Текст книги "Последняя любовь Скарлетт"
Автор книги: Джулия Хилпатрик
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 31 страниц)
– Да, да… Говори мне еще что-нибудь…
Ретт с улыбкой продолжал:
– Да, конечно, конечно… У нас с тобой семья, дети… Мы понимаем друг друга с полуслова… Счастливая старость… Чего же еще можно желать?
– Ретт, я так благодарна тебе… У меня просто нет слов передать, как я тебя люблю!..
Батлер посмотрел на свою жену немного удивленно и спросил:
– Благодарна?..
Она счастливо улыбалась.
– Да…
– Я не ослышался?.. Ты благодарна мне?.. Скарлетт, за что?..
– За то, что ты теперь рядом со мной… Ретт, я так люблю тебя… Да, только теперь, с возрастом, я начинаю понимать, что такое настоящая любовь…
Ретт едва заметно улыбнулся.
– Скарлетт, ты не одинока в этом чувстве – и я люблю тебя…
Она незаметно смахнула со щеки слезинку – но на этот раз она плакала от радости…
Убедившись, что с женой все нормально, Ретт осторожно поднялся с ее кровати и неспешным шагом отправился к двери.
– Спокойной ночи… Думаю, что на этот раз ты крепко заснешь…
– Да, мой Ретт…
Неожиданно Скарлетт, вспомнив свой недавний кошмар, спросила:
– А где же горностай?..
Ретт уже взялся за дверную ручку, когда она задала этот странный, как показалось, вопрос. От неожиданности он остановился.
– Горностай?..
– Да…
Ретт удивленно поднял брови.
А почему ты об этом спрашиваешь?.. Причем тут какой-то горностай?..
Скарлетт замялась – она поняла, что этот совершенно неожиданный для ее любимого вопрос прозвучал в ее устах явно не к месту и не ко времени…
Слабо улыбнувшись, она как-то очень неуверенно произнесла:
– Ну, ничего, это я просто так…
Ретт недоуменно пожал плечами – он ожидал от Скарлетт какого угодно вопроса, но только не этого…
– Я думаю, он теперь спит… Я поместил его в своем кабинете, поставил в клетку тарелочку с молоком и накрошил немного мяса…
Скарлетт, ласково и благодарно посмотрев на Ретта, произнесла:
– Спокойной ночи…
На этот раз Батлер не удержался от того, чтобы еще раз не подойти к жене и все с той же нежностью не поцеловать ее перед сном.
– И тебе того же…
«Как хорошо, что он рядом со мной», – подумала Скарлетт, засыпая…
ГЛАВА 4
Иногда Скарлетт и Ретт начинали ссориться по самым незначительным пустякам – потом, поостыв, глядя на случившееся с высоты своего жизненного опыта, они сами задавали себе один и тот же вопрос: «Неужели мы, такие взрослые, почтенные люди, могли дать себе взорваться из-за самых незначительных вещей?.. Ведь недомолвки, эти неосторожно сказанные фразы – не причина для ссор, это всего-навсего повод…»
И Скарлетт, и Ретт все время корили себя за свою невыдержанность.
Но эти ссоры случались все чаще и чаще – иногда им казалось, что они находят в ругани, во всех этих нелепых обидах и взаимных упреках какую-то непонятную потребность – скандалы входили в их плоть и кровь, в их повседневное существование, они становились такой же насущной, каждодневной необходимостью, как желание поесть, поспать, посидеть у камина…
Скандалы, бурные и драматичные, обычно заканчивались трогательными сценами примирения, они просили прощения друг у друга, каждый говорил, что виноват именно он…
Тем не менее примирения, как правило, были до обидного непродолжительными – в лучшем случае на какую-то неделю: очередные взрывы эмоций происходили непредсказуемо, спонтанно, совершенно внезапно – ни Скарлетт, ни Ретт не могли предугадать, когда это произойдет…
Да, они по-прежнему любили друг друга, также, как и много лет назад; да они прекрасно понимали, что не проживут без друг друга и дня…
Оба прекрасно понимали это, но ничего не могли с собой поделать…
И Скарлетт, и Ретт все время задавали себе один и тот же вопрос: «Сколько же все это будет продолжаться?..», и ответ был один: «Пока нас не разлучит смерть…»
* * *
Так случилось и в то памятное для Скарлетт утро, следующее после посещения гостеприимного дома мистера Джонатана Коллинза…
Вопреки своему обыкновению, Скарлетт проснулась довольно поздно – где-то в половине десятого (обычно она поднималась очень рано, еще раньше прислуги, где-то часов в семь…).
Однако Ретт не будил ее, щадил, помня, что ночью приснившийся кошмар вымотал Скарлетт, и теперь ей необходимо отдохнуть…
За завтраком ни Ретт, ни Скарлетт ни словом не обмолвились ни о том страшном сне, ни о его возможных причинах – хотя для Скарлетт причины того страшного видения были совершенно очевидны. Ее муж не акцентировал внимания на ее вчерашнем состоянии – он всегда отличался глубиной такта… Он прекрасно знал, что всякое, пусть даже невольное напоминание женщине о ее внезапной слабости чаще всего неприятно… Скарлетт чувствовала тактичность мужа, и глаза ее благодарно блестели…
Беседовали о разных пустяках, преимущественно – о впечатлениях вчерашнего вечера, проведенного в гостях у мистера Коллинза…
Скарлетт, сосредоточенно наливая себе и мужу из большого серебряного кофейника горячий кофе, почему-то спросила:
– Дорогой, как ты думаешь – этот отставной полковник, мистер Коллинз, наш сосед – действительно порядочный человек?..
Ретт поправил белоснежную салфетку у себя на шее и ответил вопросом на вопрос:
– А почему ты меня об этом спрашиваешь?.. У тебя есть особые причины сомневаться в его порядочности и добросердечии?..
Скарлетт немного стушевалась, замялась – но только на минуту.
– Понимаешь, – начала она, – когда он вчера начал говорить о своих пернатых, я заметила у него какой-то странный блеск в глазах… Не то, чтобы он не понравился мне… Даже не знаю, как тебе и сказать… Он так увлеченно рассказывал о своих птицах…
Однако Ретт только передернул плечами.
– Ну, и что с того?.. Тебе, дорогая, не понравилось это обстоятельство?.. Мне, например, эта увлеченность мистера Джонатана Коллинза, не скрою – весьма симпатична… Тем более, что в наш меркантильный век так мало людей, увлеченных не деньгами, векселями и какими-то финансовыми проектами, а прекрасным… Певчие птицы, – воскликнул Ретт несколько патетично, – что может быть милее их?..
Скарлетт поставила кофейник и, медленно покачав головой, сказала:
Нет… Ты немного неправильно понял меня… Я имела в виду несколько иное…
Что же ты имела в виду?.. – спросил Ретт немного безразлично, сочно хрустя поджаристой гренкой. – Потрудись объясниться…
Скарлетт, поразмыслив некоторое время, ответила своему мужу:
Не то, чтобы не понравилось, просто он рассказывал обо всех этих своих птицах как-то… – Она сделала небольшую паузу, подыскивая нужное, наиболее удачное выражение. – Как-то фанатично…
– Фанатично?..
– Да…
Мистер Батлер пожал плечами.
– А что же тут плохого?..
Понимаешь, этот мистер Коллинз… Он какой-то странный…
Ретт в ответ заметил:
– Что значит странный не такой, как все остальные?..
Скарлетт кивнула.
– Наверное… Впрочем, я не совсем уверена. Батлер едва заметно улыбнулся.
– Если тебе непонятны те или иные поступки человека – это вовсе не значит, что он ненормальный. Знаешь, в Атланте многие считали ненормальным меня – если помнишь…
Скарлетт склонила голову.
Да, конечно… Но тебя считали ненормальным совершенно по другой причине… Ты же не разводил птиц, как Джонатан…
– Нет, насчет Джонатана ты зря так… Мистер Коллинз, на мой взгляд – настоящий джентльмен и прекрасный человек… И у нас вчера была прекрасная возможность убедиться в этом – не так ли?..
Скарлетт, вспомнив, как ловко разрядил хозяин вечера напряженность, возникшую после ее совершенно ненужного спора с отставным бригадным генералом, подумав, согласилась с мужем:
– Да… Он действительно очень порядочный человек и джентльмен. Он напоминает мне старых плантаторов нашей Джорджии – тип людей, которых почти уже не осталось на свете…
– А что касается его птиц – то он просто очень сильно увлечен ими… Разве это плохо, дорогая?
Скарлетт поджала губы.
– Это уже не увлечение…
Ретт, заметив это, слегка, одними только уголками губ, улыбнулся.
– А что же тогда?..
Передернув плечами, она произнесла:
– Скорее – самый настоящий фанатизм…
– Ну, и что же?..
Скарлетт лишь вздохнула:
– Я всегда боялась фанатиков. Хотя… – Она, будто бы вспомнив что-то, на секунду запнулась. – Когда мы с тобой были молоды, мы все время повторяли одно и то же: «Король-Хлопок, благословленный Юг, будь прокляты янки, один конфедерат стоит дюжины солдат генерала Шермана…» Это тоже был своего рода фанатизм… За который мы так жестоко и поплатились в той никому ненужной войне, – резюмировала миссис Батлер.
– Вот именно.
– Если бы мы были менее самонадейны и рассуждали более здраво, мы бы, возможно, не проиграли ту войну…
Ретт небрежно махнул рукой.
– Боюсь, что и это бы не помогло… Мы бы все равно ее проиграли…
– Возможно, – согласилась Скарлетт, – но если бы и проиграли – то, во всяком случае, не так бездарно, не так позорно…
– Хотя, – согласно кивнул Ретт, – хотя, когда я говорил тебе то же самое, ты смеялась надо мной… Ты обвиняла меня во всех возможных грехах, даже в полнейшем отсутствии патриотизма… А я был прав… Вот видишь, дорогая…
– Да, фанатизм…
– Но с мистером Коллинзом, – Ретт вернулся к первоначальной теме разговора, – с Джонатаном совершенно иной случай…
– Нет, он все-таки фанатик…
Однако Ретт с легкой улыбкой возразил:
– Дорогая, ты просто не различаешь фанатизм и здоровую увлеченность…
Скарлетт передернула плечами.
– А какая разница?..
– Ну, не говори, разница есть… и притом – довольно существенная.
* * *
Когда утренний чай был допит, Скарлетт с какой-то странной, как, во всяком случае, показалось Ретту, улыбкой, произнесла:
– Надеюсь, дорогой, что ты никогда не станешь таким же, как ты только что выразился, увлеченным, как наш сосед Джонатан…
Ретт вопросительно посмотрел на Скарлетт и спросил ее:
– Это ты о чем?..
Он, поднявшись из-за стола, согласно кивнул головой и произнес:
– Надеюсь, что мы оба не станем такими… Так ведь, дорогая?..
Скарлетт на минуту задумалась.
– Хотя…
Выжидательно посмотрев на свою жену, мистер Батлер поинтересовался:
– Что – «пока»?..
– Смотря в чем…
Вытерев тонкие волевые губы белоснежной свеженакрахмаленной салфеткой, которая при этом издала легкий, едва различимый хруст, Ретт очень серьезно поинтересовался:
– Ты хочешь сказать, что есть вещи, в которых фанатизм допустим?..
Скарлетт едва заметно для Ретта улыбнулась, вспомнив свою вчерашнюю перепалку с отставным генералом от инфантерии Дейлом Ганнибаллом Сойером.
– Думаю, что так… – произнесла она. – Мы бываем свидетелями подобного куда чаще, чем того хотелось бы… А иногда, – подумав, веско добавила она, – иногда случается и наоборот: не видим подобное там, где фанатизм попросту необходим…
После этой пространной фразы Скарлетт неожиданно замолчала.
– Например… – Ретт помедлил минутку, а затем, словно прочитав ее мысли, сказал: – Припадочный казенный патриотизм? Вроде такого, который мы вчера имели неудовольствие наблюдать у одного из гостей уважаемого мистера Коллинза?.. Этого несносного отставного генерала от инфантерии?..
«И все-таки, – подумала Скарлетт, – и все-таки, когда с человеком так долго живешь… Просто невозможно не научиться читать мысли друг друга… Интересно, а Ретт всегда такой?.. Если он действительно обладает таким даром, почему же он не всегда бывает со мной таким… как вчера вечером?..»
– Нет, что касается этого грязного янки, – Скарлетт, вспомнив жаргонное название северян времен противостояния Севера и Юга, почему-то не совсем кстати ввернула его в беседу, – нет, я не об этом… Теперь я имела в виду совершенно другое…
Ретт, как и минуту назад, словно вновь опережая дальнейший ход мыслей своей собеседницы, несколько иронически усмехнулся.
– Что же тогда, дорогая… Нет, ты серьезно считаешь, что есть вещи, в которых фанатизм допустим?.. Скарлетт, ты ли это?.. Признаться честно, ты меня удивляешь… Притом – сильно удивляешь…
Скарлетт нахмурилась – и почему это он ухмыляется?.. И взгляд у него какой-то не такой…
Нет, это не тот Ретт, это какой-то совершенно иной человек…
– Что же ты хотела сказать, дорогая?.. – Повторил он свой предыдущий вопрос.
– Да, есть вещи, которые фанатизм только облагораживает, – задумчиво сказала Скарлетт. – Например – любовь…
– Какая любовь?.. К родине, к родительскому очагу, к своим старикам, к детям, наконец, – принялся перечислять Ретт.
Скарлетт отрицательно покачала головой.
– Я говорю о любви между мужчиной и женщиной, между женщиной и мужчиной… Ты понимаешь, что именно я имею в виду?.. – Спросила она и тут же подумала: «И зачем я ему обо всем этом говорю – он ведь и без того прекрасно понимает, что именно я теперь имею в виду… Он ведь почти читает мои мысли…».
Скарлетт немного помолчала, а потом вновь добавила: – Я говорю о любви между мужчиной и женщиной…
Произнеся это утверждение, она почему-то так внезапно вспомнила вчерашние слова Ретта, когда они долго беседовали под ночным фонарем на полпути от особняка Коллинза к их дому…
«Каждый человек стремится получить от жизни удовольствия… Он живет для этого… Разве это непонятно?..»
Тогда слова мужа хотя и испугали ее, но она, уставшая от ярких впечатлений дня, не слишком-то стремилась вникнуть в их сущность.
«Удовольствие… Удовольствие… Главное – удовольствие…»
Обычная утренняя беседа за семейным чаепитием начинала приобретать какой-то нервозный, необычный оборот… И Ретт, и, тем более, Скарлетт, прекрасно поняли это.
«Еще не хватало, – раздраженно подумала миссис Батлер, – поругаться с ним сейчас… Ведь все у нас так хорошо… Может быть, я действительно очень сильно придираюсь к его словам?..»
Не так давно Ретт, во время одного из примирений, которому, как это в последнее время часто случалось, предшествовала бурная сцена с взаимными упреками, обидами и воспоминаниями сорокалетней давности, сказал ей: «Скарлетт, твоя беда в том, что ты слишком много внимания придаешь словам… Слова тебя просто дурачат…» Скарлетт тогда еще спросила: «А чему же я должна придавать внимание?..» Ретт ответил: «Поступкам и только поступкам. Надо быть проще, и не всегда стоит задумываться над тем, что значит то или иное слово… Иначе рискуешь превратиться в заплутавшую сороконожку из старой детской сказки, которую когда-то в Таре рассказывала тебе Мамушка… Помнишь, Скарлетт, эта сороконожка долго размышляла, в каком направлении движется тридцать пятая нога, когда восьмая и двадцать первая ступают влево, вообще разучилась ходить… Так вот – иногда ты тоже бываешь такой вот сороконожкой».
«Я – заплутавшая сороконожка, – подумала Скарлетт, косясь на мужа, – что ж, Ретт, как всегда очень остроумен и образен в своих сравнениях… – И опять в ее сознании всплыл вчерашний разговор с Реттом под ночным фонарем: Удовольствие… удовольствие…»
И, чтобы разрядить эту несколько нервозную обстановку, Ретт посчитал необходимым перевести беседу в более нейтральное русло.
– Да, ты знаешь, сегодня я впервые выпустил горностая из клетки, – сказал он совершенно неожиданно для своей жены.
Та удивленно подняла брови при чем тут какой-то горностай?..
Ретт продолжал:
– Знаешь, в «Иллюстрированной жизни животных» и в энциклопедии Ларюсс, которые я сегодня просматривал, написано, что эти зверьки очень быстро приручаются и привыкают к людям за самое короткое время… Кроме того, – Ретт поднял вверх указательный палец, словно хотел, чтобы Скарлетт обратила внимание на что-то невидимое взору, но, тем не менее, очень важное, – кроме того, как выяснилось, горностая можно приучить ловить мышей и крыс…
Она пожала плечами.
– Но у нас нет мышей и крыс… Надеюсь, их никогда и не будет…
Ретт улыбнулся.
– Я тоже надеюсь…
– Тогда к чему же ты говоришь мне об этом… – вспомнив недавний разговор, она добавила, – и притом – во второй раз…
Улыбка не сходила с лица Ретта.
– Это я все к тому, что даже и от такого, на твой взгляд, бесполезного зверька, может быть какая-то польза… В том смысле – чисто практическая… Ты ведь практичный человек…
Скарлетт, будто бы и не понимая, о чем это теперь говорит ее муж (она была слишком занята своими мыслями, чтобы следить за ходом беседы, а свои вопросы задавала не потому, что действительно хотела получить на них ответы, а то ли механически, то ли из-за элементарного приличия), спросила своего мужа с совершенно искренним недоумением:
– О чем это ты?..
Ретт, в свою очередь, посмотрел на нее очень удивленно и спросил:
– Как это о чем… О горностае… О том самом зверьке, которого так любезно подарил нам вчера вечером мистер Коллинз…
Скарлетт при этих словах скривилась, как от тупой зубной боли.
– А-а-а…
И тут, совершенно вопреки воле Скарлетт, перед ее глазами вновь живо и ярко предстали картины ее ночного кошмара.
Она невольно содрогнулась…
Горностай!.. Это злое, гадкое животное!.. Она изо всех сил рвется к Ретту, она так хочет найти дорогу таду, к едва различимой сверху извилистой ленте пыльного проселка, петляющего между зелеными холмами, где звучит лошадиное ржание и цоканье копыт, но это злобное животное своими острыми, как лезвия, зубками, держит ее за ногу, оно кусает ее до мяса…
А Ретт… Вместо того, чтобы освободить свою любимую, он берет этого зверька на руки и, нежно поглаживая его, куда-то удаляется…
О Боже!..
Что за наваждение?!.
И Скарлетт гнала от себя эту навязчивую картину, мысленно благодаря Бога за то, что это всего только страшный сон.
Ретт, дождавшись, покуда жена закончит свои размышления, спросил:
– Я никак не могу понять, дорогая – почему это ты так невзлюбила этого зверька?..
Та удивленно подняла брови.
– Я?..
– Ну не я же…
– С чего это ты взял?..
Вопрос этот прозвучал с явным вызовом – тем более, что она действительно чувствовала в себе к этому странному подарку мистера Коллинза явную неприязнь.
«Это, наверное, из-за того сна, – подумала она. – Впрочем, как знать: еще когда-то, давным-давно, в Таре, Мамушка говорила, что сны очень часто бывают вещими… Впрочем, и у меня самой было множество возможностей убедиться в этом – хотя бы тогда, когда я получила от Бо весть, что Эшли скончался… Он упорно снился мне каждую ночь подряд, причем – не тем пожилым человеком, которого я запомнила в последние годы, а молодым, как тогда, когда он был мобилизован в армию генерала Ли… Да, но там – Эшли, это ведь серьезно… Это же не какой-то мелкий грызун… Боже, наверное, я действительно совсем состарилась – но почему я все время думаю о совершенно ненужных мне теперь вещах?.. При чем тут Эшли?.. И причем тут какой-то горностай?..»
Ретт, склонив голову на бок, с улыбкой повторил свой вопрос:
– Чем тебе не нравится этот милый зверек?.. Это же не какая-то там противная белая лабораторная крыса и не глупая морская свинка… Когда-то, давным-давно, – продолжал он, – его мехом оторачивали мантии королей и наследных принцев… Мастера Реннесанса изображали его на своих картинах рядом с прекраснейшими дамами своего времени. На редкость благородное животное. Я ведь тебе, кажется, еще вчера вечером говорил об этом…
Скарлетт прищурилась и ничего не ответила. Она только подумала: «Кажется, Ретт впадает в детство… Он так увлеченно рассказывает об этом горностае, точно также, как мистер Коллинз о своих птичках… Кажется, Ретт не рассказывал мне с таким увлечением ни разу ни о чем – даже о своем антиквариате и о своих картинах… Да, стареем, стареем…»
Скарлетт попыталась успокоить себя мыслью, что такое, совершенно невинное увлечение ее мужа – не самое скверное (она вновь вспомнила вчерашний разговор под фонарем и рассказ Ретта о каком-то его знакомом, вышедшем на покой плантаторе, который, не зная, что ему делать, принялся пить и в конце-то концов промотал все свое состояние, которое копил всю жизнь).
«Пусть делает все, что хочет, – подумала она. – Я ведь прекрасно знаю Ретта: он действительно человек увлекающийся… Только пусть не превращается в такого одержимого фанатика, как мистер Коллинз…»
Однако настроение ее уже было испорчено – наверняка потому, что напоминание о горностае воскресило в ее сознании картины давешнего ночного видения, такого страшного и беспросветного…
А Ретт, будто бы и не замечая, что на лицо жены легла какая-то тень, продолжал рассказывать, все увлеченней и увлеченней:
– Знаешь, оказывается – на редкость деликатное животное… Вчера вечером я поставил в его клетку блюдечко с молоком, так он при мне не стал его пить. Я сегодня утром проснулся, посмотрел – а там ничего нет… – Ретт улыбнулся. – За ночь выпил…
«Он рассказывает о нем, как о маленьком ребенке, – вновь подумала Скарлетт. – «Де-ли-кат-но-е…» – Она мысленно передразнила это выражение мужа. – Он даже не был так увлечен, когда рассказывал друзьям и родственникам о Кэт, когда та была маленькой…»
Ретт продолжал свой рассказ – глаза, его при этом блестели:
– У него такие острые зубки!.. Боюсь, чтобы он ничего не погрыз в моем кабинете… Ну ничего, ничего – думаю, что я сумею выдрессировать его…
Скарлетт, не слушая своего мужа, смотрела в окно, на старую смоковницу. Молодые июньские листья уже наливались соком, становились темно-зелеными, но само дерево было дряхлым – по старой, полумертвой коре расползались большие трещины, царапины, незаживаемые раны, нанесенные временем и людьми…
«Дереву небольно, – почему-то подумала Скарлетт, – не то, что нам, людям…»
Ретт, внезапно замолчав, внимательно посмотрел на свою жену.
– Да ведь ты совсем не слушаешь меня!.. – воскликнул он с чувством. – Тебе что – совсем неинтересно то, что я говорю тебе?.. Почему ты меня все время так упорно игнорируешь?.. Скарлетт, если тебе мои рассказы скучны, то так и скажи…
Скарлетт принужденно улыбнулась – улыбка эта получилась какой-то неестественной, мучительной, странной, похожей, скорее, на мучительную гримасу долго болевшего человека.
– Нет, нет, продолжай… Я слушаю тебя очень внимательно…
Ретт улыбнулся и нарочито-серьезно спросил:
– Разрешаешь?..
В этом вопросе миссис Батлер послышалась плохо скрываемая ирония. Впрочем, она могла не удивляться – в ситуациях, подобной этой, Ретт очень часто становился в позу человека, который намного выше своей собеседницы, и все, что бы та не сказала ему в ответ, может быть удостоено лишь ироническому остраказму.
Она вздохнула.
– Только не надо иронизировать… Я на какую-то минутку задумалась о своем… – Скарлетт виновато посмотрела на мужа. – Извини…
Ретт после этого извинения сделал мягкий жест рукой – ну конечно же!..
– Ничего, ничего… Кстати, а ты знаешь, как я назвал нашего зверька?..
Скарлетт устремила взор своих выцвевших зеленоватых глаз на мужа.
– Как?..
– Флинт…
Пожав плечами, она произнесла:
– Странное имя…
– Неужели ты не понимаешь, почему я назвал нашего горностая, – Ретт сделал ударение на слове «нашего», – именно так?..
Скарлетт передернула плечами.
– Нет…
– Подумай.
– Не знаю… Мне кажется, это очень странное имя для животного.
Ретт улыбнулся.
– Ничего, самый раз. Я никогда не понимал людей, которые называли домашних животных громкими историческими именами… Ты, наверное, помнишь, что мистер Макинтош, ваш сосед, этот шотландско-ирландский полукровок, которого так люто ненавидел твой отец за то, что он категорически отказывался продавать ему свою маленькую хлопковую плантацию?..
Скарлетт кивнула.
– Как же – конечно помню!.. Он был настолько беден, что всякий раз бегал по соседям и выклянчивал хлопковых семян для весенних посевов, при этом – никогда не отдавал их…
Ретт продолжал:
– Так вот: этот мистер Макинтош то ли в шутку, то ли всерьез назвал своего самого лучшего, самого жирного хряка именем генерала Гранта… Глупо, Скарлетт!.. Жизнь переменчива – никогда не знаешь, чем могут закончиться подобные шуточки.
Да, мистер Макинтош сильно поплатился за свой необдуманный поступок, когда на Джорджию хлынули войска янки…
– А Флинт – самое то… Во всяком случае, это слово должно напоминать тебе Тару…
До Скарлетт наконец-то дошло, почему ее муж решил назвать этого мелкого грызуна таким вот необычным образом – «Флинт».
– Это, наверное, в честь той небольшой илистой речки, которая протекала неподалеку от Тары?.. – спросила она и пытливо посмотрела на Ретта. – Той речки, откуда все мы когда-то брали воду?..
Тот согласно кивнул.
– Именно так.
«Боже, неужели я действительно могла забыть, как называлась та речка в имении моего отца?.. – ужаснулась Скарлетт. – Наверное, я действительно старею, коль так скоро забываю подобные вещи, близкие и родные… Да, Ретт наверняка прав».
Скарлетт, скорее от обиды на саму себя, чем по каким-то иным причинам, иронично-тонко, подстать Ретту, улыбнулась и заметила:
– Думаю, что географические названия, пусть даже такие родные и близкие моему сердцу – также не самые лучшие варианты кличек для зверьков, дорогой…
– Ничего, ничего…
Улыбнувшись на прощание еще раз, Ретт неторопливо вышел из кабинета…
– Ты куда?.. – окликнула его Скарлетт.
Ретт мягко улыбнулся.
– Посмотрю, чем занимается мой милый горностай…
«Он совсем сошел с ума, – решила Скарлетт, когда дверь за Реттом закрылась. – Нет, я просто не узнаю его… Какой горностай?.. Ведь сегодня с самого утра он должен был сидеть в конторе в Окленде… Он ведь сам мне говорил вчера об этом…»
* * *
После завтрака Скарлетт прошла в свою комнату и тут же вспомнила о письме из родной Джорджии, полученном вчера от сына.
Послание ее первого сына лежало там же, под вечерним номером вчерашней газеты. Скарлетт, немного поразмыслив, нехотя взяв газету, бросила взгляд на первую страницу и мельком прочитала несколько заголовков, набранных жирным шрифтом: «Фордовская автомобильная кампания готовит выпуск новой модели под названием «Форд-т». Генри Форд утверждает, что автомобиль может быть любого цвета, но при условии, что этот цвет – черный», «Концерт несравненного Тосканини», «Детектив Гарри Уолчик по кличке «Удод» застрелил налетчика Томми Баггса по кличке «Маленький Том». «Гангстер Тимоти Ромеро по кличке «Ангел» застрелил сержанта полиции Джона Харпера».
Скарлетт поморщилась и развернула газету – эти ежедневные вести из жизни большого города никогда не привлекали ее внимания… Она всегда была слишком далека от этого…
На последней полосе этой вечерней газеты печатался какой-то роман «с продолжением» – теперь на них была большая мода.
Это были классические любовные истории, в которых неизменно фигурировали богатые, красивые, счастливые и во всех отношениях преуспевающие люди, – во всяком случае, они обязательно становились таковыми к концу повествования, что было так непохоже на настоящую жизнь и, во всяком случае, отлично объясняло, почему некрасивые, бедные, одинокие и неудачливые люди платили за подобные издания свои последние гроши.
Так считали и Скарлетт, и, конечно же, Ретт, которые относились к подобного рода литературе с нескрываемым пренебрежением…
В подобных романах «с продолжением» бедные девушки, которые усердно изучали стенографию, машинопись и делопроизводство, поступали на работу в офис и действительно выходили замуж за хозяина или, на худой конец, за его сына, а не за владельца москательной лавки напротив их дома. Другие девушки, такие же бедные, но красивые и непременно с благородным сердцем, жившие в дешевых меблированных комнатах, венчались с владельцами золотых приисков где-нибудь на Аляске или с мужчинами «с бриллиантовым сердцем», которые неизменно находили на своем участке жирные залежи нефти. Красивые юноши из благородных, но обедневших фамилий останавливали взбесившихся лошадей и таким образом знакомились с богатыми наследницами преуспевающих отцов или дядьев или с принцессами по крови, путешествующими инкогнито и, разумеется, на последней странице женились на них; на самый крайний случай такие молодые люди спасали жизнь какого-нибудь фантастически богатого магната при землетрясении, нападении дорожных бандитов на почтовый диллижанс в Оклахоме или Монтане или ужасном кораблекрушении и таким образом приглашались к ним в дом…
Такие романы внушали мысли, что именно надо сделать, чтобы преуспеть в жизни, но большинство читателей или, скорее, читательниц, к несчастью, уже не были столь молоды и красивы, и потому, наверное, навсегда упустили свой единственный шанс преуспеть в жизни.
Оставалось лишь следить за тем, как это получилось у других и переживать за судьбы выдуманных героев, как за судьбы самых близких людей…
«Как мне все это надоело!..», – подумала Скарлетт, отложила ненужную ей газету и потянулась за письмом и ножом из слоновой кости для разрезки бумаг.
Из конверта выпал сложенный вчетверо листок ослепительно-белой бристольской бумаги. Скарлетт быстро развернула его. На листке крупным почерком человека, руки которого привыкли не к изящной словесности, а к земледелию, было написано:
Дорогая мамочка!
Если я тебе и не писал так много времени, то только потому, чтобы ты к беспокойству о моих делах не прибавляла еще и тревогу о моем душевном состоянии. Ты ведь моя мать, ты слишком хорошо знаешь меня, чтобы я смог от тебя хоть что-нибудь утаить.
У нас в Таре все хорошо. Белый дом на зеленом холме, который строил еще твой отец Джеральд, точно такой же, как и в те времена, когда ты его помнишь… Дело в том, что я давно уже решил строиться, взял в банке кредит, не слишком большой, однако, чтобы его хватило на все, что я задумал. А задумал я многое: я хочу, чтобы у меня был новый дом, хочу обзавестись современными хозяйственными постройками, хочу, чтобы моя ферма стала лучшей в нашем штате. Так, как денег у меня не слишком много, во всяком случае – не столько, чтобы я мог нанять несколько дюжин рабочих, то я вынужден очень многое делать своими собственными руками – носить кирпичи, белить, ставить двери и оконные рамы.
Но и за наш старый дом, дорогая мама, не волнуйся – новый я строю в другом месте, там, где когда-то был выгон, а старый решил не разбирать, а сохранить, как память – зная, как он дорог твоему сердцу.
Иногда я спрашиваю – а ради чего, собственно, я все это затеял?.. Ведь моя ферма и без того приносит неплохой доход, и в нашем графстве, и, во всяком случае, в целом штате я не самый бедный человек… Честно говоря – и сам не знаю. Может быть, это потомственная, наследственная тяга к хозяйству, которая досталась мне от моего деда Джеральда?.. Наверняка, если бы он теперь был жив, он одобрил бы мои хозяйственные замыслы.
Как твои дела? Как ты себя чувствуешь? Знаешь, мама, я очень часто вспоминаю о тебе – делая то или иное на ферме, я все время задаю себе вопрос – а как бы отнеслась к этому моя мать, будь она здесь?..
Думаю, что ты одобрила бы все мои начинания.
Привет Ретту Батлеру.
С самыми наилучшими пожеланиями и сыновьей любовью, целую тебя крепко – твой сын.
26 мая 19.. года,
поместье Тара,
штат Джорджия
Она перечитала это письмо, беззвучно шевеля губами, наверное, раз десять – особенно те места, где ее сын писал о том, как отнеслась бы она, Скарлетт, к тому, чем он теперь занимается…
