Текст книги "Трон Исиды"

Автор книги: Джудит Тарр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 28 страниц)

Между тем Канидий не пасовал перед ней и с чисто римским упрямством не сдавал позиций.

– Битва на суше – беспроигрышная ставка в этом военном споре. Мы можем в нем победить – и даже еще морально выиграть. Но бегство по морю на египетских судах – вовсе не поднимет боевой дух наших воинов.

– Ну, к настоящему моменту большинство наших воинов – египтяне и уроженцы Востока, – со спокойным видом съязвила Клеопатра. – И они охотнее будут живыми и мрачными, чем мертвыми якобы для собственного удовольствия.

Канидий взглянул ей прямо в лицо.

– А что, уже и до этого дошло? Армия больше не римская?

Она набрала побольше воздуха, чтобы дать ему отпор, но Антоний опередил ее.

– Ты хочешь уйти от нас, Публий Канидий?

Канидий дернулся, словно его ударили.

На лице Антония появилось слегка извиняющееся выражение, глаза потемнели – ему было жаль Канидия. Но он должен был досказать начатое.

– Ты сам знаешь, что Клеопатра права. Воспользоваться твоим планом – значит, навсегда потерять море и большую часть армии. Я понимаю, с кем вынужден иметь дело в лице Агриппы, и вовсе не рад этому. Но если нам удастся всего лишь проскользнуть мимо него, мы прихватим свои легионы и дадим деру в Египет. Не стоит быть таким самолюбивым, Публий Канидий… А уж Египет – крепкий орешек даже для такого пройдохи, как Октавиан. Ему не раскусить его даже всеми зубами, какие только найдутся в его армии. Египет – наш: сердцем, душой и житницей.

Канидий затряс головой, отвергая малейшие соображения логики или простого здравого смысла.

– Не пора ли нам покончить с зависимостью от Египта? Не начать ли думать своей головой, идти своим путем? Вести собственные войны, снова стать римлянами…

– И красиво умереть на мече Октавиана – как бабочка на булавке, – с едва уловимой насмешкой закончила Клеопатра.

– Не сомневайся: если вы продолжите рваться в Македонию – так и будет, и тебе это прекрасно известно. Кстати, с чего тебе взбрело в голову, что драться на суше будет просто? Возможно, вы и победите в одном сражении – на худой конец, в двух, но потом враг одолеет вас.

– Но у нас есть Антоний, – не унимался Канидий. Противнику даже и близко некого поставить. Но давай смотреть на вещи трезво. Для войны необходимы солдаты, а мы можем их получить, только избрав путь по морю. Да, это очень рискованно. Враг будет иметь возможность видеть все, что мы предпримем, глядя на нас с севера, с гор, сидя в своих лагерях, словно в гнездах стервятников. Они будут лезть из кожи вон, чтобы остановить нас. Но мы можем прорваться с боем наружу. Наружу, понимаешь? Нам нет необходимости побеждать. Надо просто улизнуть отсюда. О победе поговорим позже, когда мы не будем загнаны в нору, как мыши.

«Разумно», – подумал Луций Севилий. Абсолютно разумно и по-римски до мозга костей, но полководцы Антония сочли, что такое решение – в духе восточного царя. Однако сторонники Канидия, если и хотели спорить – это было видно по блеску глаз и стиснутым кулакам, – предпочли держать язык за зубами. Уроженцы Востока, которых в армии теперь было намного больше, чем он предполагал, кланялись ему и бормотали в знак согласия нечто нечленораздельное. Многие из них постараются раствориться среди широких равнин, когда флоту придет время отправляться в путь. Другие будут сражаться на кораблях – в основном лучники. У конников оставалась хоть какая-то надежда на спасение.

Когда собравшиеся постепенно начали расходиться, Луций обнаружил, что идет рядом с Деллием. Выражение лица этого умного мужчины было мрачным – как, должно быть, и у него самого. На этот раз тот не улыбался и не демонстрировал свое остроумие, просто приветствовал Луция парой фраз. Луций, намеренно стараясь не замечать Диону, стоявшую в тени Клеопатры, тоже сказал в ответ два-три слова.

Они вышли из спасительной тени шатра в самый зной злого, упорного солнца. Небо было белесым и ослепляющим. Но Луций кое-что почуял в воздухе. Он прикрыл от солнца глаза ладонью и взглянул сквозь марево раскаленного воздуха на пролив.

– Будет шторм, – вымолвил он.

Деллий вскинул бровь – сейчас он больше напоминал не воина, а самого себя – горожанина.

– В самом деле? Это пророчество?

– Мои кости чуют лучше всякого пророчества, – миролюбиво ответил Луций. Он никогда не знал, дразнит ли его Деллий или нет – голос того всегда звучал немного насмешливо, даже в минуты полной серьезности.

– Откуда мне знать… может, ты предвидишь битву, – сказал Деллий. – Ты ведь знаешь, кто проиграет, не так ли?

Это не было вопросом, и Луций счел, что не обязан отвечать.

– Теперь Антонию конец, – продолжил Деллий. – И он это знает. Пока что он делает хорошую мину при плохой игре, но после этого сражения превратится в загнанного зверя. В охотники Roma Dea выбрала Гая Юлия Цезаря Октавиана – и только она знает почему. Даже я это чувствую, отнюдь не будучи пророком.

– Нет, ты не пророк, – согласился Луций. – Просто практичный человек.

Деллий слегка улыбнулся.

– Практичный… да. Сегодня ночью я отправляюсь в небольшое плавание – на крыльях попутного ветерка. Хочешь, поплывем вместе?

Сердце Луция замерло. Вот он, этот момент – мгновение выбора. Раньше от него не требовали конкретного, бесповоротного шага – велись одни лишь разговоры.

Он улыбнулся.

– Благодарю тебя. Благодарю, но сегодня я занят. Меня ждет к ужину жена. Надеюсь, ты меня понимаешь.

Деллий и в самом деле понимал – или думал, что понимает. Насколько мог видеть Луций, в выражении его лица не было ничего презрительного.

– Ах вот оно что. Ну, что ж, прекрасно. Засвидетельствуй ей мое почтение.

Луций наклонил голову. Деллий пошел прочь – с расправленными плечами, с высоко вскинутым подбородком.

Луций подумал, что Деллий знает все: каждую подробность плана, каждое сильное и слабое место армии. И он передаст все эти сведения Октавиану. Это было изменой, предательством – настоящим предательством, а не дезертирством или бегством.

А он, Луций, ничего не сказал, не попытался помешать Деллию. Просто смотрел, как тот уходил, потом повернулся и пошел заниматься делами, которые уже поджидали его.

Roma Dea замкнула его уста печатью молчания – так он сказал себе сам. Без сомнений, ему следовало пойти с Деллием; уплыть с ним и отдаться на милость Октавиану. Но здесь оставалась Диона. Когда наступит трагическая развязка, конец, он по крайней мере сможет защитить ее. Возможно, жена больше никогда не захочет разговаривать с ним, возможно, возненавидит его и будет ненавидеть до самой своей смерти – но она будет жить. Может, ей даже удастся спастись бегством.

Это решат боги. Ее боги – или его. Или те и другие, раскидывая кости на игорном столе жизни. Она была всего лишь их голосом. Он – их парой глаз. Ни тот, ни другой не имели права или власти вмешиваться в дела небес.

Софистика. Трусость.

Луций резко развернулся и пошел к шатру, в котором совсем недавно шел импровизированный военный совет. По пути он встретил много знакомых – одни мимоходом приветствовали его, другие останавливали и затевали разговор. Когда Луций наконец добрался до шатра, там уже было пусто – Антоний отправился отдыхать, как сказал стражник. Нет, он больше не примет ни одного посетителя. Да, благородный сенатор может прийти еще раз – попозже; правда, неизвестно, будет ли расположен Антоний говорить с ним.

Стражник подмигнул – Луцию следовало самому догадаться, что сейчас делал в шатре Антоний, оставшись наедине с Клеопатрой.

Он запротестовал и попытался оттолкнуть стражника, но тот оказался слишком дюжим и сильным. Кроме того, он был вооружен и твердо намеревался дать своему полководцу часок отдохнуть.

– Но ему необходимо кое о чем узнать, – сказал Луций.

– Вот он и узнает. Но попозже. Ты скажешь ему позже.

«Ну что ж, подождем, – подумал Луций. – Только будет ли это «позже»?

Боги знали, чего хотели. Он чувствовал их присутствие: слышал их шепот, видел их насмешливые глаза. И сдался, уступив их воле.

40

Деллий ушел – потихоньку, украдкой, ночью, как и многие до него; но никто из них не прихватил с собой столько военных секретов. Клеопатра почти было послала вдогонку за ним вооруженный отряд – в сопровождении залпа отборных проклятий, – но Антоний остановил ее.

– Брось, – сказал он. – У нас нет на это времени. Тем более что они в любом случае догадаются о наших планах. Давай просто надеяться, что мы осуществим их достаточно быстро и вырвемся отсюда.

Ее было бы не так просто уговорить, но она сама прекрасно понимала, что отряд этот причинит лагерю-крепости Октавиана, расположенному на горе, окруженному толстыми стенами, не больше вреда, чем укус комара. Кроме того, у нее не нашлось бы достаточного числа лишних солдат, чтобы нанести ощутимый удар и уничтожить человека, нашедшего в этой крепости убежище. Клеопатра могла бы добраться до изменника с помощью магии и наслать на него кару богов, но неразумно было тратить силы на такие мелочи: ей приходилось защищать тех, кто действительно нуждался в защите, и помогать им всем вырваться из ловушки при Акции.

Антоний сжег каждый корабль, для которого не хватило гребцов: несколько небольших боевых кораблей и огромное количество транспортных судов. В этом были свои – блеклые, хилые – слава и величие: выливать кувшины масла на каждую палубу, в каждую дырку, каждый трюм, а затем быстро пробегать от корабля к кораблю с факелами. Длинный хвост огня, касаясь промасленного дерева, на мгновение замирал, словно колеблясь, чтобы уже через секунды мощным порывом, с ревом взметнуться в небеса.

Это было жертвоприношение огню, гекатомба[90]90
  Гекатомба – жертвоприношение сотни быков, а также всякое большое жертвоприношение по праздникам.


[Закрыть] морским богам. Когда утихли первые обезумевшие атаки пламени, жадным языком лизавшего добычу, жертвы его стали гореть ровно. Дым, валивший от погребального костра, был густым, роскошно-насыщенным ароматами горящей сосны, кедра и кипариса. Жар был неистовым, свирепым и диким. Казалось, он иссушил само палящее солнце, лишил предметы четких очертаний, а небо – багровой ясности. Вдалеке заклубились тучи, словно холодный дым.

Когда стемнело и скелетоподобные останки уже догорали, с моря подул ветер. Поначалу это было легкое влажное дуновение с привкусом соли. Но постепенно ветер окреп и, крепчая с каждым порывом, превратился в штормовой.

Пошел дождь. Ветер подхватил его и обрушил на корабли – и сожженные, и невредимые, стоявшие на якорях. Он лупил по ним сумасшедшей барабанной дробью, и те, что избежали огня, стали добычей оголтелого ливня. Вода хлестала по лицам мужчин, пробиралась в щели доспехов, просачивалась в шатры. Люди, набившиеся туда, молились, изрыгали проклятия и продували в азартные игры жалованье на десять лет вперед. Если боги и готовили себе на забаву зрелище, жуткий спектакль, его участники пока что принадлежали себе, стараясь выбросить из головы мысли и о битве, и о бегстве на кораблях.

Клеопатра смотрела на Антония. Они сидели в своем шатре; шел военный совет, куда были допущены самые надежные и преданные полководцы. Царица выглядела измученной, очень усталой, что прежде случалось с нею крайне редко.

– Это не происки врага, – сказала она. – Я не смогла остановить стихию. Я пыталась. Но боги лишь смеются.

Смех Антония был еще горше, чем смех самих богов.

– Они ведь опоздали, правда? Не успели помешать нам сжечь корабли. Но для битвы еще не поздно. И вообще: может быть, это благословение свыше. Удача… Сосий, как быстро мы сможем погрузить всех на корабли и выскользнуть отсюда под прикрытием шторма? Агриппа засел где-нибудь в безопасном месте, чтобы переждать непогоду, могу побиться об заклад. Вдруг это слабое место в кольце осады, та передышка, тот шанс, который нам позарез необходим.

– Да, – быстро подхватила Клеопатра. – Да, я помню, что рассказывал мне Цезарь: как ты против штормового ветра проплыл сквозь заслон флота Помпея, перехитрил его и доставил подкрепление, позволившее Цезарю выиграть сражение при Диррахии[91]91
  На самом деле Цезарь отступил от Диррахия и при помощи подкрепления выиграл битву 6 июня 48 г. до н. э. возле города Фарсала.


[Закрыть]. Он никогда не забывал об этом ратном подвиге и о том, с какой ловкостью и искусством ты его совершил.

Собравшиеся переглянулись – в их душах забрезжила надежда. Некоторые даже заулыбались и радостно закивали.

Но Сосий покачал головой.

– Ничего не получится. Ветер дует с запада – прямо во вход в залив. Нам ни за что не пробиться, не обогнуть Левкаду и не вырваться в открытое море. Если только, конечно, не вмешаешься ты, владычица. Ты не можешь приказать ветру дуть с Востока?

В блеске его глаз мелькнул еле уловимый оттенок оскорбления, но Клеопатра сдержалась.

– Боги, повелевающие ветрами, могущественнее меня. Я могу затуманить мозги наших врагов – по крайней мере, настолько, чтобы мы могли вырваться из пролива, но ветер не в моей власти – я не могу им управлять.

Диона, тень царицы, как всегда, спокойная, видела, какими взглядами военачальники смотрели на Клеопатру, как быстро и охотно возлагали на нее вину за собственную глупость. Даже те, кто раньше обожал ее, стали ее врагами. Она стала врагом Рима за эти долгие мучительные месяцы войны. А значит, и их врагом.

Да, это было умно, чертовски умно со стороны Октавиана объявить войну Клеопатре, а не непосредственно Антонию. В результате римляне получили повод и оправдание служить Антонию, но презирать его египетскую царицу. Причиной этой войны, яблоком раздора, была она и только она – разве нет? Не будь ее, они не оказались бы здесь – голодные, промокшие, грязные и загнанные в угол, в ловушку.

На самом деле без Клеопатры они проиграли бы войну в самом начале – из-за нехватки кораблей, провизии и жалованья войску. Но никто не желал думать об этом, не хотел помнить, что в неоплатном долгу перед чужестранкой, и к тому же женщиной.

Но Диона, уставшая до изнеможения, не чувствовала горечи в душе. Они с царицей сделали все возможное, чтобы смягчить удар, нанесенный изменой Деллия, и остановить приближающийся шторм. В первом они, вероятно, преуспели – насколько, станет видно, когда начнется сражение. Но во втором случае их постиг полный провал.

– Давайте молиться, – сказал Антоний, прервав молчание, грозившее перерасти в бунт, – чтобы ветер переменился. А если этого не случится и нам не удастся спастись под прикрытием шторма – пусть боги даруют нам погоду, наиболее благоприятную для сражения. Мы поставим все паруса, не забывайте об этом. Напомните войску, если сочтете нужным, что паруса понадобятся нам, чтобы гнаться за врагом, когда он будет повержен. Противнику ни к чему знать, что мы не стремимся к победе, а просто хотим вырваться из ловушки и ускользнуть.

Никто не проронил ни слова – ни за, ни против. Полководец, который собирается победить в морском бою, не тащит с собой все паруса – тяжелые, мешающие маневрировать, – но оставляет их в безопасном убежище гавани. Чтобы драться ради верной победы, надо иметь на борту только воинов и оружие. Паруса – для побежденных, для отступления, для бегства.

Диона гадала: сколько матросов поймут, что означает наличие парусов – она подозревала, что большинство. Военачальник почти ничего не может скрыть от своего войска – солдаты всегда неизбежно учатся легко читать практически все мысли командиров. И дух поражения уже словно зримо сгущался в воздухе, застилал солнце – даже тогда, когда оно светило вовсю, – крался по лагерю, предательски заползая в сердца мужчин вместе с отравленным воздухом, которым они дышали.

Конечно, кое-что здесь было делом рук не в меру ушлого Октавиана. Он не брезговал любым оружием, попадавшим в его нечистые лапы; использовал жриц, искусных в делах тьмы, и они насылали на войско Антония кошмарные зловещие сны и болезни души. Клеопатра довела себя до полного изнеможения, пытаясь защитить Антония от сокрушающего натиска колдовства, но избавить от напастей всю армию была не в состоянии, этого не могли сделать и ее жрицы, в том числе Диона, которая не могла уберечь от отчаяния даже собственного мужа.

Да, это было самое настоящее отчаяние. Диона оборонялась от него силой слова и духа. Сегодня ночью она опять будет повторять заклинания, будет молить богов. Неимоверно уставших, как и она сама. Да, устали даже боги. Она будет делать это каждую ночь, если понадобится, пока они не одолеют злые чары и не обретут свободу. Диона не просила и не ждала победы – лишь бы только оказаться в Египте, где их души отдохнут и вновь обретут себя, и тогда, с новыми силами, можно будет вернуться на эту проклятую войну.

Шторм, пришедший с запада, бушевал четыре дня, и секстилий – август – закончился не изнуряющим зноем, каким начался, но промозглым холодом; сентябрь вступил в свои права.

На рассвете пятого дня шторма воины Антония выбрались из своих палаток и с вялым удивлением огляделись вокруг. Рев ветра утих, смолкли одуряюще-методичные удары капель дождя. Облака уносило вдаль – на Восток. Небо над морем было чистым и бледным.

Однако волны все еще злобно атаковали берег, словно не могли одолеть ненависть к земле, спокойной и безразличной к их ненасытной злобе.

Но у людей не было времени прийти в себя от потрясения внезапного покоя. Бой барабанов и пронзительные звуки букцин[92]92
  В римской армии была хорошо развита сигнальная техника. Сигналы наступления и отступления подавала туба – длинная прямая труба; букцина (внешне напоминает рог) использовалась для сигнализации внутри лагеря.


[Закрыть] будили всех, кто еще не проснулся. Боевые сигналы туб носились по лагерю – из конца в конец. Сегодня начнется сражение. Сегодня наконец Антоний получит свою битву.

Как только дождь полностью прекратился и облака совсем поредели, Антоний собрал всех полководцев на свой последний военный совет. Это было за час до рассвета. Каждый уже знал, что делать: кому грузиться на корабли, а кому оставаться в лагере, под началом Канидия Красса.

Задачу Красса было легко сформулировать – но нелегко выполнить. Если Антонию удастся ускользнуть без явной победы, Канидий должен отступать через Македонию, а оттуда – в Азию. Стратегия флота выглядела более сложной. Луций Севилий сомневался в том, что до конца понял ее, но ему не этого следовало бояться. Наоборот, его пугало то, что он слишком правильно все понял. Луций знал, как дуют ветры у мыса Акций, и ему в принципе был ясен замысел Антония, хотя он почти не разбирался во флотовождении.

Эскадра Сосия должна была расположиться слева, а сам Антоний со своим флотоводцем Геллием Публиколой – справа, Клеопатре с шестьюдесятью кораблями – в основном, торговыми и несколькими военными судами – предстояло найти убежище в центре. Она постарается спастись первой – если удастся. Остальные последуют за ней.

Антоний же находился на правом фланге, где ветер дул сильнее и, начиная с полудня, в наиболее выгодном для них направлении, он победит с легкостью, если только боги и в самом деле не вознамерились погубить его. А вот Сосию предстояла жаркая трепка. Практичный план, спору нет, но это был и план труса.

Все сенаторы, еще оставшиеся с ними, и друзья Антония будут вместе с ним на флагманском судне, как и Луций, который, само собой, тоже не был заурядной фигурой.

– Если только, конечно, – поддразнил его один из приятелей, – ты не предпочтешь общество владычицы. Ведь твоя жена поплывет на ее корабле, да?

Будь Луций лет на десять моложе, он бы не задумываясь съездил этого идиота по физиономии. Но он, человек солидных лет и безукоризненного воспитания, был выше мелочных оскорблений. По крайней мере, до того момента, пока не сможет отомстить вполне достойным, приличным, цивилизованным образом. Достойным среди римлян считалось, например, взять пустомелю под стражу за обман или мошенничество.

О боги, да он становится циником. Луций невесело усмехнулся про себя. Диона говорила – когда снисходила до беседы с ним, что в последнее время случалось нечасто, – будто враг вооружился магией, черной магией, призванной подавить волю и развратить дух. И именно эти темные силы следует клясть за его мрачный юмор, а не внутреннюю борьбу, совсем для него не свойственную.

Из шатра Антония напрямую просматривался лагерь Октавиана, раскинувшийся на высокой скале на другом берегу залива. Луций знал каждый камень, каждую амбразуру крепости с толстыми стенами, каждый блик света на бронзе или железе доспехов и оружия стражников. Но все же было неодолимо притягательно смотреть туда поверх воды и знать, что в крепости сидит враг – прямо у них на виду, но Антоний не в силах вышвырнуть его оттуда вон. Что же может предпринять сам Луций? Вот это он знал слишком хорошо. Он мог бы поступить так же, как Деллий – найти лодку, переплыть через залив, подойти к воротам и назваться сенатором, если его тога с пурпурной каймой окажется недостаточным знаком отличия. Его встретили бы с распростертыми объятиями! Или, по крайней мере, цивилизованно, без неудобств типа оков и темницы.

Но в любом случае он опоздал. Утро было почти в разгаре, и на водной глади залива уже выстроились корабли. Те, кому предстояло плыть на них, строились в колонны, готовясь взойти на борт. Те, кто оставался на суше, занимали сторожевые посты или спешили заняться своими привычными делами. Лагерь наполнился резкими выкриками, окриками: командиры подгоняли замешкавшихся солдат, торопя их укладывать свое нехитрое имущество. Солдаты, приставленные к обслуживанию отхожего места, затянули жуткую, довольно похабную песню, в которой явно слышались капрологические нотки[93]93
  Капрологический – относящийся к изучению экскрементов.


[Закрыть]…

Луций подавил приступ истерического смеха. Он собирался сражаться в бою, до которого ему не было ни малейшего дела, и не на той стороне. Доспехи были приготовлены, оружие отточено. Гай дожидался его, чтобы помочь надеть и то, и другое. Но Луций медлил, у него не было причин любить это место – от него просто тошнило, – но все же оно стало привычным, знакомым. Нечистоты, грязь, размокшая и набухшая после четырех дней проливных дождей, стали казаться почти родными. Там, на море, свежий чистый воздух, простор воды, по которой скользили гостеприимные корабли, там, если повезет, свобода, спасение. А если не повезет… Луций был уверен только в одном: впереди долгий изнурительный путь, возможно, в никуда.

Сердце его разрывалось на части и оттого, что, покидая лагерь, Диона пройдет мимо него. Он не видел ее уже много дней – еще до шторма жена окончательно переселилась в шатер царицы, спала там и занималась магией. Молитвы и обряды окончательно измотали ее: Диона исхудала, так, что казалась почти прозрачной, но все же была полна внутреннего света, словно светильник в полутемной комнате.

Они давно не спали вместе – Луций даже уже не мог припомнить, с каких пор. Может, с той самой первой ночи, когда он лег на пол, – целую вечность тому назад. Потом он каждую ночь расстилал циновку, а она устраивалась на ложе – до тех пор пока не стала ночевать подле царицы, вернее, в ее шатре, потому что Клеопатра ни за что на свете, ни при каких обстоятельствах не откажется от близости с Антонием. Когда Луций сталкивался с Дионой, она казалась незнакомкой: чужеземное лицо, чужеземные обычаи, отстраненность от всего земного, человеческого… Она всецело принадлежала лишь своей богине и своей царице. В сердце ее не оставалось места для простого римлянина.

Последние полководцы вышли из палатки Антония, погруженные в свои мысли или занятые беседой. Клеопатра не появлялась, как, впрочем, и другие ее женщины. Наверное, сейчас, когда в шатре остались лишь немногие, царица прощается с Антонием. Они долго еще не смогут поговорить – поговорить, как любовники, – до тех пор, пока не окончится бой.

Луцию давно пора было идти – надо успеть надеть доспехи и оружие до отплытия корабля. Но он все медлил, глядя на твердыню Октавиана.

– Почему? – требовательно спросил он пустоту. – Почему Roma Dea выбрала именно его – из всех мужчин, среди которых могла выбирать?

– Потому что, – вдруг ответила Диона, – Roma Dea хочет империю; а империи нужен император. Антоний недостаточно умен, чтобы справиться с этим, не заставив сам Рим немного отойти в тень. Октавиан хитрее – и приятнее, на римский вкус.

Луций не удивился. Он уже привык к ее неожиданным появлениям. Тимолеону тоже это нравилось. Тимолеон… он мог повергнуть в ужас кого угодно, но Луций скучал по нему. Он скучал по ним всем, даже по серьезному, подчас угрюмому Андрогею.

Но больше всего он тосковал по Дионе, особенно сейчас, стоя совсем рядом с нею.

Она казалась такой же холодной и недоступной, как обычно, когда держалась в тени царицы. Но ему было достаточно и того, что она прошла мимо, заговорила с ним.

Не дать ли наконец волю гневу? Бесполезно – она лишь посмеется над ним. Луций хорошо изучил нрав своей жены и потому взял себя в руки и принял не менее холодный вид.

– Империя может существовать и без Рима.

– Да, – согласилась она. – Если умрет Октавиан. Он может умереть и сегодня. Тогда победа достанется Антонию – независимо от исхода сражения.

Луций прищурил глаза.

– Не этого ли ты добивалась своей магией?

Диона чуть вскинула подбородок – это было единственным признаком ее гнева.

– А если даже и так? Ты думаешь, я рассказала бы тебе об этом?

– Когда-нибудь – может быть…

Она покачала головой. Под маской холодности он вдруг ощутил скорбь.

– Некоторые вещи не сможет понять ни один римлянин. Или не должен.

– Например, тебя саму?

Диона опять покачала головой и неожиданно, к его несказанному удивлению, взяла его за руку. Ее рука была холодной и маленькой, голос – тихим, едва слышным.

– Луций, умоляю, останься сегодня в живых. Обещай мне, что не дашь себя убить.

– Я не могу обещать не умереть. Предстоит битва – какие могут быть обещания.

– Просто не ищи смерти.

Ему захотелось взять ее лицо в свои ладони – нет, всю ее сжать в своих объятиях – и прижать к себе, прижать изо всех сил. Он поднес ее руку к своим губам и поцеловал каждый палец. Она смотрела на него широко раскрытыми, сухими глазами, будучи уже во власти своей богини. Но в сердце ее осталось местечко и для него – пусть крохотное, но все же…

– Я не буду искать смерти, – проговорил он. – Хотя я мог бы… нет…

– Если ты будешь вынужден сдаться, – порывисто перебила она его, – сдавайся. Не думай обо мне. Обещай и это тоже. Обещай.

– Ты просишь слишком много.

– Обещай, – повторила Диона.

– А что ты пообещаешь мне? – пытливо спросил он.

– Я обещаю… – начала она, и голос ее задрожал. – Я обещаю не умирать. Если это будет зависеть от меня. И… ждать… если ты сможешь…

«О боги!» – подумал Луций в слабом изумлении – он был слишком измучен и почти не верил в такую перемену. Диона вовсе не охладела к нему. Все это было маской.

Но прежде, чем он успел заговорить, сделать что-либо, искупить свои невольные грехи, их разъединил голос Клеопатры, призывавший к себе жриц. Диона вздрогнула и отстранилась. Луций попытался притянуть ее к себе – поздно! Она кинулась к своей царице исполнять свой долг.

Она обещала ему все. Он же пообещал ей лишь половину того, о чем умоляла она. Остальное…

Луций тоже сорвался с места и побежал: от правды, от ужаса, неотделимого от этой правды, – к флагманскому кораблю Антония, навстречу утру и битве.