Текст книги "Мистификация. Загадочные события во Франчесе"

Автор книги: Джозефина Тэй

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 36 страниц)

ГЛАВА 30

Беатриса сидела в паршивой грязной закусочной, перед ней в лужице выплеснувшейся на блюдце жижи стояла чашка кофе, и она в сотый раз за последние сорок восемь часов читала вывешенный на стене больницы призыв к водителям автомашин: «Больница! Просьба не подавать звуковых, сигналов!». Было только семь часов утра, но закусочная открывалась в шесть, и, пока она тут сидела, кто-нибудь обязательно завтракал за одним из столиков. Но Беатриса не замечала других посетителей. Она сидела перед чашкой остывшего кофе и глядела через дорогу на стену больницы. За эти два дня в закусочной привыкли к ее присутствию. Время от времени кто-нибудь из сестер или врачей ласково говорил ей: «Сходите лучше чего-нибудь поешьте». Тогда она переходила через дорогу, некоторое время сидела в закусочной перед чашкой кофе и потом возвращалась в больницу.

Ее жизнь теперь сводилась к этому маятниковому движению из больницы в закусочную и обратно. Она почти не помнила прошлого и была не в силах представить себе будущее. Осталось только настоящее – жуткое, тоскливое полусуществование. Прошлой ночью ей дали койку в комнате сестер, а предыдущую ночь она провела в приемной. Она постоянно слышала одни и те же две фразы: «Положение то же» и «Сходите лучше чего-нибудь поешьте». Они наводили на нее такую же тоску, как и призыв к водителям на стене больницы.

К Беатрисе подошла неряшливая официантка, забрала остывший кофе и поставила перед ней новую чашку.

– У вас кофе совсем остыл, – сказала она, – а вы даже глотка не отпили.

На блюдце в новой порции тоже была выплеснувшаяся лужица. Беатриса была благодарна неряшливой официантке, но ее коробило, что официантка наслаждается своей хотя бы косвенной причастностью к драматическим событиям, которые привели Беатрису в эту закусочную.

«Просьба не подавать звуковых сигналов…» Господи, сколько раз можно читать эту надпись! Надо смотреть на что-нибудь другое. Может быть, на клетчатую клеенку на столе. Один, два, три, четыре, пять, шесть… Нет, считать квадратики – это тоже безумие.

Открылась дверь и вошел доктор Спенс. Его рыжие волосы были взъерошены, лицо покрыто щетиной.

– Кофе! – бросил он официантке и сел за столик Беатрисы.

– Ну как? – спросила она.

– Пока жив.

– В сознание не пришел?

– Нет. Но, вроде, есть некоторое улучшение. Стало больше шансов… что он придет в сознание. Но это не значит, что он обязательно… выживет.

– Понятно.

– Мы знаем, что у него трещина в черепе, но мы никак не можем определить, какие у него повреждения внутренних органов.

– Понятно.

– Вам надо поесть. Нельзя же жить на одном кофе!

– Да она и кофе не пила, – сказала неряшливая официантка, ставя чашку перед доктором. – Сидит и смотрит на чашку, больше ничего.

Беатрису охватило усталое раздражение – чего эта неряха лезет в ее дела!

– Давайте сходим в ресторан и пообедаем.

– Нет-нет, спасибо.

– До «Ангела» всего десять минут ходу, и там вы как следует отдохнете и…

– Нет-нет. Так далеко я не пойду. Я лучше выпью этот кофе. Он еще не остыл.

Доктор Спенс выпил свою чашку и расплатился с официанткой. Он посмотрел на Беатрису в нерешительности – ему не хотелось бросать ее в таком состоянии.

– Мне надо ехать обратно в Клер. Поверьте, я не оставил бы его, если бы не был уверен, что он в хороших руках. Здесь больше возможностей помочь ему, чем у меня.

– Вы и так сделали для нас очень много, – сказала Беатриса. – Я этого никогда не забуду.

Начав пить кофе, она уже не останавливалась, пока не выпила всю чашку. И не обратила внимания на звук отворяемой двери. Из больницы так скоро за ней не пришлют, а больше ее ничто не интересовало. И она очень удивилась, когда к ней за стол сел Джордж Пек.

– Спенс сказал мне, что вы здесь.

– Джордж! – воскликнула Беатриса. – Что вы делаете в Вестовере в такую рань?

– Я приехал сообщить вам утешительную весть: Саймон умер.

– Утешительную?

– Да.

Он вынул из кармана конверт, а из него какой-то продолговатый предмет и положил его на стол перед Беатрисой. Это была сильно заржавевшая, но узнаваемая авторучка. Можно было разглядеть золотую спиральку на черном фоне.

Беатриса долго молча глядела на ручку, не беря ее в руки, потом подняла глаза на викария.

– Значит, они нашли…

– Да. Вы хотите, чтобы я вам про это рассказал здесь? Или пойдем в больницу?

– Какая разница, где сидеть. И тут, и там я просто жду и жду.

– Кофе? – спросила викария неряшливая официантка, появляясь возле столика.

– Спасибо, не надо.

– Ладно.

– А что же… что от него осталось? Что они там нашли?

– Кости, моя дорогая. Скелет. Под трехфунтовым слоем опавших листьев. И обрывки одежды.

– И ручку?

– Ручка лежала отдельно.

– То есть… ее… ее бросили вниз потом?

– Не обязательно… но вполне вероятно.

– Понятно.

– Не знаю, утешит ли это вас – по-моему, должно утешить, – но судебный врач считает, что мальчик уже был мертв, во всяком случае, без сознания, когда его…

– Сбросили в карьер, – закончила Беатриса.

– Да. У него был проломлен череп.

– Ясно. Да, меня это утешает. Он, наверно, ничего не успел понять. Прожил такой хороший день… и все.

– В одежде нашли кое-какие вещицы. По-видимому, то, что было у него в карманах. Это все осталось в полиции. Но ручку полковник Смолетт попросил показать вам, – викарий взял ручку и положил обратно в конверт, – опознаете вы ее или нет? А какие новости в больнице? Я видел, как уехал Спенс.

– Никаких. Он все еще не пришел в сознание.

– Я себя ужасно виню в происшедшем, – сказал викарий. – Если бы я вдумался в его доводы, ему не пришлось бы самому искать улики, лезть ночью в карьер.

– Джордж, надо узнать, кто он такой.

– Я так понимаю, что приют пытался это выяснить.

– Да, они наводили справки, как положено. Но, наверно, не очень старались. Надо начать все сначала.

– Исходя из предпосылки, что в нем течет кровь Эшби?

– Да. Такое сходство случайно возникнуть не может. Таких случайностей не бывает.

– Хорошо, дорогая, вы хотите, чтобы я поручил расследование частной фирме? Немедленно?

– Да. Немедленно. У нас, может быть, осталось совсем мало времени.

– Я поговорю с полковником Смолеттом. Он посоветует, к кому обратиться. Я уже с ним разговаривал о коронерском дознании.[14]14
  Коронерское дознание – предварительное следствие, проводимое в случае внезапной или насильственной смерти специальным должностным лицом – коронером – с участием присяжных. – Примеч. пер.


[Закрыть] Он надеется, что вас, может быть, не вызовут в суд. Нэнси просила передать, что, если хотите, она приедет в Вестовер, чтобы быть рядом с вами. Или вам никого не хочется видеть?

– Милая Нэнси. Скажите ей, что одной это переносить легче. И что я ей очень благодарна. Пусть она лучше побольше времени проводит с Элеонорой. Нелл, наверно, невыносимо возиться с лошадьми, когда все так ужасно.

– А мне кажется, что животные и их повседневные нужды отвлекают ее от грустных мыслей.

– Вы ей рассказали? Вы обещали рассказать ей, что Брет – вовсе не Патрик.

– Да. Честно говоря, я боялся этого разговора. Это было одно из самых трудных поручений в моей жизни. Она едва оправилась от известия о смерти Саймона. Я боялся, что эта новость ее добьет. И знаете, что случилось?

– Что?

– Она меня поцеловала.

Открылась дверь, и вошла молодая хорошенькая практикантка из больницы, казавшаяся в своем белом халате, из-под которого выглядывало сиреневое платье в цветочек, гостем из иного мира. Она окинула взглядом кафе и подошла к Беатрисе.

– Скажите, пожалуйста, вы мисс Эшби?

– Да. А в чем дело? – спросила Беатриса, приподнимаясь на стуле.

– Мисс Беатриса Эшби? Вот и прекрасно. Ваш племянник пришел в себя, только он никого не узнает и не понимает, где находится. Но он все время зовет Беатрису, и мы решили, что это вы. Сестра послала меня за вами. Простите, что я не дала вам допить кофе, но…

– Да-да, – отозвалась Беатриса, которая уже открывала дверь.

– Если вы будете рядом, он, может быть, станет спокойнее, – говорила практикантка, поспешая за Беатрисой. – Так часто случается, когда рядом находится близкий человек – даже если больной его и не узнает. Это очень странно. Он как будто кожей ощущает присутствие родного человека. Мне это часто приходилось видеть. Больной позовет: «Мери», или как там ее зовут. А Мери отвечает: «Да, дорогой, я здесь». И больной успокаивается. Но если кто-нибудь другой скажет: «Да, дорогой, я здесь», – в девяти случаях из десяти больной знает, что это неправда, и начинает метаться и нервничать. Это очень странно.

Самое странное во всем этом было то, что обычно молчаливый Брет не замолкал ни на минуту. Беатриса сидела рядом с ним весь день, всю ночь и еще один день и слушала этот беспорядочный поток слов. «Беатриса?» – время от времени спрашивал он – в точности, как рассказывала молоденькая практикантка. И она отвечала: «Да, дорогой, я здесь». И он, успокоенный, возвращался в мир своих видений.

Чаще всего он представлял себя в больнице после того, как сломал ногу. Он страшно боялся, что больше не сможет ездить верхом и беспрерывно спрашивал: «Я ведь смогу ездить верхом? С ногой ведь ничего страшного не случилось? Мне ее не отрежут?»

– Нет-нет, – успокаивала его Беатриса. – Все будет в порядке.

Один раз он надолго затих, и потом вдруг спросил ее:

– Вы очень сердитесь на меня, Беатриса?

– Нет, я на тебя совсем не сержусь. Спи.

За стенами больницы жизнь шла своим чередом: в Саутгемптон прибывали корабли, проводились коронерские дознания, покойников предавали земле. Но для Беатрисы весь мир сжался до маленькой палаты, где лежал Брет, и койки, которую ей отвели в комнате сестер.

Утром в среду в больницу приехал Чарльз Эшби. Беатриса спустилась к нему в приемную. Чарльз обнял ее, как делал, когда она была еще девочкой, и ей сразу стало тепло и уютно.

– Милый дядя Чарльз! Как хорошо, что вы на пятнадцать лет моложе папы, а то вы не смогли бы поддержать нас всех в эту трудную минуту.

– Быть моложе брата на пятнадцать лет вообще прекрасно. Не приходится ходить в его обносках, – сказал Чарльз.

– Он спит, – сказала Беатриса, остановившись за дверью палаты. – Пожалуйста, громко не разговаривайте, хорошо?

Чарльз посмотрел на молодое лицо с расслабленной челюстью, темными кругами под глазами и щетиной на щеках и сказал:

– Уолтер.

– Его зовут Брет.

– Я знаю. Я просто хотел сказать, что он – вылитый Уолтер. Когда Уолтеру было столько же лет, сколько ему, он вот так выглядел утром с похмелья.

Беатриса вгляделась в лицо Брета.

– Сын Уолтера?

– Несомненно.

– Я как-то не вижу особого сходства. По мне, он похож только на самого себя.

– Ты никогда не видела Уолтера утром после выпивки. – Чарльз еще раз вгляделся в юношу. – Но у него более четкие черты лица. Очень хорошее лицо. – Он вышел вслед за Беатрисой в коридор. – Говорят, он вам всем понравился.

– Мы просто влюбились в него, – ответила Беатриса.

– Да, все это, конечно, ужасно грустно. А кто его натаскал, не знаешь?

– Кто-то в Америке.

– Да, Пек мне говорил. Но кто бы это мог быть? Кто из Клера уехал в Америку?

– Семья Уилеттов уехала в Канаду. У них были дочери. Это была женщина. Может быть, Уилетты потом переехали в Штаты.

– Никогда не поверю, что это была женщина.

– Мне тоже трудно в это поверить.

– Правда? Умница. Ты очень толковая женщина, Беа. И красивая. Ну и что же мы будем делать с этим парнем? Какое у него будущее?

– Пока неизвестно, есть ли у него вообще будущее.

ГЛАВА 31

Пока что только Джордж Пек, Беатриса, Чарльз, Элеонора и адвокатская фирма «Коссет, Тринг и Ноубл» знали, что Брет – не Патрик Эшби.

И полиция.

То есть полиция, как говорится, «на высочайшем уровне».

Полиции рассказали все, и теперь она занималась тем, чтобы наилучшим образом замять эту историю и при этом не нарушить законов, которые она обязана была поддерживать. Саймон Эшби умер… Зачем же тогда делать его преступление достоянием гласности? Если свидетели не будут говорить лишнего, можно и соблюсти ритуал законности, и не рассказывать ненужную правду: как если бы по земле прошли бороной, оставив в глубине невзорвавшиеся бомбы.

Коронерское дознание по поводу найденных в каменоломне костей закончилось решением, что их принадлежность установить невозможно. За последние годы в округе не происходило необъяснимых исчезновений. С другой стороны, на холме Десять буков часто останавливались табором цыгане, а они, как известно, не спешат заявить в полицию о несчастных случаях среди своих соплеменников. От одежды осталось только несколько неопознаваемых лоскутьев, а предметы, найденные возле скелета: проржавевший кусок металла, который, возможно, когда-то был свистком, еще кусок металла, в котором можно было узнать перочинный нож, и несколько мелких монет, – никем опознаны не были.

– Джордж, – сказала Беатриса, – а что стало с авторучкой?

– Стилографом? Я его потерял.

– Джордж, что ты говоришь!

– Кому-то надо же было его потерять, дорогая. Полковник Смолетт этого сделать не мог – ему не позволяло чувство долга. Полицию останавливало чувство самоуважения и сознание долга перед обществом. А я уж как-нибудь вымолю прощение у господа Бога. Хотя никто мне не сказал «спасибо», по-моему, в полиции мне были очень благодарны.

Дознание по поводу смерти Саймона проходило недели через две: его отложили до тех пор, когда можно будет взять показания у Брета. Полицейский, который беседовал с ним, показал в суде, что мистер Эшби не помнит, как они упали в карьер или зачем они с братом отправились туда глубокой ночью. Кажется, они побились об заклад, вроде бы о том, есть ли на дне карьера вода. Но поручиться, что это так, мистер Эшби не может – память ему отказывает. У него серьезная травма черепа и он все еще очень тяжело болен. Он только помнит, что Абель Таск говорил ему, что воды в карьере нет, а Саймон, наверно, сказал, что должна быть. Может быть, они побились об заклад и решили это выяснить.

Абель Таск подтвердил, что Патрик Эшби спрашивал его, есть ли на дне карьера вода – на дне старых карьеров обычно образуется большая лужа дождевой воды. Кстати, именно Абель Таск поднял в ту ночь тревогу. Он пас на холме овец и услышал, как ему показалось, крики о помощи со стороны каменоломни. Он бросился туда и нашел неповрежденную веревку. Тогда он спустился в деревню и из дома кузнеца позвонил в полицию.

В ответ на вопрос коронера Беатриса сказала, что, если бы она знала о предприятии братьев, она конечно постаралась бы его пресечь. Видимо, поэтому, заключил коронер, братья и решили никому ничего не говорить.

Присяжные вынесли приговор: смерть от несчастного случая. Коронер выразил соболезнование семье Эшби по случаю гибели многообещающего молодого человека.

Вопрос о Саймоне, таким образом, был закрыт. Для широкой публики осталось тайной, что в возрасте тринадцати лет он убил брата-близнеца, спокойно написал от его имени записку, бросил ручку в пропасть вслед за телом брата, вернулся в кузницу и спокойно пошел ужинать, когда кузнец прогнал его домой в шесть часов. Ночью верхом на своем пони он присоединился к поискам брата, перенес его куртку на вершину утеса и там ее оставил с запиской в кармане. И теперь все соседи оплакивали этого веселого и обаятельного юношу.

Но вопрос о Брете оставался открытым.

Не вопрос о том, кто он, но вопрос его будущего. Доктора решили, что, если уж он наперекор их прогнозам до сих пор не умер, то, видимо, останется жить. Но ему еще долгое время нужен будет заботливый уход, и он должен жить в спокойной обстановке – тогда он, возможно, полностью поправится.

– Тут к тебе приходил дядя Чарльз, – сказала ему Беатриса, когда он уже был в состоянии сосредоточиться на том, что ему говорят. – Он был поражен твоим сходством с Уолтером Эшби. Моим двоюродным братом.

– Да? – без интереса отозвался Брет. – Какое все это теперь имеет значение?

– Мы решили выяснить, кто твои родители.

– Полиция уже пыталась это сделать, – устало сказал он. – Много лет тому назад.

– Да, но у них не было никаких исходных данных. Они узнали только, что какая-то молодая женщина приехала в Лондон с ребенком, а уехала без него. Поезд пришел из Бирмингема. Мы же начали с другого конца. С Уолтера. Мы решили выяснить, где был Уолтер примерно двадцать два года тому назад. Уолтер нигде подолгу не задерживался, но нам удалось узнать, что он два месяца смотрел за лошадьми, пока хозяин конюшни лежал в больнице на операции. Это было в Глостершире. В доме оставались экономка и молодая повариха. Она прекрасно готовила, но мечтала стать медицинской сестрой. Экономка хорошо к ней относилась – так же, как и хозяин, и когда они узнали, что она беременна, они оставили ее в доме, и рожала она в местном роддоме. Экономка считала, что отец ребенка – Уолтер, но девушка отказывалась назвать отца. Она не хотела выходить замуж, она хотела стать медсестрой. Она сказала хозяину, что едет с ребенком к своим родителям, где состоятся крестины, и обратно уже не вернулась. Но через несколько лет экономка получила от нее письмо, в котором девушка благодарила ее за доброе отношение и сообщала, что осуществила свою мечту и стала медсестрой. «Никто не знает, что у меня был ребенок, – писала она, – но он воспитывается в хорошем месте».

Беатриса посмотрела на Брета. Он лежал на спине и смотрел в потолок, но как будто слушал ее.

– Ее звали Мери Вудвард. Из нее получилась отличная медсестра, она ухаживала за больными даже лучше, чем готовила. Она погибла во время войны при налете, выводя больных из палат в убежище.

Брет долго молчал.

– Так вот от кого я унаследовал свои поварские таланты, – сказал он наконец, но в словах его как будто не было горечи.

– Уолтер был очень милый и добрый человек, – продолжала Беатриса. – У него был только один недостаток – он не умел пить, а выпить очень любил. Я уверена, что Уолтер не знал про беременность Мери. Он бы тут же примчался, чтобы на ней жениться. Она, наверное, не хотела, чтобы он узнал.

Беатриса опять поглядела на Брета. Может быть, она слишком рано все это рассказала? Ему, как будто, совсем не интересно. Надо было подождать, пока он окончательно поправится. Но все-таки она надеялась, что ему теперь станет легче жить.

– Боюсь, что прямых доказательств у нас нет. Но мы все уверены, что ты – сын Уолтера. Чарльз сказал: «Уолтер», как только тебя увидел. А мне кажется, что ты немного похож и на свою мать. Вот ее фотография. Она тогда была на втором курсе медицинского училища при больнице Святого Луки.

Беатриса дала Брету фотографию и ушла из палаты.

Через две недели она сказала Элеоноре:

– Нелл, я собираюсь уехать от вас. Я взяла в аренду конный завод Тима Коннела в Килбарти,

– Как?

– Это будет не так скоро, когда Брет достаточно окрепнет, чтобы перенести дорогу.

– Ты забираешь с собой Брета? Тогда конечно! Это замечательная мысль, Беа. Сразу разрешится столько проблем. А деньги у тебя есть? Может быть, дать взаймы?

– Не надо, мне одолжит дядя Чарльз. Подумать только – Чарльз дает деньги на лошадей! А тебе придется платить огромный налог на наследство. Мистер Сэндел сообщил банку, что Лачет на самом деле был собственностью Саймона.

– А как нам сказать соседям про Брета? Про то, что он не Патрик?

– По-моему, они сами постепенно узнают. Так всегда бывает. Просто не надо никак этому препятствовать. То, что мы приняли его в лоно семьи и вовсе не собираемся привлекать его к суду, выбьет почву из-под ног самых заядлых сплетников. Ничего, Нелл, переживем. И он переживет.

– Конечно, переживет. Если кто-нибудь спросит меня о нем в лоб, я скажу этаким небрежным тоном, словно мы обсуждаем рецепты ватрушек: «Вы про моего троюродного брата? Да, он действительно какое-то время притворялся, что он Патрик. Но ведь и правда он очень похож на Патрика».

Элеонора помолчала, потом добавила:

– Но мне хотелось бы, чтобы все поскорей узнали, что он мне не брат. Сколько можно ждать, чтобы выйти за него замуж?

– Ты хочешь выйти за него замуж? – ошеломленно спросила Беатриса.

– Непременно.

Беатриса помолчала, потом решила, что лучше предоставить делу идти своим чередом.

– Не беспокойся. Все узнают очень скоро, – сказала она.

– Ну вот, – сказала она Брету на другой день. – Чарльз собирается поселиться в Лачете. А мне можно уехать и пожить немного своей собственной жизнью.

Брет отвел глаза от потолка и посмотрел на нее.

– Я собираюсь взять в аренду конный завод в Ольстере.

Брет стал перебирать пальцами край простыни.

– Вы уезжаете в Ольстер? – с несчастным видом спросил он.

– Только если ты согласишься поселиться там со мной. Я хочу сделать тебя управляющим завода.

По щекам Брета покатились слезы – он был еще слишком слаб, чтобы владеть собой.

– Беатриса, милая, – прошептал он.

– Значит, ты согласен?