Текст книги "Творящие любовь"

Автор книги: Джудит Гулд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 35 страниц)

2

На кухне, в домике управляющего мотеля миссис Рамирес прислушивалась к раскатам грома. Подняв тяжелое тело со стула, она подошла к окну, раздвинула занавески и выглянула на улицу.

Небо стало почти сине-черным, ночь наступила, молния сверкала все ближе. Скоро начнется ливень, он прибьет к земле посевы и переполнит ирригационные каналы. Бури, подобные этой, случались крайне редко, но она прожила в этих местах всю жизнь и могла предсказывать погоду по тому, как опухли ее лодыжки: она ошибалась куда реже, чем эти шарлатаны-метеорологи с телевидения. Гнетуще жаркий, раскаленный добела день предвещал страшную бурю. Рабочие-мексиканцы, высаживавшие аккуратные ряды саженцев, рано ушли с поля, торопясь попасть домой до того, как начнется дождь. Миссис Рамирес подумала о том, что ее муж и сын могут остаться у ее брата в Мексикана-Тауне и переждать грозу.

Она все еще смотрела на улицу, и вдруг брови ее поднялись. В темноте ей удалось разглядеть большую машину, припаркованную недалеко от дороги. Потом показались мужчина и женщина. Они медленно выходили из посадок, женщина осторожно ступала, согнувшись, словно от боли, мужчина ее поддерживал.

Ослепительно вспыхнула молния, и свет в домике погас. Миссис Рамирес ругнулась вполголоса: можно подумать, одной грозы недостаточно, нужно было еще и электричеству отключиться.

Она минуту подождала, чтобы глаза привыкли к темноте, потом отодвинула стул и направилась к плите, где в большой металлической кастрюле булькали бобы со свининой, нашла свечку и коробок спичек, чиркнула спичкой о косяк и зажгла свечу. В комнате стало немного светлее. Первые капли дождя застучали по металлической крыше. Инстинктивно она взглянула вверх. Судя по звуку, капли были большие, тяжелые, мощные, из тех, что больно лупят по лицу, если ливень застал вас на улице.

В эту же минуту раздался стук в дверь. Нахмурившись, миссис Рамирес подошла к двери и открыла ее. В неверном свете свечи она увидела высокого, приятного мужчину, одной рукой поддерживавшего, почти тащившего, женщину. В другой руке он держал тяжелую на вид серебряную урну. По их лицам текла вода, оба промокли насквозь. У них за спиной блестящие струи дождя пронизывали темноту ночи.

– Входите быстрее, а то все намокнет, – поторопила их миссис Рамирес. В ее хриплом голосе слышался мексиканский акцент.

Как только они оказались внутри, она надежно закрыла дверь и подняла свечу повыше. Незачем было напрасно тратить слова. Она взглянула на Фредди Кентвелла:

– Ей пришло время рожать?

– Не знаю… Мне так кажется, – ответил Фредди со страхом. – Мы были в поле, она вдруг вскрикнула и упала, почти потеряв сознание.

– Идите за мной, – велела Фелиция Рамирес, подхватывая Дороти-Энн под другую руку и помогая Фредди отвести ее в спальню.

Она поставила свечу на туалетный столик, и Фредди осторожно уложил жену на кровать. Он поставил урну рядом со свечой, взглянул на Дороти-Энн и убрал ей волосы с лица. Лоб был горячим.

– У нее жар, – сказал он, напряженно глядя на миссис Рамирес.

– Как часто у нее схватки? – спросила толстуха.

– Я не знаю, – поколебавшись, ответил он. – Одна была и прошла.

– Подождем следующую, потом заметим время.

– У вас есть телефон? – поинтересовался Фредди, взяв свечу.

– В соседней комнате. Оставьте свечу здесь. Я еще принесу. Нельзя оставлять роженицу без света. – Она заговорила чуть громче: – Если ребенок появится на свет в темноте, он будет слепым.

Напуганный ее суеверием, Фредди поставил свечу на место и собрался было пойти за Фелицией, но Дороти-Энн схватила его за руку. Он повернулся и взглянул на жену. Ее глаза потускнели и казались пустыми, голос ослабел:

– Фредди!

Он улыбнулся ей, но ее пальцы вцепились ему в руку с поразительной силой.

– Не оставляй меня одну, Фредди, – прошептала она, – пожалуйста.

– Я буду рядом, дорогая. Но я должен позвонить доктору.

Дороти-Энн слабо кивнула.

Муж сжал ей руку:

– Постарайся расслабиться и отдохнуть. Тебе понадобятся силы.

Она снова кивнула и закрыла глаза.

– Я постараюсь, – тихо произнесла женщина. Утомление снова нахлынуло на нее. Она прислушалась к удаляющимся шагам мужа. Наступил неожиданный покой.

В Тропическом зале отеля «Палас Хейл» тишины не было. Даже когда мистер Бернштейн вынул документы из папки, попугаи и какаду продолжали свой концерт. Дороти-Энн вспомнила, как мистер Бернштейн доставал бумаги, просматривал их, передавал мистеру Моррису, который тоже их проглядывал. Наконец оба закончили, удовлетворенные результатом. Все было в порядке.

Мистер Бернштейн повернулся к Элизабет-Энн, сжал руку в кулак и осторожно кашлянул:

– Вы уверены, что хотите совершить эту сделку?

– Мистер Бернштейн, – последовал сухой ответ, – как вам известно, восемнадцать мне уже исполнилось. Следовательно, я могу пить и голосовать, и уж конечно, распоряжаться принадлежащими мне деньгами и имуществом по своему усмотрению.

– Конечно, конечно, – успокаивающе проговорил он и взглянул на Дороти-Энн: – Мисс Хейл!

Внезапно девочка поняла, что адвокат обращается к ней.

– Да, сэр?

– Ваша прабабушка решила преподнести вам… Гм!.. Очень щедрый подарок ко дню рождения.

– Действительно, очень щедрый подарок, – подтвердил мистер Моррис кивая.

– Фактически, хотя все бумаги подписаны сейчас и с этого момента отель ваш, – продолжил мистер Бернштейн, – вы вступите во владение только после того, как вам исполнится восемнадцать. Вы понимаете, что я хочу сказать?

Дороти-Энн кивнула:

– Вы имеете в виду, что я буду распоряжаться им по доверенности.

Мистер Бернштейн несколько удивился, но быстро взял себя в руки.

Элизабет-Энн устроилась поудобнее в своем кресле, с гордостью улыбнулась, но голос ее оставался сдержанным:

– Мистер Бернштейн, может быть, мы не будем читать документы? Я слаба телом, но в здравом уме. И голова у меня хорошо работает. Не подписать ли нам бумаги?

– Телефон там. – Фелиция Рамирес оторвалась от зажигания свечей и указала толстым пальцем на стену кухни.

Фредди кивнул, снял трубку и поднес к уху. Тишина. Он быстро нажал несколько раз на рычаг и повернулся к Фелиции:

– Он не работает.

Женщина отбросила спичку и направилась к нему.

– Дайте-ка, я попробую. – Она взяла трубку у него из рук, послушала, нажала на рычаг. Выждав минуту, она медленно повесила трубку. – Это все гроза. Провода, наверное, порваны.

– И что же нам делать?

– Может быть, вам съездить в город на вашей машине? – предложила Фелиция.

– Она застряла. Я так расстроился, когда Дороти-Энн упала в поле. Я отнес ее в машину и стал выезжать. Но, видимо, слишком быстро. Колеса увязли в песке, и, чем больше я старался выбраться, тем глубже садилась машина. Ее теперь не вытащить. – Он провел рукой по волосам и спросил: – А у вас нет машины?

– У мужа есть машина, – спокойно ответила она, – но он еще не вернулся. При такой погоде муж наверняка останется в городе. Скоро стемнеет, а до города пять миль. В такую грозу ехать невозможно.

Голова Фредди дернулась.

– Что мы будем делать? – прошептал он. – Нам и в голову не приходило, что будет такая буря… и что у Дороти-Энн начнутся роды.

Фелиция Рамирес выпрямилась со спокойным достоинством и мягко положила руку ему на плечо.

– Я женщина, – сказала она. – У меня шестеро детей, и я помогала рожать другим. Я знаю, что делать. Идите к жене. Успокойте ее и помогите ей отдохнуть. Я нагрею воды и приготовлю чистые полотенца. Эта ночь будет долгой.

Когда Фелиция вернулась в спальню, Дороти-Энн не спала, а металась по постели. Она пыталась сесть, но через минуту ее голова снова падала на подушку. Внезапно гримаса искажала ее лицо, и новая схватка заставляла женщину выгибать спину. Она широко открывала глаза и задыхалась от боли. Фредди участливо держал жену за руку, но миссис Рамирес выглядела спокойной.

– Отлично, – произнесла она. – С последней схватки прошло много времени. Теперь она немного отдохнет перед родами.

Дороти-Энн упала на кровать. Боль прошла Фелиция откинула простыню, покрывавшую роженицу, и начала осторожно осматривать ее. Мексиканка нахмурилась и впервые за все время начала волноваться. У нее самой и ее сестер был широкий таз, словно специально созданный для того, чтобы давать начало новой жизни, а эта женщина была узенькой и худой.

Она жестом приказала Фредди придвинуться поближе и понизила голос так, чтобы Дороти-Энн не смогла услышать ее слов.

– Слишком узкий проход, – озабоченно прошептала она. – Она очень маленькая.

Маленькая. Произнесенное шепотом слово дошло до затуманенного сознания Дороти-Энн, и ее вновь закружил водоворот воспоминаний. Да, она была маленькой и подписала бумаги почерком школьницы, потом подождала, пока адвокаты поставят свои подписи. Мужчины в костюмах в полоску поздравили ее с получением подарка и ушли. Мисс Бант выкатила Элизабет-Энн на улицу для прогулки, и тут прабабушка попросила ее оставить их с девочкой наедине. На Пятой авеню было шумно от оживленного движения. Немного помолчав, прабабушка наконец произнесла:

– Дороти-Энн!

Правнучка подошла поближе.

– Посмотри вверх, Дороти-Энн, – голос Элизабет-Энн поднялся до взволнованного шепота. – Посмотри на «Палас Хейл».

Девочка послушно запрокинула голову и посмотрела на отель. Сотни и сотни тонн бледного известняка казались волшебно невесомыми. Словно свадебный торт, здание росло вверх в своем поистине королевском великолепии, нанизывая ярус за ярусом террасы и балконы, увенчанное двумя башнями настолько высокими, что они, казалось, задевали за быстро несущиеся в ярко-голубом небе облака. Дороти-Энн опустила голову и повернулась к прабабушке, вопросительно глядя на нее.

Элизабет-Энн подъехала ближе, взяла ее руку и сжала.

– Это твое, – прошептала она, аквамариновые глаза ее сияли. – «Палас Хейл» отныне принадлежит тебе, и только тебе одной. С днем рождения, Дороти-Энн.

Дороти-Энн проснулась от барабанной дроби дождя по крыше. Фредди наклонился над ней, глаза полны страха и беспокойства.

Она осторожно повернулась к нему. Лицо ее побледнело и осунулось.

– Гроза кончается? – раздался ее шепот.

Миссис Рамирес, казалось, удивил звук ее голоса.

Она отрицательно покачала головой.

– Мой ребенок? – тихо спросила Дороти-Энн и положила руку на простыню, укрывавшую ее. – С моим ребенком все будет в порядке?

– У вас будет прекрасный ребенок, – мягко заверила ее Фелиция. Она подошла к Фредди и тоже наклонилась над женщиной, убирая с ее лица прядь влажных волос. – Предназначение женщины в том, чтобы давать жизнь. Разве не так?

Дороти-Энн в сомнении покачала головой. Фредди помог ей повернуться на спину.

– Раз вы проснулись, я посмотрю, как у вас дела. Я все равно собиралась будить вас, – сказала мексиканка и повернулась к Фредди: – Мне понадобится кастрюля горячей воды.

Мужчина кивнул и отправился на кухню, довольный тем, что может помочь. Миссис Рамирес присела на край кровати и взяла руки Дороти-Энн в свои. Пальцы молодой женщины были влажными и холодными.

– У вас болит что-нибудь?

Дороти-Энн взглянула в темные глаза Фелиции:

– Да.

– Что?

Дороти-Энн села и медленно повернулась. Простыня упала, обнажив полные, тяжелые, налитые молоком груди.

Миссис Рамирес отметила это про себя. С кормлением ребенка проблем не будет. Она вопросительно посмотрела на Дороти-Энн, робко потянувшуюся к своей пояснице.

– Здесь болит.

– Поясница?

Дороти-Энн кивнула утвердительно.

Фелиция бросила на нее странный взгляд, встала и отбросила в сторону простыню. Обнаженная женщина задрожала от неожиданного холода.

– Это не займет много времени, – извиняющимся тоном произнесла миссис Рамирес.

Она услышала шаги Фредди и обернулась. Он нес дымящуюся кастрюлю с горячей водой. Мексиканка взяла у него кастрюлю, поставила на прикроватную тумбочку и, крепко сжав губы, погрузила руки в воду. Она ошпарилась, но не произнесла ни звука. Тщательно вымыв руки, дала им высохнуть.

Не говоря ни слова, Дороти-Энн легла на спину, спустилась с подушки и послушно развела бедра в стороны. Миссис Рамирес встала перед ней на колени.

Дороти-Энн ощущала, как пальцы женщины двигаются внутри нее, грубые и чужие. Она напряглась.

– Я буду осторожна, – прошептала миссис Рамирес. – Пожалуйста, расслабьтесь. Я не сделаю вам больно.

Дороти-Энн слабо улыбнулась и закусила губу.

Продвигая руку вперед, Фелиция старалась не хмуриться. Шейка матки еще недостаточно широко раскрылась, но все-таки она расширилась. Им придется еще долго ждать.

Миссис Рамирес наклонилась к Дороти-Энн и прижалась ухом к огромному животу. Послушала немного и удовлетворенно кивнула. Она смогла расслышать сердцебиение плода, четкое и незаглушаемое биением сердца матери. Отлично.

Начав было накрывать молодую женщину простыней, она вспомнила, что надо проверить еще одно. Много лет назад, когда она рожала Цезаря, старая повитуха проверяла положение ребенка.

Фелиция спустила простыню ниже. Одна рука внутри, другая на животе женщины, она аккуратно прощупала положение плода. У нее перехватило дыхание. Может быть, она что-то делает не так? Проверила еще раз. Нет, все так и есть. Ребенок лежит неправильно. Мексиканка повторила движение еще раз, просто для того, чтобы убедиться. Ошибки быть не могло.

Она вытащила руку и сказала:

– Пойду вымою руки. – Фелиция подала знак Фредди, чтобы он вышел за ней. Оказавшись на кухне, она обернулась к нему: брови изогнулись, руки подняты вверх, как у хирурга, ожидающего, пока ему наденут перчатки.

– Что случилось? – поинтересовался Фредди.

– Ребенок лежит поперек, – мрачно констатировала миссис Рамирес. В ее глазах полыхала тревога. – Он должен идти головой вперед, вот так… – И жестом показала, как именно, глаза ее казались янтарными в свете свечи. – А ребенок вашей жены лежит вот так… – и провела рукой поперек своего живота.

Прежде чем Фредди смог ответить, они услышали слабый стон Дороти-Энн из соседней комнаты и быстро вернулись к ней.

– Что с тобой? – спросил Фредди.

– Я услышала, что вы шепчетесь, – чуть слышно пробормотала она. У нее на бровях все еще блестели капли пота, глаза казались стеклянными. – Мой ребенок… мой ребенок умирает, правда?

Миссис Рамирес сурово посмотрела на нее и перекрестилась.

– Не говорите так, – проворчала она.

– Нет. Я знаю, что это правда. Я наказана, и мой ребенок умрет.

Удивленный ее словами, но, сознавая, что его молодая жена практически бредит, Фредди убрал влажные волосы со лба Дороти-Энн и мягко спросил:

– Наказана? За что? Ты не сделала ничего такого, что заслуживало бы наказания, дорогая.

– Нет, сделала, – простонала Дороти-Энн. Она снова чувствовала себя измученной, ей хотелось избавиться от страха, нахлынувшего на нее. Глаза ее закрылись. Но она прогнала сон, решив сказать все, вытащить правду на свет божий. – Ты не знаешь, Фредди. Только прабабушка понимала. Она защищала меня, но теперь ее нет, и я должна заплатить.

– Дороти-Энн, ты говоришь глупости.

– Нет, Фредди. Теперь я должна заплатить, – проговорила она, дыша поверхностно и тяжело.

– Бога ради, да за что же?

– Я… я убила мою мать. Я убила ее, а теперь и прабабушки больше нет… Она одна… – Ее голос прервался.

– Она одна что?

– Понимала, – еле различимым шопотом прошептала Дороти-Энн.

I
ЭЛИЗАБЕТ-ЭНН

НЬЮ-ЙОРК
4 августа 1928 года

1

В тот день, когда Элизабет-Энн Хейл и ее четверо детей оказались в самом центре Манхэттена, жара достигла девяноста шести градусов по Фаренгейту, и Нью-Йорк напоминал раскаленную печь. Асфальт на улицах плавился под ногами, а здания, казалось, расплывались в душном воздухе, обволакивающем их стены.

– Куда едем? – спросил шофер такси, нанятого у Пенн-стейшн, как только Элизабет-Энн уселась рядом с ним на переднее сиденье. Он озабоченно поглядывал на детей, возившихся сзади, но, взглянув на Элизабет-Энн, смутился.

В свои тридцать три года она не была красавицей, но волнение делало ее лучезарной. У нее было приятное лицо с прямым тонким носом и блестящими глазами, напоминающими великолепные аквамарины чистой воды. Несмотря на это великолепие, главным ее украшением были длинные пшенично-золотистые волосы, на зависть густые и здоровые. Она безжалостно заплетала их в косу и закалывала, чтобы они ни за что не цеплялись. Белая блузка и длинная серая юбка из набивного ситца выгодно подчеркивали талию. Шею украшал медальон – цветок анютиных глазок в стекле, подаренный ей мужем ко дню помолвки.

Элизабет-Энн взглянула на водителя широко открытыми глазами, блестящими на загорелом лице.

– Вы не могли бы порекомендовать нам какую-нибудь гостиницу? Приличную, но не слишком дорогую? – спросила она.

– Конечно, могу. В этом городе сотни гостиниц.

В зеркало ему были видны три девочки и маленький мальчик на заднем сиденье. Багажник машины, заполненный вещами, не закрывался до конца. Автомобиль даже присел немного под таким весом.

– «Мэдисон Сквайр» – хороший отель. Не дешевый, но и не дорогой.

– Пусть будет «Мэдисон Сквайр», – ответила женщина, подумав при этом, что они все равно там остановятся, хотя бы и на одну ночь, даже если это окажется слишком дорого. Путешествие всех утомило, а утром они смогут найти другую гостиницу. А потом она первым делом займется поисками квартиры для себя и детей.

Такси влилось в поток машин.

– Откуда вы приехали?

– Из Техаса. – Ее голос звучал чисто и резко.

– Никак не могу понять вас, людей из провинции. Зачем ехать на каникулы в этот грязный, шумный город, когда у вас дома свежего воздуха сколько душа пожелает?

– Мы не на каникулы. Мы будем здесь жить.

Таксист покачал головой.

– А я-то не могу дождаться того дня, когда смогу бросить все это и купить маленький домик где-нибудь в глуши. Особенно когда такая жара.

– Мы к жаре привыкли.

– Да уж, в Техасе-то, верно, жарковато.

– Жарковато.

– И чем вы там занимались? У вас было ранчо?

– Ранчо? – Она по-детски рассмеялась. – Нет, в Техасе не только ранчо. Там есть много чего другого. Очень много. – Застенчиво улыбнувшись, Элизабет-Энн отвернулась к окну и задумалась, разглядывая город.

Она была хозяйкой трех владений в Квебеке, штат Техас: «Меблированные комнаты Хейл», кафе «Вкусная еда» и мотель «Хейл, гостиница для туристов», который она построила рядом с новым шоссе. Меблированные комнаты и кафе были проданы, и не за бесценок. Она, конечно, не собиралась трубить об этом, но у нее в кошельке лежал чек почти на тридцать тысяч долларов. Это задел для исполнения мечты, дорожка в другую жизнь, в новое будущее для нее и детей. На это будущее будет работать и доход, все еще получаемый ею от мотеля, оставленного в крепких и надежных руках. Элизабет-Энн знала, что денег хватит. При надежном финансовом обеспечении ей будет легче одной вырастить четверых детей.

Она повернулась на сиденье и улыбнулась детям, но они этого, видимо, и не заметили. Их глаза были прикованы к открытым окнам, необыкновенно высокие здания и хорошо одетые люди, толпящиеся на тротуарах, завораживали.

Элизабет-Энн переводила взгляд с одного ребенка на другого, начиная с Регины. Она с любовью и гордостью смотрела на свою старшую шестнадцатилетнюю дочь. Регина обещала превратиться в прелестную женщину. Своими густыми пшеничными волосами, спускающимися до пояса, она напоминала мать в молодости. Крепкое тело не портил ни один грамм лишнего жира. И все благодаря бесконечной домашней работе там, в Квебеке. Регина была серьезной девушкой, уже почти взрослой, но веснушки на носу были совсем еще детскими. В ее живых, пытливых глазах Элизабет-Энн увидела жизненную энергию и силу. Когда повитуха-мексиканка шлепнула ее, она не заплакала, а возмущенно завопила.

Элизабет-Энн перевела взгляд. Четырнадцатилетняя Шарлотт-Энн досталась ей тяжелее всех, но зато, с иронией подумала Элизабет-Энн, она и лучше всех удалась внешне. Те же длинные золотистые волосы, но невероятно густые и шелковистые. Высокий – для ее возраста – рост, грациозность, белая безупречная кожа, бледно-розовые губы маленького рта и аквамариновые глаза, так похожие на ее собственные, но такие ясные, одновременно завораживающие и пугающие. Светлые волосы, сложение и глаза придают ей особую красоту, Элизабет-Энн может признать ее выдающейся.

Ребекка – самая младшая из девочек, ей всего одиннадцать, и самая чувствительная. Она не так невероятно красива, как Шарлотт-Энн, нет в ней и врожденного ума Регины, но она изо всех сил старается компенсировать это со всей присущей ей настойчивостью. Если в Регине и Шарлотт-Энн черты Элизабет-Энн и ее мужа были смешаны в равных долях, то в Ребекке этот баланс был нарушен. Крупная и неуклюжая, она лицом походила на отца, унаследовав его крепкие и тяжелые черты. Ее глаза были темнее глаз матери, под золотистыми бровями, повторяющими цвет волос. Из трех дочерей Элизабет-Энн щадила Ребекку больше других. И не потому, что она моложе остальных, а потому, что ей недоставало красоты, грации, интеллекта, и девочка уже достаточно поработала, стараясь справиться со своими недостатками. К тому же Ребекке плохо удавалось скрывать неуверенность в себе. Эта уязвимость делала ее еще дороже сердцу матери.

И, наконец, маленький Заккес. Ему только что исполнилось четыре, но каждый раз, когда она смотрела на него, у нее перехватывало дыхание. Он – точная копия своего отца, Заккес Хейл-старший в миниатюре. Тот же целеустремленный, умный взгляд и та же потрясающе загадочная улыбка. Вот и теперь ее сердце сжалось, она наклонилась и поправила белокурые пряди, упавшие ему на глаза. Мальчик не обратил на мать никакого внимания. Его мечтательный синий взгляд не отрывался от городского пейзажа. «Это действительно сын Заккеса, – подумала она, – его глаза, губы, жутковатое переселение душ, живое напоминание, которое я должна холить и лелеять».

Элизабет-Энн грустно покачала головой. У нее прекрасная семья, но у детей нет отца. Уже четыре года она живет без Заккеса. Четыре года, как счастливые дни ее замужества кончились так неожиданно. Маленький Заккес уже жил в ней, когда его отец оставил ее. Любовь, с которой они зачали сына, которая должна была продлиться всю жизнь, разлетелась вдребезги так же легко, как тонкая хрустальная рюмка разбивается о каменный пол.

Заккес был для нее всем. После трагической смерти родителей, фермеров, а впоследствии циркачей в Квебеке, Элизабет-Энн росла у приемной тетки, доброй и любящей женщины, воспитавшей девочку так же хорошо, как она управлялась с делами в меблированных комнатах и кафе. Элизабет-Энн унаследовала этот бизнес после смерти тетки. Тяжелая работа и одиночество – с этим она выросла и жила. При воспоминании о прошлом Элизабет-Энн часто казалось, что она не знала счастья до встречи с Заккесом. Как и все дети фермеров, он приехал в Техас со Среднего Запада в надежде сделать состояние. Они полюбили друг друга с первого взгляда. Блестящий, быстрый, остроумный рассказчик и великолепный слушатель, к тому же красивый, настолько красивый, что у нее даже заболело сердце. Они поженились молодыми, но Заккес оказался достойным человеком, отличным отцом, терпеливым и надежным, великолепным любовником и другом.

И вдруг все это кончилось. Неожиданно и ужасно. Конец всему положил глупый и бессмысленный несчастный случай, разлучивший их.

Заккес был на строительстве мотеля, который они с Элизабет-Энн возводили рядом с шоссе. Это была идея жены, ее мечта, и он с готовностью согласился. Хотя стройка и заберет все отложенные деньги, но он уже убедился в правильности ее поступков. Но теперь, когда работа была в самом разгаре, дела шли плохо. Все откладывалось снова и снова, потому что странным образом срывались поставки материалов со складов Секстона. У них уже кончались деньги, но ни Элизабет-Энн, ни Заккес не видели решения проблемы. Они оба знали, что Секстон, влиятельный человек в графстве, намеренно саботирует строительство. Ему принадлежала большая часть земли, он вел дела, у него не было ни малейшего желания получить конкурентов в лице Хейлов.

Однажды поздно вечером, когда все уже разошлись, Заккес отправился на стройку поговорить с Секстоном о сорванных поставках. Мужчины поссорились, и Заккес стоял рядом, когда Рой Секстон в порыве гнева бросился вперед, споткнулся на неровной земле и упал, ударившись головой о край трубы.

Хейл сбежал. Он понимал, никто не поверит, что смерть Секстона не его рук дело. Они с Элизабет-Энн слишком много выигрывали от такого поворота событий. Он оставил жене записку с объяснением случившегося и извинениями за то, что по глупой случайности оказался теперь на волосок от смерти, – суд, контролируемый семьей Секстонов, приговорил бы его к повешению, и за то, что уезжает без нее. Он не имеет права, говорилось далее, разрушать ее жизнь и жизнь детей. Но Хейл умолял ее остаться, вырастить детей, достроить мотель и воплотить в жизнь их общую мечту.

Даже сейчас при мысли о нем глаза Элизабет-Энн заволокло слезами. Но все-таки со дня трагедии прошло уже четыре года, и сегодня, когда они начинали новую жизнь, все это казалось далеким прошлым. Она долго жила, не получая от мужа вестей, одна сражаясь с финансовыми трудностями, с одиночеством, заботилась о детях. Элизабет-Энн справилась, даже преуспела, но она сознавала, как мало радости приносят ей успехи в Квебеке. Стало очевидно, что ей тоже надо уехать из Техаса, подальше от воспоминаний о разрушенной семейной жизни, и найти такое место, где ее мечты не будут ничем ограничены и смогут реализоваться.

«О, Заккес, – снова подумала она, бессознательно теребя цепочку на шее, – где бы ты ни был, помни, что я люблю тебя. Только оставайся свободным и наслаждайся, как можешь, своей новой жизнью. Ты все еще мой, ты в моем сердце и в сердцах наших детей».

Такси остановилось у отеля «Мэдисон Сквайр» на углу Мэдисон-авеню и Тридцать седьмой улицы, и воспоминания и боль отступили. Элизабет-Энн глубоко вздохнула и храбро распрямила плечи перед лицом сумбурного, чужого, нового мира и другой жизни, которую она надеялась создать для себя и своих детей.

– Спасибо, – поблагодарила Элизабет-Энн шофера, расплатившись с ним. – С багажом мы сами справимся.

Швейцару хватило одного взгляда на их одежду, и он перестал обращать на них внимание, но во взгляде осталось суровое неодобрение. Даже носильщик, начинавший действовать сразу же, как приезжали постояльцы, отступил назад.

Элизабет-Энн и девочки выгрузили вещи и молча смотрели, как отъезжает такси. Машина уехала, и женщина почувствовала себя ужасно одиноко. Ее твердая уверенность, что перед ними открывается блестящее будущее, развеялась, словно туман под порывами сильного ветра. Забрезжила суровая действительность. Без мужа, с четырьмя детьми, она оказалась без знакомых в чужом городе, с его толпами людей и огромными домами, не похожими ни на что, виденное ею раньше.

Элизабет-Энн храбро улыбнулась, чтобы ее страх не передался детям. Запрокинув голову, она оглядела устрашающе огромное здание гостиницы, возносящееся тридцатью четырьмя этажами над Мэдисон-авеню. Пугающий монументализм сооружения с его украшенными пилястрами и резными фронтонами заставил ее почувствовать себя маленькой и незначительной, но показался красивым. Значительно позднее Элизабет-Энн узнала, что так расточительно украшен только фасад. На долю остальных трех сторон отеля остался лишь банальный грязный кирпич.

Она ободряюще кивнула детям.

– Давайте войдем, – проговорила мать, прежде чем храбрость снова покинула ее.

Элизабет-Энн подхватила два больших потертых чемодана, девочки, гримасничая, взяли по одному и пошли за ней следом, а маленький Заккес замыкал шествие, крепко прижимая к груди коробку из-под ботинок, полную его любимых игрушек.

Они остановились перед вращающимися дверями, размышляя, как бы им протащить вещи через узкие стеклянные отсеки да и самими не остаться на улице.

Решение проблемы оказалось простым. С тяжелым вздохом швейцар открыл замаскированную стеклянную панель рядом с вращающейся дверью и придержал ее, пока они входили.

– Спасибо. – Элизабет-Энн благодарно улыбнулась ему.

Но его лицо по-прежнему ничего не выражало.

Переступая через порог холла, она постаралась подавить страх, напомнив себе, что как хозяйке мотеля в Квебеке ей тоже приходилось принимать путешественников. Она обратила внимание на окружающую обстановку. По ее мнению, если «Мэдисон Сквайр» и не выглядел по-домашнему приветливым, то вестибюль был величественно элегантным.

Поставив чемоданы, Элизабет-Энн коснулась своего кулона. Внимательно она оглядела холл, отметив и блестящие мраморные стены, прожилки мраморной мозаики на полу, медь и хрусталь огромной люстры, сверкающей над головой, симметрично расставленные широкие диваны и кресла в стиле Людовика XVI. Шарлотт-Энн и Ребекка бросили чемоданы и шлепнулись на парчовую обивку. Заккес-младший с гиканьем рванулся вперед и прыгнул на выбранный им диван. Регина пошла к массивной стойке вместе с матерью, одаривавшей портье обезоруживающей улыбкой. Но она не смогла изменить замкнутое высокомерное выражение его лица.

– Нам нужно две комнаты, – заявила Элизабет-Энн. – Одна с двумя кроватями, другая с тремя.

Стройный темноволосый человек бросил взгляд на ее чистую, но провинциальную одежду, пренебрежительно фыркнул и надменно объявил:

– Семь долларов за обе комнаты. Боюсь, что свободны у нас только комнаты на втором этаже. Вида из окна нет, только освещение. При такой жаре вы там сваритесь.

Я могу предложить вам отель «Алгонкин», или «Плаза», или любой из других многочисленных прекрасных отелей…

Элизабет-Энн, быстро оглядевшая около семидесяти бирок, на половине из которых был ключ, означавший, что номер свободен, продолжала радостно улыбаться.

– Я уверена, что эти комнаты нам прекрасно подойдут.

– Ну, если вы настаиваете…

– Да, я настаиваю.

Портье начал что-то говорить, но пристальный взгляд женщины заставил его задуматься, и он замолчал. Выловив две связки ключей, прикрепленных к широким медным бляхам с выгравированным номером комнаты, он положил их на стойку.

– Семь долларов вперед.

Элизабет-Энн отсчитала деньги. Служащий придвинул их к себе, одновременно шлепнув ладонью колокольчик, вызывающий рассыльного. Колокольчик только слабо звякнул, как женщина остановила его рукой.

– Только ключи, пожалуйста. Мы сами найдем дорогу и отнесем вещи.

– Как вам будет угодно, – произнес портье с осуждающим вздохом.

– Благодарю вас, мистер…

– Смит.

– Благодарю вас, мистер Смит.

Элизабет-Энн подхватила свои потертые чемоданы, дети сделали то же самое, и они направились к мраморной лестнице с надежными блестящими перилами.

Служащий громко прочистил горло. Элизабет-Энн обернулась с вопросительным выражением на лице.