Текст книги "Творящие любовь"

Автор книги: Джудит Гулд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 35 страниц)

3

Когда Шарлотт-Энн вышла из кабинета врача, ее лицо горело, и она избегала смотреть на мать. Ей казалось, что она никогда больше не сможет посмотреть в глаза кому-либо, особенно своей матери.

Доктор Роджерс, мрачный мужчина высокого роста с водянистыми серыми глазами, встретился взглядом с Элизабет-Энн. Он незаметно покачал головой и вернулся в свой кабинет.

Элизабет-Энн позволила себе облегченно вздохнуть. Она откинулась на спинку кресла в приемной и закрыла глаза.

По дороге домой Шарлотт-Энн угрюмо смотрела в окно автомобиля. Ни она, ни мать не произнесли ни слова. Элизабет-Энн казалась одновременно расстроенной и смущенной. Когда они добрались до дома, она молча проводила дочь до ее комнаты и, войдя следом, закрыла дверь.

– Ты все еще девственница, – тихо произнесла она, садясь на край кровати. – Слава Богу! – и посмотрела прямо в глаза Шарлотт-Энн.

Лицо дочери побагровело. Она села на банкетку возле туалетного столика и опустила голову от стыда.

– Я не собираюсь отрицать, что все случившееся стало для меня ударом, – сказала мать. – Мы с Лэрри уже собирались уезжать, когда зазвонил телефон. Это была одна из твоих учительниц. Она очень беспокоилась о твоем здоровье и просила меня подтвердить, что с тобой все в порядке.

Шарлотт-Энн только тяжело вздохнула.

– Ты понимаешь, – тихо спросила Элизабет-Энн, – что за этот год ты двадцать семь раз пропустила занятия во второй половине дня? Двадцать семь!

Шарлотт-Энн закрыла глаза. Она «проболела» много дней, но ей и в голову не приходило, что число окажется таким огромным.

– Я могу… объяснить, – прошептала девушка запинаясь.

– Мне бы хотелось послушать. – Элизабет-Энн заинтересованно взглянула на дочь. – Этот день принес не один неприятный сюрприз. После звонка из школы, когда Даллас убирала твою постель, телефон снова зазвонил. Естественно, она сняла трубку.

У Шарлотт-Энн засосало под ложечкой. Ей не следовало ни в коем случае давать Микки Хойту свой номер телефона. Но он так настаивал, что ей пришлось его продиктовать.

– Звонил некто по имени Микки, – продолжала мать, – и спрашивал он Карлу Холл. Даллас слишком удивилась, чтобы поправить его. Он просил передать тебе, что не сможет сегодня с тобой встретиться, но будет ждать тебя в «Алгонкине» в следующую пятницу, как обычно.

– Он что, действительно позвонил и сказал Даллас все это? – спросила Шарлотт-Энн, не решаясь поверить. – Он хотел положить конец нашим отношениям?

– Не могу говорить за него, – сказала Элизабет-Энн, – возможно, у него были такие намерения, а может быть, и нет. Но нам пришлось заняться расследованием. Лэрри отправился в «Алгонкин» поговорить с портье. Тот оказался очень скрытным и утверждал, что ничего не знает. При сложившихся обстоятельствах этого следовало ожидать. Тогда Лэрри отозвал его в сторону и сказал, что ты несовершеннолетняя и что он собирается отправиться в полицию и возбудить дело об изнасиловании. Тут портье вспомнил все. Судя по всему, комната 1919 стала очень хорошо известной своими послеполуденными встречами по пятницам, – сухо добавила она.

Шарлотт-Энн обреченно покачала головой.

– Конечно, мистеру Хойту следовало подумать заранее. Он слишком хорошо известен в городе, чтобы надеяться остаться незамеченным. Тем не менее я уверена, что виноват не только он. – Элизабет-Энн выглядела очень расстроенной. – Я не собираюсь отрицать, что ты меня разочаровала, Шарлотт-Энн. Но все мы люди. Все мы ошибаемся. Особенно пока молоды.

– Я больше не ребенок, – негромко запротестовала Шарлотт-Энн. – Я женщина, мама.

Мать посмотрела на нее и кивнула:

– Кажется невероятным, что ты выросла так быстро.

Я всегда думала о тебе, как о маленькой девочке. Теперь я понимаю, что была неправа.

– Это не твоя вина, мама.

Элизабет-Энн озабоченно вздохнула.

– Может быть, да, может быть, нет. Я не уверена, что мы когда-нибудь узнаем ответ. – Она поднялась на нош. – Мне надо разобраться в себе самой. Я предлагаю подождать до завтра, чтобы решить, что же нам теперь делать. – Элизабет-Энн направилась к двери.

Шарлотт-Энн подняла голову и взглянула на мать.

– Мама, ты ненавидишь меня? – хрипло спросила она.

Элизабет-Энн обернулась. Лицо у нее было удивленное. Впервые в жизни Шарлотт-Энн по-настоящему осознала силу характера своей матери.

– Нет. Кто говорит о ненависти, Шарлотт-Энн? Ты могла сделать что-то, что мне не нравится или чего я не одобряю. Но ведь ты моя дочь, – ее голос зазвучал громче. – Что бы ты ни сделала, я никогда не смогу ненавидеть тебя. Я люблю тебя. Когда-нибудь, когда у тебя появятся дети, ты меня поймешь.

Какое-то время Шарлотт-Энн удивленно смотрела на нее. Потом глаза ее наполнились слезами.

– Мама!

– Да, дорогая?

– Я тоже тебя люблю, – прошептала Шарлотт-Энн.

– Я знаю это, – улыбнулась мать.

– Мне, правда, очень жаль, мама! – отчаянно воскликнула девушка. – Я столько натворила! Я думала только о том, чтобы… О, черт! Я расстроила ваши с Лэрри планы. Я была такой эгоисткой.

Взгляд Элизабет-Энн смягчился. Шарлотт-Энн поняла, что ее мать сделала все возможное, чтобы справиться с этим, в высшей степени неприятным, делом. Но свои собственные чувства Элизабет-Энн Хейл старалась держать в узде.

– Я все еще могу купить ту недвижимость, – ответила мать, – и подпишу бумаги через несколько дней. Да и Лэрри вроде не собирается от меня сбежать, насколько мне известно. Все, что было намечено, вполне может подождать несколько дней. Для меня главное, чтобы ты не пострадала.

Шарлотт-Энн слегка кивнула. У нее в горле стоял комок, и она не была уверена, что сможет сказать хоть слово.

Элизабет-Энн открыла дверь:

– Позже увидимся, дорогая.

– Да, мама. – Шарлотт-Энн смотрела матери вслед. Только после того, как дверь захлопнулась, она упала на кровать и разрыдалась.

Ее терзали унижение, угрызения совести и злость на Микки. Господи, как же она его ненавидела. Он не только не сумел сохранить тайну, но его поведение не достойно даже презрения. Шарлотт-Энн не следовало ему доверять. Ведь она ему сказала, что замужем и что никто не должен знать об их встречах по пятницам. Неважно, что она солгала ему. У нее на то имелась причина, и довольно веская. Но он навлек позор и на себя и на нее, ублюдок!

Из случившегося ей стало ясно только одно: Микки намеренно попытался положить конец их отношениям, причем самым омерзительным способом. А из этого следовал и другой вывод – и это ранило ее еще больнее. У него и в мыслях не было помогать ей сделать карьеру. Микки просто болтал. Так ему удавалось держать ее в руках.

Шарлотт-Энн чувствовала себя запятнанной и обманутой.

– Я приняла решение, – сказала ей Элизабет-Энн на следующий день. Они сидели в гостиной. – Может быть, оно окажется болезненным, но в будущем принесет пользу.

Мать и дочь сидели вдвоем на абрикосового цвета кушетках напротив друг друга. Шарлотт-Энн полночи не спала и наконец поняла правду о Микки Хойте. Она не любила его, теперь это стало очевидным. Ее привлекло его место в обществе и то, что он обещал для нее сделать.

А ему она нравилась потому, что могла выполнять его желания. Не так-то легко оказалось трезво взглянуть на ситуацию, но это было необходимо. Поняв, что объединяло их с Микки – и особенно что разделяло, – Шарлотт-Энн повзрослела и впервые взглянула на мать не с позиций молодости, а как равная.

Ей стало ясно, что впервые она смогла по-настоящему оценить Элизабет-Энн. Привлекательная, следящая за собой женщина, настоящая леди в великолепно сшитом костюме от Джейн Реньи – жакет с баской и юбка до середины икр. Никто бы и подумать не мог, что она приехала из маленького городка в Техасе. Оглянувшись на несколько последних лет, Шарлотт-Энн поняла, что не встречала никого, кто бы так хорошо приспосабливался к новым условиям, как ее мать, кто бы делал так много и с таким изяществом.

Но сейчас она внимательно слушала Элизабет-Энн, отвечая только тогда, когда это требовалось. Шарлотт-Энн приняла решение: что бы ни сказала ее мать, она не будет возражать.

– Мы обе знаем, – между тем говорила та, – что твои успехи в школе Брерли за последний год были мягко говоря неудовлетворительными.

Шарлотт-Энн криво улыбнулась:

– Они были ужасными.

Элизабет-Энн засмеялась:

– Что бы ты ни говорила, мне кажется, нет нужды бросаться столь сильными словами. Я теперь понимаю то, что любой матери тяжело признать. – Она грустно вздохнула. – То, что любимое дитя повзрослело у нее на глазах. Ты уже выросла, Шарлотт-Энн, и, пожалуй, пришло время говорить с тобой, как со взрослой.

Во всяком случае, я считаю, что твои неудовлетворительные отметки в школе в большей степени связаны с твоим увлечением театром в ущерб учебе. Поэтому, мне кажется, было бы неплохо, если бы теперь ты уделила занятиям столько же внимания, сколько сцене. Как бы там ни было, ты почти совсем взрослая, и некоторые вещи не стоит тебе навязывать. Пригодятся ли тебе знания или нет, покажет будущее. Но мне кажется, что неплохо было бы придать тебе немного лоска. Я думаю, что даже актерская часть твоего «я» с этим согласится.

Шарлотт-Энн кивнула.

– Я хочу, чтобы ты знала – я не ругаю тебя за то, что случилось, – продолжала Элизабет-Энн. Ее голос был тих и печален. – Я тоже была слишком невнимательна, слишком много времени уделяла делам и забыла о семье. Мне следовало заметить, что с тобой происходит, но у меня не нашлось времени. Но теперь все в прошлом. А на прошлое следует оглядываться только для того, чтобы извлекать из него уроки. Иначе прожитое окажется бесполезным.

Элизабет-Энн помолчала. Важно, чтобы Шарлотт-Энн восприняла ее решение как необходимость, а не как наказание. Мать думала над этим всю ночь и целое утро не отходила от телефона. Правда, слишком часто благие намерения ведут непосредственно в ад. Так трудно поставить все на свои места.

– Я догадываюсь, – мягко начала Элизабет-Энн, – что это… приключение с мистером Хойтом очень задело тебя.

Взгляд Шарлотт-Энн стал задумчивым:

– Еще вчера мне казалось, что да, но сегодня я уже в этом не уверена. Он использовал меня, теперь мне ясно. Но я тоже пыталась использовать его. Только у меня ничего не вышло.

Элизабет-Энн кивнула:

– Очень зрелый взгляд на происшедшее. Я рада. Я представляю, насколько трудно прямо назвать вещи своими именами. Тем не менее, мне кажется, что тебе легче будет выбросить его из своей жизни, если ты окажешься от него подальше. Чувства все-таки остаются на какое-то время, особенно если речь идет о хорошо известном человеке. Всякий раз, как ты увидишь его фотографию в журнале или его имя на афише, тебе будет больно.

Шарлотт-Энн нахмурилась, размышляя.

– Не думаю, чтобы с этим были проблемы. Мне кажется, с ним покончено.

Элизабет-Энн подняла руку:

– И тем не менее школа, в которую я решила тебя перевести, – это закрытое учебное заведение.

– Мама! – воскликнула пораженная Шарлотт-Энн.

– Пожалуйста, выслушай меня, дорогая. Ты должна понять, что это отнюдь не наказание. Прекрасная школа, где ты многому научишься. И не только математике и истории, хотя этому там тоже учат. В школе Катру завершают образование. Там девушки превращаются в молодых леди, их готовят к тому, чтобы появиться в свете. И кроме того, я не думаю, что тебе повредит повариться немного в интернациональном супе.

– Интерна…

– Молодая леди должна путешествовать, Шарлотт-Энн. Я слышала, что в Швейцарии очень хорошо. Рискую повториться, и все-таки: немного образованности и изысканности еще никому не повредило. Школа Катру находится в Женеве, о ней очень хорошо отзываются. Многие американки и англичанки, а также девушки лучших семей из некоторых других стран отправляются туда. Ты познакомишься с новыми людьми, обзаведешься друзьями. Не помешает тебе выучить и иностранный язык. – Элизабет-Энн помолчала. Лицо ее стало печальным: – Мне не хочется, чтобы ты уезжала. Поверь мне. Я все еще с трудом осознаю, что ты уже выросла. Если бы это было в моих силах, я бы никуда тебя не отпустила, никогда, осыпала бы ласками и окружила заботой. Но это эгоистично с моей стороны, и я отказываюсь портить тебе жизнь. Ты должна научиться самостоятельности. Теперь мне это ясно. Именно поэтому ты так старалась стать актрисой и попала прямо в руки мистера Хойта. Не его следует винить, меня.

Я искренне хочу, чтобы ты осталась в школе Катру до конца следующего года. Но если ты захочешь вернуться домой или бросить учебу после твоего восемнадцатилетия, а оно через шесть месяцев, то решение за тобой. Ты станешь совершеннолетней и по закону сможешь сама принимать решения. Если по истечении этого срока твое желание стать актрисой лишь окрепнет, я помогу тебе, чем только смогу.

Шарлотт-Энн взглянула на мать.

– Швейцария… Такое далекое слово… Я еще никогда не уезжала из дома.

Элизабет-Энн наклонилась вперед и взяла руки дочери в свои. Ее голос был таким же нежным, как и ее прикосновение.

– Наступает время, Шарлотт-Энн, когда каждый из нас делает первый шаг навстречу независимости. Именно это ты сейчас должна сделать. Постарайся взглянуть на все иначе: в результате ты будешь лучше готова к встрече с миром, чем остальные.

– Что касается твоего решения помочь мне стать актрисой. Оно останется в силе, даже если я вернусь домой через полгода?

– Да.

– Ты… на самом деле поможешь мне? – Шарлотт-Энн внимательно смотрела на мать.

Элизабет-Энн не отвела взгляда:

– Мне кажется, тебе известно, что до сих пор я никогда не нарушала своих обещаний.

Дочь кивнула.

– Если твое решение серьезно, то я сделаю все, что смогу. Я поддержу тебя деньгами, чтобы ты могла думать только об актерском мастерстве, и ни о чем другом. Я оплачу драматические классы, курсы или что там еще тебе понадобится. И ты сможешь жить отдельно, если захочешь. Я даже попытаюсь – если это только в моих силах – открыть для тебя все двери, какие смогу. – Мать загадочно улыбнулась. – Я слышала, что тот, кто вкладывает деньги в шоу, иногда может получить роль для своего протеже. Слава Богу, денег у меня достаточно. Я уверена, что кто-нибудь из продюсеров не откажется освободить меня от некоторой их части.

– О, мама! – Шарлотт-Энн, казалось, была готова расплакаться. Ее одновременно охватили чувства освобождения и восторга. Она ожидала от матери назиданий и наказания, а вместо этого ей предложили все, чего ей хотелось. Повинуясь порыву, девушка вскочила с кушетки, села рядом с матерью и крепко обняла ее.

– Я надеюсь, – продолжала Элизабет-Энн, – что ты пообещаешь мне научиться как можно большему в школе Катру и доставлять своим учителям как можно меньше хлопот. А что касается путешествия через Атлантику, то ты не останешься одна. Робин Морган отплывает в Европу на следующей неделе на пароходе «Иль-де-Франс». Мне удалось сделать так, что ты поплывешь тем же рейсом. Она говорит, что будет рада, если ты составишь ей компанию.

Шарлотт-Энн была счастлива. Они давно знали Робин, и девушка не только любила ее, но и восхищалась ею. Робин Морган обладала не поддающимся описанию очарованием, к которому так стремилась Шарлотт-Энн. И хотя шесть месяцев за границей, в школе, в чужой стране пугали ее, все-таки это ненадолго. Прождала же она три месяца, пока Микки Хойт собирался принести сценарий для нее.

– А теперь, – Элизабет-Энн встала, – нам не повредит пройтись по магазинам и кое-что купить. Тебе нужны новые вещи. Не можем же мы допустить, чтобы представитель семьи Хейл появился в Швейцарии в обносках, правда? – Ее глаза весело блеснули. – Или в платье своей матери?

Шарлотт-Энн явно раскаивалась, это было написано у нее на лице.

– Прости меня, мама.

Элизабет-Энн засмеялась.

– Скажу тебе только одно, – она обняла дочь за плечи, – ты отдала должное моей одежде.

– Мама! – Тон Шарлотт-Энн был настолько серьезен, что мать посмотрела на нее озабоченно.

– Что, дорогая?

– Лэрри… Ты ведь собираешься за него замуж?

– Конечно! Мы уже все решили. По правде говоря, он сейчас носится по городу и обо всем договаривается. Мы поженимся здесь. Сначала гражданская церемония, а потом скромное венчание в Маленькой церкви за углом[6]6
  Маленькая церковь за углом – церковь Преображения близ Пятой авеню, в одном из богатейших кварталов Нью-Йорка.


[Закрыть]. Будут только члены семьи и самые близкие друзья, как Робин и Людмила.

– Мне так не хочется пропустить свадьбу.

– Да я тебе ни за что и не позволю это сделать, – развеселилась Элизабет-Энн. – Я же сказала тебе, что Робин придет, разве не так? Но ведь она не может одновременно быть в двух местах сразу. И ты тоже. Бракосочетание состоится после полудня за несколько часов до вашего отплытия.

Шарлотт-Энн ощущала тепло материнского объятия. Она неожиданно осознала, насколько они любят друг друга, хотя об этом не было сказано ни слова. Девушка взяла руку матери и поднесла к губам:

– Я рада, мама. Мне не хотелось бы уехать так, чтобы между нами осталось неприятное чувство.

– Мне бы тоже этого не хотелось.

– Забавно, правда? – Шарлотт-Энн посмотрела матери в глаза. – Я и подумать не могла, что мы сможем так с тобой разговаривать.

– Помни только одно: когда бы тебе ни захотелось обсудить что-то со мной, ты всегда можешь это сделать.

Шарлотт-Энн кивнула.

– Знаешь что? – У нее на глазах показались слезы.

– Никогда еще я не чувствовала себя такой близкой тебе. Мне кажется, что мы не мать и дочь, а…

Элизабет-Энн улыбнулась ей.

– Друзья? – спросила она.

4

Весна обрушила на Нью-Йорк все свое сверкающее великолепие прямо к свадьбе. Стоял один из тех редких мягких, сияющих дней, выпадающих иногда между двумя холодными атаками отступающей зимы. Не требовалось много воображения, чтобы представить Элизабет-Энн невестой, выходящей замуж в июне.

Маленькая церковь на Двадцать девятой Восточной улице была заполнена лилиями, розами, красными гвоздиками, тюльпанами и пионами. Шарлотт-Энн почти задыхалась от волнения, пока ее мать с небольшим букетом ландышей в руках вели к алтарю. Никогда еще Элизабет-Энн не была так красива. Невесту украшало сизо-серое кружевное платье, серая шляпка из узорчатого атласа и серые атласные туфли на высоком каблуке. Шею в три ряда обвивало жемчужное ожерелье, подаренное ей Лэрри этим утром. Жених тоже выглядел великолепно в отлично сшитом темном костюме с белой гвоздикой в петлице. Изуродованный глаз скрывала темная бархатная повязка. Их бракосочетание трудно было назвать самым светским событием года, хотя, если бы они того захотели, оно легко бы стало таковым. Но это была просто приятная свадьба в присутствии членов семьи и нескольких близких друзей. Все происходило так, как им хотелось. Людмила плакала и громко сморкалась во время церемонии.

А потом, несколько часов спустя, Шарлотт-Энн пришло время уезжать. В величественный желто-черный «роллс-ройс» Лэрри – Элизабет-Энн сохранит его в прекрасном состоянии до конца своих дней, – все еще украшенный свадебными гирляндами белых цветов, загрузили новые чемоданы от Вуиттона, подарок Хокстеттера Шарлотт-Энн по случаю отъезда. Они отправились в Вест-Сайд, где был пришвартован «Иль-де-Франс».

Элизабет-Энн и Лэрри забронировали для нее большую каюту в первом классе рядом с каютой Робин, но у них едва хватило времени осмотреть ее. Не успели они подняться на борт, как густой печальный гудок лайнера разнесся в воздухе.

– Нам пора идти, – сказал Лэрри.

Шарлотт-Энн кивнула. В ее душе возбуждение смешивалось с глубокой тоской, когда она прощалась со своей семьей. Впервые за все время она действительно чувствовала себя близкой им. Только теперь Шарлотт-Энн с острой болью поняла, как отчаянно она будет без них скучать.

– Итак, миссис Хокстеттер, – спросила Шарлотт-Энн у матери, – как вы ощущаете себя замужем?

– Честно говоря, почти так же, как и раньше, – улыбнулась ей мать. – Я давно люблю Лэрри. Но отели так и останутся отелями «Хейл». Я оставлю им мое «сценическое» имя, если так можно выразиться. В светской жизни я так и останусь Элизабет-Энн Хейл, а в частной стану миссис Лоуренс Хокстеттер. – Она улыбнулась Лэрри, потом пристально посмотрела на дочь, и ее голос дрогнул. – Я буду скучать без тебя, дорогая.

– Я тоже, мама. Жаль, что меня не будет с вами во время переезда.

– Переезда? – Элизабет-Энн казалась заинтригованной. – Какого переезда?

– В резиденцию Хокстеттеров, конечно!

– Ох, дорогая моя, нет. Все как раз наоборот. Лэрри переедет к нам в пентхаус. Мы это давно уже решили. Кроме того, мне не будет уютно в особняке. Потом есть и экономическая сторона вопроса. Зачем платить жалованье огромному штату слуг, если в нашем распоряжении весь персонал отеля? Даллас и шофер – вот и все, кто нам нужен. Слуги Лэрри поступят на работу в наши отели. Так и они без работы не останутся, и вместе с этим мы сократим расходы.

– Деловая женщина, как всегда, – улыбнулась Шарлотт-Энн. – Ты никогда не изменишься, мама.

Элизабет-Энн сделала вид, что шокирована.

– Надеюсь, что нет.

У нее на глаза навернулись слезы, когда она обнимала дочь. Они поцеловались, и мать вложила в руку Шарлотт-Энн маленькую коробочку.

– Что это? – поинтересовалась та.

– Медальон, подаренный мне твоим отцом. Анютины глазки. Пусть он напоминает тебе о нас.

Шарлотт-Энн всхлипнула и снова прижалась к матери.

Лэрри обнял ее, и девушке пришлось встать на цыпочки, чтобы поцеловать его.

– Благодарение Богу, отчимы никогда не бывают злыми.

– Мне будет тебя не хватать, взрослая дочка. Я надеюсь, что ты недолго там задержишься.

– Конечно же, нет.

– Не будь так уверена. У Европы есть свое очарование. Некоторые люди влюбляются в нее и остаются там навсегда.

Потом Заккес потряс ее руку и клюнул в щеку:

– Эй, сестренка, ты точно уверена, что я не могу поехать с тобой? Пароход такой большой.

Шарлотт-Энн печально улыбнулась ему.

– Это правда, – ответила она и повернулась к Ребекке. Они обнялись. – Я знаю, мы не всегда с тобой ладили, – тихонько сказала ей Шарлотт-Энн, – но мне будет тебя не хватать. Я люблю тебя и всегда буду любить.

– Я тоже. – Ребекка расцеловала ее в обе щеки.

Шарлотт-Энн кивнула и обняла неожиданно расплакавшуюся Регину.

– Мы впервые расстаемся.

– Не беспокойся, – заверила Шарлотт-Энн старшую сестру. Они быстро расцеловались. – Я скоро вернусь. Я стану актрисой, а ты врачом. Может быть, ты мне еще рожать поможешь, а? – Ее голос вдруг стал хриплым, бравада оставила ее. – Мы очень скоро увидимся.

Регина кивнула и улыбнулась сквозь слезы.

Им не дано было знать, что они больше никогда не увидятся.

Шарлотт-Энн смотрела, как ее семья спускается с парохода. Она стояла на палубе, вцепившись в лакированные поручни, словно дерево придавало ей сил. Девушка перегнулась через перила и стала искать знакомые лица в толпе, собравшейся на причале. Разглядев их, она отчаянно замахала рукой. Снова раздался густой мрачный бас парохода.

– Что это? Ты плачешь? – раздался голос рядом с ней.

Шарлотт-Энн обернулась и увидела Робин, очаровательную в своей маленькой шляпке с вуалеткой, бросающей тень на верхнюю половину лица. Она курила, и ее сигарета дымилась в длинном мундштуке из слоновой кости.

– Лично я плачу только на свадьбах и похоронах, – объявила Робин. – И никогда при отплытии парохода. – Она затянулась, потом выдохнула дым. – Видишь ли, я пустила слезу сегодня днем на свадьбе твоей матери. Бракосочетания всегда на меня так действуют. – Робин помолчала. – Лэрри выбрал отличную женщину.

Шарлотт-Энн кивнула:

– Я знаю.

– Ну что ж, пойду-ка я, пожалуй, в каюту и посмотрю, распаковала ли горничная вещи. Если платья долго пролежат в чемодане, то никогда не отвисятся. Я не стану запирать дверь между нашими каютами, вдруг тебе что-нибудь понадобится. Свободно заходи в любое время. В конце концов, мы теперь соседки.

– Благодарю вас, миссис Морган.

– Миссис Морган? – Робин откинула голову назад и захохотала. – Милое мое дитя, не заставляй меня чувствовать себя совсем старухой. У нас с тобой впереди целая неделя, и мы будем все время натыкаться друг на друга. Нам следует называть друг друга просто по имени. – Она затянулась, выпустила облако дыма и покачала головой. – В поездах и на пароходах это просто обязательно. Ты должна называть меня Робин.

– Робин, – послушно повторила Шарлотт-Энн.

– Так-то лучше. – Робин сверкнула улыбкой, слегка помахала рукой и отправилась назад в каюту.

Снова раздался гудок. Шарлотт-Энн все еще махала своим, пока убирали сходни, и тяжелый корабль начал медленно отходить от пирса, окруженный буксирами, словно стайкой неуклюжих страшненьких лебедят, суетящихся вокруг красавицы-матери. Шарлотт-Энн все еще махала рукой, хотя лиц уже нельзя было различить. Вскоре корабль вышел на середину реки, и буксиры тянули его до тех пор, пока нос не развернулся вниз по течению.

Шарлотт-Энн вытерла соленые слезы и подняла голову. Быстро сгущались сумерки, и пурпурное небо расчертили красные и оранжевые полосы. На берегу массивные здания расцвели миллионами огоньков. Только теперь она осознала, что, приехав в Нью-Йорк много лет назад, она так и не заметила по-настоящему, насколько красив город, какое внушительное впечатление он производит. Девушка к этому привыкла. Идя по тротуарам или переходя улицы, она никогда не находила времени взглянуть вверх. А на этот город так и надо смотреть – запрокинув голову. Она думала о таких вещах, мысли о которых раньше никогда не приходили ей в голову. На первый взгляд пустяки, но сейчас они казались особенно важными.

– Черт побери, – выругалась она тихим хриплым голосом. – Не хочу уезжать. Не хочу ехать в эту школу в Швейцарии. Я хочу только одного – вернуться домой.

Долго стояла Шарлотт-Энн на палубе. Ее мягко окутывала ночь, пока корабль медленно огибал остров и выходил из гавани. Она прошлась по прогулочной палубе, разглядывая статую Свободы. Когда лайнер вошел в Те-Нарроус, огни города отступили и потускнели. Ей показалось, что Нью-Йорк, словно Атлантида, медленно погружается в океан. И наконец чернота моря и неба поглотила его.

Они плыли в открытом море. Свежий, холодный ветер играл ее одеждой, трепал и развевал ее юбку. Все пассажиры уже ушли во внутренние помещения. Лишь она осталась на палубе.

– Шарлотт-Энн! Господи, что ты тут до сих пор делаешь? Я чуть не весь пароход обыскала, пока тебя нашла. Даже по радио объявляли. Почему ты не отозвалась? Я уж было подумала, что ты упала за борт.

Девушка обернулась. Восхитительная Робин стояла перед ней в длинном до полу платье из тафты цвета рубина, боа соответствующего оттенка обвивало ее обнаженные плечи. В ушах, на шее и пальцах сверкали рубины и бриллианты.

– Вы великолепно выглядите. – Светлые глаза Шарлотт-Энн осматривали женщину с головы до пят. – Сегодня вечеринка?

– Вечеринка! Нас обеих пригласили сесть за стол капитана, а ты еще даже не переоделась. – Робин в отчаянии покачала головой и пробормотала: – И она еще спрашивает: «Сегодня вечеринка?».

Шарлотт-Энн отвернулась и печально уставилась на темную гладь океана. След от парохода мягко светился. Где-то далеко позади остался дом, где ей и следовало сейчас быть. Ей необходимо время для самой себя, ей нужно побыть одной, разобраться со своими чувствами и приспособиться к временному мирку лайнера и, что важнее всего, самой приготовиться к жизни в чужой стране.

– Мне кажется, что я не готова к этому, Робин, – выдавила она.

Глаза Робин сверкнули:

– Глупости! Приглашение сесть за капитанский стол – это почти королевские почести. И кроме того, ты не можешь мне отказать в удовольствии вызвать зависть окружающих, когда мы вдвоем спустимся по ступеням лестницы в зал ресторана. Ясно, что мы две самые красивые женщины на борту, и я намереваюсь разбить несколько сердец. Здесь находится потрясающий итальянский князь. Его люкс рядом с нами в том же коридоре. Князя тоже пригласили за столик капитана. Луиджи ди Фонтанези. – С губ Робин сорвался легкий вздох. – Я встречалась с ним пару раз. Он так напорист и просто непристойно богат. И к тому же холостяк! Женщины так и кидаются на него, но пока ему удается отбиваться. Ходили даже слухи, что одна девушка в Довиле пыталась из-за него покончить с собой. – Робин на мгновение запнулась. – Да, не следовало мне этого говорить, но не я же первая начала сплетничать, никто не скажет, что я совращаю младенца. Он несколько молод для меня. Постарше тебя, но не настолько, чтобы подойти мне. Ему где-то около тридцати. А теперь пойдем-ка внутрь. Или прикажешь мне тащить тебя и одевать? Я позволила себе просмотреть твои платья и выбрала то, что ты наденешь сегодня. Горничная уже отпарила его и принесла тебе в каюту.

Шарлотт-Энн ошеломляла напористая болтовня Робин, но она все-таки попыталась упросить ее:

– Не сегодня, пожалуйста.

– Нет, сегодня! – Тон Робин не оставлял возможности для возражений. – Я обещала твоей матери позаботиться о тебе. А для Робин Морган это значит: во-первых – и это главное, – защищать тебя от всего опасного. А Луиджи ди Фонтанези восхитительно опасен. А во-вторых, вывести тебя в свет. Я отказываюсь принять «нет» в качестве ответа.

– Пока ты оденешься, – нетерпеливо проворчала Робин, закуривая сигарету и меряя шагами каюту, – ужин закончится.

Шарлотт-Энн взглянула не ее мечущееся отражение в зеркале и пробормотала с полным шпилек ртом:

– Я делаю все, что могу. – Она сидела в комбинации перед туалетным столиком, ловко укладывая волосы в высокую прическу. – Все, готово, – наконец произнесла она, вынимая оставшиеся шпильки изо рта. Повернулась на стуле и посмотрела на Робин: – Ну, и как я выгляжу?

Та остановилась и одобрительно кивнула. Ей раньше не приходилось видеть Шарлотт-Энн с высокой прической, но теперь она оценила, насколько выше и изящнее кажется девушка.

– Подожди-ка минутку. Подержи это. – Она протянула Шарлотт-Энн мундштук, наклонилась и высвободила наугад несколько локонов. – Прическа не должна быть слишком безупречной, – пояснила женщина. – В тебе есть невинность юности, и это следует подчеркнуть. – Ее ловкие пальцы укладывали несколько «отбившихся от стада» прядей так, чтобы они окружали лицо. – Так, отлично. Теперь повернись и посмотри.

Шарлотт-Энн снова повернулась и посмотрела на себя в зеркало. Робин оказалась права. Уложенная немного иначе прическа удлиняла ее личико сердечком и подчеркивала волосы, растущие мысиком на лбу, о чем Шарлотт-Энн и не подозревала[7]7
  Волосы, растущие мысиком на лбу, согласно примете предвещают раннее вдовство.


[Закрыть].

– А теперь одеваться!

– Одну минуту! – Шарлотт-Энн открыла ящик и вынула изящную коробочку, которую мать дала ей перед отплытием, и достала оттуда медальон с анютиными глазками. Минуту она подержала его в пальцах, внимательно разглядывая. Раньше она никогда хорошенько не рассматривала украшение и теперь залюбовалась филигранным серебром и пурпурно-голубоватым оттенком лепестков и ярким золотом середины цветка, заключенного в стекле.