Текст книги "Творящие любовь"

Автор книги: Джудит Гулд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 35 страниц)

Шарлотт-Энн отказалась от американского гражданства. Они ничем не смогут ей помочь.

С какой стороны ни посмотри на ситуацию, ясно одно: она пленница.

На следующий день, во вторник, пришло письмо. Шарлотт-Энн всегда так ждала новостей из дома и решила прочесть его на улице, в тени деревьев рядом с бассейном. Как обычно, письмо было написано наклонным, элегантным почерком матери, но она тут же заметила, что слова написаны чуть неровно, словно у Элизабет-Энн дрожала рука. На этот раз письмо было наполнено болью и нанесло ей удар.

«21 июля 1936 года

Моя дорогая Шарлотт-Энн!

Как я скучаю по тебе, особенно сейчас! И как тяжело писать тебе об этом. С прошлого моего письма прошло уже две недели, и я знаю, что ты гадала, отчего это. Но у нас плохие новости.

Вчера умерла твоя сестра Ребекка. Я знаю, что ты снова и снова будешь читать и перечитывать эти ужасные строки, прежде чем поверишь в случившееся. Ребекку положили в больницу с воспалением легких, но врачи не смогли спасти ее. О, Шарлотт-Энн, что же я буду делать? Ты, твой брат и две твои сестры – главное в моей жизни. Дети для женщины – это продолжение ее и ее мужа. Подобные мысли делают мою боль сильнее. Словно не только Ребекка, но и ваш отец снова умер. Я не знаю, смогу ли я справиться с утратой. Говорят, что время залечивает все раны, но не знаю, правда ли это. Я все еще ощущаю раны, полученные мною в детстве. Ничто до конца не заживает. Всегда остаются рубцы.

Когда позвонили из больницы и мы бросились туда, я не могла в это поверить. Ребекка лежала такая спокойная, словно отдыхала. Я была уверена, что это шутка, что меня просто разыгрывают. Она выглядела спящей.

Лэрри так добр ко мне, особенно сейчас. Знаешь ли, это так странно. Ведь он не ваш отец, но относится к вам ко всем так, как будто вы его дети. Кажется, смерть Ребекки поразила его тяжелее остальных. Прошлой ночью, когда я думала, что он спит, я обнаружила, что Лэрри плачет.

Я пишу тебе об этом, и у меня разрывается сердце, но как раз на этой неделе Ребекка начала подумывать о том, чтобы летом навестить тебя. Так хорошо было бы вам увидеться, но я понимала, что Италия слишком далеко от нас. Не ругай себя за то, что давно не виделась с ней. Мы все смертны и не можем предвидеть того, что уготовило нам будущее. Есть сила, недоступная нашему понимаю, в чьих руках и находятся наши судьбы.

Из твоих полных боли писем, в которых ты откровенно написала мне о выкидышах, я знаю, что у тебя тоже не все в порядке. Но жизнь, увы, никогда не бывает совершенной. Теперь я понимаю, что, даже если бы вы с Ребеккой виделись чаще, это никак бы не повлияло ни на вашу жизнь, ни на смерть. Но кажется таким ужасным – и от этого так больно, – что такое молодое существо неожиданно покинуло нас. Ей было всего девятнадцать! Как же мало нам всем известно.

Моя дорогая девочка, я знаю, что ты должна чувствовать, когда будешь читать эти строки, но, пожалуйста, держись. Твоя сестра была хорошим человеком. Я знаю, что она на небесах, и когда-нибудь мы все там встретимся. Я не верю, что этим можно утешить женщину в горе. Но так уж был задуман наш мир, и, хотя мою душу переполняет печаль, я знаю, что, несмотря на все посылаемые нам испытания, Бог добр.

Может быть, в следующем году, если ты не сможешь приехать к нам, мы с Лэрри наконец-то доберемся до Рима. У него есть бизнес в Европе, который, по его мнению, учитывая ситуацию в мире, следовало бы ликвидировать. Возможно, нам удастся соединить дела с кратким визитом к тебе. Как же мне хочется снова увидеть тебя и обнять.

Будь осторожна, моя дорогая. По словам Лэрри, в мире сейчас очень неспокойно, а я привыкла доверять его суждениям. Если мы можем чем-то помочь тебе, пожалуйста, сообщи мне.

Любящая тебя мама».

Шарлотт-Энн опустила письмо на колени. Она закрыла лицо руками и заплакала. Ее боль усиливалась от того, что Луиджи не было рядом с ней, чтобы утешить ее. Ей хотелось, чтобы муж обнял ее, шептал ласковые слова и разделил с ней ее горе. Но он вернется из Германии только через два месяца. Именно сейчас Шарлотт-Энн поняла: несмотря на то что знакома в Риме с сотней человек, у нее нет ни одного близкого друга, к кому можно было бы обратиться за помощью.

Ей придется справляться с болью в одиночестве.

И как только она поняла это, ей стало ясно, что теперь важнее, чем когда-либо, получить паспорт и разрешение увидеться с семьей.

Но даже когда Луиджи вернулся, ее мечта оказалась невыполнимой.

– Мне очень жаль, cara, – в мягком голосе мужа слышалось сочувствие, – но они боятся.

– Боятся? Они? – Изумлению Шарлотт-Энн не было предела. – Кто такие они, и почему они боятся?

– Из-за моей работы. Это очень важно, ты же знаешь. А в связи с развитием событий в мире они боятся, что если я скажу тебе хоть что-нибудь, пусть во сне, и ты получишь информацию и случайно проболтаешься, не сознавая ее важности, то нашей стране будет нанесен большой вред.

Его слова привели ее в ярость, но Шарлотт-Энн поняла, что ничего сделать нельзя.

Если ди Фонтанези не может скинуть эти путы, то кто тогда может?

15

Элизабет-Энн и Лэрри приехали в Рим в первую неделю апреля 1937 года. Шарлотт-Энн была вдвойне счастлива. Она не только увидела родных после столь долгого перерыва, но и Луиджи несколько «скорректировал» свой график и постарался провести дома целую неделю в связи с таким событием. А подобный отпуск – жена прекрасно это знала – не так просто было устроить. Шарлотт-Энн тронула его предупредительность. Ей казалось, что в ее жизни соединяются свидание с семьей и второй медовый месяц.

Луиджи отправился вместе с ней встречать прибывающих на вокзал. В тот момент, когда поезд, пыхтя, подползал к платформе, Шарлотт-Энн увидела Лэрри и мать, высунувшихся из окна вагона первого класса, и слезы радости потекли у нее по щекам. Она больше скучала по ним обоим, чем могла себе представить. Шарлотт-Энн с удивлением отметила, что ее мать очень изменилась. Она казалась постаревшей, но менее отчужденной. Молодой женщине пришлось напомнить себе, что они не виделись шесть лет. Элизабет-Энн уже исполнилось сорок два, а ей самой двадцать три.

– Мама, – всхлипнула дочь, когда поезд остановился и Элизабет-Энн торопливо спустилась по ступенькам. Они кинулись друг к другу и долго не разнимали объятий.

Элизабет-Энн тоже плакала.

– Ты только посмотри, на кого мы похожи, – сказала она, вытирая белоснежным кружевным платочком глаза сначала дочери, а потом себе. – Дорогая, дай же мне посмотреть на тебя! – Мать отстранила Шарлотт-Энн на расстояние вытянутой руки и покачала головой. – Мне все еще не верится, что это на самом деле ты. – Она снова прижалась щекой к лицу дочери.

– Я знаю. – Шарлотт-Энн улыбнулась и оторвалась от матери. – Мама, а это Луиджи.

Князь стоял в стороне, возвышаясь над толпой, несколько смущенный в своем мундире. Он церемонно поклонился. Элизабет-Энн разбила лед, тепло обняв и расцеловав его. Пока Лэрри обменивался рукопожатием с Луиджи и обнимал Шарлотт-Энн, носильщик подхватил их багаж и последовал за ними к ожидавшему «даймлеру». Женщины взяли друг друга под руку, а мужчины шли впереди, прокладывая дорогу, и, пользуясь случаем, знакомились.

– Я знаю, что ты предложила нам остановиться на вашей вилле, – заговорила Элизабет-Энн. – И нам это очень приятно. Я надеюсь, ты не обидишься, но мы заказали номер в «Эксельсиоре».

– В «Эксельсиоре»? – Шарлотт-Энн смотрела на нее с ужасом. – Но зачем же останавливаться в отеле? В нашем доме достаточно свободных комнат для гостей.

– Спасибо, дорогая, но я вынуждена сказать «нет», – улыбнулась мать. Они подошли к машине, и им пришлось подождать, пока шофер справится с откидными сиденьями. Элизабет-Энн нырнула в автомобиль и замолчала, ожидая, пока дочь сядет рядом. – В этом нет ничего личного, уверяю тебя. Я действительно предпочитаю остановиться в отеле.

– Не забывай, – проговорил Лэрри, пока они с Луиджи усаживались на откидные сиденья напротив женщин, – что твоя мать просто больна гостиницами.

Элизабет-Энн нагнулась вперед и добродушно хлопнула его по колену:

– Он опять за свое! Ему так нравится изображать, что отели – это все, что меня интересует в жизни, – потом тон ее стал серьезнее. – Но на самом деле я давно ждала случая и хочу им воспользоваться. Не каждый год мне удается отправиться за океан и посмотреть, что там делается в крупных европейских отелях. Я решила останавливаться во всех, где мне только удастся, чтобы посмотреть, можно ли что-то улучшить в наших собственных гостиницах. Такая возможность появляется, только если получаешь информацию из первых рук, когда конкуренция это позволяет.

– В таком случае я даже не могу спорить с тобой, мама, ведь так? – поинтересовалась Шарлотт-Энн.

– Нет, – засмеялась в ответ Элизабет-Энн, – боюсь, что не можешь.

Элизабет-Энн и Лэрри устроились в апартаментах в «Эксельсиоре». Шарлотт-Энн послала за ними машину, чтобы привезти их на ужин на виллу. С чувством гордости доставала молодая женщина темно-синий с позолоченными краями фарфор Джинори 1878 года, хрусталь баккара, фамильное серебро ди Фонтанези и тяжелую льняную скатерть, вышитую монахинями из монастыря Богородицы. Свечи распространяли мягкий, ласкающий зрение свет, и все были одеты для ужина. Шарлотт-Энн дала указание кухарке приготовить настоящий ужин в стиле Южной Италии, состоящий из подлинных крестьянских блюд, которым она отдавала предпочтение. И какая это была еда! За полным блюдом с закуской и холодными ломтиками угря на льду последовали pasta alla siciliana – спагетти с томатным соусом, баклажанами, кабачками и оливками. Потом подошел черед saltim-bocca alla romana – сандвичей, состоящих из ломтиков телятины и ветчины с начинкой из тертого сыра «моццарелла». Красное вино доставили с виноградников ди Фонтанези, а только что испеченный горячий хлеб пах чесноком. На десерт можно было выбрать пирожные, спелые свежие фрукты или чашку горячего крепкого кофе.

– Если я съем еще кусочек, – объявил Лэрри, вытирая губы накрахмаленной салфеткой и кладя ее на тарелку, – я думаю, что просто лопну.

Шарлотт-Энн улыбнулась. Глядя на сидящих за столом, она чувствовала, как ее переполняет радость. Кроме Регины и Заккеса, все, кого она любила, ужинали в ее доме. Это казалось слишком замечательным, чтобы быть правдой.

– Значит, вы возвращаетесь в Соединенные Штаты порознь? – вежливо поинтересовался Луиджи, когда все вернулись обратно в гостиную.

– Да, к сожалению. – Элизабет-Энн кивнула. – У Лэрри есть дела в Германии, но я туда не поеду. Он этого не хочет.

– Германия сейчас – пороховая бочка, это ясно, – озабоченно заметил Лэрри. – Ситуация слишком нестабильна. Мне кажется, без крайней необходимости никто не должен туда ехать.

Шарлотт-Энн посмотрела на Луиджи, чтобы поймать выражение его лица, но оно было абсолютно невыразительным. Он облокотился на край стола из ценного дерева и, когда слуга вошел с подносом, уставленным тонкими рюмками с ликером, взял ящичек с сигарами, открыл его и поднес Лэрри. Тот выбрал сигару, оценивающе понюхал ее и, прежде чем закурить, помял ее пальцами, прислушиваясь. Луиджи, не выбирая, тоже взял сигару и зажег ее. Мужчины уселись на стулья друг против друга и завели разговор о политике, пока Элизабет-Энн с дочерью, сидя на кушетке, обменивались новостями о семье и друзьях.

– Заккес очень высокого роста для своих тринадцати лет, – с гордостью рассказывала Элизабет-Энн. – И он стал таким красивым. Я привезла тебе его фотографию, но забыла ее в отеле. Завтра привезу. Ты и не узнаешь брата. Он точная копия своего отца.

– Он уже решил, чем будет заниматься дальше?

– Ну, мне бы хотелось, чтобы сейчас Заккес отправился в колледж, а потом вошел в гостиничный бизнес, но он категорически против этого. – Элизабет-Энн, словно не веря самой себе, покачала головой. – Заккес намеревается отправиться в Аннаполис[22]22
  Здесь находится Военно-морская академия ВМС США.


[Закрыть].

– Во флот?

Мать кивнула.

– И он не хочет, чтобы мы его от этого отговаривали.

– Ты тоже боишься надвигающихся событий, правда, мама?

На лице Элизабет-Энн появилось странное выражение.

– Да, – спокойно ответила она. – Боюсь. Особенно боюсь за Заккеса. Если начнется война, а Лэрри считает, что это неизбежно… – Женщина выразительно пожала плечами. – Ведь я мать. Ни одна мать на захочет, чтобы ее сын отправился воевать и сложил голову, не важно, во имя чего будет вестись война.

– Я понимаю, – отозвалась Шарлотт-Энн. – То же самое я чувствую в отношении Луиджи. Так как он военный… – Она мгновение помолчала, не желая беспокоить мать правдой. – Как бы то ни было, достаточно этой сентиментальной болтовни. – Она села поудобнее. – Как хам Регина?

– Она шлет тебе привет. Твоя сестра прекрасно окончила медицинский колледж. Мы отпраздновали окончание учебы вместе с ее двадцатипятилетием. Как бы мне хотелось, чтобы и ты присутствовала на нашем празднике. Знаешь ли, она, видимо, станет отличным педиатром. Но должна признаться, что мне не очень по душе ее свадьба. У жениха Регины ортопедическая практика в Сан-Франциско, следовательно, она отправится туда. – На лице матери отразилась боль. – Как тяжело матери видеть, что ее дети покидают родной дом. Ребекка умерла, Заккес собирается служить во флоте. Теперь и Регина уедет на другой конец страны, а между тобой и мной целый океан… Никто из моих детей не желает иметь ничего общего с «Отелями Хейл». – Она покачала головой. – А я уже знаю, что, если ты пытаешься держать тех, кого любишь, на коротком поводке и не давать им делать то, что им хочется, они разбегаются от тебя еще быстрее.

– Ты не выгоняла меня, мама, – негромко успокоила ее Шарлотт-Энн. – Я влюбилась.

– Я знаю, что ты полюбила. – Элизабет-Энн улыбнулась и пожала пальцы дочери. Ее голос упал до шепота. – Теперь я вижу, почему это случилось. Луиджи чертовски красив.

Они обе украдкой покосились на него и улыбнулись, но их хорошее настроение быстро улетучилось, как только обе женщины прислушались к разговору мужчин.

– Вы только что вскользь упомянули о проблемах в Германии, – говорил Луиджи, выпуская голубые облака сигарного дым. – Какого рода проблемы, по-вашему, мучают Германию?

Лэрри криво, невесело улыбнулся. Его единственный глаз пристально смотрел на Луиджи.

– Гитлер.

– Разве вы не считаете, что немцы хотят, чтобы ими правил Гитлер?

Лэрри откинулся назад и устроился поудобнее.

– Насколько я понимаю, им не оставили выбора. Во всяком случае, сейчас его у них нет, – он выпустил струю дыма. Какое-то мгновение Хокстеттер молча смотрел на свою сигару. – В настоящее время Гитлер обладает всей полнотой власти. Теперь поздно что-либо предпринимать. Он никогда добровольно не отступится. Еще не так давно экономика Германии была в таком ужасном состоянии, что у людей появилось ошибочное впечатление, что в Гитлере их единственное спасение. Кроме всего прочего, он клянется вернуть Германии утраченное достоинство, разорвав Версальский договор, отказавшись от выплаты репараций и заняв войсками Рейнскую область. Немцы смотрят на него, как на спасителя. А почему бы и нет? Они отчаялись. И в своем отчаянии не могут ясно видеть существующее положение вещей. Им не дано понять, что в перспективе все, что Гитлер действительно сможет дать им, это все то же отчаяние.

– Я довольно часто бывал в Германии, – небрежно заметил Луиджи. – Дуче и фюрер крепят узы дружбы.

– И Германия, и Италия поддерживают Франко. Мне это известно. Но мне кажется, что единственным результатом гражданской войны в Испании станет по-настоящему трагическая ситуация. Погибнут сотни тысяч, даже миллионы.

– В Испании? – с любопытством спросил Луиджи.

Лэрри медленно покачал головой, лицо его оставалось суровым.

– Я думаю, об этом вам известно больше, чем мне.

Князь безучастно пожал плечами и молча продолжал курить.

– Боюсь, что в Испании, да и во всей Европе прольется много крови. Такого кровопролития еще не бывало, – сказал Лэрри.

– Но почему вы думаете, что события захватят всю Европу?

– Я слушал речи Гитлера, – Лэрри говорил спокойно, но в голосе слышалось нечто зловещее. – Конечно, есть люди, слушающие его завороженно, словно лунатики. Есть и такие, кто просто смеется или издевается над ними. – Лэрри выпрямился, его тело напряглось. – Лично я не подпишусь ни под одним из этих мнений. Вернее, я бы подписался под обоими, если бы ситуация не складывалась столь опасно. Гитлер готов выполнить все, что проповедует, заметьте. А он очень хорошо умеет убеждать.

– Тогда, может быть, людям не следовало бы к нему прислушиваться, – предположил Луиджи. – А что если он говорит именно то, что они хотят услышать?

– Так вот каково ваше мнение? – спросил Лэрри, пристально глядя на него.

Князь не ответил. Какое-то время все сидели тихо, молчание становилось неловким.

Шарлотт-Энн, прекрасная хозяйка, как и всегда, по опыту знала, когда надо сменить тему разговора. Она выпрямилась и хлопнула в ладоши.

– У меня идея, – радостно проговорила женщина, желая не только нарушить затянувшуюся паузу, но и удержать свою мать в Риме подольше. – Почему бы маме не побыть тут, пока Лэрри съездит в Германию? Потом вы здесь встретитесь, и мы проведем вместе еще неделю перед вашим возвращением в Штаты.

Элизабет-Энн покачала головой.

– Спасибо, дорогая, но я не могу. Мы продумали наше расписание, и оно не оставляет места для продления путешествия. Мы не можем оставаться здесь так долго. Нам обоим надо вернуться домой как можно скорее. И как я уже говорила раньше, мне очень хочется посмотреть, что могут предложить крупные отели в Европе. Отсюда я отправлюсь в Венецию посмотреть «Даниели» и «Гритти палас», потом в Париж посмотреть «Георг V», «Ритц», «Крийон» и «Плаза атене», затем в Лондон познакомиться с «Ритцем» и «Клэриджем». И, наконец, я поплыву домой из Лондона, а Лэрри отправится в Штаты из Германии. Мне кажется, пора Нью-Йорку обзавестись своим отелем мирового класса, как ты считаешь?

– В Нью-Йорке много отличных гостиниц, – дипломатично добавил Луиджи.

Элизабет-Энн смотрела на него высоко подняв брови.

– Несколько хороших есть, – поправила она зятя, не желая смягчать слова. – Но по-настоящему легендарный отель? Нет, ничего подобного у нас нет. И я намереваюсь подарить городу такую гостиницу. Когда мы купили отель «Шелбурн», у меня на него были свои виды. И теперь я хочу, чтобы мои планы исполнились. Я собираюсь отремонтировать все здание, снизу доверху, все до единой комнаты. Это будет флагман всей сети отелей, и я изменю его название. Он будет называться «Палас Хейл».

– Мама! – рассмеялась Шарлотт-Энн. – Ты никогда не изменишься, правда? Все время строишь, строишь, строишь.

Элизабет-Энн слабо улыбнулась:

– А чем еще заниматься на этом свете? Человек может строить, разрушать или почивать на лаврах, наблюдая, как проходит время. Лично я из тех, кто не может усидеть на месте.

Семь дней пролетели так быстро, что Шарлотт-Энн показалось: не успели мать и Лэрри приехать, как уже пришла пора снова собирать чемоданы и уезжать. Лэрри в Германию поехал на поезде, а Элизабет-Энн – с ним вместе до Венеции.

– Мне бы хотелось, чтобы вы остались намного дольше, – с сожалением говорила Шарлотт-Энн в «даймлере» по дороге на станцию. Вечерело, глубокие пурпурные тени прочертили тротуары, медленно растекаясь по плитам.

– При других обстоятельствах мы бы остались дольше, – заверил ее Лэрри. – Но имея тридцать семь отелей и мотелей, твоя мать превратилась в необыкновенно занятую женщину. Что же касается меня, то я хочу покончить со всеми нашими делами здесь как можно быстрее и вложить полученные деньги в Штатах. Мир погружается в пучину бедствий у нас на глазах. Словно поставили бомбу с часовым механизмом. Осталось недолго ждать, чтобы кто-нибудь вывернул предохранитель.

Шарлотт-Энн вздрогнула.

– Не пугайте меня, Лэрри, – проговорила она тихо.

На его лице отразилась боль, и он похлопал ее по руке.

– Меня это тоже пугает, но я реалист. Таково положение вещей. Самообман никому не поможет. Кроме того, у любого события есть две стороны. Во времена войн и беспорядков меняется экономический порядок в стране. Иногда к лучшему, иногда к худшему. Сейчас самое время вложить часть наших денег в военные и авиационные заводы в нашей стране. Это вложение в будущее.

– Ты ни о чем не забыл? – поинтересовалась Элизабет-Энн, искоса глядя на него.

– Конечно же, нет. – Хокстеттер рассмеялся, снимая напряжение. – А отели, – подчеркнул он с насмешливой серьезностью, – продолжают расти.

На платформе вокзала Лэрри отвел Шарлотт-Энн в сторону и прижал к себе.

– Послушай, если тебе что-нибудь будет нужно, все равно что, ты нам сообщишь?

Она кивнула. Впервые молодая женщина смотрела на него не только как на второго мужа своей матери, но и как на своего отца. Шарлотт-Энн привстала на цыпочки и поцеловала его в щеку.

– Да, палочка, – нежно сказала она, впервые не назвав его по имени.

Лэрри выглядел глубоко взволнованным и крепко обнял ее.

– Ты уверена, что не хочешь вернуться домой в Штаты и переждать там немного? Пока не кончатся все эти беспорядки? У нас всегда найдется местечко для тебя.

Шарлотт-Энн подумала, каким заманчивым было это предложение, но все впустую. Не могла же она признаться Лэрри и матери, что ей не разрешено выезжать из Италии.

– Я уверена, – просияла дочь самой радостной своей улыбкой, потом тихо добавила: – Мой дом здесь, рядом с Луиджи. Он мой муж, и я люблю его. И все-таки спасибо.

Ее переполняла печаль, когда она провожала их. Словно Шарлотт-Энн предчувствовала, что ее жизнь должна изменяться. Если Лэрри прав, то привычный порядок вещей будет нарушен. Она скоро не сможет управлять своими мыслями и поступками. Выйдя замуж, Шарлотт-Энн переступила черту, из-за которой не было возврата.

– Мы беспокоимся о тебе, – призналась дочери Элизабет-Энн, обнимая ее.

Шарлотт-Энн прижалась лицом к материнской груди.

– Почему? – прошептала она. – Я похожа на тебя, мама, такая же неукротимая. И потом, обо мне хорошо заботятся. – Молодая женщина мягко отстранилась, взяла Луиджи за руку и крепко сжала ее.

Дребезжащий свисток кондуктора разнесся по платформе, они обменялись последними быстрыми поцелуями, и Лэрри помог Элизабет-Энн подняться в вагон первого класса.

Шарлотт-Энн и Луиджи смотрели, как состав медленно отходит от перрона. Дочь следила за машущей рукой матери и махала в ответ белым платком. Вскоре рука и поезд исчезли из вида.

– Они очень милые люди, – заметил Луиджи, когда они возвращались к машине. – И очень тебя любят.

Шарлотт-Энн кивнула.

– И ты понравился им обойм, хотя Лэрри и не согласился со всеми твоими взглядами.

– Он очень умный человек. Может быть, Лэрри и не соглашается, но он понимает.

– Лэрри считает, что все это кончится трагедией. – Шарлотт-Энн остановилась и какое-то мгновение молча смотрела в темные завораживающие глаза мужа. – Ты тоже такого мнения, Луиджи? Ты никогда не говоришь об этом.

Тот пожал плечами:

– Я многое могу, cara, но не могу предсказывать будущее.

Тут Шарлотт-Энн рассмеялась и просунула руку ему под локоть. Этот визит им обоим пошел на пользу. Давно она не чувствовала себя такой живой, давно у нее не было так легко на душе. И как же давно они не проводили с Луиджи так много времени вместе, не разлучаясь.

– Но вот чего я никак не могу понять, – продолжила разговор Шарлотт-Энн, покачивая в недоумении головой, – так это того, что можно долететь из Германии в Нью-Йорк всего за пятьдесят один час. Лэрри доберется домой из Франкфурта за два дня, а мама будет плыть дней шесть-семь. Мир словно сжимается прямо у нас на глазах.

– Это все пустяки по сравнению с будущим, – задумчиво произнес Луиджи. – Когда-нибудь на это потребуется всего несколько часов.

– В тебе заговорил летчик, – поддразнила его жена.

– Так и есть.

– Что ж, нам остается только подождать, и мы все увидим. Лично я этого не понимаю. Но когда-нибудь мне захочется перелететь через Атлантику, как собирается сделать Лэрри. Это должно быть здорово.

– Однажды ты это сделаешь.

– Может быть, ты будешь моим пилотом.

Луиджи скорчил гримасу.

– Нет, до тех пор пока пассажирские самолеты не смогут летать на такие расстояния. Я пилот самолета, cara, и не считаю эти дирижабли летательными аппаратами. Это всего лишь гигантские шары.

– Но летают они довольно быстро.

– Ты считаешь, что у них большая скорость? Они ни в какое сравнение не идут с самолетами. Они медлительны и неуклюжи.

И как показало 6 мая 1937 года, еще и небезопасны.

Ровно через год после открытия регулярного пассажирского сообщения между Нью-Йорком и Франкфуртом дирижабль «Гинденбург», чье место стоянки находилось в Лейкхерсте, Нью-Джерси, взорвался и сгорел. Из девяноста семи пассажиров, находившихся на борту гигантского дирижабля, тридцать шесть человек погибли.

Лэрри Хокстеттер был в их числе.