Текст книги "Мистификация. Загадочные события во Франчесе"

Автор книги: Джозефина Тэй

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 36 страниц)

ГЛАВА 23

Поскольку на скачках на Тимбере собирался выступать Саймон, Брет предоставил ему тренировать жеребца, а сам занялся другими лошадьми. Но бывали дни – и в последнее время это происходило все чаще – когда Саймона весь день не было дома и кому-то надо было проезживать Тимбера. Сам себе в том не признаваясь, Брет радовался каждой такой возможности. Ему нравились почти все лошади в конюшне, хотя некоторых он и презирал, но с особой симпатией относился к впечатлительному Шеврону, доброй благоразумной Скапе и старому Бастеру, который утратил иллюзии молодости, сохранив добрый нрав. Но Тимбер стоял особняком. Единоборство с коварной лошадью приносило Брету огромное удовольствие. Тимбер задавал загадки и Тимбер рождал в нем восторг победы.

Брет был твердо намерен отучить Тимбера от его повадки сбрасывать седока с седла, но пока ничего не предпринимал. Нельзя было подорвать в лошади уверенность в себе перед соревнованиями в Бьюресе. Придет день – Брет уж об этом позаботится – когда Тимбер получит жестокий урок. А пока что пусть Саймон выступает на лошади, исполненной высокомерной самоуверенности. Поэтому Брет обращался с Тимбером весьма мягко, но исподволь присматривал место, где Тимбера, когда придет время, можно будет вылечить от его преступных замашек. У буков на холме не было достаточно низко нависших ветвей, да к тому же на вершине холма не удастся развить нужную скорость. Брет искал открытое место и отдельно растущие деревья с низко нависшими ветвями, которые прельстили бы Тимбера возможностью расправиться с седоком. Тут-то Брет его и проучит. Брет вспомнил, что Тимбер совершил свое самое гнусное деяние в Лерридж-парке: надо поискать похожее место в Клер-парке и его окрестностях.

– А что, директор школы разрешает нам ездить верхом в парке? – спросил он Элеонору, когда до выставки в Бьюресе еще оставалось семь дней.

– Он не возражает против этого, только просит не заезжать на спортивные площадки. Собственно говоря, они не устраивают спортивных игр; по их мнению, всякое организованное предприятие вредно для детской психики, если только его не организовали русские у себя в России. Но в целях рекламы они поддерживают спортивные площадки в порядке.

В следующий раз Брет направил Тимбера на противоположный склон долины и проскакал с ним легким галопом по мягкой ухоженной траве Клер-парка, зорко следя за тем, чтобы не оказаться около деревьев. Потом он шагом проехал мимо некоторых из них, прикидывая высоту нижних ветвей. Тимбер воспринял этот маневр с недоумением и одновременно жадным интересом. Казалось, можно было проследовать ход его мыслей: «Что это значит? Зачем человек разглядывает большие деревья?» Наделенный, как все лошади, выдающейся памятью, Тимбер отлично помнил, какие восхитительные возможности таят в себе большие деревья, но, будучи всего только лошадью, не мог понять, с чего вдруг седок проявляет к ним интерес.

Изящно выступая, Тимбер послушно подходил к каждой группе деревьев, пока они не приблизились к большому дубу, представлявшему собой гордость Клер-парка. Оказавшись в тени его широко раскинувшейся кроны, Тимбер вдруг уперся в землю передними ногами и испуганно фыркнул. «Странно, – подумал Брет. – Что помнит конь об этом дереве? Что его в нем пугает?» Брет поглядел на сторожко стоявшие уши лошади. А может быть, он ничего не помнит? Может быть, он увидел что-нибудь в траве?

– Вы всегда так подкрадываетесь к девушкам? – Раздался голос, и из травы приподнялась Шейла Парслоу. Опершись на локоть, она оглядела лошадь и всадника. Брет был удивлен, застав ее одну. – Вы ездите только на этой черной бестии?

– Да нет, – ответил Брет. – На других лошадях тоже.

– Вы случайно не меня искали в парке?

Брет ответил, что он искал место, где можно было бы отучить Тимбера от вредных замашек.

– А какие у него вредные замашки?

– Он имеет обыкновение нырять под низко нависшие ветви деревьев и сбрасывать таким образом седока с седла.

Мисс Парслоу села повыше и с интересом посмотрела на лошадь.

– Да! А я и не думала, что бывают такие сообразительные животные. А как вы собираетесь его от этого отучить?

– Я хочу сделать так, чтобы ему неповадно было нырять под низкие ветки.

– То есть вы его побьете, если он попытается это сделать?

– Нет-нет. Это нисколько не поможет.

– Отхлещете после?

– Нет. У него может не возникнуть никакой связи между трепкой и деревом. – Брет провел хлыстом по холке Тимбера, и тот пригнул голову.

– Вы не представляете, какие странные ассоциации возникают у лошадей.

– Очень может быть. Ну и как же вы собираетесь его проучить?

– Я позволю ему промчаться во весь опор мимо какого-нибудь соблазнительного дерева, а когда конь под него свернет, изо всех сил хлестну его по животу – так, чтобы он это запомнил на всю жизнь.

– Ой, так нельзя! Ему же будет больно. Бедняжка Тимбер!

– Больно будет мне, если я не успею вовремя соскользнуть с седла, – сухо сказал Брет.

– И вы думаете, это его образумит?

– Надеюсь. Когда он в следующий раз увидит подходящее дерево, он вспомнит, как ему было больно.

– Но он вас возненавидит.

Брет улыбнулся.

– Скорее всего он не поймет, что это моих рук дело. Вряд ли он даже свяжет эту боль с хлыстом. Лошади не умеют думать логически, как люди.

– И что же он подумает? Кто причинил ему эту боль?

– Скорей всего он подумает, что это сделало дерево.

– Я всегда считала, что лошади – очень глупые животные.

Тут Брет сообразил, что он давно не видел Шейлу на верховых прогулках, которые организовывала Элеонора. Да и вообще он за последнее время ни разу не встречал девушку в конюшне.

– Ну и как продвигаются уроки верховой езды? – спросил он.

– Никак. Я их бросила.

– Совсем?

– Ага.

– Но у вас же начало получаться! Элеонора говорила, что у вас дело пошло на лад.

– Да не очень-то пошло. – Шейла принялась жевать травинку, с усмешкой глядя на Брета. – Кроме того, мне нет больше нужды околачиваться на конюшне. Если мне надо повидать Саймона, я знаю, где его найти.

– Где же? – спросил Брет, не в силах превозмочь любопытства.

– В баре на втором этаже «Ангела».

– В Вестовере? Разве вам разрешают ездить в Вестовер, когда вам вздумается?

– Я езжу в Вестовер к зубному врачу. – Шейла хихикнула. – То есть, ездила. Конечно, в первый раз директор сам записал меня на прием. А потом я просто стала ему говорить, когда доктор велел мне прийти в следующий раз. У меня тридцать зубов, и пока он их все вылечит, тут и каникулы начнутся. – Она засмеялась. Зубы у нее были на редкость белые и здоровые. – А тут я жду автобуса в Вестовер. Можно было поехать на предыдущем, но на этом очень симпатичный кондуктор. Уже приглашал меня в кино. Если бы Саймон по-прежнему притворялся, что не замечает моего существования, может быть, я и занялась бы этим кондуктором – видели бы вы, какие у него ресницы! – но раз уж Саймон перестал заноситься, пожалуй, кондуктору ничего не перепадет. – Она жевала травинку, вызывающе глядя на Брета. – С Саймоном у нас теперь дружба.

– Да?

– А вы случайно не соблазнили дочку Гейтса, как я вам советовала?

– Нет.

– Странно. Он явно ее сторонится. Да и к вам не очень-то расположен. Вот я и подумала, что вы отбили у него Пегги. Но, наверно, дело в том, что вы отбили у него Лачет.

– Вы так опоздаете на автобус.

– Вы тоже умеете поставить человека на место, только по-другому, чем Саймон.

– Я просто хотел сказать, что автобус уже показался около кузницы. Еще три-четыре минуты – и он будет у ворот Клер-парка.

– Что?! – взвизгнула Шейла и так стремительно вскочила на ноги, что Тимбер шарахнулся в сторону. – Господи! Как же я так? Ой-ой-ой!

Подвывая от отчаяния, она помчалась к воротам парка. Брет смотрел, как большой зеленый автобус проехал мимо Лачета и замедлил ход у ворот Клер-парка. Кажется, она на него все-таки успеет, и ее день не пройдет зря. Она найдет Саймона в «Ангеле». В баре на втором этаже.

Оказывается, Саймон проводит дни в кабачке в Вестовере. Тут нечему радоваться, но нечему и удивляться. Чему Брет удивлялся, так это внезапной «дружбе» между Саймоном и Шейлой Парслоу. Раньше Саймон считал Шейлу низкоорганизованной формой материи. Каждый раз, когда о ней заходила речь, он бросал какую-нибудь уничтожающую реплику, а в ее присутствии делал вид – как она справедливо отметила – что не замечает ее существования. Что же заставило Саймона не только терпеть ее общество, но даже вести с ней «дружбу»? Девчонка явно говорила правду. Ее слова подтверждала ее самодовольная мина. И, в конце концов, если бы Саймон хотел от нее избавиться, ему достаточно было бы сменить питейный дом. Пивных в Вестовере хватало, причем в большинство из них женщинам – и тем более девушкам – не было доступа. Однако Саймон околачивался в «Ангеле», где собиралось дамское общество.

Брет попытался представить себе, о чем Саймон разговаривает с Шейлой, но это ему не удалось.

Что же случилось с Саймоном, который очень разборчив в своих знакомствах? Почему он вдруг стал терпеть общество Шейлы? И проводить с ней по нескольку часов подряд?

Может быть, он пытается таким образом отомстить семье за крушение своих надежд? Дескать, вам я не нужен, ну и пусть, чем мне Шейла Парслоу не подружка? Как говорят обиженные дети: «Вот умру, тогда пожалеете!» В Саймоне много ребяческого.

Кроме того, судя по всему, в Саймоне сильна и практическая жилка. Шейла Парслоу – богатая наследница, а Саймон нуждается в деньгах. Но все же Брету не верилось, чтобы Саймон мог продаться за деньги и связать жизнь с безмозглой потаскушкой.

Брет пустил Тимбера шагом и всю дорогу домой размышлял над странностями характера Саймона, но, как всегда, не смог прийти к какому-нибудь выводу.

Брет сдал Тимбера на руки Артуру, приказав ему хорошенько растереть лошадь, и пошел с Элеонорой посмотреть на жеребенка, только что родившегося у Регины.

– Ну не молодец ли старуха! – воскликнула Элеонора, глядя на новорожденного, который, шатаясь, переступал на тонких длинных ножках. – Еще один чудный жеребенок! То-то у мамаши такой самодовольный вид. Вот уж лет двадцать на ее жеребят приходят полюбоваться будущие покупатели. По-моему, она для того их и рожает, чтобы ею каждый год заново восхищались. Сами-то жеребята ей совсем ни к чему.

– По-моему, он ничем не лучше жеребенка Хани, – сказал Брет, без особенного восторга разглядывая новорожденного.

– Далась тебе эта Хани!

– Подожди, еще увидишь, какое чудо она принесет от нового жеребца. Это будет не жеребенок, а событие.

– Ты просто до неприличия влюблен в Хани.

– Ты повторяешь слова Беатрисы.

– А ты откуда знаешь?

– Я сам слышал, как она это сказала.

Они посмеялись. Потом Элеонора проговорила:

– Как хорошо, что ты живешь с нами, Брет.

Естественней было бы сказать: «Как хорошо, что ты вернулся, Патрик», – подумал Брет. Но Элеонора, видимо, не заметила, как странно она выразилась.

– А этот доктор поедет в Бьюрес? – спросил Брет.

– Вряд ли. Он слишком занят. А почему ты о нем вспомнил?

Этого Брет и сам не знал.

Они так долго ходили по выгонам, что опоздали к чаю. Джейн старательно и точно играла на рояле вальс Шопена и с нескрываемым облегчением прекратила свои музыкальные занятия, когда Брет и Элеонора вошли в столовую.

– Как ты думаешь, Элеонора, двадцать пять минут сойдут за полчаса? – спросила она. – Даже двадцать пять минут с половиной.

– Сойдут, сойдут, дай только нам спокойно поесть.

Джейн слезла со стула, сняла очки, которые придавали ей сходство с совой, и мгновенно исчезла в дверях.

– Сандра больше заботится о «выразительности», а фальшивые ноты ее не волнуют, а для Джейн главное – точность. Уж не знаю, что бы сказал Шопен: кто из них хуже, – сказала Элеонора, намазывая толстый слой масла на толстый кусок хлеба, похоже, она сильно проголодалась.

Брет с удовольствием смотрел, как изящно и неспешно она разливает чай. Рано или поздно этой жизни придет конец: либо Саймон осуществит свой план разоблачения, либо он сам выдаст себя неосторожным словом, – и тогда больше не будет Элеоноры.

Этого он, кажется, боялся чуть ли не больше всего.

Они ели молча, как близкие люди, которым не надо поддерживать разговор, время от времени высказывая какое-нибудь пришедшее в голову соображение.

– Ты узнал у Беатрисы, в чем ты будешь выступать на скачках? – спросила Элеонора.

Брет ответил, что забыл.

– Давай сходим в сбруйную, посмотрим, в каком состоянии экипировка.

И они пошли обратно на конюшню. В сбруйной никого не было: Грегг ушел домой ужинать. Но Элеонора знала, где он прячет ключи.

– Свитер совсем истрепался, – сказала она, разложив свитер и бриджи на столе. – Экипировку вообще-то шили для папы, а потом ее немного ушили для Саймона – он тогда был тоньше, чем сейчас. А когда он вырос и раздался, опять пришлось ее расставлять. Да, свитер и бриджи совсем износились. Может быть, теперь мы сможем…

Элеонора оборвала себя на полуслове.

– Конечно, надо сшить новую.

– По-моему, лиловый с желтым – очень хорошее сочетание цветов, но когда краски линяют, то делаются совсем безобразными. Саймон зимой синеет от холода, и он уверяет, что наши цвета задуманы в тон его физиономии.

Они рылись в сундуке, доставая оттуда один за другим сувениры прежних соревнований. Потом обошли сбруйную, разглядывая приколотые к стене розетки, под каждой из которых была бумажка, сообщающая, где эта розетка была завоевана. Наконец Элеонора закрыла сундук и сказала:

– Пора идти ужинать.

Она заперла сундук и повесила ключ на гвоздик.

– Свитер и бриджи возьмем с собой. По-моему, они тебе будут как раз впору – вы с Саймоном примерно одного сложения. Надо только их погладить.

Элеонора взяла экипировку и они вместе вышли из сбруйной. На пороге они столкнулись с Саймоном.

– А, ты вернулся, Саймон, – сказала Элеонора и осеклась, увидев лицо брата.

– Кто ездил на Тимбере? – задыхаясь от ярости, спросил Саймон.

– Я, – ответил Брет.

– Тимбер – моя лошадь. Кто тебе дал право хватать его?

– Надо же было кому-то его проездить, – спокойно ответил Брет.

– Никто, кроме меня, не смеет проезжать Тимбера. Никто, ясно? Раз я буду на нем выступать, то я и решаю, когда его надо проездить, и я делаю это сам.

– Послушай, Саймон, что за вздор ты несешь? – вмешалась Элеонора. – Во всяком случае…

– Заткнись! – злобно прошипел Саймон.

– Нет, не заткнусь! Все эти лошади принадлежат Брету, и решать, кому, когда и что с ними делать – это его право.

– Я сказал, заткнись! Я не допущу, чтобы какое-то неотесанное бревно из американского захолустья портило чистокровную лошадь!

– Саймон, опомнись!

– Явился Бог знает откуда и лезет командовать в конюшне, словно прожил здесь всю жизнь!

– Саймон, ты, наверно, пьян. Как можно так говорить с родным братом?

– Братом? Это ничтожество – мой брат? Дуреха, Да он вообще никакой не Эшби. Бог знает, кто он и откуда взялся. Небось, чей-нибудь конюх. Вот пусть и чистит навоз, а не разъезжает по округе на моих лучших лошадях. Слышишь, шваль, не смей касаться моих лошадей! Я сам распоряжусь, чтобы их проездили, и проезживать их будешь не ты. У нас хватает конюхов и без тебя.

Саймон бросал злобные слова в лицо Брету, стоя прямо перед ним, и у того руки чесались двинуть ему в скулу так, чтобы он полетел через двор. Но его сдерживало присутствие Элеоноры. Да и момент был неподходящий. Пожалуй, не стоит совершать поступков, последствия которых непредсказуемы.

– Ну! Ты слышишь? – крикнул Саймон, окончательно выведенный из себя молчанием Брета.

– Слышу, – ответил Брет.

– Так вот, заруби себе на носу: Тимбер – моя лошадь, и не смей к нему приближаться!

Саймон круто повернулся и зашагал к дому.

– Господи, Брет, какая кошмарная сцена, – растерянно проговорила Элеонора. – Он с самого начала твердил, что ты никакой не Патрик. Вбил себе это в голову. А что у трезвого на уме… Да к тому же разозлился. Он всегда, когда разозлится, говорит много такого, чего на самом деле не думает.

По опыту Брета, дело обстояло как раз наоборот: разозлившись, люди говорят как раз то, что на самом деле думают. Но он не стал спорить с Элеонорой.

– Он выпил, это сразу видно, – продолжала она. – По нем, вроде, не скажешь, но я по глазам узнаю. В трезвом виде он никогда бы себе такого не позволил, даже если бы и рассердился. Извини его.

– Кому не случалось, выпивши, наделать глупостей, – ответил Брет. – Не расстраивайся, Элеонора.

Они пошли к дому. На душе у обоих было тяжело. Исчезло радостное чувство, которое переполняло их все те часы, что они провели вместе.

Переодеваясь в свой «новый костюм» (он все еще так называл про себя костюм, который ему сшил портной мистера Сэндела), Брет думал, что Саймон начинает терять выдержку. Можно надеяться, что он как-нибудь раскроет карты. Тогда Брет узнает, что он против него замышляет. Интересно, сможет ли Саймон держать себя в руках за ужином?

Но Саймон не вышел к ужину, а когда Элеонора спросила про него, Беатриса ответила, что он ушел в Гессгейт. Ему перед самым ужином позвонил по телефону приятель, который остановился там в гостинице, и они назначили встречу.

У Беатрисы был спокойный вид, видимо, с ней Саймон вел себя нормально, и она поверила в его историю о приятеле, остановившемся на ночь в Гессгейте.

На другое утро Саймон спустился к завтраку как ни в чем не бывало.

– Боюсь, что я вчера перебрал, – сказал он. – И, кажется, отвратительно себя вел. Приношу свои искренние извинения. Он глядел на Брета и Элеонору – больше за столом никого не было – с выражением дружеского доверия. – Мне нельзя пить джин. От него у меня мутится в голове и делается очень скверно на душе.

– Ты вел себя ужасно, – сердито сказала Элеонора.

Однако, напряжение разрядилось, и все пошло своим чередом. Пришла из конюшни Беатриса и налила себе вторую чашку кофе. Вошла Джейн, держа в руках тарелку с овсяной кашей, которую она, как у них было заведено, сама взяла на кухне. Сандра влетела с опозданием. В волосах у нее сверкала «бриллиантовая» заколка, и Беатриса велела ей пойти и снять «это».

– Где она взяла эту мерзость? – спросила Беатриса, когда Сандра выбежала, громогласно жалуясь, что она опоздает на уроки к викарию.

– Она ее купила в Вестовере, когда мы туда в прошлый раз ездили, – сообщила Джейн. – Это, конечно, не настоящие бриллианты, но правда ведь красиво? И стоит всего шиллинг и шесть пенсов.

– Почему же ты себе такую не купила, Джейн? – спросила Беатриса, глядя на старую заколку, которой Джейн стягивала волосы.

– Да я как-то не люблю бриллиантов.

В доме опять воцарился мир и спокойствие. Эшби готовили лошадей к соревнованиям в Бьюресе, не зная, что там произойдут события, которые перевернут всю их жизнь.

ГЛАВА 24

Бьюрес, небольшой городок к северу от Вестовера, расположенный почти в центре графства, был похож на любой другой городок южной Англии, разве что его окрестности были красивее и меньше испорчены цивилизацией. Однако сельскохозяйственная выставка в Бьюресе, хотя она и не отличалась размахом, пользовалась большим уважением за пределами графства. Получившие на ней призы животные впоследствии часто побеждали и на более крупных выставках. Кто-нибудь из зрителей, присутствуя на престижных конных соревнованиях, не раз говаривал:

– Помню, видел я эту лошадь в Бьюресе три года назад. Она тогда выступала в классе двухлеток.

Приятный благоустроенный городок, в котором был кафедральный собор, несколько отличных старых гостиниц и нарядная главная улица, – Бьюрес легко справлялся с наплывом гостей на выставку. Макаллан наверняка впал бы в сильное раздражение, поглядев на приезжавших в Бьюрес на рынок окрестных фермеров, которые были вполне довольны своей участью и не помышляли о том, чтобы покорить мир за пределами графства. В Бьюресе все дышало благополучием. Случались, конечно, плохие годы, когда фермеры и торговцы терпели убытки, но неудача в делах подстерегает каждого. Главное – жизнь в целом была хороша.

На выставку в Бьюрес приезжали не только с деловыми целями, но также и для того, чтобы встретиться со старыми знакомыми, и день заканчивался «балом» в зале гостиницы.

В ту пору, когда в Бьюрес приезжали на лошадях и поездка занимала довольно много времени, возник обычай после выставки оставаться в городе на ночь, и его гостиницы едва вмещали многочисленных гостей, которым приходилось спать чуть ли не по трое в одной кровати. Однако с пришествием автомобиля все это изменилось. Теперь многие предпочитали уезжать на рассвете, набившись по девять человек в машину. Конечно, поездка в автомобиле после целой ночи возлияний не всегда оканчивалась благополучно. Не одному молодому фермеру приходилось после выставки в Бьюресе провести лето в больнице, но молодому поколению казалось нелепым ночевать в гостинице, когда до дома было всего сорок миль. Так что на ночь в Бьюресе теперь оставались лишь верные традициям представители старшего поколения или те участники выставки, которые жили далеко, или которые не успели до вечера отправить, своих животных домой. Большинство из них ночевало в гостинице «Чекерс».

Семейству Эшби в гостинице каждый год отводились те же самые номера, которые снимал еще Уильям Эшби VII, тот самый, что вступил в вестоверское ополчение, чтобы отражать ожидаемое вторжение Наполеона Бонапарта. Эти номера не были лучшими в гостинице, потому что в те дни лучшие номера доставались Ледингемам. Когда Ледингемы пришли в упадок, их комнаты стали отдавать семействам Ширли и Халландов. Халланды, на чьих землях располагалась выставка, использовали забронированные в гостинице номера только для гостей, не поместившихся в их собственном доме, но любой гость Халландов котировался выше, чем семейство Эшби.

Впрочем, если бы Эшби захотели, они давно могли бы договориться, чтобы им давали номера получше, но им это просто не приходило в голову. Конечно, комнаты за номером три были хорошо обставлены и выходили окнами в парк, а их семнадцатый номер находился в задней части дома и из его окон была видна лишь крыша залы, но зато это был их «собственный» номер. Так что они по-прежнему помещались в трех маленьких комнатах в старом крыле, а после того, как в конце коридора была пристроена ванная, чувствовали себя здесь как в собственной квартире.

Грегг привез лошадей в Бьюрес во вторник. В среду утром туда же отправился Артур с пони и Бастером, который терпеть не мог находиться в незнакомом стойле и мог за ночь разнести его копытами в щепки. Саймон и близнецы поместились в машине Беатрисы, а Брет поехал с Элеонорой на «блохе», куда также взяли Тони Тоселли, уговорившего Элеонору позволить ему выступать в детских состязаниях («Отец покончит с собой, если вы меня туда не пустите!»). Брет был отнюдь не в восторге от того, что между ним и Элеонорой сидел этот головастик. Его ни на минуту не покидало ощущение, что ему не долго еще суждено общаться с Элеонорой, и была дорога каждая минута, которую он с ней проводил. Но Элеонора была в таком прекрасном настроении, что даже согласилась дать поблажку несносному Тони Тоселли.

– Погода обещает быть отличной, – сказала она, глядя на синее, без единого облачка, небо. – Вообще я помню только один случай, когда в день выставки Шел сильный дождь. Им всегда везет на погоду. Я положила в чемодан нитяные перчатки?

– Да.

– Что ты собираешься делать утром?

– Я собираюсь пройти пешком по дистанции.

– Ну ты хитрец, Брет, – одобрительно сказала Элеонора, – так и сделай.

– Все другие наверняка знают на ней каждую ямку.

– Ну, разумеется. Почти все приезжают сюда каждый год. Лошади до того привыкли к маршруту, что, наверно, прибегут к финишу, даже если их пустить одних. А Беатриса не забыла дать тебе билет на трибуну?

– Нет.

– Он у тебя с собой?

– Да.

– Что-то я сегодня нервничаю по пустякам. Но в твоем обществе как-то успокаиваешься. Ты что, никогда не волнуешься, Брет?

– Волнуюсь. Так, что внутри все переворачивается.

– Интересно. А снаружи не заметно.

– Видимо.

– Как удобно иметь такое невозмутимое лицо. А я, когда волнуюсь, пылаю, как пион.

По мнению Брета, теплый румянец, осветивший ее обычно бесстрастные черты, очень украшал Элеонору. В нем было даже что-то по-детски трогательное.

– Говорят, отец купил Пегги новый костюм, чтобы выступать на выставке. Ты ее когда-нибудь видел верхом?

– Нет.

– Она великолепно смотрится на лошади. И прекрасно ездит. Думаю, она хорошо выступит на своем новом жеребце.

Это было типично для Элеоноры. Как бы она ни относилась к человеку, это не мешало ей признавать его достоинства.

Освещенная утренним солнцем главная улица Бьюреса пестрела рекламными щитами. «Покупайте комбикорм для телят у Карра!» – призывал один из них. «Саффо – безопасное дезинфицирующее средство!» – кричал плакат, перекинутый поперек улицы. «Жидкость Петта», – спокойно заявлял третий, предполагая, что эта жидкость против паразитов настолько хорошо известна, что в более подробной рекламе не нуждается.

В полутемном вестибюле гостиницы их поджидала Беатриса. «Саймон пошел на конюшню», – сказала она.

– Брет, наши номера: семнадцатый, восемнадцатый и девятнадцатый. Ты будешь вместе с Саймоном в семнадцатом. Я с Элеонорой в восемнадцатом, а Сандра и Джейн в смежном с нами девятнадцатом.

Брет не ожидал, что ему придется ночевать вместе с Саймоном, но делать было нечего. Он взял саквояж Элеоноры и свой чемодан и направился к лестнице. В вестибюле народу все прибывало. Элеонора пошла с Беатрисой показать, где находятся их номера.

– Я была наверху блаженства, когда меня в первый раз взяли в Бьюрес и оставили в гостинице на ночь, – говорила она. – Поставь саквояж вот здесь, Брет. Спасибо. Надо скорей вынуть платье, а то оно совсем изомнется.

В семнадцатом номере уже повсюду валялись вещи Саймона, в том числе и на кровати Брета. «Удивительное дело, – подумал он, – как заносчивы эти неодушевленные пожитки даже в отсутствие своего владельца».

Брет убрал вещи Саймона со своей кровати, распаковал чемодан и аккуратно повесил свой новый парадный костюм в пока еще пустом шкафу. Сегодня вечером он впервые в жизни наденет смокинг.

– Если ты от нас отколешься, Брет, – сказала Беатриса, когда он спустился в вестибюль, – приходи обедать в кафетерий в полпервого. Наш столик крайний слева по проходу. А что ты собираешься делать утром?

Он собирался пройти пешком по дистанции.

– Прекрасная мысль. Только не забреди на территорию заповедника, а то тебя арестуют.

Тони отдали под надзор миссис Стек, которая интересовалась только сельскими ремеслами, и потому ее легко было найти в соответствующем павильоне. Все остальные участники выставки находились в беспрерывном движении.

– Если он вам скажет, что его отец при смерти и ему надо срочно ехать домой – не верьте, – Элеонора предупредила миссис Стек.

– А что, его отец болен?

– Нет, но если Тони станет скучно, он может попытаться удрать. Я сама за ним приду в половине первого.

Брет пошел по главной улице Бьюреса. Ему казалось, что с него свалились оковы. Впервые почти за месяц он был предоставлен сам себе и мог делать, что хотел. Он уже и забыл, как это бывает: не чувствовать постоянного напряжения. В течение трех часов можно будет ходить, где вздумается, спрашивать о чем угодно и отвечать на вопросы, не опасаясь проговориться.

Он сел на автобус, на котором было написано «Халландс парк». Ему никогда раньше не приходилось бывать на сельскохозяйственных выставках, и он прошел по рядам, рассматривая экспонаты заинтересованным и в то же время критическим взглядом, сравнивая их с тем, что ему доводилось видеть в других странах: домотканным полотном в Аризоне, сельскохозяйственными орудиями в Нормандии, баранами в Сакатекасе, скотом херефордской породы на Западе Америки, гончарными изделиями в Нью-Мексико. Иногда он ловил на себе недоуменный взгляд, и несколько раз незнакомые люди здоровались с ним и тут же осекались, осознав, что это не Саймон. Да, человек с лицом Эшби не мог быть совершенно свободен в Бьюресе. Но в целом посетители выставки были слишком увлечены экспонатами или заняты собственными делами, чтобы уделять особое внимание случайному прохожему.

Осмотрев выставку, Брет вышел в парк, где красными флажками была обозначена дистанция для скачек с препятствиями. Первые полмили скаковая дорожка шла по прямой через парк: там были расставлены препятствия. Затем она выходила на открытое пространство, плавно закруглялась и примерно через милю возвращалась в парк, и здесь на протяжении примерно полмили, оставшейся до финиша, стояли еще препятствия. Финиш был перед трибуной. Если не считать крутых поворотов и нескольких плотных заборов, которые лошадям надо было преодолеть, дистанция не представляла особых трудностей. Барьеры, расставленные в парке, соответствовали обычным нормам, а сама дорожка была замечательно ухожена. Брет повеселел.

В парке было тихо и спокойно, и Брету не хотелось возвращаться на выставку. И он не ожидал, что будет так рад видеть знакомые лица за столом в кафетерии, так рад сесть на оставленное ему место и опять оказаться в кругу семьи.

Незнакомые Брету люди подходили к их столику и поздравляли его с возвращением. Люди, которые знали Билла и Нору Эшби и даже отца Билла. Они не ждали, что Брет их узнает, и от него требовалось только вежливо отвечать на приветствия.