Текст книги "Я — Господь Бог"

Автор книги: Джорджо Фалетти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 24 страниц)

Стараясь унять тревогу, разрывавшую ей душу, Вивьен решила ответить Расселу, продолжая молить бога об ошибке. Но знала, что ее просьбу не удовлетворят.

– «Радость» – это община для наркозависимых. Там находится моя племянница, дочь моей сестры. Дочь моей сестры, которая скончалась сегодня ночью. И там заложена бомба.

Вивьен почувствовала, как от горя наворачиваются слезы, и в горле встает комок, лишая ее дара речи. Она утерла глаза тыльной стороной руки.

– Проклятый.

Рассел не стал больше ничего спрашивать.

Вивьен страдала и кляла жизнь. Она знала, что потом, когда все закончится и придет в норму, злость, если она не сумеет избавиться от нее, превратится в яд. Но сейчас она нужна ей, эта злость, потому что придает силу.

Когда приехали на Бэрр-авеню, Вивьен притормозила и убрала мигалку, чтобы не объявлять о своем прибытии. Взглянула на Рассела. Он молча сидел на своем месте, не проявляя никакого страха и не посягая на пространство, которое какое-то время принадлежало только ей. Она высоко оценила такое поведение. Этот человек умел говорить, но – самое главное – умел, когда нужно, и помолчать.

Она свернула на грунтовую дорогу, которая вела к «Радости», и не проехала, как обычно, на парковку, а остановилась справа на площадке, окруженной кипарисами.

Вивьен вышла из машины, и Рассел последовал за ней.

– Подожди меня здесь.

– И не подумаю.

Увидев, что он тверд в своем намерении и ни за что не останется ждать в машине, Вивьен смирилась. Достала пистолет и взвела курок. При виде этого привычного для нее жеста, придававшего ей уверенность, Рассел изменился в лице. Вивьен положила пистолет в кобуру.

– Держись сзади.

Она подошла к дому со стороны двора и сада. Здесь они с Расселом, пригнувшись, смотрели на дом из-за кустов. Глядя на знакомое здание «Радости», Вивьен испытала острую тревогу. Она привела сюда племянницу в полной уверенности, что это надежное место. А теперь этот дом, где столько детей находило новую дорогу в жизни, мог с минуты на минуту стать местом их гибели.

Вивьен прошла немного дальше и стала еще осторожнее. Рядом с домом сидели на скамейке двое ребят. Это оказались Джубили Мэнсон и ее племянница. Вивьен выглянула из-за кустов и помахала Санденс, привлекая внимание. И, как только та заметила ее, приложила палец к губам. Ребята подошли к ней. Предупредительный жест и необычное поведение Вивьен невольно заставили Санденс заговорить шепотом:

– Что случилось, тетя, что происходит?

– Молчи и слушай. Веди себя так, будто ничего не случилось, и делай что скажу.

Санданс сразу поняла, что это не шутка. Вивьен сочла нужным дать указания и парню:

– Сделайте вот что. Оба. Соберите всех ребят и уйдите как можно дальше от дома. Вы меня поняли? Как можно дальше.

– Хорошо.

– Где отец Маккин?

Санденс показала на окно:

– В своей комнате, с Джоном.

– О нет.

И словно для того, чтобы приглушить это невольное восклицание, в доме неожиданно прозвучал громкий выстрел – звук, который трудно спутать с чем-либо другим. В тот же миг Вивьен поднялась во весь рост, и в руке у нее появился пистолет, словно эти действия неразделимы.

– Уходите отсюда. Бегите как можно быстрее.

Вивьен бросилась к дому. Рассел побежал следом. Она слышала, как шуршит галька под ногами, и звук этот показался ей нестерпимо громким. Вбежав в стеклянную дверь, она натолкнулась на нескольких ребят, которые смотрели на верхнюю площадку, где раздался выстрел.

Растерянные лица. Удивленные лица. Испуганные при виде Вивьен, появившейся с пистолетом на взводе. И хотя они знали ее, Вивьен объяснила им свое появление так, чтобы вызвать доверие:

– Полиция. Этим займусь я. Немедленно уходите отсюда, как можно дальше от дома. Быстро.

Ребятам не пришлось повторять дважды. Перепуганные, они бросились прочь. Вивьен надеялась, что Санденс сумеет успокоить их и увести в надежное место. Она направилась вверх по лестнице, держа пистолет наготове.

Рассел шел следом за ней. Рассел был с ней.

Ступенька за ступенькой осторожно поднялись они на второй этаж, где находились спальни детей. На площадке никого не встретили. Возможно, здесь их и нет, иначе кто-то наверняка выглянул бы на звук выстрела. Вивьен посмотрела в окно и увидела, как стайка ребят бежит по дороге.

Облегченно вздохнув, она все же не забыла об осторожности.

Прислушалась. Никаких голосов, никакого шума. Только эхо выстрела еще бродило, точно живое существо, в могильной тишине лестничной клетки.

Вивьен прошла дальше и свернула на пролет, ведущий в комнату под крышей. Там в конце лестницы виднелась открытая дверь.

Они направились к ней бесшумно, как коты, задержав дыхание. Поднявшись на площадку, Вивьен на мгновение прижалась спиной к стене, глубоко вздохнула и скользнула в комнату, нацелив пистолет в вытянутых руках прямо перед собой.

То, что она увидела, привело ее в ужас и заставило немедленно действовать.

На полу лежал преподобный Маккин с простреленной головой. Распахнутые, будто в изумлении, глаза смотрели в потолок. На полу возле него растеклась лужа крови. Джон сидел на скамейке и смотрел на нее пустыми глазами, держа в руке револьвер.

– Брось оружие. Быстро.

Вивьен крикнула это инстинктивно, но Джон явно пребывал в шоке и не собирался ничего делать – похоже, просто не мог. Тем не менее Вивьен крепче сжала свой пистолет:

– Брось оружие, Джон. Быстро.

Он посмотрел на револьвер в своей руке, словно только сейчас обнаружил, что держит его. Пальцы его разжались, и оружие упало на пол. Вивьен пинком отшвырнула его.

Джон поднял на нее глаза, в них стояли слезы. Он застонал.

– Скажем, что это я взрывал. Вот что сделаем. Скажем, что я.

Вивьен отстегнула от своего пояса наручники и защелкнула их на руках Джона за спиной. И только тогда перевела дыхание.

Рассел стоял на пороге и смотрел на труп, лежащий на полу в луже крови. Вивьен гадала про себя, тут ли он сейчас или переживает заново какую-то сцену из прошлого. Она дала ему время прийти в себя.

И себе самой тоже.

Джон сидел на скамейке, уставившись в пол, и все твердил свои причитания.

В этой комнате Вивьен не ожидала никаких сюрпризов, но все же внимательно осмотрелась. Простое, строгое помещение, никаких украшений, разве что репродукция Ван Гога на стене. Полуторная кровать, письменный стол, комод, потертое кресло. И повсюду книги, самые разные, в пестрых обложках.

А на полу возле шкафа раскрытый чемодан.

В нем толстый потрепанный коричневый конверт, альбом фотографий и зеленая куртка военного образца.

И только тут она заметила, что включен телевизор и изображение на нем замерло. Рассел прошел к нему, взял пульт управления и включил старый видеомагнитофон. Фигуры на экране ожили, а вместе с ними зазвучали и голоса. Картинка плохая, зернистая, очевидно, переписана на видеокассету с восьмимиллиметровой кинопленки.

У Вивьен сжалось сердце от того, что она увидела.

На сцене небольшого театра в свете рампы перед переполненным залом сидел чревовещатель, очень молодой человек, но не настолько, чтобы его невозможно было узнать. На коленях он держал большую куклу, поддерживая ее за спину. Кукла изображала старика в белом одеянии до пола с длинными белыми волосами и такой же бородой.

Когда-то очень давно, в какое-то совсем другое время, Майкл Маккин обращался к кукле с нетерпеливым вопросом:

– Так ты скажешь мне в конце концов, кто ты?

Кукла отвечала низким спокойным голосом:

– А ты еще не понял? Ну тогда, парень, ты просто дурак.

Управляемая умелой рукой своего вдохновителя, она повернула голову к залу, чтобы порадоваться смеху публики. Помолчала, неестественно насупив густые брови над голубыми стеклянными глазами.

И наконец произнесла то, чего публика уже ожидала:

– Я – Господь Бог.

Глава 36

– И когда мы приехали в «Радость», то увидели, что Джон, правая рука преподобного Маккина, убил его. Это все, что нам известно в данный момент.

Вивьен завершила свой рассказ и помолчала вместе со всеми, кто находился в комнате и смотрел на нее по-разному. Кто уже знал историю, выслушав ее, с горечью соглашался, что все так и есть. Кто слушал впервые от начала до конца, не мог скрыть недоверия.

Было семь часов. Утренний свет падал из окна, рисуя на полу квадраты.

Все чувствовали себя опустошенными.

В кабинете мэра Уилсона Голлемберга присутствовали начальник Департамента полиции Джоби Уиллард, капитан Алан Белью, Вивьен, Рассел, а также доктор Альберт Гроссо, психопатолог, которого мэр пригласил в качестве консультанта в расследовании и срочно вызвал, чтобы он занялся Джоном Кортигеном и его психозом.

Учитывая, что скрывалось в стенах «Радости», все согласились, что ребятам нужно провести ночь в другом месте. Их поручили приходящему персоналу общины и временно разместили в одной из гостиниц в Бронксе, которая согласилась их принять.

Вивьен поцеловала Санденс, но не сказала ей о смерти матери, решив сделать это на другой день.

Глядя, как дети садятся в автобус, она подумала, что придется еще немало поработать, прежде чем они забудут происшедшее. И понадеялась, что никто из них не потеряется. А ее саму между тем уже ожидало новое испытание – доклад руководству.

Когда нарисовали на полу контуры тела, унесли труп Майкла Маккина и увезли убийцу в наручниках, за Вивьен и Расселом пришла машина и доставила их в мэрию, куда почти одновременно с ними прибыл капитан и где Уилсон Голлемберг ожидал их как на иголках.

Прежде всего он хотел услышать заверения, что новых взрывов не будет.

Белью объяснил, что пиротехники обезвредили пульт дистанционного управления, который приводил детонатор в действие, и что благодаря письму, найденному у священника, и подтверждению на карте – этой гениальной догадке Вивьен – у них имеется точный список заминированных зданий. Хотя и с известными неудобствами для горожан, разминирование начнется через несколько часов.

Потом Вивьен изложила дело во всей его сложности и абсурдности вплоть до драматического завершения.

И тут доктор Гроссо, мужчина лет сорока пяти, полная противоположность привычному представлению о психиатре, понял, что настал его черед объяснить события. Он поднялся и, прохаживаясь по комнате, заговорил спокойным голосом, сразу захватив внимание собравшихся:

– То, что я выслушал, позволяет мне поставить диагноз, подтвердить который смогу позже, после более детального изучения дела. К сожалению, не имея возможности поговорить непосредственно с этим человеком, вынужден опираться только на свидетельства и потому думаю, что у нас навсегда останутся лишь предположения, а не уверенность.

Он пригладил усы и постарался говорить понятными для всех словами.

– Судя по тому, что я услышал, думаю, преподобный Маккин страдал многими заболеваниями. Первое – раздвоение личности, при котором он моментально переставал быть тем, кем был за секунду до того, как превращался в другого человека, то есть в того, чьим отличительным признаком служила зеленая куртка. Проще говоря, когда он надевал ее, он не исполнял роль, подобно актеру, а действительно становилсядругим человеком. И когда вновь преображался, в памяти у него ничего не сохранялось. Уверен, что его переживания из-за всех погибших были искренними. Это доказывает тот факт, что он решил преступить один из главных догматов своей церкви и нарушить тайну исповеди, лишь бы полиция поймала преступника и прекратились взрывы.

Доктор остановился у письменного стола и, опершись на него, окинул взглядом кабинет. Наверное, он всегда так делал, когда читал лекции в университете.

– Нередко наряду с подобными синдромами отмечается эпилепсия. Этот термин не должен вводить в заблуждение. Речь идет не о той болезни, симптомы которой широко известны, то есть когда человек бледнеет, у него бьет слюна из рта и начинаются конвульсии. Эпилепсия проявляется порой в самых разных формах. Во время приступов эпилепсии у человека могут возникать галлюцинации. Поэтому не исключено, что отец Маккин в такие минуты виделсвое alter ego. Тот факт, что он описал его, доказывает это, а также подтверждает сказанное ранее о его полном неведении относительно собственных превращений.

Он пожал плечами, как бы предваряя дальнейшие аргументы:

– Его способности чревовещателя и выступления в молодости с этим даром на сцене лишь подтверждают такой тезис. Иногда у психически неустойчивых артистов возникает идентификация с куклой, чьи привлекательность и общение с публикой и лежат в основе успеха. Тем самым кукла вызывает у артиста зависть или даже враждебность. Один мой коллега, лечивший такого больного, рассказывал мне, что его пациент был убежден, будто у его куклы были близкие отношения с его женой.

Он невесело улыбнулся:

– Я понимаю, что подобный разговор здесь и сейчас, в этой аудитории, может вызвать лишь улыбку. Но поверьте, в психиатрической больнице такое в порядке вещей.

Он отошел от стола и снова принялся ходить по кабинету.

– Что касается Джона Кортигена, думаю, он невольно оказался во власти харизматической фигуры отца Маккина. Он, видимо, настолько идеализировал его, что сделал своим кумиром. И в результате убил, когда понял, кто он и что творил на самом деле. Когда я с ним разговаривал, он попросил меня сказать всем, что это он устраивал взрывы, потому что хочет сохранить доброе имя священника и все важные дела, совершенные им. Как видите, человеческое сознание…

На столе мэра зазвонил телефон и прервал доктора. Голлемберг взял трубку.

– Алло!

Что-то выслушав, он подождал, потом ответил:

– Здравствуйте, сэр. Да, все закончено. Могу заверить, что городу больше ничто не угрожает. Есть и другие бомбы, но мы нашли их и обезвредили.

На другом конце провода прозвучал ответ, который мэр, похоже, выслушал с удовольствием.

– Спасибо, сэр. В ближайшее время передам вам подробный отчет об этой безумной истории. Как только окончательно разберемся в некоторых деталях.

Он слушал еще некоторое время.

– Да, подтверждаю. Вивьен Лайт.

И улыбнулся, видимо, в ответ на слова собеседника:

– Хорошо, сэр.

Мэр поднял голову и поискал глазами Вивьен:

– Вас просят к телефону.

И протянул ей трубку. Немало удивившись, Вивьен подошла и взяла трубку так, как будто делала это впервые в жизни.

– Алло?

Голос, который она услышала, принадлежал одному из самых известных людей в мире.

– Здравствуйте, мисс Лайт. Меня зовут Стюарт Бредфорд, и, по слухам, я – президент Соединенных Штатов.

Вивьен сдержала невольное желание встать по стойке «смирно», но скрыть волнения не смогла.

– Для меня большая честь говорить с вами, сэр.

– Нет, это для меня большая честь. Прежде всего позвольте выразить вам мое соболезнование в связи с кончиной вашей сестры. Уход дорогого человека – утрата частицы нас самих. И потеря эта оставляет пустоту, которая никогда ничем не заполнится. Знаю, что вы очень любили друг друга.

– Да, сэр, очень.

Вивьен удивилась, откуда ему известно о смерти Греты. Потом напомнила самой себе, что речь идет о президенте Соединенных Штатов, который может в несколько минут получить информацию обо всем и обо всех.

– Тем самым вы заслуживаете еще большей похвалы. Несмотря на траур, вы сумели довести до конца грандиозное расследование и спасти от неминуемой смерти сотни ни в чем неповинных людей.

– Я делала свою работу, сэр.

– И я благодарю вас от своего имени и от имени всех этих людей. А теперь, кстати, настал мой черед делать мою работу.

Он помолчал и заговорил снова:

– Прежде всего обещаю вам, что, несмотря на возникшие обстоятельства, «Радость» не закроется. Это моя обязанность, я беру ее на себя в данную минуту. Слово президента.

Вивьен вспомнила растерянные лица ребят, когда они садились в автобус. И обещание, что у них будет свой дом, наполнило ее сердце покоем.

– Это замечательно, сэр. Ребята будут счастливы.

– А что касается вас, то хотел бы спросить вот о чем.

– Слушаю вас, сэр.

Опять короткое молчание, словно в раздумье.

– Вы свободны четвертого июля?

– Прошу прощения, сэр?

– Я намерен представить вас к награде Золотой медалью Конгресса. Вручение этой почетной медали состоится здесь, в Вашингтоне, четвертого июля. Как вы думаете, вам удастся найти свободное время в этот день?

Вивьен улыбнулась, как будто человек на другом конце провода мог увидеть ее.

– Немедленно, уже сегодня, отложу все дела.

– Очень хорошо. Вы необыкновенный человек, Вивьен.

– Вы тоже, сэр.

– Я буду президентом еще четыре года. Вы же, на ваше счастье, останетесь такой, какая есть, на всю жизнь. До встречи, друг мой.

– Спасибо, сэр.

Голос умолк, и Вивьен осталась у стола, не зная, что делать и что сказать. Положила трубку на место и огляделась. На лицах присутствующих читалось любопытство. Но у нее не было ни малейшего желания удовлетворить его. Эта минута принадлежит ей, и, пока возможно, она не хочет ни с кем ее делить.

В наступившей тишине на помощь пришел стук в дверь.

Мэр ответил:

– Войдите.

Молодой человек лет тридцати заглянул в приоткрытую дверь с газетой в руках.

– В чем дело, Трент?

– Тут одна вещь, которую вам стоило бы увидеть, господин мэр.

Голлемберг жестом велел Тренту войти и тот, подойдя к столу, положил перед ним номер «Нью-Йорк Таймс». Мэр бросил взгляд на газету, а затем повернул ее и показал всем.

– Как это понимать?

Вивьен, как, впрочем, и все присутствующие, открыла от удивления рот.

Первую полосу занимал огромный заголовок:

ПОДЛИННАЯ ИСТОРИЯ

ОДНОГО ЛОЖНОГО ИМЕНИ

Очерк Рассела Уэйда

Ниже помещались два снимка, довольно ясные, несмотря на обычное для газет неважное качество. На первом – парень с крупным черным котом на руках. На другом – Джон Кортиген, снятый в три четверти, с револьвером в руке, смотрящий куда-то в сторону.

Взгляды всех присутствующих как по команде обратились к Расселу, который, как всегда, выбрал самый дальний стул. Почувствовав, что на него смотрят, он принял самый невинный вид:

– У нас ведь была договоренность. Или нет?

Вивьен заулыбалась. Действительно, была. И сейчас никто не мог обвинить его в том, что он не сдержал данное слово. И все же, глядя на газету, она удивилась и решила удовлетворить любопытство – и свое собственное, и всех присутствующих.

– Рассел, мне хотелось бы узнать одну вещь.

– Слушаю.

– Как тебе удалось снять Джона? Я ни разу не видела у тебя в руках фотоаппарата.

Словно вызванный к доске ученик, Рассел поднялся и прошел к письменному столу.

– У меня есть одна вещь, которую я унаследовал от брата. Он научил меня, как и когда использовать ее.

Он достал что-то из кармана и раскрыл ладонь. Вивьен с трудом удержалась, чтобы не рассмеяться. Рассел показал всем крохотную фотокамеру.

Подлинная история одного ложного имени

* * *

Во время похорон лил дождь, и Вивьен держала меня за руку.

Я слушала, как дождь барабанит по зонту, смотрела, как опускают гроб в яму на маленьком кладбище в Бруклине, где уже лежат мои дедушка и бабушка, и с сожалением думала, что так и не узнала, какой была Грета Лайт. Но, думаю, пойму со временем, потому что помню все наши разговоры, помню игры, в которые мы играли, и светлые минуты, пережитые вместе.

И хотя я пыталась все это разрушить, разберусь во всем с помощью моей тети. Она сильная, удивительная женщина, хотя и обливается сейчас слезами – но ведь кто угодно заплачет перед лицом смерти.

Священник сказал про прах, землю и возвращение.

Когда я увидела его, когда услышала эти слова, тотчас представила себе отца Маккина и все, что он сделал для меня и других ребят. Это было ужасно – узнать, что скрывалось в его голове, на что он оказался способен, и обнаружить, что зло умеет проникнуть и туда, куда путь ему должен быть заказан.

Мне объяснили, что вину за его поступки нужно приписывать не ему самому, а только той части его личности, которая стала жертвой чего-то злого, что оказалось неподвластно ему.

Как если бы в одном теле у него умещались две души.

Нелегко принять такое объяснение. Однако его можно понять, потому что я испытала нечто похожее на себе.

На моих глазах эта скверная составляющая опускалась в могилу вместе с телом Греты Лайт. Бренное возвращается в землю, снова становясь прахом. Мама и отец Маккин. Их живая, подлинная сущность всегда будет рядом со мной, с тем человеком, каким я стану. Когда я смотрела в глаза Вивьен, кроме боли и страдания прочла в них и подтверждение, что иду по верному пути.

Мой отец не присутствовал на похоронах.

Он позвонил мне и сказал, что находится на другом конце света и не успеет приехать. Когда-нибудь я почувствую, что мне его не хватает. Возможно, заплачу. Сейчас у меня другие, более важные причины для слез. Теперь его отсутствие – просто еще одна пустая коробка среди множества других, таких же пустых, которые перестали досаждать с тех пор, как я поняла, что мне совсем не интересно выяснять, что там внутри.

У меня есть семья. Это он отказался от нее.

Когда похороны закончились и люди разошлись, мы с Ванни остались у свежей могилы, пахнувшей сырым мхом.

Потом Ванни посмотрела в сторону, и я проследила за ее взглядом.

Под проливным дождем стоял высокий мужчина без шляпы и зонта, в темном плаще. Я сразу узнала его. Рассел Уэйд, тот человек, который наблюдал за ходом расследования рядом с ней и напечатал серию статей в «Нью-Йорк Таймс» под заголовком «Подлинная история одного ложного имени».

Прежде газеты не раз писали о нем как о герое весьма сомнительных историй. Теперь, похоже, он нашел способ доказать обратное. Это означает, что все можно изменить, когда меньше всего ожидаешь, если только действительно хочешь этого.

Вивьен отдала мне зонт и подошла к нему. Они о чем-то коротко поговорили, и он ушел. А моя тетя осталась и долго смотрела ему вслед, хотя дождь заливал ей лицо, смывая соленые слезы.

Когда она вернулась ко мне, я прочла в ее глазах новую печаль, не похожую на ту, что вызвана смертью мамы.

Я сжала ее руку, и она поняла. Я уверена, что рано или поздно мы поговорим об этом.

Сейчас я здесь, пока еще в «Радости», сижу в саду, и с неба больше не льет дождь. Передо мной река, она сверкает на солнце, и это мне кажется хорошим знаком. И хотя дом наш словно населен призраками, я уверена, что вскоре мы все опять заговорим друг с другом и снова научимся улыбаться. Я поняла здесь многие вещи. Я училась день за днем, когда пыталась понять ребят, которые жили рядом со мной. Думаю, что при этом я начала понимать и саму себя.

Я узнала, что община не прекратит свое существование благодаря усилиям правительства и многих других людей, проявивших заботу о ней. И хотя Вивьен предложила мне переехать к ней, я решила, что со временем вернусь сюда и буду помогать, если мне разрешат. Я уже не нуждаюсь в «Радости», но мне хочется думать, что я нужна ей.

Меня зовут Санденс Грин, и завтра мне исполнится восемнадцать лет.

* * *

Жму на кнопку переговорного устройства и слышу голос моей секретарши, который звучит, как всегда, предельно четко.

– Слушаю вас, мистер Уэйд.

– Четверть часа не соединяйте меня ни с кем.

– Как угодно.

– Нет, лучше полчаса.

– Очень хорошо. Приятного чтения, мистер Уэйд.

В ее голосе звучит веселая нотка. Думаю, она догадалась, зачем я устроил себе перерыв. С другой стороны, она сама же и принесла мне недавно экземпляр «Нью-Йорк Таймс», который лежит сейчас передо мной на столе. На первой полосе заголовок набран такими крупными буквами, что виден, наверное, и с самолета.

ПОДЛИННАЯ ИСТОРИЯ

ОДНОГО ЛОЖНОГО ИМЕНИ

Часть третья

Но больше всего меня интересует имя автора.

Начинаю читать статью, и мне достаточно двух колонок, чтобы понять – это чертовски хорошо на-писано. Я так удивлен, что гордиться буду потом. Рассел определенно умеет захватить внимание читателя. История, несомненно, и сама по себе увлекательная, но должен признать – он мастерски рассказывает ее.

Загорается сигнал переговорного устройства, и неожиданно раздается голос секретарши:

– Мистер Уэйд…

– В чем дело? Я же велел не соединять меня ни с кем.

– Пришел ваш сын.

– Пусть войдет.

Прячу газету в ящик стола. Кому угодно я мог бы сказать, что сделал это, не желая смущать его.

Солгал бы.

На самом деле не хотелось бы смутиться самому. Терпеть не могу это ощущение и трачу иной раз сотни тысяч долларов, лишь бы избежать его.

Вскоре входит Рассел. Он спокоен, выглядит отдохнувшим. Прилично одет и даже побрился.

– Привет, папа.

– Привет, Рассел. Поздравляю. Похоже, ты стал знаменитостью. И уверен, это принесет тебе мешок денег.

Он пожимает плечами:

– В жизни есть вещи, которые не купишь за деньги.

Отвечаю примерно таким же жестом:

– Знаю, но не встречался с ними на практике. Всю жизнь занимался другими.

Он садится передо мной. Смотрит мне в глаза. Это приятно.

– После этого краткого упражнения в философии что могу сделать для тебя?

– Я пришел поблагодарить тебя. И по делу.

Жду продолжения. Мой сын всегда умел удивить меня. Не говоря уж о том, что умел и вывести из себя как никто другой.

– Без твоей помощи я никогда не достиг бы такого результата. За это буду благодарен тебе всю жизнь.

Эти слова очень радуют меня. Никогда не думал, что услышу нечто подобное от Рассела. Но любопытство не проходит.

– О каких же делах хочешь поговорить со мной?

– У тебя находится одна моя вещь, которую я хотел бы выкупить.

Наконец я понимаю, к чему он клонит, и не могу не улыбнуться. Открываю ящик стола и достаю из-под газеты подписанное им обязательство, которое получил в обмен на свою помощь. Кладу его на стол посередине между нами.

– Ты это имеешь в виду?

– Да, именно это.

Откидываюсь на спинку кресла и прикрываю глаза.

– Извини, сынок. Но, как ты сам сказал, есть вещи, которые не купишь за деньги.

Он неожиданно улыбается:

– А я и не собираюсь предлагать тебе деньги.

– Ах нет? Тогда чем же ты хочешь расплатиться?

Он опускает руку в карман, достает оттуда небольшой пластиковый предмет и показывает мне. Я вижу, что это цифровой магнитофон.

– Вот этим.

Опыт научил меня оставаться невозмутимым. Сейчас это мне тоже удается. Проблема в том, что об этом моем свойстве он тоже хорошо осведомлен.

– А что это такое, можно узнать?

Я задал вопрос только для того, чтобы потянуть время. Но если я не окончательно поглупел, то отлично догадываюсь, о чем идет речь и для чего он понадобился. И Рассел подтверждает это:

– Это магнитофон, на который записан твой разговор с генералом. Предлагаю этот небольшой предмет в обмен на обязательство.

– Ты никогда не посмеешь использовать его против меня.

– Думаешь? Проверь. Вся история у меня уже в голове.

И он жестом обозначает размеры огромного заголовка:

«Подлинная история одной подлинной коррупции».

Ялюблю играть в шахматы. В этой игре существует правило: проигравший поздравляет противника. Мысленно убираю своего короля с шахматной доски. Потом беру обязательство, театральным жестом рву его на мелкие кусочки и опускаю в корзину для бумаг.

– Ну вот. Все в порядке. У тебя нет никаких обязательств.

Рассел встает и кладет передо мной магнитофон.

– Я знал, что мы договоримся.

– Это был шантаж.

Он весело смотрит на меня:

– Разумеется.

Рассел смотрит на часы. Вижу у него на руке какую-то дешевую модель. Те золотые, что я подарил ему, он, должно быть, продал.

– Мне нужно идти. Меня ждет Ларри Кинг для интервью.

Зная своего сына, могу предположить, что он шутит. Но при той известности, какая обрушилась на него, не удивился бы, если бы это оказалось правдой.

– Пока, папа.

– Пока. Не могу сказать, что рад встрече.

Он направляется к двери. Ковер заглушает шаги, и даже дверь открывается неслышно. Я останавливаю его:

– Рассел…

Он оборачивается, и я вижу лицо, которое, как все говорят, точная копия моего.

– Да?

– Как-нибудь на днях, если хочешь, приходи обедать домой. Думаю, твоя мать была бы очень рада повидать тебя.

Он смотрит на меня глазами, которые мне еще предстоит узнать лучше. Отвечает, чуть помедлив:

– Охотно приду. С удовольствием.

И уходит.

Остаюсь в задумчивости. Я всю жизнь был человеком дела. Сегодня, мне думается, совершил замечательную сделку. Беру магнитофон. Нажимаю кнопку воспроизведения записи.

И сразу же все понимаю. Я всегда считал сына скверным игроком в покер. Но, видимо, он из тех, кто способен учиться на своих ошибках.

На ленте нет никакой записи.

Ну ничего не записано на этом чертовом магнитофоне.

Встаю и иду к окну. Внизу раскинулся Нью-Йорк, один из многих городов, которые я сумел завоевать в своей жизни. Сегодня он кажется мне немного дороже, и тут приходит веселая мысль.

Мой сын Рассел Уэйд – отличный журналист и отменный сукин сын.

Несомненно, эту вторую черту своего характера он унаследовал от меня.

* * *

Я в Бостоне, на кладбище, где похоронен мой брат. Открываю стеклянную дверь и вхожу в семейную усыпальницу, где издавна хоронят членов нашей семьи. Надгробие из белого мрамора, как, впрочем, и все другие. Роберт неизменно улыбается мне со снимка на керамике, на котором лицо его никогда не постареет.

Сейчас мы с ним примерно одних лет.

Сегодня я обедал у родителей. Я и не помнил, что дом у них такой большой и такой богатый. Слуги при моем появлении смотрели на меня как на воскресшего Лазаря. Кое-кто из них никогда не видел меня в лицо. Только Генри, когда повел к матери и отцу, открыв дверь, вежливо пропустил вперед и с участливым взглядом ласково тронул за руку.

А потом шепнул несколько слов:

–  «Подлинная история одного ложного имени».Это грандиозно, мистер Рассел.

За обедом на этой вилле, где я провел детство и пережил столько счастливых минут с Робертом и родителями, после долгих лет отсутствия ко мне не сразу вернулось прежнее ощущение родного дома. Тягостная размолвка и жестокие слова, сказанные однажды, не проходят бесследно. Их невозможно зачеркнуть сразу, лишь пожелав этого. И все же мы отлично пообедали и поговорили так, как давно уже не разговаривали.

За кофе отец намекнул на слухи, которые якобы ходят вокруг моего имени, кое-кто вроде бы предлагает отметить мою работу Пулитцеровской премией. И, добавив, что на этот раз никто не сможет отобрать ее у меня, даже улыбнулся. Мама тоже улыбнулась и наконец облегченно вздохнула.

Я сделал вид, будто ничего особенного не произошло, и продолжал рассматривать ту приятную темную жидкость, что дымилась передо мной в чашке.

Вспомнился телефонный разговор, который состоялся у меня на обратном пути из Чилликота. Я позвонил из самолета в «Нью-Йорк Таймс», представился и попросил соединить с Уэйном Констансом. Много лет назад, когда еще жив был мой брат, он отвечал за зарубежные новости. Теперь Уэйн стал главным редактором газеты.

В трубке прозвучал хорошо знакомый голос:

– Привет, Рассел. Что могу сделать для тебя?

Некоторая сдержанность. Любопытство. Недоверие.

Я и не ожидал другого. Знал, что не заслуживаюничего иного.