Текст книги "Трон Исиды"

Автор книги: Джудит Тарр

Джудит Тарр
Трон Исиды

Брюсу и Трэси

за все:

помощь, моральную поддержку, советы особенно за консультации по вопросам дел военных.

К пирующим

 
Теперь пируем! Вольной ногой теперь
Ударим оземь! Время пришло, друзья,
Салийским щедро угощеньем
Ложа кумиров почтить во храме!
 
 
Нам в погребах нельзя было дедовских
Цедить вино, доколь, Капитолию
Разгром готовя, государству
Смела в безумье грозить царица
 
 
С порочной сворой хворых любимчиков,
Мечтам не зная дерзостным удержу,
Сама от сладостной удачи
Пьяная. Но поубавил буйство,
 
 
Когда один лишь спасся от пламени
Корабль, и душу, разгоряченную
Вином Египта, в должный трепет
Цезарь поверг, на упругих веслах
 
 
Гоня беглянку прочь от Италии,
Как гонит ястреб робкого голубя
Иль в снежном поле фессалийском
Зайца – охотник. Готовил цепи
 
 
Он роковому диву. Но доблестней
Себе искала женщина гибели:
Не закололась малодушно,
К дальним краям не помчалась морем.
 
 
Взглянуть смогла на пепел палат своих
Спокойным взором и, разъяренных змей
Бесстрашно в руки взяв, смертельным
Тело свое напитала ядом,
 
 
Вдвойне отважна: так, умереть решив,
Не допустила, чтобы ладья врагов
Венца лишенную царицу
Мчала рабой на триумф их гордый.
 

Квинт Гораций Флакк (перевод С. Шервинского)

Действие первое
АЛЕКСАНДРИЯ И ТАРС
41—40 до н. э

1

Некогда зал этот был весь из золота. Теперь он из золота и хрусталя, а в центре него мумия – безжизненный образ царя.

Египетские бальзамы выполнили свое назначение: тело умершего великолепно сохранилось в жарком вавилонском климате. Оно не было завернуто в материю, как того требовал обычай, точнее ее сняли уже давно, еще до того, как его преемник, новый царь, расплатился с долгами золотым саркофагом. Отблески светильников скользили по оружию; то высвечивалось, то тонуло в тени лицо, словно оживая. Мощный торс, крепкие кости, крутой лоб, правильной формы нос с горбинкой, властный, волевой подбородок. Светлые волосы сохранили цвет – подстриженные и уложенные наподобие львиной гривы, они отливали золотом.

Диона обвела взглядом выгравированные заглавные буквы имени: «ALEXANDROS»[1]1
  «Александр». – Здесь и далее прим. пер.


[Закрыть]. Далее следовали титулы, слова молитв, символы царского величия, значившие теперь так же мало, как и сама смерть, сделавшая его вечным.

Она взглянула на него: мертвое лицо ничем не отличалось от лица живого человека. Этот мужчина был очень красив, а в его характере было слишком мало сходства с характером женщины, вошедшей в просторный сияющий зал. Но Диона считала ее равной великому Александру.

– Боги, как мне его не хватает! – произнесла Клеопатра[2]2
  Имя Клеопатра (в переводе с греческого означает «славная по отцу») носили героини греческих сказаний, а также традиционно – женщины из царских семей в Македонии и Египте. Сама Клеопатра (69–30 гг. до н. э.) была Клеопатрой VII.


[Закрыть].

Она не имела в виду Александра – он покинул сей мир уже более трех веков назад. Диона приподняла бровь.

– До сих пор? – вырвалось у нее.

Царица остановилась и повернулась к Дионе. Клеопатра в совершенстве владела жеманной походкой придворной дамы, однако обычно ее поступь была легка и свободна, и, несмотря на размашистые шаги, никто не усмотрел бы в ней ни на йоту мужского.

– До сих пор… Мало того, он постоянно является мне. Хорошо бы его бросили за это на растерзание собакам, а не сжигали на костре в Риме.

Рука Дионы вскинулась в предупреждающем жесте.

– Да минует нас чаша сия!

– Милая, добрая маленькая жрица, – не слишком доброжелательно вымолвила царица, склоняясь над погребенным в хрустале. – Если бы он появился здесь, сейчас, я была бы рада. Я смогла бы расправиться с призраком кумира, мертвого уже три сотни лет. Человек, умерший три…

– Кумир? – перебила ее Диона. – Неужели ты веришь всем этим россказням, пришедшим из Рима?

Клеопатра надула губы; нос ее как будто еще удлинился, подбородок выдвинулся вперед; весь ее облик выражал презрение.

– Кумиром был Гай Юлий Цезарь – удивительный человек, блестящий полководец и – негодяй отъявленный. Лишь Меркурий, возлюбивший воров, мог покровительствовать ему.

Царица имела право так говорить. Здесь, на этой земле, ее называли Исидой[3]3
  Исида – египетская богиня плодородия, материнства, воды и ветра, волшебства, мореплавания; символ женственности, семейной верности; охранительница умерших. Изображалась в человеческом облике, с коровьими рогами и солнечным диском, часто с младенцем Гором на руках. Сестра и супруга Осириса, мать Гора. Популярность ее была так велика, что она почиталась и за пределами Египта, во всей Римской империи. С IV в. до н. э. появляется мистический культ Исиды.


[Закрыть], здесь она мать и богиня. Сам Цезарь приносил ей дары, а ему, как никому другому, чужда была бескорыстность.

Для Дионы всегда было загадкой, любил ли Цезарь свою египетскую царицу. При его жизни она не позволяла себе разгадать эту загадку. А в том, что царица любила своего хитроумного и остроумного, циничного и бессовестного римлянина, она не сомневалась.

– Я хотела соблазнить его, – заговорила Клеопатра, – очаровать, увлечь; мне ли не знать, как это делается. И подчинить… И завоевать Египет для себя, а Рим для него и править миром. И что же? Чей теперь Рим! Он должен был вернуться и добиваться смерти так же яростно, как добивался меня некогда.

Диона молчала. Царица шагнула к саркофагу и заглянула в него.

– Он завидовал тебе, – произнесла она, словно обращаясь к живому, – жаждал всего, чем обладал ты: и твоей славы, и даже твоей смерти. А знаешь, сколько ударов ножа потребовалось, чтобы убить его? Двадцать три. Они посчитали раны. Римляне все считают. Только тогда они смогли схватить его, и легионеры растоптали его тело. – Необычно тихим и спокойным голосом, совсем не свойственным ее темпераменту, она добавила: – Египет завоюет Рим, несмотря на смерть Цезаря. Он должен был стать Осирисом[4]4
  Осирис – египетский бог мертвых и плодородия, владыка Царства Мертвых, тесно связанный с теологическим истолкованием египетского понятия о царе; брат и супруг Исиды. Греки отождествляли его с Дионисом.


[Закрыть] для Исиды. Что ж, теперь он стал им – владыкой подземных легионов.

Диона тихонько вздохнула, едва слышно, однако Клеопатра обладала острым слухом.

– Что, мой друг? Я нагнала на тебя скуку?

– Нет, – попыталась солгать Диона.

– Мы ведь пришли сюда с определенной целью, а я трачу время на пустую болтовню. Я слишком много говорю. Тебе давно следовало бы остановить меня.

– Но слова не причиняют вреда, – ответила Диона, – именно слова изгоняют из него злых духов.

– И ты тоже? – бесстрастно поинтересовалась Клеопатра.

Диона пожала плечами. «Нет», – подумала она, но не произнесла этого вслух. Нет, Цезарь не стремился добиться ее, точнее, не так страстно, как царицы. Диона восхищалась Цезарем, его остроумием. Ей нравилось проводить время в его обществе, однако она находила его слишком холодным, впрочем, как и всех римлян, – их беспокоило лишь собственное благополучие, они во всем искали свою выгоду. Цезарь мог бы неоценимо много значить для Египта, но выбрал Рим – и Рим убил его.

Клеопатра положила обе руки на саркофаг – длинные, прекрасные, с тонкими, сильными пальцами, без колец. Здесь, где царила смерть, украшения ни к чему. Диона ощутила дуновение ветра, хотя все двери и окна были наглухо закрыты. Казалось, все вокруг задрожало: цветы, свежие и увядшие; амулеты из камня, кости и металла; вино и хлеб; маленькие статуи бога, поразительно схожие с лежащим в гробнице. Трепетали лепестки цветов – будто кто-то касался их. Одна статуэтка упала на серебряный поднос – металл откликнулся глухо, словно звон далекого колокола.

Диона вздрогнула от этого жуткого звука и тут же упрекнула себя: она просто глупа. Здесь сейчас явилась высшая сила. Не могла не явиться. Свидетелями тому были мертвый Александр, Клеопатра, полная жизни, и сама Диона, жрица Исиды в Двух Землях, голос богини с самого детства, одаренная таинством магии богаче всех смертных женщин. Высшие силы всегда защищали ее, даже вопреки ее собственной воле; оберегали и от гнева Клеопатры.

Царица воскуривала ладан в золотой кадильнице – сладкий дым устремлялся в небеса, – лила вино из золотой чаши в золотой кубок и произносила имена высших сил и богов одно за другим. Диона лишь шептала слова вместе с ней. Это был не ее обряд, не она выполняет его. Здесь она лишь друг, вторая жрица.

Клеопатра воззвала к богам, вернулась к саркофагу и снова положила на него руки.

– Дай мне знак, – произнесла она своим сильным, низким, вкрадчиво-сладким голосом. – Укажи мне путь! Мой Осирис умер. Мой Гор[5]5
  Гор – египетский бог неба и солнца; изображался в виде сокола, человека с головой сокола, крылатого солнца.


[Закрыть], мой Цезарион, еще дитя, и у него нет отца. Царство мое – Две Земли – будет завоевано римскими стервятниками, если каждый из нас не станет сильнее, чем раньше.

Гробница безмолвствовала. Это молчание было настолько же устрашающе необъяснимым, как и дуновение ветра, пронесшееся по залу несколько минут назад.

Диона, затаив дыхание, пристально смотрела на Клеопатру. Это не был один из обычных ритуалов, совершавшихся в храмах Двух Земель, поэтому на царице не было священного одеяния, лишь простое платье эллинки. Она выглядела как и любая александрийская женщина, возможно, чуть выше ростом и стройнее многих; ее можно было даже назвать красивой, но любой при взгляде на нее никогда не усомнился бы в том, что перед ним царица.

Боги признавали свою дочь и говорили с ней, однако сейчас они, похоже, не желали одарить ее своей милостью. Она ждала очень долго, неподвижно, безмолвно, но великие боги так и не явили желанного знака.

Наконец царица пошевелилась, склонила голову и вздохнула.

– Иногда и молчание может быть ответом, – произнесла она.

– Или ответ требовал большего ожидания, чем ты смогла вынести, – добавила Диона.

Клеопатра метнула взгляд в ее сторону.

– Ты всегда была терпеливее меня и сильнее волей – потому тебе и удавалось дождаться снисхождения богов.

– Но я не царица, всего лишь голос.

Взлетели крылатые брови.

– Ты значишь для них гораздо больше, чем предполагаешь. – Клеопатра покачала головой. – Мне следовало знать наверняка, а не просто надеяться, что они ответят мне. Боги молчат с тех пор, как ушел Цезарь. А вдруг вместе с ним ушли и они?

– Этого не может быть. Боги говорят с тобою каждый день.

– Но они не отвечают на мои вопросы.

– Может, и отвечали, но ты плохо слушала.

Клеопатра задохнулась от гнева, но быстро овладела собой и рассмеялась, досадуя на саму себя.

– Наверное, голос Матери Исиды побуждает меня к терпению и велит не гневить небо своей глупостью.

Диона промолчала и Клеопатра снова засмеялась.

– Пойдем, мой друг. Раз богам угодно, я буду терпеливой. Даже царица не в силах противиться воле небес.

Это было мудро, и Диона не стала с ней спорить, хотя, по ее мнению, мудрость поневоле стоила немного.

2

У входа в гробницу Диона рассталась с царицей. Роскошный паланкин Клеопатры, окруженный плотной стеной стражи, быстро поплыл в воздухе по направлению к дворцу. Непритязательный в сравнении с царским паланкин Дионы, подхваченный четырьмя огромными носильщиками, в сопровождении немой и потому молчаливой умницы-служанки, двинулся через густую утреннюю толпу. Диона, в отличие от царицы, не имела слуг, которые разгоняли бы перед ней народ, но зато у нее был дворецкий с голосом, подобным раскатам грома. Он ревел: «Дорогу! Дорогу голосу Исиды!»

Здесь, в полной безопасности и уединении паланкина, она позволила себе улыбнуться. Клеопатра считала, что ее жрица чересчур скромна для своего положения – что ж, царица права, однако Диону это вполне устраивало.

Она прислушивалась к шагам носильщиков, к беспрерывному гулу города – самого огромного города в мире. Какая гамма оттенков: тихий, деликатный шумок у Сема, где гробница Александра; заглушаемый морским прибоем гомон порта; бесцеремонный грохот улиц, набирающий оглушительную силу на рынках. Если прислушаться, можно уловить интонации доброй дюжины языков одновременно: от мягкого, приятного слуху греческого и звучной латыни до быстрых, гортанных звуков персидского. Кто-то пел на египетском. Высокий, чистый голос – такие голоса часто можно услышать в храме – пел простенькую греческую песенку о мальчике, чьи ягодицы подобны персику.

Миновав рыночную площадь, паланкин поднялся по ступеням, попал на другую улицу и вскоре достиг ворот дома Дионы. Носильщики остановились и мягко опустили ношу на землю. Диона услышала вздох облегчения: конечно, это был Марсий, самый сильный и самый ленивый из четверых. Когда она появилась в ярком солнечном свете крытого двора, он смиренно, как и другие, склонил голову, но она все же уловила ухмылку на его лице – уголок ее рта приподнялся в ответ. Она поблагодарила каждого, назвав по имени, последним – Марсия. Предоставленные теперь самим себе, носильщики отправились восвояси – отдыхать и обедать.

– По моему, ты ему нравишься, мама, – донесся до нее голос из тени колоннады. – А он тебе – тоже?

– Тимолеон! – Такое предположение слегка покоробило Диону, но сыну это знать ни к чему. – Так говорить неприлично.

– Значит, он тебе не нравится? – не унимался младший ее сын, выходя на свет. Как и всегда при взгляде на него, она подавила вздох – он был слишком хорош собой, чтобы не беспокоиться за него: огромные глаза, блестящие черные кудри. Отдать бы его в храм – время от времени думала она, – там он будет укрыт и от собственного тщеславия, и от домогательств любителей красивых мальчиков. Но нет, не создан он для храма, не станет она принуждать его.

– Ты меня огорчаешь, – произнесла она довольно строго, но без гнева в голосе. – Конечно, мне совсем не нравится Марсий.

– А вот госпожа Дианира любит своего распорядителя, – сообщил Тимолеон. – Андрогей говорит: когда ее муж узнает об этом, он с ними обоими сделает что-то ужасное. – Он помолчал. – А что именно – Андрогей не сказал. А что делают с женщинами, которые любят своих рабов?

– Что-то ужасное, – удовлетворила его любопытство Диона. – Кстати, Андрогей здесь?

– Да, на фонтанном дворе. Ну ма-ма, что-о?

– Подрастешь, узнаешь. – Она старалась быть серьезной и спокойной. – Ступай. В это время ты должен быть на занятиях.

– А нас сегодня рано отпустили. Перинт принес нам аквариум с головастиками, и мы наблюдали, как они вырастали в лягушек. А потом мы читали о лягушках. Ты знаешь, они так смешно поют: «Брекеке-квак! Квак!»

Сын путался у нее под ногами – в неопрятной тунике, грязный, босой – и старательно квакал. Диона невольно фыркнула – Тимолеон знал, как ее рассмешить.

Андрогей был в фонтанном дворике, как и сказал его брат. Опрятный – Тимолеон таким никогда не бывал, – тихий и спокойный, он читал книгу в ожидании матери. В отличие от Тимолеона, похожего на мать, Андрогей пошел в отца; очень рослый для своих двенадцати лет, слишком, пожалуй, замкнутый. Его тонкое лицо, казалось, не знало улыбки; прямые светло-каштановые волосы подстрижены совсем коротко; холодные серые глаза оценивали все и всех и во всем находили изъяны.

Диона резко одернула себя: несправедливо по отношению к сыну переносить на него свою нелюбовь к его отцу. Такой разумный, аккуратный ребенок – ей бы радоваться. Не то что его шалопай братец: всегда ведет себя примерно, соблюдает все правила приличия. Когда Диона подошла к нему, он встал, взял ее руки в свои, поцеловал мать, как и подобает любящему сыну, и замер, ожидая, когда она заговорит.

– Я чувствую, вы тут с Тимолеоном сплетничали? Откуда ты узнал о Дианире? Неужели разговаривал с рабами?

– Конечно, нет, мама. Просто слуги болтали между собой, а брат случайно услышал и попросил меня объяснить. А я слышал от отца.

– И он, вероятно, собирается донести все подробности до мужа Дианиры?

– Конечно. Он просто обязан сделать это.

Диона хотела было не согласиться, но что толку спорить с ребенком о справедливости и милосердии. Она присела на край фонтана и заставила себя улыбнуться.

– Ну хорошо, а как дела у твоего отца?

– Неплохо, как и всегда.

– А как чувствует себя жена твоего отца? – Она вопросительно посмотрела на сына.

– Госпожа Лаодис здорова. Вчера вечером она родила сына.

– Неужели? Какое это, должно быть, для нее счастье.

Андрогей был умен не по годам, и Диона надеялась, что он не поймет скрытого смысла ее слов. Она рассталась с Аполлонием очень давно – Тимолеон был совсем еще маленьким. Тогда это казалось неизбежным. Ее удивило даже не то, что он снова женился, а что так долго ждал, чтобы найти подходящую юную наследницу. Лаодис, молодая, привлекательная, прекрасная мать для будущих детей, получила, кроме того, в приданое доход богатой провинции. Для мужчины с амбициями, который вращается при дворе на средних ролях и горит желанием подняться повыше, – идеальная партия.

Когда-то он питал надежды в отношении Дионы, полагая, что она поможет ему достичь цели. Семья ее была из вымирающего рода Лагидов[6]6
  Лагиды – царская династия Птолемеев, правившая Египтом: названы по имени Лага, отца Птолемея I.


[Закрыть], Диона осталась последней: отец умер от лихорадки еще до ее рождения, мать скончалась при родах. Родители оставили ей все, что имели: земли, поместья – такие богатства удовлетворят аппетиты любого охотника за удачей. Диона выросла в храме Исиды, который заменил ей и мать, и отца. Она покинула храм, чтобы стать законной наследницей, хозяйкой собственного дома и предстать пред очами царицы – своей родственницы. Но выставлять себя напоказ претило ей, она предпочитала жить просто.

Наверное, она была плохой женой, но все эти женские премудрости не для нее. Аполлонию нужна была женщина, не склонная забывать обо всем на свете во имя исполнения воли богини; умеющая развлечь невыносимо глупых придворных, терпеливо исполняющая любые прихоти мужа.

Она родила ему двух сыновей. Аполлоний взял к себе старшего, оставив второго с ней. И теперь у него сын, которого он не желает делить с матерью.

Андрогея, похоже, не волновало появление соперника, претендующего не только на любовь отца, но, вероятно, позднее и на наследство. Возможно, он не боялся этого – судьба еще не наносила ему чувствительных ударов.

– Расскажи мне о своем новорожденном братике – попросила Диона. – Как его имя?

– Папа хочет назвать его Птолемеем, – ответил мальчик. – Но Лаодис настаивает на имени Демострат, в честь ее отца. А уж она-то добьется своего. Ее отец собирается пожаловать внуку все свое имущество и доходы.

Андрогей не был завистлив. Он и в этом походил на мать; кроме того, ему недоставало честолюбия, отец, без сомнения, считал это весьма прискорбным. Диона погладила его по волосам, и он это вытерпел – редкий случай.

– Останешься пообедать?

– О, не могу. Празднуют рождение малыша – и я должен быть там, а то пойдут сплетни: все считают, что я готов удушить младенца прямо в колыбели.

– Какая нелепость, – вырвалось у Дионы.

– Для меня естественно желать, чтобы первенец оказался девочкой, – заметил Андрогей. Конечно, он был огорчен, но его чувство не имело ничего общего с той звериной ненавистью, которая приводит к братоубийству; Диона была уверена в этом.

– А когда родился Тимолеон, у папы оставалось время на меня? Я не помню.

У отца никогда не находилось времени на детей, но Диона ни за что не сказала бы этого сыну.

– Отец уделял тебе не меньше времени, чем и до рождения брата. – В конце концов, она почти не покривила душой. – Он всегда предпочитал общаться с взрослыми сыновьями, а не забавляться с малышами. Вот увидишь: побалует жену, полюбуется на младенца и снова вернется к тебе – ведь ты умеешь поддерживать умные разговоры.

Тимолеон завопил бы от радости – Андрогей лишь слегка пожал плечами. Чувства юмора он лишен начисто, впрочем, как и его отец.

– Надеюсь. Сейчас он держит себя как Александр, когда у того появился наследник.

– Однако тут все права на твоей стороне. Аполлоний родом из обычной греческой семьи, а род Леодис происходит от македонского солдата, даже не благородной крови. Наш же род ведет свое начало от самого Лага и брата царя Птолемея[7]7
  Птолемеи – македонско-греческая правящая династия в Египте с 323 по 30 гг. до н. э., цари эллинистического Египта. Первый Птолемей был сначала полководцем Александра Македонского. После его смерти выступил за разделение огромной империи Александра. Птолемею достался Египет.


[Закрыть].

Слова матери, хотя в них не содержалось ничего нового, несколько ободрили мальчика; но Андрогей не был бы Андрогеем, если бы не внес в них ясность:

– У Николая Лагида никогда не было собственных сыновей, даже незаконнорожденных.

– Это так, и госпожа Мериамон была бесплодна. Зато они усыновили много детей. Одна из их дочерей, в которой текла македонская и персидская кровь, вышла замуж за египтянина; у них родилась дочь, которая полюбила грека, от их брака тоже родились дети – так и пошел наш род. Ты должен гордиться своим происхождением. Александр гордился бы.

– Откуда тебе знать, что чувствовал бы великий Александр? – усомнился Андрогей.

– Так говорит Богиня, – ответила Диона. Этот аргумент не подлежал сомнению. Даже сын со своим полудетским скептицизмом испытывал благоговейный трепет перед жрицей Дионой. Она взяла его за руку – мальчик тут же попытался высвободиться – и мягко попросила: – А теперь расскажи мне, как ты живешь.

Андрогей, более чем сдержанный молодой человек, против такого тона устоять не мог – и рассказывал куда больше, чем собирался. А Диона радовалась, что сын разговаривает с ней, навещает даже чаще, чем раньше. Андрогей был ее первенцем, и она, как бы ни противился этому его отец, всегда оставалась его матерью.

3

Сейчас в царице нельзя было узнать женщину, которая несколько часов назад была в гробнице Александра. Садясь на престол в тронном зале, она становилась существом высшего порядка. Дворцовый распорядитель, как обычно, призвал Диону к исполнению своих обязанностей, и она, облачившись в придворные одеяния, заняла положенное место: недалеко от трона, среди жриц Исиды в ритуальных одеждах.

Эта Клеопатра, здесь, сейчас, была воплощением Исиды на земле. Предки ее, македонские греки, никогда не забывали о своем происхождении и не придерживались египетских обычаев в одежде и поведении. Но Клеопатра, когда считала нужным, умела перевоплощаться в подлинную царицу Египта. Сегодня она была именно ею.

Блюститель строгих канонов красоты обнаружил бы немало изъянов в ее лице, но фигура царицы была безупречной. Облегающее платье из льна, такое тонкое, что казалось почти прозрачным, подчеркивало прекрасные линии тела. На ней были изумительной красоты драгоценности: массивное нагрудное украшение из золота, слоновой кости и лазурита; золотой пояс; золотые браслеты на длинных ногах и гибких руках. В руке она сжимала жезл и высоко держала голову, увенчанную двумя коронами, красной и белой, и золотыми фигурками грифа и змеи – символами Двух Земель, отныне объединенных в Великое царство Египетское. Ее лицо было раскрашено так же, как маска в гробнице; глаза подведены малахитовой зеленью. Клеопатра выглядела воистину великолепно – и лучше, чем кто бы то ни был знала об этом. Тяжелые короны казались специально созданными для ее причудливо изогнутого носа и властного, выступающего вперед подбородка, а диковинная разрисовка огромных темных глаз придавала им горделивой выразительности.

«Красива? Нет… – думала Диона, – но ослепительна, богоподобна…»

Многоколонный мраморный зал в греческом стиле, но расписанный в типичной египетской гамме – красное и золотое, белое и голубое, с вкраплениями зеленого, – заполняли придворные в греческих хитонах, египетских туниках, персидских накидках и шароварах, иудейских одеяниях и даже в римских тогах. Писцы в египетских юбках сидели рядом с учеными мужами в греческих мантиях и заносили на папирусы все происходящее на двух языках: египетском и греческом.

Царица, владевшая обоими, внимательно наблюдала за переводчиками. Но Клеопатра не была бы Клеопатрой, если бы не научилась говорить и читать на всех языках, которые могли понадобиться ей для ведения дворцовых дел; освоила она и еще несколько – это не раз помогало ей разбираться в дипломатических тонкостях.

Великое множество дел предстояло ей разрешить в этот день. От царя Ирода из Иудеи доставили льстивое послание с выражениям дружелюбия – что ж, она пошлет столь же сладостный ответ. Правитель Тибада уплатил лишь часть наложенных на него зерновых пошлин и прислал извинения за невозможность выплатить остальное. Ну, тут все ясно: пусть покроет долг за счет собственных запасов. Имущественный спор: разводятся супруги, она – из Александрии, он – из Мемфиса: доход от поместья общий и пятеро детей – тоже. Так: поместье и всех ребятишек – матери, муженьку же придется убираться. Она отметила про себя, что решение поспешно, но в данных обстоятельствах – единственно верное.

Когда обескураженный, незадачливый бывший супруг из Мемфиса удалился, вперед выступил незнакомец. Дворцовый распорядитель объявил о нем по-гречески – на языке, наиболее здесь распространенном. Неизвестный, стоящий перед царицей, гордо опершись на копье, со шлемом в руке, был кем угодно, но только не эллином.

Неотесанные римляне остаются грубиянами, даже когда пытаются подражать изысканным грекам. Но об этом так не скажешь. Его речь была очень проста – такую манеру называют цезарианской. Диона не вспомнила ни его лица, ни имени – Квинт Деллий. В Риме, где она жила с царицей, довелось видеть так много лиц, слышать столько имен…

Но имя человека, направившего к ним посланца, она припомнила – Марк Антоний, друг Цезаря. Теперь он управлял Римом, а точнее, разделял трон с Октавием – племянником Цезаря. Как остроумно заметил Деллий, не столько разделял, сколько раздирал.

– Вот оно что, – тихо, как бы между прочим, сказала царица на классическом греческом. – Наследник.

Деллий взглянул на ребенка, сидевшего у ее ног, одетого по-египетски. Птолемей Цезарь – Цезарион – выглядел – да и был – настоящим египтянином и вполне освоил искусство терпения – его отцу оно далось намного тяжелее.

При взгляде на него возникали некоторые сомнения в том, кто же на самом деле его отец: светло-каштановые волосы, белоснежная кожа, холодные серые глаза на красивом лице, в котором, однако, не было ничего от эллина. Он встретил взгляд Деллия без всяких эмоций, как и подобает царевичу, однако Диона могла поклясться – в этот момент он готов был лопнуть со смеху. Что ж, иной раз и царям не грех посмеяться. То же самое ей однажды сказал и Цезарь.

Сын немного отодвинулся от материнского колена – мать, казалось, вовсе не замечала его.

– Наследника зовут Гай Октавий – почти Гай Юлий Цезарь. Поистине римлянам недостает воображения, когда они дают имена своим детям.

Деллий натянуто улыбнулся.

– Что поделать, владычица.

– На свете был только один Цезарь. Надеюсь, его помнят в Риме. Не хотелось бы, чтобы этот хилый отпрыск с похожим именем остался единственной памятью о нем.

– Люди не забудут Цезаря, владычица, – заверил ее Деллий.

– Имена имеют огромное значение, – продолжила Клеопатра свою мысль. – В именах заключена сила. Что Антонию нужно от меня?

Деллия, с его живым умом, не сбил с толку внезапно заданный вопрос – ответ последовал незамедлительно.

– Владычица, он просит тебя посетить его.

– Неужели? – Тон царицы был совершенно бесстрастен. – Где ж?

– Он ждет тебя в Тарсе, владычица.

– Он мог бы, – заметила царица – приехать сюда, в Александрию.

– Конечно, ты права. Однако государственные дела заставляют его оставаться у границ Греции.

– А меня государственные дела заставляют оставаться здесь. Я – царица Египта.

На лице Деллия ни один мускул не дрогнул.

Диона подумала, что мудрый Антоний послал к ним человека с железными нервами.

– Владычица, Марк Антоний – один из триумвиров, трех равных правителей Рима.

– И что же, они в самом деле равны? Должно быть, просто не могут выбрать первого, своего господина.

– Рим – их господин, владычица.

– Зачем я ему понадобилась? Разве ему недостаточно поддержки греков?

Менее искусный дипломат непременно попался бы на эту удочку, Деллий же терпеливо продолжил – так обращаются с глупым, назойливым ребенком.

– Владычица, он намерен обсудить ваш союз.

– Наш союз? – переспросила царица. – А не свои новые завоевания? Не право на предполагаемые владения?

– Египет, по мнению Марка Антония, государство независимое и сильное. Он считает, что самое мудрое – заключить с ним союз.

– Что ж, он прав, – согласилась Клеопатра.

– Итак, владычица, – подхватил Деллий со всей возможной деликатностью, – ты принимаешь его приглашение?

– Я подумаю, – ответила царица.

На большее посланник рассчитывать не мог – похоже, он и сам знал об этом и поэтому покинул зал, вполне удовлетворенный. Царица приступила к другим, не менее важным делам. Диона же – она увидела все, что считала интересным, – тихонько выскользнула из зала.

– Ну?

Диона отвернулась от окна. Отсюда, из ванной комнаты царицы, расположенной высоко в дворцовой башне, она могла окинуть взглядом весь город, порт и маяк на острове Фарос[8]8
  Этот маяк, высотой 110 метров, считался одним из семи чудес света.


[Закрыть], мерцающий белым светом в лучах вечернего солнца. Комната была большой и светлой, но после парадных залов казалась мрачноватой. Царица неслышно приблизилась и встала рядом с Дионой – в льняном одеянии, без роскошных корон и почти без украшений – лишь несколько браслетов позвякивали на руках. Благоухали дорогие благовония, терпкие и сладкие.

– Мирра? – предположила Диона, – и розы… И еще… гвоздичное масло?

– И немного серой амбры. – Кончиками пальцев Клеопатра коснулась щеки Дионы. – Чуть-чуть румян, капельку пудры – и ты как цветок лотоса. Я должна бы мучительно тебе завидовать.

– Я смою и это, – пообещала Диона. – Твоя ванна больше, чем весь мой дом.

– Да, весь твой дом можно разместить здесь с гораздо большим комфортом, чем в городе, – пошутила царица.

– Пожалуй… Но зато это МОЙ дом.

Клеопатра лишь взглянула – она уже давно привыкла к ее непокорности.

– Как ты думаешь, долго ли еще этот дворец останется моим, прими я предложение римлян?

– Всю твою жизнь. – Сейчас Диона не говорила с богиней – лишь с самой собой. Но она была уверена в правоте своих слов.

Клеопатра чуть-чуть расслабилась, но и теперь было заметно, как напряжены ее нервы.

– Знаешь, – задумчиво проговорила царица, – Рим – плохой гость и ненадежный союзник.

– Как Цезарь?

– Цезарь умер.

– И ты не можешь простить ему этого.

– Он не заслужил прощения. – Клеопатра облокотилась на подоконник. – Мудрые живут, чтобы довести до конца свои начинания. Глупцы – умирают.

– Глупцы – и избранники боги.

– А разве это не одно и то же?

– Ты очень цинична сегодня, – заметила Диона.

– Завтра я буду еще более циничной, – пообещала Клеопатра.

Диона засмеялась, ее не так-то легко было смутить.

– A-а, ты уже готовишься?

– Очень может быть. – Рука царицы как бы независимо от ее воли легла на подоконник; взгляд остановился на Фаросском маяке. – Египту нужен Рим. Можно отрицать это, как угодно сопротивляться, но Рим – сила, и ни один народ не может не считаться с нею.

– У них даже царя нет. Они называют себя республикой – свободной землей для свободных людей. Любой, у кого хватит денег и власти, может назвать себя господином этой земли. Цезарь ближе, чем кто-либо другой, подошел к тому, чтобы стать царем. И что же? Что они с ним сделали?

– Предательски убили… прямо в сенате… – Голос звучал зловеще тихо. – Они питают отвращение к царям… к любому, кто, по их мнению, претендует на этот титул. Пусть называет себя диктатором, генералом, верховным жрецом – это еще можно вынести. Но царем – никогда. Им не нужен ни царь, ни император. Знаешь ведь, за что они сражались: Марий и Сулла, Цезарь и Помпей, Брут и Кассий – все эти преданные сыны Республики? У них была лишь одна цель – взять власть, править миром.

Диона вздрогнула.

– В словах заключена огромная сила, – убежденно произнесла она. – Отрицать это, называть вещи не их именами, – значит лгать.

– Как это по-персидски, – презирать ложь, – сухо заметила Клеопатра. – Любой римлянин скажет тебе, что достичь успеха можно, лишь называя вещи чужими именами.