Текст книги "Мистификация. Загадочные события во Франчесе"

Автор книги: Джозефина Тэй

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 36 страниц)

22

Роберту казалось, что, по крайней мере, половина жителей Милфорда сумела втиснуться в зал заседаний суда в Нортоне. Во всяком случае, многие жители Нортона толпились у входа, громко выражая свое недовольство тем, что, когда в «их» суде рассматривают нашумевшее дело, какие-то нахалы из Милфорда лишили их права на нем присутствовать. Причем, весьма хитроумные нахалы – представьте себе, они додумались подкупить нортонских мальчишек, и те держали им очередь – до чего взрослые жители Нортона сами, увы, не додумались.

В зале было очень жарко и душно, и пока шел предварительный допрос и Майлз Эллисон зачитывал обвинительный акт, публика вела себя неспокойно. Эллисон был полной противоположностью Кевина Макдермота: казалось, что его ясное, тонкое лицо принадлежит не конкретному человеку, а некоему типу. Его негромкий, сухой голос был абсолютно бесстрастен, так же как и манера чтения. И поскольку эта история была известна всем присутствующим до малейших подробностей и неоднократно обсуждалась, они не слушали прокурора, а высматривали в зале знакомых.

Роберт все время крутил в кармане маленький продолговатый кусок картона, который вчера перед самым отъездом ему всучила Кристина, и репетировал про себя, как он после суда скажет Шарпам о пожаре. Картонка была ярко-голубого цвета, и на ней золотом было написано: «Ни один волос не упадет с головы без воли божьей». Интересно, думал Роберт, крутя картонку пальцами, как сказать им, что у них больше нет дома?

Вдруг в зале все зашевелились, а потом стало тихо – Роберт отвлекся от своих мыслей и увидел, что Бетти Кейн присягает на Библии перед тем, как приступить к даче показаний. «Да она в жизни не целовалась с мужчиной», – вспомнилось ему, как в прошлый раз сказал о ней Бен Карли. Точно такое же впечатление производила она и сегодня. При виде ее голубого костюма в голову приходили мысли о юности и невинности, веронике, дымке костра и колокольчике. Завернутые поля шляпы открывали детский лоб и красиво очерченную линию волос. И хотя Роберт теперь знал все подробности ее жизни за те недели, что она отсутствовала, глядя на нее, он по-прежнему удивлялся. Способность внушать доверие – один из важнейших талантов для преступника; до сих пор Роберту приходилось иметь дело лишь с дешевыми поделками, шитыми белыми нитками, теперь он впервые столкнулся с работой мастера.

И на этот раз она образцово-показательно давала показания, и ее юный, звонкий голосок был слышен всем в зале. И на этот раз аудитория слушала ее, затаив дыхание. Однако судья на этот раз не замирал от благоговения – во всяком случае, судя по выражению лица судьи мистера Сейе, он был весьма далек от благоговения. Интересно, подумал Роберт, откуда этот критический взгляд? Результат естественной неприязни к разбираемому делу или он понимает, что Кевин Макдермот не взялся бы защищать этих женщин, если бы не был абсолютно уверен в успехе.

Рассказ девушки о муках, которые выпали на ее долю, сделал то, чего не сумел сделать прокурор, – зал встал на ее сторону. То там, то тут слышались вздохи и возмущенный шепот – настолько громкий, чтобы вызвать недовольство судьи, но достаточно громкий, чтобы продемонстрировать свою солидарность с истицей. Наконец пришел черед Кевина, и он встал, чтобы начать перекрестный допрос.

– Мисс Кейн, – начал Кевин вкрадчивым голосом, – вы сказали, что, когда вы приехали во Франчес, было темно. Очень темно?

И сам вопрос, и вкрадчивый тон, которым его задавали, привели Бетти к мысли, что он хочет, чтобы это было не так, и она, как и рассчитывал Кевин, попалась на крючок.

– Да. Было совсем темно.

– Так темно, что вы не могли рассмотреть дом снаружи?

– Да, очень темно.

Кевин сделал вид, что оставил эту тему, и задал новый вопрос.

– А в ночь, когда вы убежали – может, тогда было не так темно?

– Нет, тогда было еще темнее.

– Значит, у вас не было случая рассмотреть дом снаружи?

– Не было.

– Не было. Хорошо, здесь все ясно. А теперь давайте разберемся, что вам было видно из окна на чердаке, где вы были заперты все это время. В заявлении в полицию вы утверждаете, описывая незнакомое место, что подъездная дорожка от ворот к дому «сначала шла прямо через двор, а потом раздваивалась и образовывала круг перед крыльцом».

– Да.

– А откуда вам это известно?

– Откуда? Я ее видела.

– Откуда?

– Из чердачного окна. Оно выходит во двор перед домом.

– Но из окна виден только прямой отрезок подъездной дорожки. Остальную часть закрывает край крыши. Откуда вы знаете, что дорожка раздваивается и образует круг перед крыльцом?

– Я видела!

– Как?

– Из окна.

– Вы хотите сказать, что видите не так, как все? Может, по принципу ирландского ружья, которое стреляет из-за угла? Или с помощью системы зеркал?

– Все так, как я описала!

– Разумеется так, но вы описали двор, каков он есть, если на него смотреть, например, через забор, а не из окна на чердаке. А вы утверждаете, что видели двор только из окна.

– Я полагаю, – сказал судья, – что у вас есть свидетель, который может подтвердить, что на самом деле видно из окна.

– Два свидетеля, ваша честь.

– Достаточно одного с хорошим зрением, – сухо сказал судья.

– Итак, вы не можете объяснить, каким образом вы сумели описать в полиции Эйлсбери то, о чем вы не могли знать, если вы говорите правду. Мисс Кейн, вы бывали за границей?

– За границей? – переспросила она, удивившись внезапной перемене темы. – Нет, не была.

– Никогда?

– Никогда.

– А вам не доводилось бывать, скажем, в Дании? Например, в Копенгагене.

– Нет, – выражение ее лица ничуть не изменилось, но Роберту показалось, что голос звучал уже не так уверенно.

– Вы знакомы с Барнардом Чэдвиком?

Она вдруг насторожилась. Она напоминает животное, подумал Роберт, которое было спокойно и вдруг насторожилось. Оно не изменило позу, внешне все по-прежнему, оно словно стало еще неподвижнее, но уже почуяло опасность.

– Нет, – голос совершенно ровный и бесстрастный.

– Он не ваш друг?

– Нет.

– А вы случайно не жили с ним в отеле в Копенгагене?

– Нет.

– А с кем-нибудь другим?

– Нет, я вообще ни разу не была за границей.

– Значит, если я скажу, что все это время вы были не на чердаке во Франчесе, а в отеле в Копенгагене, я буду неправ?

– Абсолютно неправы.

– Спасибо.

Как и предполагал Кевин, Майлз Эллисон взял слово, чтобы поправить дело.

– Мисс Кейн, вы приехали во Франчес на машине?

– Да.

– И машина, как вы сказали в заявлении, подвезла вас прямо к порогу. Раз было темно, у машины, наверно, были включены фары или хотя бы подфарники; в их свете вы и могли увидеть подъездную дорожку и часть двора.

– Да, – подхватила Бетти, прежде чем он успел задать вопрос, – ну, конечно, тогда я и увидела этот круг. Я знала, что видела его, я точно знала. – И она бросила взгляд на Кевина, и Роберт вспомнил, какое у нее было лицо в тот первый день, когда она поняла, что правильно догадалась про чемоданы в шкафу. Если бы она знала о задумке Кевина, то не ликовала бы, что ей сейчас удалось выкрутиться.

Затем показания давала «глянцевая картинка» (по меткому выражению Карли). Специально для суда в Нортоне она купила себе новые платье и шляпу – платье оранжевого, а шляпу кирпичного цвета с синей лентой и розовой розой – в этом диком наряде она была еще отвратительнее. Роберт с интересом отметил, что и на сей раз, несмотря на расположенную в пользу Бетти аудиторию, то злорадство, с которым она говорила, сводило на нет все ее показания. Она не нравилась публике, и хотя она уже сделала свой выбор, врожденная английская подозрительность по отношению к недоброжелательности заставляла ее относиться к Розе Глин с недоверием. Когда Кевин сказал, что она была уволена, а «не ушла по собственному желанию», почти у всех в зале на лице было одинаковое выражение: «Вот оно в чем дело!» – Кевину удалось подпортить ее репутацию – больше она ему была не нужна, и он оставил ее в покое. Он явно приберегал силы для ее партнерши.

Бедняга Глэдис сегодня имела еще более бледный вид, чем в полицейском суде в Милфорде. Внушительный вид судей, их мантии и парики просто потрясли ее. Полицейская форма ей тоже внушала страх, но, по сравнению с сегодняшней торжественной атмосферой и величавым ритуалом, она казалась чуть ли не по-домашнему родной. Глэдис и в Милфорде чувствовала себя не в своей тарелке, здесь же она совершенно потерялась. Роберт видел, как Кевин оценивал ее взглядом, выбирая тактику поведения. Она до смерти испугалась Майлза Эллисона, несмотря на все его терпение и спокойствие: по-видимому, для нее любой человек в парике и мантии был врагом и нес в себе угрозу наказания. Поэтому Кевин взял на себя роль успокоителя и защитника.

Нет, это просто неприлично, подумал Роберт, сколько нежности Кевин вложил в свой голос, обращаясь к ней. Его тихий, спокойный тон взбодрил Глэдис. Она послушала его и начала успокаиваться. Роберт увидел, как маленькие, худые руки, судорожно сжимавшие поручни, расслабились. Кевин спрашивал ее о школе, где она училась. Из ее глаз ушел страх, и она спокойно ему отвечала. Она чувствовала, что это ее друг.

– Итак, Глэдис, я скажу, что вы сегодня не хотели сюда приходить и давать показания против этих двух женщин из Франчеса.

– Не хотела. Правда, не хотела.

– Но пришли, – сказал он, не осуждая, а просто констатируя факт.

– Да, – пристыженно созналась она.

– Почему? Потому что думала, что это ваш долг?

– Нет, нет.

– Может, вас принудили прийти?

Роберт увидел, что судья собирается прервать Кевина, но Кевин тоже заметил это краем глаза.

– Может, кто-то вас запугал? – мягко закончил Кевин, и судья успокоился. – Может, вам сказали: «Вы скажете, что я вам велю, а если нет, то я скажу про вас?»

В глазах Глэдис были одновременно удивление и надежда.

– Не знаю, – сказала она, прибегнув к извечной уловке неграмотных людей.

– Дело в том, что если кто-то вас заставил лгать, угрожая…

Для нее это явно было откровением.

– Весь суд, все люди, которых вы здесь видите, пришли сюда сегодня для того, чтобы узнать правду. И судья строго накажет любого, кто заставил вас сюда прийти и сказать неправду. Более того, существует суровое наказание для тех, кто под присягой обещает говорить правду, а говорит неправду; но если случится так, что их заставили говорить неправду угрозой, тогда больше накажут того, кто угрожал. Это понятно?

– Да, – прошептала она.

– Тогда я сделаю предположение, как было на самом деле, а вы мне скажете, прав я или нет. – Он подождал ее согласия, но она молчала, и он продолжил: – Кто-то, например, ваша подруга взяла во Франчесе одну вещь. Скажем, часы. Ей самой они были не нужны, и она дала их вам. Может, вы и не хотели их брать, но ваша подруга с властным характером, и вам не хотелось обижать ее отказом принять подарок. Поэтому вы их взяли. Признайтесь, что эта подруга предложила вам подтвердить то, что она собирается сказать в суде, а вы не любите врать и отказались. Тогда она сказала вам: «Если ты не подтвердишь мои слова, я скажу, что ты как-то раз зашла ко мне во Франчес и взяла часы», – или еще что-нибудь…

Он подождал минуту, но она лишь молча таращила на него глаза.

– Я считаю, из-за этих угроз вы пошли в полицейский суд и подтвердили лживые слова подруги, а когда вернулись домой, вам стало стыдно. Так стыдно, что вы больше не могли держать часы у себя. Вы завернули часы и отправили их по почте во Франчес с запиской: МИНЕ ОНИ НИ НУЖНЫ. – Он помолчал. – Признайтесь, Глэдис, что именно так и было дело.

Но она уже успела испугаться.

– Нет. Нет, у меня никогда не было этих часов.

Он не обратил на ее оговорку никакого внимания и мягко сказал:

– Я не прав?

– Да. Это не я отправила часы.

Он взял лист бумаги и так же мягко сказал:

– Когда вы учились в школе, о которой мы с вами говорили, вы очень хорошо рисовали. Так хорошо, что ваши работы отбирали для школьной выставки.

– Да.

– Вот здесь у меня карта Канады – очень аккуратно выполненная карта – это ваша работа, которая была на выставке, и вы за нее получили приз. Вот здесь в правом углу ваша подпись, и я уверен, что вам было приятно подписать такую хорошую работу. Я думаю, вы ее помните.

Глэдис передали карту, а Кевин продолжил:

– Дамы и господа присяжные, это карта Канады, которую Глэдис Риз нарисовала в последний год обучения в школе. Когда его честь с ней ознакомится, он покажет ее вам. – Потом он обратился к Глэдис. – Вы сами ее нарисовали?

– Да.

– И сами подписали в углу?

– Да.

– И внизу написали печатными буквами: ДОМИНЕОН КАНАДА?

– Да.

– Вы написали внизу печатными буквами: ДОМИНЕОН КАНАДА. Отлично. А вот у меня клочок бумаги, на котором кто-то написал: МИНЕ ОНИ НИ НУЖНЫ. Этот клочок бумаги с печатными буквами был вложен в коробочку с часами, которые прислали по почте во Франчес, – часами, которые пропали, когда там работала Роза Глин. Так вот, печатные буквы на карте и клочке бумаги одинаковые. Они написаны одной рукой. Их написали вы..

– Нет, – сказала она, взяв клочок бумаги с запиской, который ей передали, и быстро его положила, словно он мог ее ужалить. – Нет, это не я. Я никуда ничего не отсылала.

– Это не вы написали печатными буквами: МИНЕ ОНИ НИ НУЖНЫ?

– Нет.

– Но ведь это вы написали: ДОМИНЕОН КАНАДА?

– Да, я.

– Ну что же, чуть позднее я представлю доказательства, что это написано одной рукой. А пока присяжные могут со всем ознакомиться и сделать свои выводы. Спасибо.

– Мой ученый друг сделал предположение, – сказал Майлз Эллисон, – что вы пришли сюда по принуждению. В этом предположении есть доля истины?

– Нет.

– Значит, вы пришли сюда не потому, что в противном случае с вами могло что-нибудь случиться?

Она немного подумала, пытаясь расшифровать смысл сказанного.

– Нет, – выдавила она наконец.

– То, что вы сказали в полицейском суде и сегодня, это правда?

– Да.

– Вам никто не предлагал сказать это?

– Нет.

Однако у присяжных осталось впечатление, что она давала показания неохотно, повторяя вымышленную кем-то другим историю.

На этом и закончились свидетельские показания со стороны обвинения, и Кевин решил закончить с показаниями Глэдис Риз по принципу домохозяек – разделаться с мелочами перед тем, как приступить к важным делам.

Графологическая экспертиза подтвердила, что оба образца печатных букв, представленных суду, написаны одной рукой. Эксперт не только не сомневался в том, но заявил, что ему никогда еще не приходилось иметь дело с таким очевидным случаем. В двух образцах полностью совпадали не только буквы, но и сочетания букв, например, МИ, НЕ, ОН. Поскольку было очевидно, что присяжные уже решили для себя этот вопрос (любой, кто увидел бы эти образцы, был бы абсолютно уверен, что они написаны одной рукой), предположение прокурора, что эксперты могли допустить ошибку, прозвучало неубедительно. Кевин окончательно опроверг его, предъявив идентичные отпечатки пальцев, обнаруженные на обоих образцах. А предположение Эллисона, который сказал, что найденные отпечатки пальцев, может быть, не принадлежат Глэдис Риз, было его последней попыткой спасти положение. (Ему не слишком хотелось, чтобы суд принял решение проверить его предположение).

Теперь, когда Кевин установил, что у Глэдис Риз, когда она сделала первое заявление, уже были часы, украденные из Франчеса, и она их вернула сразу же после своего заявления вместе с запиской, которая свидетельствовала об угрызениях совести, он мог перейти к легенде Бетти Кейн. Он разоблачил Розу Глин вместе с ее историей в глазах полиции, и теперь они ей займутся сами.

Когда давать показания пригласили Бернарда Чэдвика, в зале беспокойно задвигались и поднялся недоуменный гул. Этого имени в газетах не было. Какое отношение имеет он к делу? Что он может сказать?

Бернард Чэдвик сказал, что закупает фаянс, фарфор и декоративные изделия из фарфора для оптовой фирмы в Лондоне. Женат, живет с женой в своем доме в Илинге.

– Вам приходится ездить в командировки по делам фирмы? – спросил Кевин.

– Да.

– Были ли вы в марте этого года в Ларборо?

– Да.

– Когда вы были в Ларборо, вы встречались с Бетти Кейн?

– Да.

– Как вы с ней познакомились?

– Она меня подцепила.

Зал суда тут же дружно выразил свой протест. Несмотря на подорванную репутацию Розы Глин и ее сообщницы, Бетти Кейн оставалась священной и неприкосновенной. О Бетти Кейн, которая так похожа на святую Бернадетту, нельзя отзываться так неуважительно.

Судья упрекнул публику за эту невольную демонстрацию, но также упрекнул и свидетеля. Он заметил, что тот выражается не совсем ясно, и попросил свидетеля, давая показания, придерживаться стандартного языка.

– Будьте любезны, скажите суду, как вы с ней познакомились? – спросил Кевин.

– Я как-то зашел в гостиную отеля «Мидленд» выпить чаю, и она… со мной заговорила. Она там пила чай.

– Одна?

– Да, одна.

– А может, это вы заговорили с ней первым?

– Да я ее вообще не заметил.

– Как же она обратила на себя ваше внимание?

– Она улыбнулась, я тоже улыбнулся и продолжал разбираться с бумагами. Я был занят. Потом она со мной заговорила. Спросила, что это за бумаги, и все такое прочее.

– Так вы и познакомились?

– Да. Она сказала, что собирается в кино и не пойду ли я с ней. У меня на этот день с делами было покончено, она премилая крошка, вот я и согласился, раз ей так хотелось. В результате на следующий день мы с ней встретились и поехали на машине за город.

– Вы хотите сказать по делам?

– Да. Она приходила, мы вместе ехали, потом обедали где-нибудь за городом, и она возвращалась к тетке.

– Она вам говорила о своей семье?

– Да, говорила, что дома ей очень плохо, никому до нее нет дела. Она часто жаловалась на других, но я ее не очень слушал. На мой взгляд, вид у нее был клевый.

– Какой?

– Она выглядела как девушка из обеспеченной семьи, ваша честь.

– Да? – сказал Кевин. – И как долго продолжалась эта идиллия в Ларборо?

– Оказалось, что мы уезжали из Ларборо в один и тот же день. Она возвращалась домой, потому что кончились каникулы (она и так их растянула, чтобы разъезжать со мной), а мне было пора лететь в Копенгаген по делу. Тут она заявила, что домой не собирается, и попросила взять ее с собой. Я сказал, так не пойдет. Я, конечно, уже не считал, что она невинное дитя, какой мне показалась в гостиной «Мидленда» – к этому времени я ее узнал получше, – но все-таки думал, что она неопытна. Ведь ей всего шестнадцать.

– Она сказала вам, что ей шестнадцать?

– Ей исполнилось шестнадцать в Ларборо, – сказал Чэдвик, криво усмехнувшись. – Это стоило мне губной помады в золотом футляре.

Роберт взглянул на миссис Винн и увидел, что она закрыла лицо руками. У сидевшего рядом с ней Лесли Винна был ошарашенный вид.

– Вы понятия не имели, что ей всего пятнадцать?

– Да. Я только на днях узнал об этом.

– Значит, когда она предложила поехать с вами, вы считали ее неопытной шестнадцатилетней девушкой?

– Да.

– Почему же вы изменили свое мнение о ней?

– Она… убедила меня в том, что это не так.

– Что не так?

– Что она неопытна.

– И после этого вы взяли ее с собой за границу, не испытывая никаких угрызений совести?

– Очень даже испытывал, но я уже знал, как с ней здорово, и не мог ее не взять, даже если бы и хотел.

– Значит, вы взяли ее с собой за границу?

– Да.

– Как жену?

– Да, как жену.

– И вы не испытывали угрызений совести по поводу переживаний ее родных?

– Нет. Она сказала, что у нее две недели до конца каникул, и дома будут считать, что она осталась в Ларборо у тетки. Тетке она сказала, что едет домой, а дома сказала, что остается у тетки. А поскольку они не переписываются, вряд ли бы дома узнали, что ее нет в Ларборо.

– Вы помните число, когда вы уехали из Ларборо?

– Да, она села ко мне в машину двадцать восьмого марта днем на остановке автобуса в Мейнсхилле. Там, где она обычно садилась на автобус, когда ехала домой.

После этой информации Кевин умышленно сделал паузу, чтобы до всех дошла ее значимость. В зале стало так тихо, что Роберт подумал, что даже если бы тут никого не было, тише быть уже не могло.

– Итак, вы взяли ее с собой в Копенгаген. Где вы там остановились?

– В отеле «Красные башмаки».

– Надолго?

– На две недели.

В зале пронесся удивленный шепот.

– А потом?

– Пятнадцатого апреля мы вместе вернулись в Англию. Она сказала, что должна быть дома шестнадцатого. А когда мы летели назад, сказала, что на самом деле должна была быть дома одиннадцатого, и что ее уже четыре дня ищут.

– Она умышленно ввела вас в заблуждение?

– Да.

– Она сказала, зачем она это сделала?

– Да. Чтобы ей нельзя было вернуться, Она сказала, что напишет домой, что нашла работу и все в порядке, и что не надо ее искать и о ней беспокоиться.

– Ей не было жаль родителей, которые ее так любят?

– Нет. Она сказала, что дома ей так скучно, что можно удавиться.

Сам того не желая, Роберт взглянул на миссис Винн и поспешно отвел глаза. Какая мука была у нее на лице!

– Как вы отнеслись к этой ситуации?

– Поначалу разозлился. Из-за нее я попал в переплет.

– Вы беспокоились о девушке?

– Да нет.

– Почему?

– К этому времени я уже знал, что она в огне не горит и в воде не тонет.

– Что конкретно вы имеете в виду?

– Я имею в виду, что в любом положении, которое она создаст, пострадает кто угодно, только не Бетти Кейн.

При упоминании ее имени в зале вдруг вспомнили, что девушка, о которой идет речь, та самая Бетти Кейн. «Их» Бетти Кейн. Та, что похожа на святую Бернадетту. И по залу прошел шумок.

– Итак?

– Мы долго это мусолили…

– Что? – спросил судья.

– Мы долго это обсуждали, ваша честь.

– Продолжайте, – сказал судья, – и, пожалуйста, придерживайтесь стандартного языка.

– После долгих разговоров я решил, что будет лучше всего, если я ее отвезу к себе на дачу на берегу Темзы у Бурн Энда. Мы там живем в выходные летом и во время отпуска, а в остальное время там почти не бываем.

– Когда вы говорите «мы», вы подразумеваете вату жену и себя?

– Да. Она с готовностью согласилась, и я ее туда отвез.

– Вы остались с ней на ночь?

– Да.

– А на следующую ночь?

– Следующую ночь я провел дома.

– В Илинге.

– Да.

– А потом?

– Потом целую неделю подряд я ночевал на даче.

– А ваша жена не удивилась, что вы не ночуете дома?

– Не очень.

– Ну и чем это все закончилось?

– Как-то вечером я туда приехал, а ее уже нет.

– Что вы подумали?

– Ну, в последние дни ей стало скучно: заниматься хозяйством ей надоело через три дня, да и делать там было, в общем-то, нечего – поэтому, когда я увидел, что она уехала, я решил, что надоел ей и она нашла себе кого-то или что-то получше.

– Потом вы узнали, куда она ушла и почему?

– Да.

– Вы слышали сегодня, как Бетти Кейн давала показания?

– Слышал.

– Что ее насильно держали в доме неподалеку от Милфорда?

– Да.

– Это та самая девушка, которая ездила с вами в Копенгаген, жила с вами две недели в отеле, а потом на даче у Бурн Энда?

– Да, это она.

– Вы уверены?

– Да.

– Спасибо.

Кевин сел, а Бернард Чэдвик ждал вопросов от Майлза Эллисона. По залу пронесся вздох. Интересно, может ли лицо Бетти Кейн выражать еще какие-то чувства, кроме страха и торжества, подумал Роберт. Дважды он видел, как оно вспыхнуло торжеством, и один раз – когда старая миссис Шарп подошла к ней в тот первый день в гостиной – он видел на нем страх. Глядя на нее сейчас, можно было подумать, что она слушает биржевую сводку о цене на жиры. Он решил, что эффект внутреннего спокойствия объясняется строением ее лица. Этими широкопосаженными глазами, ясным лбом и невыразительным маленьким ртом с по-детски пухлыми губами. Именно это строение все эти годы скрывало настоящую Бетти Кейн даже от самых близких ее людей. Это был прекрасный камуфляж. Фасад, за которым она была такой, какой ей хотелось. Вот и сейчас на ней все та же невинная и безмятежная маска, как и в тот день, когда он увидел ее в школьной форме в гостиной во Франчесе. Кто бы мог подумать, что под этой маской бушуют страсти?

– Мистер Чэдвик, – сказал Майлз Эллисон, – вы не находите, что это весьма запоздалый рассказ?

– Запоздалый?

– Да. Вот уже три недели дело не сходит со страниц газет и широко обсуждается публикой. Вы, наверно, знали, что двух женщин, которые здесь присутствуют, обвиняют в преступлении, которого, если верить вашим словам, они не совершали. Если Бетти Кейн, как вы утверждаете, все это время была с вами, а не в доме этих женщин, как утверждает она, почему же вы сразу не пошли в полицию и не рассказали обо всем?

– Потому что я ничего не знал.

– О чем?

– О деле против этих женщин. И об истории, которую рассказала Бетти Кейн.

– Как вы могли этого не знать?

– Потому что я опять был за границей по делам фирмы. Я узнал о деле только пару дней назад.

– Понятно. Вы слышали показания девушки и показания врача относительно состояния, в котором она появилась дома. Вы можете это как-нибудь объяснить?

– Нет.

– Это не вы ее избили?

– Нет.

– Вы говорите, что как-то вечером приехали, а ее нет.

– Да.

– Она собрала вещи и уехала?

– Да, во всяком случае, мне так показалось.

– То есть все ее вещи и чемодан, в котором они были, исчезли вместе с ней?

– Да.

– Однако домой она явилась без багажа, и на ней были только платье и туфли.

– Я узнал об этом намного позднее.

– Вы хотите сказать, что, когда вы приехали на дачу, там было все убрано, там никого не было и никаких следов поспешного отъезда?

– Да. Так все и было.

Когда вызвали свидетельницу Мэри Фрэнсис Чэдвик, еще не успев появиться в зале суда, она произвела сенсацию. Было ясно, что это «жена», и даже самый оптимистичный из зрителей не мог ожидать такого угощения, когда они толпились у входа в суд.

Фрэнсис Чэдвик была высокая миловидная женщина, натуральная блондинка, с отличной фигурой и со вкусом одетая, как манекенщица, начинающая чуть полнеть, но, судя по благодушному выражению лица, ничуть не переживающая на этот счет.

Она сказала, что действительно является женой предыдущего свидетеля и живет с ним в Илинге. Детей у них нет. Она по-прежнему время от времени работает манекенщицей – не потому, что ей это необходимо, а так, для карманных расходов, и вообще ей это нравится. Да, она помнит, как муж ездил в Ларборо, а потом в Копенгаген. Он вернулся из Копенгагена на день позднее, чем обещал, и ту ночь был с ней. На следующей неделе она начала подозревать, что у мужа появился интерес на стороне. Ее подозрения подтвердились, когда подруга сказала ей, что у мужа на даче гостья.

– Вы говорили об этом с мужем? – спросил Кевин.

– Нет. Это ничего бы не дало. Они липнут к нему как мухи на мед.

– Что же вы сделали? Как решили поступить?

– Как я всегда поступаю с мухами.

– Как именно?

– Я их бью.

– Итак, вы отправились на дачу, намереваясь прихлопнуть муху, которая там завелась.

– Вот именно.

– Ну и что же вы там увидели?

– Я поехала поздно вечером в надежде застать там и Барни.

– Барни – это ваш муж?

– Тот еще муж! То есть да, – торопливо добавила она, заметив неодобрительный взгляд судьи.

– Продолжайте.

– Дверь была незаперта, и я прошла прямо в гостиную. Из спальни раздался женский голос: «Барни, это ты? Я по тебе так соскучилась». Я вошла в спальню и увидела ее – она валялась на кровати в нижнем белье, ну прямо как в старом фильме. Видок у нее был не очень, я даже удивилась – у Барни отменный вкус. Она ела шоколадные конфеты из огромной коробки, которая лежала рядом, прямо на кровати. В общем, сцена из старого фильма тридцатых годов.

– Миссис Чэдвик, будьте так любезны, говорите по сути дела.

– Да, извините. Ну мы, как водится, поговорили…

– Как водится?

– Ну да, на тему: а что ты тут делаешь? Ну и еще, как водится у обманутой жены и потаскушки. И я уж не знаю чем, но она меня достала. Я не знаю, в чем тут дело. Я обычно веду себя в подобных ситуациях абсолютно спокойно. То есть, мы ругаемся напропалую, но без особых нервов. Но в этой потаскушке есть что-то такое, от чего меня с души воротит. Что-то такое…

– Миссис Чэдвик! Выбирайте выражения!

– Хорошо. Извините. Но ведь вы сами просили рассказывать своими словами. Наступил момент, когда я была больше не в силах выносить эту шлюшку – то есть я уже завелась, и она меня раздражала донельзя. Я стащила ее с кровати и влепила ей по физиономии. Ее это так удивило, что я чуть не расхохоталась. Она мне так и сказала: «Вы меня ударили!», а я говорю: «Привыкай, малышка, теперь я тебя частенько буду бить!», и влепила ей еще разок. Ну а потом мы подрались. Должна признаться, перевес был на моей стороне. Во-первых, я крупнее, а во-вторых, я была вне себя. Я сорвала с нее эти дурацкие тряпки, и мы дрались, пока она не поскользнулась на домашней туфле, которая валялась у кровати, и не растянулась на полу. Я подождала, пока она поднимется, но она все лежала, и я решила, что ей стало плохо. Я пошла в ванную, намочила полотенце и приложила ей к лицу. А потом пошла на кухню приготовить кофе. Я уже остыла и подумала, что она, когда тоже остынет, с удовольствием выпьет кофе. Я сварила кофе и оставила его на плите. А когда вернулась в спальню, поняла, что обморок она разыграла. Эта… эта девица смылась. У нее было достаточно времени, и я решила, что она наспех оделась и убежала.

– Вы тоже ушли?

– Я побыла там еще часок – думала, вдруг придет Барни, мой муж. Вещи девицы были разбросаны где попало, я покидала их в ее чемодан и убрала его в стенной шкаф под лестницей на чердак. Потом открыла все окна. Похоже, она просто поливалась духами. Барни так и не появился, и я поехала домой. Я с ним чуть-чуть разминулась – в ту ночь он все-таки приехал на дачу. А через пару дней я ему обо всем рассказала.

– И что он сказал?

– Он сказал, жаль, что мать не отлупила ее лет десять тому назад.

– Он не беспокоился за нее?

– Нет. Я сначала немного волновалась, пока не узнала, что она живет неподалеку в Эйлсбери. Ее туда кто угодно мог подбросить.

– Итак, он решил, что она отправилась домой?

– Да. Я сказала, может, стоит проверить? – в конце концов, она еще ребенок.

– И что он на это ответил?

– Он сказал: «Фрэнки, этот «ребенок» даст сто очков вперед хамелеону».

– И больше к этому вопросу вы не возвращались?

– Нет.

– Но, когда вы читали в газетах о деле во Франчесе, вы же должны были об этом вспомнить?

– Нет, я об этом даже и не подумала.

– Почему?

– Во-первых, я не знала, как ее зовут. Барни называл ее Лиз. И потом, мне и в голову не могло прийти, что пятнадцатилетняя школьница, которую похитили и избивали где-то в Милфорде, – та самая штучка, которую подцепил Барни. То есть, та девица, которая ела шоколадные конфеты у меня в кровати.

– Если бы вы поняли, что это она, вы бы обратились с показаниями в полицию?

– Разумеется.

– Вас бы не остановило то обстоятельство, что это вы ее избили?