиллоу накрывает его рот своей ладонью.

– Только на секунду, – уверяет она его. – Только на секунду. – И она понимает, что это правда. Боль каким-то образом превратилась в удовольствие, и это удовольствие лучше любой боли, которая только может быть.

Глава 15

Персефона обитает среди теней Аида, хотя и среди них, но она не одна из них…

Можно рассказать о том, что ее мать, как богиня урожая, символизирует плодородие, и когда она (Персефона) ест гранат, то это своего рода акт солидарности, ведь гранат – символ плодородия, хотя и означает, что она навсегда останется в подземном мире…

Ох, кого это волнует?

Уиллоу смотрит на записи, которые сделала в библиотеке несколько дней назад, и разочарованно вздыхает. Они абсолютно бесполезны. И все же пытаться разобраться в них лучше, чем пялиться в пустой экран. Она даже не может заставить себя включить компьютер. Но если она в ближайшее время ничего не сделает, у неё будут неприятности. Письменной работой по Булфинчунужно было заняться с самого утра, но она до сих пор не написала ни одного предложения.

Она и раньше знала, что будет сложно сосредоточиться на этой теме. Но сейчас, когда время два часа ночи самого насыщенного событиями дня, не считая дня аварии, это оказывается абсолютно невозможным.

Уиллоу отодвигает блокнот в сторону и тянется к сумке. Она достает записку, невинный клочок бумаги, которую написала мама домработнице, и кладет его прямо на стол. Она удивлена, что такая незначительная вещь может настолько ее затронуть.

Наверно, все это время она знала, что нечто подобное ожидало ее дома. Что встретиться с этим будет означать выпустить наружу все то, что она подавляла так много месяцев. А может, если бы она даже не нашла записку, то нашлось бы что-нибудь другое, настолько же невинное, что точно так же выбило бы ее из колеи.

Уиллоу вспоминает, как плакала сегодня, вспоминает боль, которую она, наконец, позволила себе почувствовать. Она поражена тем, что смогла испытать такие всепоглощающие эмоции, и не знает, сможет ли ощутить их снова.

Готова ли она расстаться со своим постоянным спутником? Уиллоу открывает ящик стола, вынимает одно из своих лезвий для бритвы и кладет его рядом с запиской матери.

Итак, что же теперь будет?

Она смотрит на тусклое металлическое лезвие, перемещает взгляд на выцветшие слова записки, размышляя, не растрогает ли она ее снова до слез, и если да, то сможет ли она выдержать этот приступ.

О Боже, надеюсь, да!

Но, может, те ее слезы не имели никакого значения, кроме самого моментального и очевидного. Она была тронута запиской матери, этим маленьким напоминанием о том, что когда-то ее благополучие было очень важно для жизни другого человека. Поэтому она смогла разбудить то чувство, не прибегая к алхимии порезов.

Или, может, причина все-таки очевидна. Возможно, позволив себе заботиться о ком-то, любитького-то, она сама запустила эту цепь, и, возможно, именно его любовь дала ей силы выдержать вырвавшееся горе.

Уиллоу отталкивается от стола, бредет к комоду, а потом смотрится в висящее над ним зеркало.

Она решает, что ничуть не изменилась. Разве не следовало бы чему-то столь важному, столь изменяющему жизнь оставить на ней видимый след, такой же явный, как от бритвы?

Уиллоу поднимает рубашку и рассматривает шрамы на животе. Они постепенно заживают, и в тусклом свете настольной лампы их затененные контуры менее ярки, чем воспоминания о том, как он их целовал.

Только посмотрите на это. Похоже, когда я краснею, то краснею дальше ключиц.

Она опускает рубашку и снова смотрит на свое лицо. Ее волосы все еще распущены, она не стала заплетать их. Неужели она действительно носила их в косе все эти месяцы, потому что это было удобно? Возможно, это была просто бессознательная попытка вернуться к прежним временам. Она отбрасывает эти мысли и сосредотачивается на глазах. Может, изменения и есть, хотя и невидимые ей. Может, есть что-то, что будет сразу очевидно для кого-то ещё.

Заметила бы Марки? Если они встретятся завтра, заметит ли она изменения? Заметит ли Лори?

Уиллоу спрашивает себя: заметила бы мама? Более того, если бы мама не заметила, сказала бы она ей сама?

У Уиллоу нет ответов на эти вопросы, но она знает: вся ее оставшаяся жизнь будет заполнена такими моментами, в которые она больше всего на свете будет хотеть рассказать что-нибудь маме, задать вопрос папе, но никогда не сможет этого сделать. Все слезы, что она прольет, никогда не изменят этого. Как ничего не изменит и лезвие.

Она идет обратно к столу. Ей нужно поработать над этой несчастной письменной работой, но, только сев, она слышит слабый ясный звук, и на этот раз мгновенно понимает, что это.

К этому времени ей следовало бы привыкнуть к звуку плача брата, но слушать его еще больнее, чем плакать самой.

Уиллоу надевает халат, идет к двери и выходит на площадку. Она хватается за перила, встает на колени и смотрит сквозь рейки. Наклонив голову, она видит его сидящим за кухонным столом.

На это невыносимо смотреть.

Она ощущает внезапный порыв, не такой, как раньше, подойти к нему, посмотреть на него, утешить, если это возможно. Теперь, когда она знает, как это больно – вот так плакать, то не может вынести мысли, что он там один. Но как она может утешить его, если знает, что причина его слез – она сама?

Недолго думая, Уиллоу лезет в карман за бритвой. Она крепко сжимает ее, но не режет. Она может смотреть на него без порезов. Она доказала это себе, но смотреть на него уже не так хорошо. Может ли она подойти к нему, может ли встретиться с его болью, достаточно ли она сильна для этого?

Она делает неуверенный шаг вниз по лестнице, но на этот раз не прячется в тени. Если бы Дэвид посмотрел наверх, то обязательно ее заметил.

Уиллоу достигает подножия лестницы. Она не сводит с Дэвида взгляда и крепче сжимает бритву. Безо всякого желания с ее стороны лезвие врезается в кожу.

Она этого хочет? Продолжить быть такой, какой была? И является ли это ответом на вопрос, который она задавала себе раньше?

Она опускается на ступеньки, не в состоянии подойти к нему и не в состоянии отвести взгляда. Она чувствует, как по руке начинает струиться кровь. Уиллоу знает, что должна убрать бритву. Она должна встать и пройти оставшиеся несколько футов, которые разделяют их. Но она не может.

И так Уиллоу сидит там, просто сидит, ожидая, когда Дэвид заметит её. Поднимет ли он взгляд? Пустит ли он ее в мир своейболи, даже лишь для того, чтобы эта боль разрывала и ее? И тут Дэвид поднимает глаза. И он видит ее.

Уиллоу засовывает бритву в карман и медленно идет к нему. Сегодня был день начинаний, и она отчаянно хочет найти некую связь со своим братом. Она должна дать ему понять, что все ещё любит его, даже если и лишилась его любви, что его страдания делают её несчастной.

Она следит за его лицом, когда он смотрит на неё. Она не избегает его слез. Она не отворачивается от его боли.

Она стоит лицом к брату. Она видит, как его рот открывается, едва слышит, как он шепчет её имя.

Она наклоняется ближе так, чтобы можно было услышать, что он хочет ей сказать. Внезапно он с удивительной силой хватает её за руку, сжимает её так крепко, что она едва может двинуться.

– О, Уиллоу, – говорит он. – О, Уиллоу, что, если бы в ту ночь ты тоже умерла?