Текст книги "Мистификация. Загадочные события во Франчесе"

Автор книги: Джозефина Тэй

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 36 страниц)

Он вспомнил, как сегодня утром открыл кран, и ванна тут же наполнилась горячей водой, и ему стало стыдно. После долгих лет жизни в полном комфорте ему было трудно даже представить себе, как можно жить, если воду для мытья приходится греть на керосинке.

– Какой милый у вас друг! – сказала она, наливая горячий кофе в фарфоровый кофейник. – В нем есть что-то от Мефистофеля – наверно, вряд ли кто захотел бы схлестнуться с ним на суде, – но он ужасно милый.

– Все дело в ирландской крови, – мрачно сказал Роберт. – А нам, бедным англосаксам, остается лишь влачить жалкое существование, недоумевая, ну как им все удается.

Она повернулась, чтобы передать ему поднос, и теперь стояла к нему лицом, почти касаясь его руками.

– В англосаксах есть два свойства, которые я ценю превыше всего в жизни: доброта и надежность, или, если угодно, терпимость и чувство ответственности. Чего у кельтов никогда не было, поэтому ирландцы и получили по наследству одну лишь вздорность. Черт, я забыла сливки. Подождите немного. Они охлаждаются в ванне. – Она вернулась со сливками и сказала, подражая деревенской речи: – Говорят, у вас, городских, в дому холодильник, а мы-то, вишь, без их обходимся.

Роберт нес поднос с кофе в залитую солнцем гостиную и представлял себе, как, наверное, холодно на кухне зимой, не то что в старые добрые времена, когда на кухне управлял всем повар с полдюжиной слуг, а уголь привозили возами. Ему очень хотелось увезти Марион отсюда. Куда именно – он пока не очень себе представлял: в его собственном доме всем управляла тетя Лин. Хорошо бы увезти ее в такое место, где не надо ничего натирать и носить, и где все делается нажатием кнопки. Он не мог себе представить, чтобы Марион в преклонные лета убивала время, ухаживая за полированной мебелью красного дерева.

Когда они пили кофе, он осторожно заговорил о том, что, может, им стоит продать Франчес и купить себе коттедж.

– Разве его кто-нибудь купит? – сказала Марион. – Это же белый слон: для школы маловат, для жилого дома – далековато от города, а для одной семьи – по нынешним меркам слишком велик. Впрочем, из него бы получился славный «дурдом», – задумчиво добавила она, глядя на высокую розовую стену за окном, и Роберт увидел, как Кевин взглянул на нее и быстро отвел взгляд. – Во всяком случае, здесь тихо: не скрипят деревья, не стучат в окна ветки и не щебечут оголтелые птицы. Это прекрасное тихое место для расстроенных нервов. Может, кому-нибудь придет в голову устроить здесь «дурдом».

Значит, ей нравится тишина и покой, покой, который ему напоминает кладбище. Может, именно этого ей и недоставало в Лондоне, с его вечным шумом, суетой и теснотой. Этот огромный, уродливый дом был ее убежищем. Но теперь перестал им быть.

Придет день – Господи! Сделай так, чтобы он пришел! – придет день, когда он разоблачит Бетти Кейн и навсегда лишит ее доверия и любви.

– А теперь, – сказала Марион, – я приглашаю вас осмотреть «тот самый чердак».

– Отлично, – сказал Кевин, – мне очень любопытно взглянуть на вещи, которые так лихо расписала эта девица. Мне показалось, что все это лишь результат логических выводов – как, например, более жесткий ковер на втором пролете лестницы. Или деревянный комод – да вы его найдете в любом загородном доме. Или сундук с плоским верхом.

– Да, поначалу было просто жутко, когда она угадывала наши вещи, – у меня просто голова пошла кругом. Я только потом поняла, что в заявлении она на самом деле опознала очень немногие вещи. К тому же у нее был там один прокол – только этого никто не замечал – до вчерашнего дня. Роберт, вы взяли с собой заявление?

– Да, – он вынул его из кармана.

Они втроем поднялись по лестнице, и она провела их на чердак.

– Вчера вечером я, как всегда по субботам, пришла сюда со шваброй. Если вам интересно, как я решаю вопрос с уборкой дома, – раз в неделю прохожусь по нему с тряпкой, смоченной раствором мастики. Это занимает минут по пять на комнату и прибивает пыль.

Кевин ходил взад-вперед, заглядывая в углы и изучая вид из окна.

– Вот, значит, что она описала.

– Да вот, что она описала. И если я правильно помню ее заявление, и это пришло мне в голову вчера, там она говорит, что не может… Роберт, прочтите, пожалуйста, то место, где она описывает вид из окна.

Роберт нашел нужное место и начал читать вслух. Кевин, слегка наклонясь вперед, выглядывал на улицу через круглое окошко, а Марион стояла позади него и загадочно улыбалась.

«Из чердачного окошка была видна высокая кирпичная стена и посередине ее – чугунные ворота. С другой стороны стены проходила дорога – мне были видны телеграфные столбы. Нет, машин я не видела – стена очень высокая. Иногда мелькала крыша фургона. Ворота были обшиты изнутри листами железа. Подъездная дорожка сначала шла прямо через двор, потом раздваивалась и образовывала круг перед крыльцом. Нет, сада там не было – только… – Что? – воскликнул Кевин и резко выпрямился.

– Что «что»? – удивился Роберт.

– Прочти еще раз последнюю фразу о подъездной дорожке.

«Подъездная дорожка сначала шла прямо через двор, потом раздваивалась и образовывала круг перед…»

Он остановился, услышав громкий смех Кевина. Это был короткий, торжествующий смешок.

– Вы поняли? – спросила Марион.

– Да, – тихо сказал Кевин. – Вот этого она не учла.

Роберт подошел к ним, Марион отодвинулась от окна, и он понял, о чем идет речь. Край крыши с маленьким парапетом загораживал ту часть двора, где подъездная дорожка раздваивалась. Человек, которого заперли на чердаке, не мог видеть, что дорожка раздваивается и образует круг.

– Дело в том, что инспектор читал заявление, когда все мы были в гостиной. И все мы знали, что описание верное, то есть оно точно подходит к нашему двору, и поэтому не усомнились в его правильности. Даже сам инспектор. Я помню, что он выглянул из окна, но совершенно машинально. Нам никому и в голову не пришло, что вид из окна не соответствует описанию. Он и на самом деле полностью совпадает с ним, за исключением одной маленькой детали.

– За исключением одной маленькой детали, – сказал Кевин. – Она приехала вечером и убежала вечером, и утверждает, что ее все время держали взаперти, значит, она не могла знать о том, что дорожка раздваивается. Роб, что там она говорит о своем приезде?

Роберт нашел нужное место и прочел: «Наконец машина остановилась, и женщина помоложе, та, у которой черные волосы, вышла и открыла ворота. Потом она опять села за руль и подвела машину к дому. Нет, было слишком темно, я не разглядела дом, я просто заметила крыльцо перед дверью. Нет, я не помню, сколько там ступенек, по-моему, четыре или пять. Да, это не очень высокое крыльцо. А потом она говорит, как ее отвели на кухню пить кофе».

– Хорошо, – сказал Кевин. – А что она говорит о побеге? В котором часу это было?

– По-моему, после ужина, – сказал Роберт, переворачивая страницы. – Во всяком случае, было уже темно. А! Вот это место. И он прочитал: «Когда я спустилась на первую лестничную площадку, ту, что над прихожей, услышала, как они разговаривают на кухне. В прихожей было темно. Каждую секунду ожидая, что они выйдут и схватят меня, я спустилась по последнему пролету и бросилась к двери. Она была незаперта, и я выбежала на улицу и побежала к воротам, а потом за ворота, на дорогу. Я бежала по дороге – да, она была твердая, как шоссе, – я бежала и бежала, сколько было сил, а потом упала в траву и, отдохнув, побежала дальше».

«Она была твердая, как шоссе», – процитировал Кевин. – То есть подразумевается, что было слишком темно и поверхность дороги она не видела.

Они помолчали.

– Мама считает, что одного этого факта достаточно, чтобы опровергнуть ее заявление, – Марион переводила глаза с Роберта на Кевина, и в ее взгляде было мало надежды. – А вы так не думаете? – Похоже, она уже знала ответ на свой вопрос.

– Нет, – сказал Кевин. – Нет. Одного этого мало. С помощью хорошего адвоката она сможет выкрутиться. Например, скажет, что поняла, что дорожка образует круг, когда поворачивала машина. Хотя на самом деле ни один нормальный человек не смог бы об этом догадаться. Такая немыслимая дорожка не может и в голову прийти. Конечно, она бросается в глаза – может, поэтому она ее и запомнила. Я думаю, этот лакомый кусочек стоит приберечь для выездной сессии суда присяжных.

– Я знала, что вы так скажете. Знаете, я нисколько не разочарована. Я так обрадовалась не потому, что это снимает с нас обвинение, а потому, что снимает с нас подозрение, которое… которое… – Она вдруг запнулась и отвела глаза.

– Которое могло замутить наши кристальные умы, – закончил за нее Кевин, бросив злорадный взгляд на Роберта. – А как вы вчера додумались до этого, когда пришли сюда убираться?

– Не знаю. Я стояла и смотрела в окно, на вид, который она описала, и думала, как бы было здорово, если бы у нас было хоть одно маленькое, микроскопическое доказательство в нашу пользу. И вдруг я услышала голос инспектора Гранта, как он читает это место в гостиной. Знаете, большую часть он рассказал нам своими словами, а те важные места, из-за чего он к нам и приехал, он зачитывал из заявления. Я услышала его голос (у него довольно приятный голос), как он читает о подъездной дорожке, которая раздваивается и образует круг, а с того места, где я стояла, ее видно не было. Может, это был ответ на мои молитвы.

– Значит, ты по-прежнему считаешь, что нам стоит «уступить» им завтра и поставить все на выездную сессию суда присяжных? – спросил Роберт.

– Да. В сущности, для мисс Шарп и ее матери это ничего не меняет. Место тут не имеет существенного значения. Я бы даже сказал, что на выездной сессии суда присяжных в Нортоне обстановка будет менее неприятной, чем в полицейском суде в родном городе. И чем меньше они завтра будут в суде, тем лучше. Завтра вам нечего предъявить суду, значит, заседание будет очень непродолжительным и формальным, зачтут обвинение, вы заявите, что оставляете за собой право защиты, вручите ходатайство об освобождении под залог, – вот и все.

Роберта это вполне устраивало. Он не хотел продлевать их завтрашние муки и вообще испытывал больше доверия к мнению, которое сложится за пределами Милфорда. Но больше всего на свете он не хотел, раз дело дошло до суда, чтобы завтра приняли полурешение, и суд присяжных не состоялся. Это никак не соответствовало его планам разоблачения Бетти Кейн. Он хотел, чтобы все, что действительно случилось в этот месяц, было рассказано на открытом судебном процессе, в присутствии Бетти Кейн. А к открытию выездной сессии суда присяжных в Нортоне, Бог даст, у него уже будут факты.

– А кто будет адвокатом? – спросил он Кевина, когда они вечером возвращались домой.

Кевин полез в карман, и Роберт решил, что он ищет список с адресами адвокатов, но тот извлек записную книжку.

– Ты не знаешь, когда будет выездная сессия суда присяжных в Нортоне?

Роберт назвал число и сидел, не смея дышать.

– Может, я сам смогу приехать. Посмотрим, что там у меня на этот день.

Роберт молчал из страха единым словом разрушить это волшебство.

– Да. Пожалуй, я смогу приехать – если не случится ничего непредвиденного. Мне понравились твои ведьмы. И мне доставит огромное удовольствие защищать их от этой гнусной клеветы. Кто бы мог подумать, что она сестра старины Чарли Мередита. Золото был, а не старик. Пожалуй, он единственный почти честный лошадиный перекупщик за всю историю коневодства. Я ему до конца дней буду благодарен за того пони. Первая лошадь – для мальчика это очень важно. Она определяет всю его последнюю жизнь – я имею в виду не только его отношение к лошадям, а вообще все. Понимаешь, в доверии и дружбе, которые складываются между ребенком и лошадью, есть что-то такое, что…

Роберт слушал его с удовольствием и облегчением. Он понял, что Кевин перестал подозревать Шарпов задолго до того, как узнал про вид из окна. Дело в том (думал, посмеиваясь, Роберт), что, с точки зрения Кевина, сестра старины Чарли Мередита просто не способна никого похитить – вот и все.

17

– Я не перестаю удивляться, сколько людей в понедельник не знает, чем себя занять, – сказал Бен Карли, оглядывая переполненный зал суда. – Хотя, надо признаться, давненько я не видал такого изысканного общества. Вы обратили внимание на мадам из «Спортивной Одежды»? Через ряд позади нас, в желтой шляпе, которая абсолютно не подходит к ее лиловой пудре да и к волосам тоже. Если она оставила в магазине за старшую малышку Годфри, то сегодня недосчитается мелочи. Я ее выручил, когда ей было пятнадцать. Она крадет мелочь с тех пор, как научилась ходить. Ни одну особь женского рода нельзя оставить наедине с кассой, можете мне поверить. Вот взять, к примеру, мадам из «Энн Болейн». Впервые вижу ее в суде. Хотя не могу себе представить, как ей все до сих пор сходит с рук. Ее сестра только и делает, что расплачивается за ничем не обеспеченные чеки. Куда она девает деньги – тайна, покрытая мраком. Может, ее шантажируют? Интересно, кто бы это мог быть. Не удивлюсь, если это Артур Уоллис из «Белого оленя». Каждую неделю платить по трем исполнительным листам (и четвертый на подходе!) – пожалуй, подручному в трактире это не по карману.

Роберт не перебивал болтовню Карли в зале и вообще его не слушал. Он отлично понимал, что публика в зале – не просто зеваки и бездельники, которые собираются по понедельникам утром в суде, пока не откроются питейные заведения. Каким-то немыслимым образом новость облетела весь Милфорд, и милфордцы пришли, чтобы посмотреть, как Шарпам предъявят обвинение. Было много женщин, и их яркие платья и оживленные голоса нарушали обычно скучную и однообразную обстановку и сонную тишину.

Он заметил миссис Винн, лицо которой было не враждебным, как следовало ожидать, а дружелюбным; он вспомнил, как видел ее в последний раз в ее прелестном садике у дома на Медоусайд Лейн в Эйлсбери. Он не чувствовал в ней врага. Она ему нравилась, он ей восхищался и заранее жалел ее. Ему бы хотелось подойти поздороваться с ней, но игра уже началась, а они сегодня фигуры разного цвета.

Грант еще не появился, но Хэллем уже был здесь и разговаривал с сержантом, который приходил во Франчес в ту ночь, когда перебили все стекла.

– Ну как ваш сыщик? – спросил Карли, прервав свои бесконечные комментарии.

– Сыщик, что надо, только задача перед ним почти не выполнимая. Пожалуй, было бы легче найти иголку в стоге сена.

– Одна девушка против всего света, – насмешливо заметил Бен. – Я с нетерпением жду момента, когда наконец увижу эту потаскушку. Думаю, после всех писем в газету, предложений руки и сердца, да еще и сравнений со Святой Бернадеттой, она возомнит, что полицейский суд в провинции маловат для такой фигуры. Может, ее уже пригласили играть в театре?

– Не знаю.

– Полагаю, ее мать этого не допустит. Вон она, в коричневом костюме, на вид очень неглупа. Не понимаю, откуда у нее такая дочь… Ах да, она же приемная. Это предостережение свыше. Я все время удивляюсь, как мало люди знают о своих близких. Я знал одну женщину в Хэм Грине, у нее была дочь, которая все время была при ней, во всяком случае, так считала мать, и вот однажды дочь убегает, поссорившись с матерью, и не возвращается. Мать вся в слезах бежит в полицию, и что же? Оказывается, дочь, которая, якобы, не отлучалась от маменьки ни на шаг, замужем, и у нее уже есть ребенок; просто она решила забрать ребенка и уехала жить к мужу. Можете убедиться сами по архивам полиции, если не верите Бену Карли. Да, если вы вдруг разочаруетесь в вашем сыщике, скажите мне, и я вам дам адрес отличного детектива. Ну вот, кажется, начинают.

Он встал из уважения к суду, но не прекращал свой монолог, комментируя цвет лица судьи, его характер, высказывал предположения, чем он занимался вчера вечером.

Быстро разделались с тремя пустяковыми делами; обвиняемые, мелкие правонарушители с большим стажем, настолько привыкли к процедуре, что знали наперед дальнейшее, и Роберту казалось, что вот-вот кто-нибудь из них начнет подсказывать секретарю, что делать.

Потом он увидел, что вошел Грант и сел позади скамейки для прессы, и понял: сейчас начнется.

Когда вызвали Шарпов, они вместе вошли и сели на скамью подсудимых с таким видом, словно пришли в церковь. Впрочем, тут на самом деле есть некоторое сходство с церковью, подумал Роберт: тишина, внимательные взгляды и ощущение, что вот-вот начнется действо. Вдруг он представил, что на месте миссис Шарп сидит тетя Лин, и понял, как переживает за мать Марион. Даже если выездная сессия присяжных и снимет с них обвинение, кто заплатит им за то, что они чувствуют сейчас? Какой кары заслуживает Бетти Кейн?

Роберт, как человек старомодный, верил в возмездие свыше. Положим, он не во всем был согласен с Моисеем – «око за око» не есть идеальное решение вопроса, – но он определенно разделял точку зрения Гилберта: наказание должно быть адекватно преступлению. Он определенно не верил, что двух душеспасительных бесед со священником и обещания начать новую жизнь – достаточно, чтобы преступник превратился в законопослушного гражданина. Ему вспомнилось, как однажды ночью после долгих дискуссий о предполагаемой тюремной реформе Кевин сказал:

– У настоящего преступника есть два отличительных свойства, которые и делают его преступником, – чудовищное тщеславие и колоссальный эгоизм. Они неразрывно связаны и неистребимы, как отпечатки пальцев. Что же касается перевоспитания преступника – с таким же успехом можно пытаться изменить цвет его глаз.

Кто-то возразил ему:

– Но ведь бывают случаи, когда люди с чудовищным тщеславием и эгоизмом, тем не менее не являются преступниками.

– Только потому, что в качестве жертвы избрали своих жен, а не банк, – парировал Кевин. – Исписаны целые тома, где пытаются определить, что же такое преступник. Хотя, в сущности, все очень просто. Преступник – это человек, который во всем руководствуется своими сиюминутными желаниями. Излечить его от эгоизма нельзя, но можно сделать так, что идти на поводу своих желаний станет ему не слишком выгодно. Или почти невыгодно.

По мнению Кевина, правонарушителей надо увозить из Англии на острова, где в исправительных колониях, изолированные от общества, они бы постоянно занимались тяжелым трудом. Кевин говорил что такая реформа имела бы целью не столько создание благоприятных условий для заключенных, сколько более легкой жизни для тюремщиков. К тому же в Англии, где так тесно, будет больше места для нормальных граждан, а большинство преступников терпеть не могут работать, для них это послужит большим устрашающим фактором, чем то, что предлагается в проекте реформы (Кевин говорил, это будут не исправительные колонии, а третьеразрядные привилегированные школы).

Глядя на две фигуры на скамье подсудимых, Роберт вспомнил, что в «непросвещенные старые времена» к позорному столбу выставляли только виновных. Сегодня же к позорному столбу выставляют невиновных людей, а виновные – благополучно скрываются от позора. Здесь что-то не так.

На миссис Шарп была плоская черная репсовая шляпа (та самая, в которой она пришла к нему в контору в то утро, когда в их дело вторглась «Ак-Эмма»), вид у нее был строгий, чопорный и странный. На Марион тоже была шляпка – не столько из уважения к суду, подумал Роберт, сколько из желания спрятаться от любопытных глаз. Это была обычная велюровая шляпа с узкими полями, и в ней Марион не выглядела такой своеобразной, как всегда. Сейчас со спрятанными под шляпкой волосами и глазами она казалась обыкновенной загорелой женщиной и не была так похожа на цыганку. И хотя Роберту не хватало ее черных волос и лучистых глаз, он решил, что так лучше – пусть она будет как можно «обыкновеннее» – может, это остановит ее врагов в их желании заклевать «белую ворону» до смерти.

И тут он увидел Бетти Кейн.

Он понял, что в зал вошла она, по волнению, которое поднялось на скамье для прессы. Обычно там скучали два начинающих репортера: один из «Милфорд Адвертайзер», которая выходит по пятницам, а другой, который писал для «Нортон Курьер» и для кого угодно, кто согласится напечатать его опусы. Сегодня же скамья для прессы была забита до отказа, и лица репортеров были далеко не юные и отнюдь не скучающие. Эти люди пришли отведать пикантное блюдо и не могли дождаться, когда им его преподнесут. А Бетти Кейн, без сомнения, представляла них главный интерес.

Роберт вспомнил, как он тогда увидел ее в гостиной Франчеса, в синей школьной форме, и опять поразился ее юности и невинному виду. За то время, что он ее не видел, в его воображении она превратилась в монстра: для него это было лживое существо, которое своими баснями довело двух невинных людей до скамьи подсудимых. Однако, увидев ее сейчас, он был в замешательстве. Он знал, что эта девушка и монстр, существующий в его воображении, одно и то же лицо, но осознать это было нелегко. И если даже он, кто так хорошо знает ее теперь, так впечатлился ее внешним видом, что скажут присяжные, увидев эту младенческую невинность?

На сей раз на ней была не школьная форма, а выходная одежда. Она была в дымчато-голубом костюме, глядя на который невольно думаешь о незабудках, дымке в лесу, колокольчиках и летнем небе, – словом, он был рассчитан на то, чтобы сбить с толку трезвых мужчин. На ней была простая, почти детская и очень благопристойная шляпа, которая открывала лицо, ясный лоб и широко поставленные безмятежные глаза.

Роберт сразу же исключил саму возможность, что миссис Винн специально одела дочь в такой наряд, но с горечью признал: даже если бы она провела не одну бессонную ночь, обдумывая костюм, то вряд ли бы придумала что-нибудь более удачное.

Когда ее вызвали и она подошла к месту дачи свидетельских показаний, Роберт украдкой взглянул на лица тех, кто ее хорошо видел. За исключением Бена Карли, созерцавшего ее с неподдельным интересом, как редкий музейный экспонат, все остальные мужчины смотрели на нее с нежностью и сочувствием. Женщины, по его наблюдениям, не так легко поддавались ее чарам. Пожилые и чадолюбивые были покорены ее юностью и незащищенностью, но что до молодых – на их лицах было лишь жадное любопытство.

– Не верю! – тихо сказал Бен, когда она приносила присягу. – Вы хотите сказать, это дитя болталось неизвестно где целый месяц? Да она в жизни не целовалась с мужчиной!

– Я найду свидетелей, – пробормотал Роберт, злясь, что даже циничный Карли поддается ее чарам.

– Вы можете привести хоть десять свидетелей, а присяжные все равно не поверят, – а решают все присяжные, мой друг!

Слушая ее ответ, Роберт вспомнил, как говорил о ней Альберт: «приличная девочка», о которой никто и никогда не подумал бы, что это женщина, причем достаточно опытная для того, чтобы «подцепить» мужчину, который ей приглянулся.

У нее был очень приятный голос: юный, легкий и звонкий, без акцента и жеманства. И она отлично давала свидетельские показания: ничего лишнего, очень четко и ясно. Репортеры не могли оторвать от нее глаз, лишь изредка бросая взгляд на свои стенографические записи. Судья тоже был, судя по всему, от нее без ума (Господи! Сделай так, чтобы на выездной сессии суда присяжных был судья покрепче!). Представители молча и сочувственно потели. В зале стояла абсолютная тишина.

Вряд ли так принимали знаменитую актрису.

Внешне Бетти Кейн выглядела совершенно спокойно и, казалось, не замечала, какое производит впечатление. Она не пыталась ни на чем заострять внимание или обыгрывать какой-то факт. Роберт даже усомнился, умышленно ли она так себя ведет и сознает ли вообще, насколько это эффективно.

– А вы чинили им белье?

– В тот вечер у меня после побоев онемели руки, а потом чинила.

Причем она говорила это таким тоном, как говорят: «Я так долго играла в бридж, что устала». И это придавало ее словам еще большую достоверность.

Говорила она очень спокойно, без каких-либо признаков злорадства. Она просто описывала место, где ее держали взаперти, и ее описание соответствовало действительности. Но она не выказала ни малейшего удовольствия по этому поводу. Когда ее спросили, узнает ли она женщин на скамье подсудимых и те ли это женщины, которые держали ее под замком и избивали, она молча смотрела на них какое-то время и сказала, что узнает и что это они.

– У вас есть вопросы, мистер Блэр?

– Нет, сэр. У меня нет вопросов.

Это вызвало легкое удивление и разочарование у аудитории, которая жаждала зрелища, посвященные же отнеслись к этому спокойно – понятно, что дело будет передано в следующую инстанцию.

Суд уже выслушал заявление Хэллема, и наступила очередь свидетелей обвинения.

Человек, который видел, как Бетти Кейн садилась в машину, оказался сортировщиком почты, по имени Пайпер. Он ездил с почтовым фургоном, который курсировал между Ларборо и Лондоном, и на обратном пути его высадили в Мейнсхилле, где он жил. Он шел по длинному прямому шоссе через Мейнсхилл и заметил девушку, которая стояла на остановке и ждала автобус на Лондон. Он был довольно далеко, но все же обратил на нее внимание, потому что полминуты назад, когда ему не была видна автобусная остановка, его обогнал автобус на Лондон, и когда он увидел Бетти, сразу понял, что она на него опоздала. Когда он был все еще далеко от остановки, его обогнала машина, ехавшая на большой скорости. Он даже не взглянул на нее, ибо думал о девушке, – не сказать ли ей, когда подойдет, что автобус на Лондон уже прошел. Тут он увидел, что машина притормозила рядом с девушкой. Она наклонилась, переговорила с водителем, села в машину и уехала.

К этому моменту он подошел достаточно близко, чтобы описать машину, но не настолько, чтобы прочесть ее номер. Да он и не думал читать номер. Просто порадовался, что девушке не пришлось долго ждать.

Он не берется утверждать под присягой, что девушка на остановке и та, что давала показания, одно и то же лицо, но сам-то он в этом уверен.

– На ней было светлое пальто и шляпа, кажется, серая – и черные тапочки.

– Тапочки?!

– Ну, такие туфли без ремешка.

– Туфли-лодочки.

Ну лодочки, но он называет их тапочками. (И судя по его тону, собирается и дальше называть их тапочками).

– У вас есть вопросы, мистер Блэр?

– Нет, сэр, спасибо.

Затем наступил черед Розы Глин.

Первое, на что Роберт обратил внимание, это ее зубы. Они были похожи на новую вставную челюсть, которую сделал не слишком умный дантист. На свете не было, нет и не может быть таких великолепных натуральных зубов, какими блистала Роза Глин.

По-видимому, судье тоже не понравились ее зубы, и Роза перестала улыбаться. Но ее показания были просто убийственны. Раньше она по понедельникам приходила во Франчес убираться. В тот день она, как обычно по понедельникам, работала у них и вечером, и когда она уже собиралась уходить, услышала откуда-то сверху крики. Она подумала: наверное, что-то случилось с миссис или мисс Шарп, и побежала к лестнице. Крики доносились с чердака. Она хотела уже подняться туда, но из гостиной вышла миссис Шарп и спросила, что она тут делает. Она ответила что наверху кто-то кричит, и миссис Шарп сказала, что это глупости и она все выдумывает, и вообще ей пора домой. Потом крики прекратились, и пока миссис Шарп с ней разговаривала, сверху спустилась мисс Шарп. Мисс и миссис Шарп пошли в гостиную, и миссис Шарп сказала что-то вроде «нужно быть осторожнее». Она почему-то испугалась, пошла на кухню, взяла деньги, которые оставляли для нее на полке, и выбежала из дома. Это было 15 апреля. Она запомнила число, потому что решила, что в следующий понедельник скажет Шарпам, что работает у них последнюю неделю; так она и сделала – с 29 апреля она у Шарпов не работает.

У Роберта чуть-чуть повысилось настроение, когда он убедился, какое плохое впечатление она на всех производит. Ее страсть все преувеличивать, весь ее вид, напоминавший глянец дешевого рекламного приложения, явное злорадство и жуткий наряд весьма неудачно контрастировали со сдержанностью, здравомыслием и хорошим вкусом предыдущей свидетельницы. Судя по лицам публики, все видели ее насквозь и не верили ей ни на грош. Но что толку! – это не опровергает показаний, которые она дала под присягой.

К ней у Роберта вопросов тоже не было, хотя он все время думал, как бы ей «пришить» часы. Вряд ли она украла их с целью продажи: как сельский житель, она наверняка мало что смыслит в ломбарде, значит, украла, чтобы носить. А раз так, может, есть способ уличить ее в краже и таким образом поставить под сомнение ее показания?

Затем свидетельствовала ее подруга Глэдис Риз. В отличие от Розы, она была маленькая, бледная и худая. Она была перепугана, чувствовала себя не в своей тарелке и присягу давала как-то неуверенно. У нее был такой странный выговор, что судья с трудом ее понимал и прокурору не раз приходилось переводить ее наименее удобоваримые фразы на нормальный членораздельный язык. Суть ее показаний сводилась к следующему: вечером 15 апреля она гуляла вместе со своей подругой Розой Глин. Нет, ничего особенного, обычная прогулка после ужина. И Роза Глин ей сказала, что боится ходить во Франчес, потому что слышала, как там наверху кто-то кричал, хотя там, говорят, никого нет. Глэдис точно помнит, что это было в понедельник 15-го, потому что Роза сказала, что через неделю откажется от места. И она так и сделала и с 29 апреля не работает у Шарпов.

– Интересно, на какой крючок ее поймала милашка Роза? – сказал Карли, когда она кончила свои показания.

– Почему вы так думаете?

– Просто так, из одного чувства дружбы не приходят и не дают ложные показания под присягой – даже такие деревенские кретинки, как Глэдис Риз. Вы же видите, как напуган этот бедный глупый крысенок. По своей воле она бы сюда не пришла. Нет, я уверен, у этой глянцевой картинки есть какой-то крючок. Вам стоит попробовать это раскрутить, раз вы зашли в тупик.

– Вы случайно не знаете номер ваших часов? – спросил Роберт Марион, когда они возвращались во Франчес. – Тех, что украла Роза Глин.

– Разве у часов есть номер?

– У хороших есть.

– Мои были хорошие, но номер я не знаю. Правда, они очень заметные: с бледно-голубым эмалевым циферблатом и золотыми цифрами.

– Римскими?

– Да. А почему вы спрашиваете? Даже если мне их и вернут, я не смогу их носить после этой девицы.

– Я думал не столько о том, как их вернуть, а как уличить ее в том, что она их украла.

– Это было бы здорово.

– Между прочим, Бен Карли называет ее «глянцевой картинкой».

– Очень метко. Она именно так и выглядит. А это тот самый человек, которому вы тогда хотели нас «сбагрить»?

– Да, это он.

– Как я рада, что не согласилась.