Текст книги "Трон Исиды"

Автор книги: Джудит Тарр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц)

Такая магия могла быть направлена и на добро, и на зло. Чему она послужит на этот раз, гадать не стоило. Стекла светильников были цвета запекшейся крови. Кровь была и возле бассейна, и в центре круга, и на палочке в руках Клеопатры, которой она сейчас закрывала воротца. Диона побледнела, испугавшись, что кто-то все-таки пал жертвой плохих новостей и ярости царицы. Неужели кто-то из слуг? Но вскоре ужас рассеялся и страх угас – она различила очертания животного, лежавшего возле бассейна. Это оказался молодой козлик; шерстка его отливала черным глянцем, а янтарные глаза были широкое раскрыты в предсмертном ужасе.

– Клеопатра, – спокойно окликнула ее Диона. Она говорила негромко, но имя все равно зазвенело в тишине, стремительно разбегаясь по комнате гулким, многократным эхом.

Рука царицы замерла.

– Клеопатра, – повторила Диона. – Что ты делаешь?

– Уходи, – отозвалась царица. В ее холодном твердом тоне было бы, наверное, больше тепла, если бы она обращалась к одной из теней, толпящихся по углам. – Здесь я никогда не нуждалась в твоих услугах. Убирайся – или я велю тебя вышвырнуть.

– Сомневаюсь, – возразила Диона. Переча царице, она рисковала не больше, чем когда пришла нарушить ее магическое действо: если придется заплатить за вторжение, все остальное войдет в эту цену. – Разве так полагается встречать новости, пришедшиеся нам не по нраву или неожиданные для нас.

– А как еще их встречать? – властно спросила Клеопатра, но прекратила свои манипуляции, к тайному облегчению Дионы, и не двигалась с места, чтобы завершить магический круг.

– Можно подождать, – проговорила Диона, – и посмотреть, что будет дальше.

– Я ждала, – отрезала Клеопатра, – но ты сама видишь, как я вознаграждена за свое ожидание. Забыта – как мода прошлой недели, как мелкая интрижка, которую он завел себе на Востоке. Как только Антоний вернулся в Рим, Рим пожрал его. А эта тварь пожрала его душу.

– Вздор! – возразила Диона более решительно, чем следовало. Она слишком хорошо понимала, что имела в виду Клеопатра и что собиралась делать при помощи этого круга, крови и паутины магии. – Кого ты собиралась призвать? Тривию – Гекату[37]37
  Римляне отождествляли греческую богиню Гекату – богиню мрака, ночных видений и колдунов – со своей богиней Тривией – «богиней трех дорог», так как ее изображения помещались на перекрестке дорог, где ей обычно приносили жертвы. Геката также помогает покинутым возлюбленным.


[Закрыть]? Эриний[38]38
  Эринии – богини мщения подземного мира (у римлян – фурии). Безжалостно и неустанно карали они всяческую несправедливость, в особенности убийство, преследуя виновного, доводя его до безумия, насылая на него порчу и смерть.


[Закрыть]? Нашего египетского Пожирателя Душ? Или всех разом? Разве ты сумела бы справиться с ними, о моя владычица, царица Двух Земель? Это ведь не заурядные шкодливые демоны или бесплотные призраки. Одной только кровью нельзя уплатить по их счету. И магический круг, как бы хорошо он ни был очерчен, не может удержать их – если только они сами не сочтут забавным остаться в нем. Безусловно, один раз они сослужат тебе хорошую службу, но что потом? Ты же навсегда станешь их рабой.

– Какая ты мудрая, – съязвила Клеопатра. – Какая благоразумная, предусмотрительная… Все-то ты предугадываешь. Но что даст мне мудрость? Чем поможет благоразумие? Что изменит?

– А что тебе даст твоя магия? Фурий, изводящих соперницу. Пожирателя Душ, вгрызающегося в ее печень? Прелестная картинка! Такую обычно рисует в своем воображении рассерженный ребенок. Ты, наверное, еще наслала на Антония собак за то, что он проявил слабость и не устоял перед нею. А дальше что? Октавиан получит весь Рим. Сможешь ли ты затащить его на свое ложе, как затащила остальных?

– От этого, – спокойно заявила Клеопатра, – меня стошнит. А что мне мешает наслать на него эриний так же, как и на его сестру?

– Ничего, – согласилась Диона. – Кроме небольшого сожаления о том, что случится потом.

– Потом будет хаос, – промолвила Клеопатра. – И я смогу использовать его в своих интересах.

Диона покачала головой. Как и следовало ожидать, она не смогла переубедить царицу, не сумела тронуть ее душу – Клеопатра по-прежнему стояла внутри круга, сжимая окровавленную палочку. Но к этой волшебной палочке, слегка подрагивающей в руках царицы, крались кошки. Похоже, она ничего не замечала. Диона тоже старалась не смотреть на них. У нее уже мелькнула мысль, которую она почти тут же отбросила: схватить палочку. Но разрушать даже неоконченный магический круг опасно, особенно если это делает маг: последствия могли оказаться непредсказуемыми – уж лучше оставить Клеопатру в покое и дать завершить свое магическое действо. Силы, бывшие внутри, когда создавался круг, по-прежнему находились там, и Диона, выпустив их наружу, стала бы уязвимой для толпящихся вокруг теней, алчущих крови.

Кошки же были божествами по праву рождения. Магия не в силах подчинить их себе. Чем они помогут царице, Диона не представляла, но почему-то доверяла своим ощущениям, говорившим ей, что именно эти зверьки могут повлиять на исход страшного спора.

Она изо всех сил старалась помочь им.

– Что ж, прекрасно. Значит, тебе неважно, какую цену ты заплатишь за вспышку своего гнева. Ты уничтожишь их движением руки, превратишь Рим в прах и, может быть – может быть! – спасешь Египет от ярма. Но что же ты ответишь детям Антония, когда они спросят, почему у них нет отца? Скажешь, что наслала на него фурий? И скормила его душу Пожирателю из подземного царства? Как они после этого будут к тебе относиться?

– Царица делает то, что ей положено, и это не подлежит обсуждению, – ответила Клеопатра, тронутая не больше, чем всеми остальными ее словами.

– Верно, – согласилась Диона. – И конечно, лишившись души – ее ведь сожрут с твоей любезной помощью, – Антоний больше не будет преследовать тебя. Разве что во снах?

– Я смогу заставить себя забыть его, – отрезала Клеопатра. – Точно так же, как он забыл меня.

– Зачем же? – возразила Диона. – Он ведь уже был женат на римлянке, когда ты легла на его ложе в Тарсе. Так какое тебе дело еще до одной римлянки, если он вернется к тебе?

– Не вернется, – молвила Клеопатра, резко и просто. – Фульвия стала его женой еще до того, как он впервые лег в мою постель. Октавию же он взял вместо меня. Назло мне. Антоний сделал мне зло. Я верну его зло ей – и ему тоже.

– Выходит, во всем виновато зло, – заметила Диона. – Ну, в этом я не сомневалась.

Клеопатра не сводила с нее глаз. Златошерстный кот был уже внутри круга и полз на животе к женщине и ее палочке. Царица по-прежнему ничего не замечала. Его сестричка и мать заняли свои позиции у ворот, словно безмолвные изваяния стражей.

Диона напряглась, став предельно осторожной, и следила за каждым своим вздохом и взглядом.

– По-моему, ты теряешь разум, Клеопатра. И свое величие. Неужели ты подчинишься низшим божествам в угоду вспышке ревности?

– Я царица и богиня, Исида на земле. Антоний был моим Осирисом и Дионисом – и предал меня. Боги уничтожали богов за гораздо меньшие проступки.

– Иногда боги бывают ребячливыми и мелочными, – возразила Диона, пораженная то ли величием, то ли простотой слов Клеопатры.

Страха не было – она оставила его позади, за пределами покоев царицы.

– Можешь оставаться богиней, никто тебе не мешает. В эту минуту, например, ты очень похожа на Геру, обнаружившую новую интрижку Зевса. Но откуда ты знаешь, что Антоний забыл тебя? Пойми, он совершил сделку, простую сделку. Ты должна это допустить. Представь себе – взять женщину и получить с нею Рим. Обычное, скучное дело. Говорят, что Октавия такая же нудная, как и ее брат, но не обладает ни умом, ни убежденностью в том, что заслуживает чести править империей. Могу побиться об заклад на мое лучшее шелковое платье, что уже через неделю она надоест Антонию.

– Так долго ждать? – Казалось, к Клеопатре вернулся ее юмор, спрятанный под ворчливым грозным тоном. – Антоний обещал мне вечную верность – и нарушил слово. Неужели ты думаешь, что я позволю ему сбежать подобру-поздорову? Он должен поплатиться за свое вероломство.

– Он поплатится с лихвой, когда вернется, – заметила Диона с озорным блеском в глазах.

– Нет, – отрезала Клеопатра.

Казалось, она хотела что-то добавить, но тут злато-шерстный кот, наконец, занявший исходную позицию, ринулся в бой. Царица увернулась, палочка дернулась в ее пальцах; он прыгнул еще раз и выбил ее из рук царицы.

Клеопатра, как кобра, молниеносно бросилась к палочке. Кот запустил когти в ее руку. Она вскрикнула и попыталась стряхнуть его.

Круг магических сил содрогнулся, словно был сделан из стекла, рухнул и разбился вдребезги – на мириады осколков, пронзавших до костей.

Диона, охраняемая таинственными силами, не могла ни пошевелиться, ни оторвать глаз – жуткое величие и мощь силы, разрушившей круг, казалось, зачаровали ее. Клеопатра повалилась на пол, пав жертвой собственной магии и – слава богам! – освободившись от нее. Кот бессильно распростерся возле границ круга. Очнувшись от оцепенения, Диона прыжком бросилась к царице.

Клеопатра лежала побелевшая, неподвижная, но дышала. Когда Диона упала рядом с ней на колени, она резко выдохнула, закашлялась и тряхнула головой, пытаясь побороть оцепенение, как борется со сном спящий. Диона поймала дрожащую руку царицы и держала до тех пор, пока та не успокоилась.

Кошки вылизывали уши кота. Он тоже судорожно дергался, как и Клеопатра, но ему повезло больше: через минуту он уже неуверенно поднялся, тряся головой, и начал энергично, с необычайным упорством облизывать лапу. Мать покусывала его шею, словно покрывая своеобразными кошачьими поцелуями. Кот распушил хвост трубой и направился, правда, немного нетвердо, тереться о ноги Клеопатры.

– О, сокрушитель миров, – начала Диона на староегипетском – на этом языке она всегда молилась, – ты заслужил на ужин рыбу, целую огромную рыбу!

– В самом деле? – поинтересовалась Клеопатра. Ее голос был слабым, словно она снова вот-вот впадет в забытье, но слова звучали ясно и отчетливо, как всегда. – Только сначала я поужинаю его печенкой.

– Если тебе удастся его поймать, – ответила Диона, скрывая облегчение за некоторой резкостью. – И если я тебе позволю. Это было сделано на славу – больше ни один кот на свете не сумел бы так. Мсти Антонию, как может мстить женщина и царица, – я даже помогу тебе. Но оставь в покое магию. Это слишком дорого стоит.

– Ах да, ты осмелилась… – Голос Клеопатры замер.

Диона подумала, что царица опять лишилась сознания, но та просто закрыла глаза, пытаясь справиться с очередным приступом гнева. Немного погодя она продолжила:

– Когда-нибудь ты зайдешь слишком далеко. И поплатишься за это.

– Но не сегодня, – засмеялась Диона с громадным облегчением. – Ты можешь встать? Круг разрушен, твои чары развеялись, но ты взбудоражила половину призраков и духов всего Египта. Нам повезет, если мы сумеем быстренько их утихомирить – до того, как они нашлют на город чуму или что-нибудь еще в этом роде.

Клеопатра окончательно пришла в себя и была готова снова обрушиться на Диону. Но теперь она и сама видела, что все закоулки и углы комнаты словно ожили: тени бормотали неясными голосами, и у каждой за спиной были крылья, как у птиц – но птиц с головами людей. Души мертвых пришли сюда – рыскать возле обломков могучих чар. За ними прятались еще более темные твари – не каждый маг мог их увидеть, а тем более хорошо рассмотреть.

– Только кот, – сказала Клеопатра, – мог разрушить такое сооружение и остаться целым и невредимым. А какая была ювелирная работа!

Она перехватила взгляд Дионы.

– Да-да, мне пришлось изрядно потрудиться. А теперь взгляни-ка вокруг. Мы провозимся с ними до рассвета.

– Значит, лучше сразу дать им понять, кто сильнее. Ну что, за дело? – уверенно отозвалась Диона.

18

Они успокоили призраков и загнали духов в их обиталища еще до рассвета. Но все же несколько тварей ускользнули. Шли месяцы, прошел даже год, но все равно Диона то и дело слышала, что нет-нет, да какой-нибудь дом и пострадает от нашествия духов зла: то ей говорили про сад, куда не залетала ни одна птица, то про рысканье сонма теней по разным кварталам города.

Но цена, как бы ни была она высока, вполне обоснованна – ведь они вторглись в мир, за вход в который с простых смертных взимали страшную плату. Им еще повезло – они остались живы. Но Диона чувствовала себя изможденной и выжатой как лимон, глаза ее стали сухими и тусклыми, как пески пустыни, а магический дар на время полностью покинул ее. Клеопатра пришла в себя быстрее. Она никогда не призналась бы даже себе, что Диона имела право вмешаться в ее действия, но не приказала прогнать жрицу с глаз долой; царица помогала ей всю ночь и больше не пыталась призвать на помощь духов, чтобы изничтожить римскую соперницу. Сейчас она была ближе всего к признанию своего поражения, чем когда-либо раньше, – настолько близко, насколько это вообще возможно для царицы, тем более для Клеопатры.

Решив быть благоразумной, терпеливо ждать и предоставить Антонию самому искать пути к ней, Клеопатра погрузилась в повседневные занятия, хотя подавленная энергия временами так и бурлила в ней, не находя выхода. Она правила царством, растила детей, поклонялась своим богам, занималась философией, не чуждалась царица и магии, хотя и не пыталась заставить силы зла снова служить ей. Клеопатра не заводила любовников, как поступила бы простолюдинка с низменной натурой, отвечая изменой на измену. Но она не была для этого создана, для столь мелкой мести.

Месяцы перетекали в годы. Селена и Гелиос подросли. Это были прелестные дети – смуглая и светлокожий, спокойная и непоседливый. Их брат Цезарион утратил последние трогательные черты, присущие детству, и «расцветал красой молодого мужчины», как сказали бы греки. У Тимолеона ломался голос; но его детские годы, дни и минуты, улетавшие в загадочную страну, откуда приходит и уходит время, не прихватили с собой его красоты. Это стоило Дионе больших тревог и забот, чем она могла бы признаться любому, даже царице.

У обеих женщин было много забот, и это помогало отчасти не думать об отсутствии милых сердцу мужчин, их ветрености и забывчивости. Клеопатра давно уже решила превратить Египет в богатейшее царство мира. Она истово отдалась этой задаче и, казалось, предвидела все: от малого до великого – от приумножения запасов хлеба и пива для нужд ремесленников до идей: как сделать жизнь царевичей и царевны еще роскошнее.

Занималась она и политикой. Ирод из Иудеи, изгнанник и будущий царь, прибыл к ней искать союза и помощи против парфян, завоевавших его царство. Она послала его в Рим в качестве дара Антонию, сделав это не без задней мысли; Ирод был красивым молодым человеком – смуглым стройным сладкоречивым юношей со скользким талантом говорить то, что от него хотели услышать. Грубоватый, порывистый и вспыльчивый Антоний, без сомнения, усмотрит в Ироде опасного соперника. Или хотя бы встревожится.

Об Антонии царица слышала много – сама она мало говорила и спрашивала, но никогда не отсылала гонцов прочь. Сейчас он находился в Греции. Война с Парфией затянулась, и он отсылал своих полководцев туда, где они были нужнее, а сам оставался с войском и выигрывал сражение за сражением. Он снова встретился с Октавианом в Брундизии и в одночасье стал победителем и сильной политической фигурой. Октавиан же был слаб и измотан затянувшейся войной с Секстом Помпеем. В Греции находилась и жена Антония – Октавия; он называл себя Дионисом, а она была его Афродитой, его богиней и супругой бога.

На это Клеопатра не сказала ни слова.

Они собрались все вместе в самый разгар зноя, на четвертое лето после отъезда Антония из Александрии. На корабль, покачивавшийся на глади озера, царица взяла с собой небольшую компанию: человек сто или около того. Было прохладно – правда, в такой одуряюще-жаркий сезон любой, самый незначительный спад зноя мог зваться прохладой. Легкий ветерок носился над водой; малыши и дети постарше плескались внизу, а ладьи дрейфовали, насколько позволяли цепи якорей, брошенных глубоко в песок.

Диона, борясь с искушением окунуться в воду, облокотилась о борт. Навес защищал ее от солнца. Геба обмахивала свою госпожу веером, сбрызнутым водой из озера. Все были полуодеты, если не сказать – почти раздеты. Газовая туника Дионы с вырезом на египетский манер, оставлявшим открытыми руки и грудь, просвечивала насквозь.

– Римляне были бы шокированы нашим видом, – лениво произнесла она.

Клеопатра вяло повернула голову – тягучим движением, словно кошка, спавшая у ног Дионы. Как и ее жрица, она предпочла одеться по-египетски. Нагота не возбуждала чувственности летом в этой стране.

– Их все шокирует, – усмехнулась она. – Будь они сейчас с нами, то уж точно вырядились бы в доспехи и тоги.

Диона промолчала, наблюдая за Тимолеоном – он сражался с детьми царицы в морском бою. Другие, молодые и постарше, окружили их плотным кольцом, и вскоре места для зрителей уже не осталось.

Неожиданно для самой себя она сказала:

– И все же мне их не хватает – несмотря ни на что.

– Их? Или его?

– Всех, – ответила Диона, с несокрушимым самообладанием, освоенным за долгие годы практики.

– Антоний снова в Азии, – обронила Клеопатра.

Новость не была такой неожиданной, как могло показаться. Диона уже давно гадала, упомянет ли об этом. Клеопатра. Ни для кого не составляло секрета, что вскоре после свадьбы триумвир покинул Рим и отправился в Афины, где поселился с новой римской женой. Оттуда он руководил казавшейся бесконечной войной с Парфией и правил Азией – сам, без Клеопатры. Все знали и о том, что Октавия родила ему дочь. Когда новость достигла Египта, Диона мгновенно решила: нужно постараться отвратить царицу от новых попыток обратиться за помощью к магии или от обыкновенного убийства. Но Клеопатра приняла известие с ледяным спокойствием, свойственным ей с того дня, когда Диона помешала призвать для расправы низших богов.

– Дочь для римлян, – сказала она, – не царица и не дитя богов, как у нас, а сплошное разочарование. А я дала ему сына. Пусть вспомнит о нем; дадим ему пораскинуть мозгами. Я могу и подождать.

Диона пораскинула мозгами намного раньше и еще тогда пришла к тому же выводу, что и теперь: Антоний вряд ли примет это во внимание. Разве что поначалу придет в ярость – и только.

– Антоний и раньше бывал в Азии, – заметила она. – Когда он или один из его генералов победил парфян – этого было вполне достаточно, чтобы обеспечить ему триумф в Риме. Однако тогда он тоже не свиделся с тобой, даже не послал хотя бы весточку.

– Но на этот раз, – заявила Клеопатра, – жены с ним нет. Он отослал ее домой. По слухам, Октавия опять беременна, и срок уже приличный; кроме того, у нее куча детей, за которыми нужно присматривать. Конечно, со всей этой возней она подустала, и он тоже – что говорить, им обоим досталось. Но все же… Антоний мог поехать с ней или оставить ее в Афинах и забрать туда детей – если бы хотел.

– Римляне покидают жен, когда им удобно, – сказала Диона. – Они поступают так с тех времен, когда Эней покинул Дидону в Карфагене[39]39
  Эней – в греческой и римской мифологии сын Анхиса и Афродиты. После бегства из разоренной Трои страшная буря, обрушившаяся на его корабли, занесла его в Карфаген. Здесь его гостеприимно встретила царица Дидона, любовь к которой надолго задержала Энея в Карфагене. Потом, по велению богов, Эней снова отправился в путь.


[Закрыть].

Клеопатра покачала головой.

– Нет. Сейчас все будет по-другому.

Диона внимательно изучала ее взглядом. Царица никогда не была склонна к фантазиям, и предвидение не было ее даром. И все же она так уверена…

Диону не посетило ни одно видение, она не чувствовала никаких проявлений воли богини и, в сущности, сейчас была не более склонна к пророчествам, чем любая обычная женщина. Такое состояние очень беспокоило ее, хотя она не признавалась себе в этом, исподволь пропитывало ее голос раздражением и заставляло говорить более резко, чем ей было свойственно.

– Все лелеешь надежду, не так ли? Вздыхаешь и грезишь, как влюбленная девчонка! А если он никогда не вернется?

– Вернется. Вот приму ли я его – это уже другой вопрос.

– А почему бы не принять? – заявила в пику ей Диона. – Для твоей богини он бог. Его шатания по свету ничего не меняют.

– Люди называли Октавию ликом богини Афродиты, когда он правил вместе с нею в Афинах, – парировала Клеопатра. – Возможно, так оно и было. Но я – больше чем лик. Я сама богиня на земле.

– А он – бог, – не унималась Диона. В нее наконец вселилась некая сила, вещавшая голосом богини. Она взглянула поверх озера, поверх копошащихся, смеющихся детей на город, дремлющий в чаду зноя и палящего солнца.

– Смотри-ка! – воскликнула она уже другим тоном, но все с той же силой, запрещающей ей молчать. – Из города несется лодка. О боги! Да она просто летит!

Будь у лодки крылья, как у птицы, и тогда бы она не могла двигаться быстрее. Гребцы, казалось, не замечали изнурявшего зноя, что неудивительно, если им хорошо заплатили. На носу стоял мужчина в римских доспехах и с лицом римлянина. Вначале Диона приняла его за Квинта Деллия, который тогда приглашал Клеопатру в Таре. Но это был совсем другой человек, очень знатный и почитаемый; не посыльный Антония, но его друг, Гай Фонтей Капит, легко несший бремя своего благородного имени и приветствовавший Клеопатру улыбкой и галантным поклоном. Антоний снова призывал к себе царицу Египта.

На сей раз речь шла об Антиохии, а не о Тарсе. Это будет не единственным отличием, заметила себе Клеопатра.

– Стало быть, Антоний во мне нуждается, – вымолвила она. – Итак. Он пришел умолять. Удивительно, что он еще помнит меня.

Капит покачал головой и улыбнулся. Он был красивым мужчиной, как и Антоний, но с большим чувством юмора. Казалось, ничто на свете не смущало и не беспокоило его, даже холодный пристальный взгляд царицы и ее ледяные слова – возможно, они даже холодили его тело, закованное в тяжелые душные доспехи. Взяв кубок с вином, Капит уселся на нагретую солнцем скамью – палящие лучи пробивались даже сквозь навес.

– Он никогда тебя не забывал. Ни на минуту.

– Вот как? В самом деле? Даже на белых бедрах Октавии?

Капит даже не покраснел.

– Ах, она и в самом деле красавица! Я не стал бы тебе лгать. Но Октавия – смесь воды и молока. «Попробуй отрезать ножом воду», – однажды сказал мне Антоний.

– Положим, все эти годы ему это удавалось, – сухо заметила Клеопатра. – Сколько детей она ему родила? Двоих? Или троих?

– Одного, – ответил Капит. – Второй ожидается, если будет угодно богам. Ты же не можешь винить его за это? Мужчина делает то, что положено мужчине, а она поддерживает мир между ним и своим братом.

– От ее брата нетрудно избавиться, – отрезала Клеопатра. – И от нее, в сущности, тоже.

– Царица изволит быть слишком решительной и прямолинейной, – отозвался Капит. Он по-прежнему улыбался, но тон был твердым и безапелляционным. – Рим этого не позволит. Верь мне, владычица: Антоний думает о тебе беспрестанно с тех пор, как покинул Александрию. Политика держит его вдали от тебя и диктует ему линию поведения, чтобы сохранить союз с Октавианом. Но его мысли принадлежат только тебе. Каждый раз, разрабатывая очередную стратегию, он мысленно советуется с тобой. А будучи предоставленным самому себе, постоянно расспрашивает нас о тебе, гадает, что ты сейчас делаешь, и всем сердцем желает увидеть сына и дочь.

– Любопытно. Так что же ему мешало? Он мог увидеть их в любой момент, – иронично заметила Клеопатра. – Достаточно было просто приплыть в Александрию.

– Ты сама знаешь, что он не мог, владычица. – Капит прикрыл глаза ладонью, щурясь от солнца. – А дети здесь? Я сгораю от любопытства увидеть чудо Востока – Солнце и Луну, как ты их назвала; кстати, римляне, должен признаться, сочли это величайшей гордыней и заносчивостью.

– Очень мило. Впрочем, в этом я нисколько не сомневалась, – царственно ответила она и повернулась к служанке: – Ступай во дворец и вели приготовить детей, чтобы их не стыдно было показать людям.

Через некоторое время детей привели – с еще влажными после купания волосами, но должным образом одетых: Гелиос был в тунике, Селена – в египетских одеждах. Черные и золотистые локоны, карие и голубые глаза поразительно смотрелись рядом, а лица детей – одно белое, позолоченное солнцем, а другое – теплого смуглого цвета, потемневшее до терракоты – были удивительно похожи. У обоих был одинаковый разлет бровей, одинаковые, чуть крючковатые даже в столь раннем возрасте носы, одинаково решительные гордые подбородки. Они были истинными Птолемеями, но при этом необыкновенно походили на Антония и выглядели именно так, как должны выглядеть дети, рожденные быть царями.

– Отлично! – одобрил Капит, разглядывая их с головы до ног, и близнецы ответили ему тем же. – Лучше не бывает. Нет никакого сомнения в том, кто их родители. Ты рожаешь красивых детей, владычица.

– Как породистая, но некрасивая кобыла, – спокойно проговорила Клеопатра. – Красота у меня в крови. Так?

Капит рассмеялся. Ни язвительный тон, ни вызывающие реплики Клеопатры не могли поколебать его независимости и нарушить непринужденное доброжелательное расположение духа.

– Я всегда считал тебя красивой женщиной, владычица, и самой умной на свете. Надеюсь, свой ум ты им тоже передала? Кстати, маленькая Антония прелестна – вся в мать и, кажется, более покладиста.

– Бедный Антоний! – вздохнула Клеопатра.

– Мама, – вмешалась Селена, произнося слова чистым внятным голосом. – Это – римлянин?

Казалось, Капит был слегка поражен, что она умеет говорить. Это удивило Диону – девочке было уже три года, и она болтала без умолку чуть ли не с пеленок. Рановато, мягко говоря, но Тимолеон рос таким же не по возрасту разговорчивым; болтливость была словно знаком отличия их рода.

– Да, – ответила Клеопатра. – Это римлянин.

– Он – наш отец? – потребовал ответа Гелиос, настроенный более воинственно, чем сестра, и вызывающе посмотрел на мать.

– Нет, – ответил Капит за Клеопатру. – Нет, юный господин, – увы! – я не твой отец. Твой отец в Антиохии и ждет, когда ты к нему приедешь.

– Я его не знаю, – заявил Гелиос, – и он должен сам приехать ко мне. Он – простой римлянин, а я – царевич.

Диона строго сдвинула брови. Клеопатра велела сыну замолчать. Капит же казался изрядно позабавленным.

– Но ты наполовину римлянин, а твой отец правит римлянами. Все-таки тебе следует отправиться к нему.

– Мы можем встретиться где-нибудь посередине, – опять вмешалась Селена. – Я буду рада увидеть папу. Он ведь бог, ты же знаешь. Он заставляет расти виноградные листья.

– Это верно, – засмеялся Капит и повернулся к Клеопатре: – Итак, они унаследовали и твой ум, и твою гордость. Антоний будет в восторге. Он никогда особо не жаловал послушания – ни в детях, ни в ком-то еще.

– Но, похоже, послушная жена ему по душе. – Клеопатра протянула к детям руки. Селена и Гелиос с двух сторон прижались к ней, с вызовом поглядывая на римлянина. Селена, казалось, была склонна доверять ему, но ее брату нужны были более веские доказательства, чем белозубая улыбка и несколько льстивых слов. Даже в столь юном возрасте он уже прекрасно был знаком с повадками придворных.

Но Гай Юлий Капит – это было очевидно – знал повадки и натуру царей и цариц не хуже, он развел руками и вздохнул.

– Наверное, тебе будет трудно его простить. Именно это причиняло Антонию невыносимые муки, было для него настоящей пыткой. Он был на волосок от того, чтобы отказаться жениться на этой женщине, но не видел другого способа сохранить мир – а Октавиан был настойчив и неуступчив. Вопрос встал ребром: либо Антоний женится на Октавии, либо Рим опять начнет раздирать гражданская война.

– На его месте я сказала бы: ну и пусть раздирает, пропади он пропадом, – ответила Клеопатра. – Правда, это было бы варварством. Но ведь со мной Антоний имел абсолютную власть над Востоком. Что по сравнению с этим кучка римских легионов?

– Ты права, владычица, римские легионы сами по себе не представляют особой силы, – спокойной отозвался Капит. – Но все же, как ты и сама говоришь, вам есть чем править вместе. Антоний зовет тебя к себе, чтобы напомнить об этом. Он не ждет немедленного прощения, но просит тебя понять, что толкнуло его на такой шаг. Ты могла бы поступить точно так же, если бы давление на тебя было столь же сильным.

– Сомневаюсь, – отрезала Клеопатра. – И на этот раз Антоний не заманит меня в свои сети. Пусть он сам приедет ко мне – или мы больше никогда не увидимся.

– Владычица, – возразил Капит, – Антоний предполагал, что ты ответишь именно так. Он примчался бы сам, прямо сюда, если бы это было возможно. Но дела в Азии слишком сложны, важны и неотложны. Он говорит… – Капит пригнулся к ней и понизил голос. – Он говорит, что останется на Востоке. Пока у Октавиана есть Рим, Антоний завладеет остальным миром. И он хочет, чтобы ты была рядом, когда это произойдет. Октавию он отослал к брату – ему надоела ее слащавость и повадки скромницы. Но развестись с ней он не может, потому что их брак – основа соглашения с Октавианом. Однако во всем остальном он фактически – твой муж и всегда им останется.

Клеопатра казалась непреклонной.

– Но разве я его жена? – спросила она риторически, ни к кому не обращаясь. – Не знаю, хотела бы я этого? Ни одна женщина не может прожить без мужчины, по крайней мере, так устроен мир. Но у меня есть прекрасное убежище для оставленной жены – мои дети. И чего ради я должна снова привязать себя к человеку, который с такой легкостью бросил меня и отправился прямиком на ложе другой женщины?

– Ради той незримой связи, которая есть между вами. И еще: вместе вы будете править миром.

– С меня довольно Египта, – холодно проронила Клеопатра. Но Диона почувствовала, что она колеблется и намеренно ожесточает себя, пытаясь сопротивляться. Царица была горда, а Антоний уязвил ее гордость. Ему будет легко получить ее назад. Но Клеопатра все же поедет к нему – притяжению силков трудно противостоять. Однако гораздо важней то, что она любила его.

«Бегемотина, бурдюк с вином, дубинноголовый мужик…». Царица не скупилась на ругательства с того самого дня, как он бросил ее ради Октавии. Но, предельно ясно осознавая ситуацию, она не могла отрицать, что этот мужчина затронул ее сердце, даже глубже, чем Цезарь. Великий император был холоден, умен и мудр. Любовь к нему можно было использовать, и Клеопатра делала это так же безжалостно и без сожаления, как и он сам. Антоний – человек гораздо меньшего масштаба – но с ним было намного теплее.

Лицо царицы смягчилось: чуть-чуть, всего лишь на мгновение. Но Дионе этого было достаточно, чтобы понять: владычица не устоит. Она позволит Капиту умолять и уговаривать ее в течение долгих дней, может быть, недель, но в конце концов согласится.