Текст книги "Смертельно опасны (антология)"

Автор книги: Джордж Р.Р. Мартин

Соавторы: Гарднер Дозуа
сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 51 страниц)

– Помоги мне подняться на сцену, – сказала я.

Он помог и залез туда сам. При свете стоящего у наших ног фонаря я рассматривала зал. Интересно, каким его видели актеры, музыканты, танцоры? Каково им было выступать перед публикой, жадно глядящей на них? Вести ее за собой?

«Сколько я пересмотрела всего, не поверишь».

В коридоре затопали сапоги и раздался голос:

– Няня, тащи свою задницу к девочкам! Притти ждет!

– Карл?

– Ну я.

– Не смей так со мной разговаривать, молодой человек. Вот пожалуюсь Майку, и окажешься в самом конце очереди на секс, если тебя вообще оттуда не выкинут.

– Извини, – донеслось из мрака.

– Веди девочек сюда, вот что. Проведем церемонию Начала прямо сейчас.

– Сейчас? Тут?

– Что тебе непонятно?

– Лады. А Майку не будешь жаловаться?

– Если все сделаешь быстро.

Карл умчался наверх, громко топая по бетону. Гай усмехнулся. Он тоже смотрел в зал, и я знала, что он, как и я, воображает себя артистом былых времен. Потом вдруг обхватил меня за талию и пустился в пляс.

Танцорка я никудышная, да и возраст не тот. Гай отпустил меня и стал танцевать один; он нипочем бы не сделал этого, будь здесь кто-то еще, кроме меня и его закадычного дружка Джемми, который так и возился со своей машинерией. Я с грустью смотрела, как красиво он исполняет тустеп, который у нас обычно пляшут на редких праздничных сборищах. Гаю никогда не подняться выше рядового бойца: для вожака он слишком мягок, а чтобы занять другое почетное место, нужно быть женщиной, способной рожать.

Бонни с деревянным лицом тоже понаблюдала за ним какое-то время и отвернулась.

Мы зажгли тринадцать свечей, по одной на каждый год Притти. Мужчины на церемонию не допускаются, даже если они совсем еще дети, как наши мальчики – годовалый Дэйви и восьмилетний Рик. Мать Рика, Эмма, умерла в прошлом году, родив мертвую девочку. Я, как ни старалась, не смогла их спасти; будь это еще при Лью, меня бы пристрелили на месте.

Две наши матери, Джуни и Лула с крошкой Джейден на руках, расположились в креслах. Девочка раскричалась, и Лула дала ей грудь. Бонни, как моя ученица, но при этом бесплодная, стояла за ними. Девочки, у которых еще не началось, сидели на полу с букетами диких цветов. Сейла, десяти лет, и Тини, девяти, смотрели с большим интересом. Выражения лица Кары, которой, судя по недавно появившимся грудкам, до Начала тоже оставалось недолго, я разгадать не могла.

Притти, уже не ребенок, но пока и не мать, восседала в центре круга на чем-то вроде трона – мы соорудили его, положив на кресло одеяло и застелив его полотенцами. Теперь они сильно выцвели, но некогда были солнечно-желтыми. Она сидела, раскинув обагренные новой кровью ляжки. Младшие девочки стали подходить одна за другой, чтобы возложить меж ее ног цветы.

– Да будут тебе посланы дети, – пропищала Тинни.

– Да будут тебе посланы дети, – завистливо произнесла Сейла.

– Да будут тебе… посланы… дети, – с трудом выдавила Кара. Она сморщилась, руки у нее дрожали.

– Что это с тобой? – удивилась Притти.

– Ты нездорова, Кара? – подалась вперед Бонни. – Где у тебя болит?

– Здорова! Оставьте меня в покое!

– Поди сюда, Кара, – сказала я тоном, которому все девочки и почти все ребята подчинялись беспрекословно. Я забочусь о них с тех самых пор, как они появились в стае, а Кара пришла к нам в четыре года. Послушалась она и теперь. Кара у нас добрая и работящая, не то что ленивица Притти, но очень уж впечатлительная. Смерть слишком печалит ее, радость и красота чересчур волнуют. Обыкновенный закат порой доводит ее до слез. – Не надо портить Притти церемонию, – тихо посоветовала я, и она взяла себя в руки.

После, когда обе матери, сдав Джейден младшим, увели Притти в сторонку, чтобы посвятить ее в тайны секса (едва ли в этом была нужда), я ушла с Карой за кулисы и велела ей сесть.

– Что это за место такое, няня?

– Здесь был театр. Что с тобой, Кара?

Она смотрела куда угодно, только не на меня, но я взяла ее за подбородок.

– Не хочу! – выпалила она тогда.

– Чего не хочешь?

– Ничего. Не хочу, чтобы у меня началось, не хочу церемонию, не хочу спать с Майком и остальными! И рожать не хочу!

– Многим поначалу бывает страшно. – Я вспомнила, как сама впервые легла с вожаком стаи, куда более грубым, чем, предположительно, Майк. Давненько это было. Потом я вошла во вкус и еще пару лет назад иногда занималась любовью с Бадди, пока его не загрыз дикий пес.

– Я не потому, что страшно. Не хочу, да и все.

– А чего бы тебе хотелось? – Я боялась, что она скажет «стать няней». У меня уже есть Бонни, да и не выйдет из Кары няни. Одно лишь усердие твердости и ума не заменит.

– Ничего.

– Ну как же так? – Женщина может быть только матерью, няней или бесплодной партнершей – а женщины для секса, если их вообще терпят, уважением в стае не пользуются. Последняя, Дэйзи, сбежала от нас, и мне даже думать не хочется, что с ней сталось. Кара все это знает.

– А вот так! – страдальчески выкрикнула она. Беда мне с этими девчонками – не желает она, видите ли. Женщины, как и мужчины, делают то, что должны. Оставив ее на ветхом бархатном стуле, я снова вернулась к Притти. Сегодня ее праздник, а вовсе не день Карин.

Бонни так и стояла около усыпанного цветами трона как неживая.

Майк вернулся с переговоров довольный, что бывало с ним редко. Другая стая, меньше нашей, совсем не рвалась воевать за свой лес – наоборот, предлагала обмен, совместные охоты и вылазки. Я и без слов понимала, что Майк надеется со временем объединить обе стаи и сделаться вожаком. Мужчины принесли от соседей дары, так надежно упакованные в пластик, что даже крысы их не попортили: подушки, одеяла, даже одежду. Каждая из девочек получила пушистый белый халат с вышивкой «Отель Сент-Реджис».

– Почему бы и нам не переехать в отель? – спросила Лула, примеряя свою обновку.

– Его трудно оборонять. – Карл посадил ее к себе на колени, Лула хихикнула. Карл ей всегда нравился, и она говорит, будто отец Джейден именно он. Глаза у малютки и правда ярко-голубые, как у Карла.

Пир в честь Притти состоялся в общей комнате, в подвалах бывшего Театра штата Нью-Йорк. Пол там был деревянный, по трем стенам тянулись какие-то непонятные поручни, в углу стояло разбитое пианино. Ребята выгребли оттуда груды битых зеркальных стекол, а Джуни постелила одеяла, на которых мы и расположились. Пир удался на славу. Кролика, подстреленного утром, зажарили с диким луком на костре у Театра Вивиан Бомон, а Эрик добыл консервированные бобы. Был еще салат из одуванчиков и сладкое, которого так жаждала Притти, а я приберегала с зимы: кленовый сок, перемешанный с орехами. Все наши фонари горели, придавая комнате романтический облик.

Майк смотрел на Притти в упор, она краснела и строила ему глазки, парни завистливо наблюдали за ними. Я им не особо сочувствовала: надо было лучше обращаться с Бонни, когда она была целиком в их власти.

Равнодушной к эротической атмосфере оставалась, однако, не только Бонни: Гай и Джемми посылали мне многозначительные взгляды.

– Чего вам? – спросила я наконец, подойдя к ним.

– Больно мне, няня, – пожаловался Джемми – громко, чтобы Майк слышал. Актер из него никудышный: глаза сияют, все мускулы напряжены – ну что у такого может болеть?

– Отведу-ка я Джемми в лазарет, – сказала я Майку, – вдруг что заразное.

Майк, поглощенный ужимками Притти, только кивнул.

Гай, прихватив фонарь, вышел за нами.

– Ну? – спросила я, отойдя подальше от мрачного, пропустившего пир часового.

– Мы хотим показать тебе кое-что. Пожалуйста, няня!

Стая растила Джемми с шести лет, после смерти матери. Он любознателен, но читать, не в пример Гаю, так и не выучился – и не потому, что питает чисто мужское презрение к этой «бабьей» науке: просто буквы, как он говорит, не даются ему и все время скачут перед глазами. Непонятно, но, видимо, правда: в остальном он парень смышленый. Как боец он плох, слишком хрупок, зато может починить любой механизм – технику понимает на инстинктивном уровне. Это Джемми сообразил, как заливать горючее в генераторы, которые нам иногда попадаются, и добывать электричество. Долго они не работают, да и подключать к ним практически нечего, но порой нам везет – пока горючее не иссякнет.

– Что, опять генератор? – спросила я.

– Бери выше, – сказал Джемми, а Гай загадочно добавил:

– Куда как выше.

Мы перешли через площадь к заднему входу Театра Бомон. Уже стемнело и моросил дождь, но мальчишки не обращали на это внимания. Маленький нижний театр выглядел странно при свете нашего одинокого фонаря.

– Лезь туда. – Джемми показал на будку, приделанную к стене. – Я тут приставил лесенку.

– Не полезу, – сказала я, но, конечно, полезла. Их волнение было заразительным и тревожащим. Бойцы стаи, по мнению Майка, не должны себя так вести: им полагается говорить мало и никому ничего не показывать.

В моем возрасте карабкаться по перекладинам не так просто, но я одолела подъем – Гай мне светил сверху, – и первым, что увидела наверху, была стопка книг.

– О‑о!

– Это не главное, – весело заявил Гай.

– Дай-ка взглянуть!

– Совсем не главное, – подтвердил Джемми, взлетевший наверх, как белка.

– Где ты нашел книги? – не унималась я.

– Да прямо тут, – сказал Гай.

Будку наполнил шум очередного генератора, но книги интересовали меня куда больше.

– Не могу поверить, что он до сих пор работает, – сказал Джемми. – Повезло, что он уже подключен, а то я не знал бы, что с ним делать. Вот смотри!

В плоском ящике на столе загорелось окошко. После секундного изумления мне вспомнилось слово «телевизор». Телик. Бабушка и о них рассказывала, но до сих пор я не встречала ни одного действующего и в детстве путала телик с великом.

В ящике жили человечки.

Сначала на сцену вышла девушка, под которой ненадолго вспыхнула надпись:

ПА-ДЕ-ДЕ ИЗ «ЧЕТЫРЕХ ТЕМПЕРАМЕНТОВ»

МУЗЫКА ПАУЛЯ ХИНДЕМИТА

ХОРЕОГРАФ ДЖОРДЖ БАЛАНЧИН

На ней было обтягивающее трико, которое Майк никогда бы не разрешил носить своим женщинам: нельзя дразнить мужчин, стоящих в конце очереди на секс. На ногах – смешные, привязанные лентами розовые тапки с квадратным носком. Девушка выгнула руку над головой, привстав на носки этих тапок – и как только умудрилась? Зазвучала музыка, и девушка начала танцевать.

Я не сдержалась и ахнула.

На экране появился мужчина. Девушка то отдалялась от него, то приближалась. Когда она подошла совсем близко, он взял ее за талию, поднял над головой и понес. Она красиво держала ноги, пока была в воздухе. Как точно, как быстро они все делали! Как чудесно! Сила тяжести на них как будто не действовала. Девушка высоко подняла ногу, стоя на носке другой… я в жизни такого не видывала.

Длилось это недолго: телик снова погас.

– Прямо не верится, что ящик еще работает, – восторженно повторил Джемми. – Хочешь посмотреть про другое?

Гай молчал, и его лицо при свете фонаря казалось постаревшим, почти страдальческим.

– Что это вообще такое? – вымолвил он наконец. – Как называется?

– Балет, – ответила я.

Он подал мне книги, пять штук. «Жизель. Либретто» – значилось золотыми буквами на переплете верхней. Далее шли «Спутник балетомана», «Позы классического балета», «Танцы с мистером Б.» и совсем тоненькая «Расписание гастролей, 2016».

Гай весь дрожал.

– Другое длиннее, – сообщил Джемми, нечувствительный ко всему помимо своего чуда техники. – Суешь кружок вот сюда, в щель – видишь? Жалко, что из всех кругляшков работают только два.

На черном экране загорелась белая надпись ВИДЕОКЛАСС, и моим глазам предстала группа парней и девушек, стоящих у деревянных поручней перед зеркалами – не в нашей ли общей комнате? Заиграли на фортепиано, и женский голос сказал:

– Плие… раз-два-три-четыре. Не напрягай так руку, Мартина. Кэролайн, дыши в такт движениям.

На носки они пока не вставали, и невидимая женщина продолжала отдавать непонятные команды: батман-тендю, ронд-де-жамб-а‑тер, пор-де-бра. Потом на носки поднялись только девушки, и последовали новые замечания:

– Хорхе, у тебя рука как дохлая курица – свободнее пальцы. Нет, Терри, не так, а вот как. – На экране появилась няня – моего возраста, даже старше, но намного стройнее. – Держим корпус… нет, Джон, слишком медленно… и раз, и раз… хорошо. Теперь арабеск-пенше… в такт дышите, легко…

Танцоры проделывали со своими телами нечто невероятное.

– Еще раз. Начнем с арабеска, Тимон.

Все как один, стоя на одной ноге, подняли другую, вытянутую, и округлили руки перед собой. Это было так красиво, что у меня защипало в глазах.

Экран снова погас, и Джемми сказал:

– Больше смотреть не будем, надо горючее поберечь.

Гай ни с того ни с сего хлопнулся передо мной на колени. Что я ему, Майк?

– Помоги, няня!

– Встань сейчас же, дурак.

– Помоги! Мне надо, чтобы Кара пришла сюда, а без тебя не получится.

Кара. Мне вспомнилось, как он на нее поглядывал, и я пришла в ужас.

– С Карой нельзя! У нее еще не начиналось, да хоть бы и началось – Майк тебя за это убьет!

– Я не для секса. – Гай встал, но решимости в нем ничуть не убавилось. – Хочу с ней потанцевать.

– Потанцевать?

– Вот так. – Он показал на пустой экран и старательно выговорил новое слово: – Как в балете.

Это даже Джемми шокировало.

– Ты же не умеешь, Гай!

– Могу научиться. И она тоже.

Я брякнула первое, что пришло в голову, и, конечно, сморозила глупость:

– Няня в телике говорит, что этому несколько лет учатся.

– Чтобы танцевать, как они, – да, конечно. Но мы с Карой можем освоить самое простое и станцевать перед стаей. Может, Майку понравится.

– Чтобы Майк позволил тебе лапать девочку еще до ее Начала? С ума сошел!

– Я хочу танцевать балет, – упрямился Гай, – а кроме нее, больше не с кем.

В этом он прав. Избалованная Притти ни за что не станет трудиться, как требует эта няня, Тинни и Сейла еще малы, у Лулы и Джуни по горло забот с детьми, Бонни слишком крупная и неуклюжая. Это было бы смешно, если бы не было так опасно.

– Выкинь балет из головы, не то Майку скажу. – Пригрозив ему, я слезла по приставной лесенке и одна, впотьмах, пошла к двери. Все пять книг я взяла с собой и ночь напролет читала их у себя в каморке под Театром Дэвида Коха (мне попалась на глаза табличка с новым названием) – целую свечку на них извела.

Через два дня вожак из Сент-Реджиса отдал Майку визит. С собой он взял только двух лейтенантов – столь рискованный шаг давал понять, что пришли они с миром, и нашим это понравилось. Трапезу устроили на террасе, где поменьше трещин, у мелкого пруда. На дне его лежало много мелких обломков и два огромных – раньше они, похоже, составляли чью-то лежащую фигуру. «Каждую осень у них было полно хлопот с листьями, которые падали в зеркальный пруд Вивиан Бомон», – вспомнился мне рассказ бабушки.

Мои девочки чуть свет развели костры и все утро готовили, но ели, конечно, отдельно: Майк не хотел показывать чужим, сколько у нас женщин и которые из них способны рожать. Но подавала еду мужчинам я и вскоре поняла, что Майк совершил большой промах.

Я поняла это, как только Кейтер, другой вожак, подал голос – нет, еще раньше. Я видела, как он разглядывает Майка и всех остальных, как примечает, где у нас поставлены часовые: глаза на его длинном умном лице так и шныряли туда-сюда. Речь у него была правильная; я могла прозакладывать свой сестринский саквояж, что читать мужчина умеет и прочел немало разного. Он говорил приятные вещи, не впадая в откровенную лесть, а наш Майк, будучи куда проще, этого не улавливал, хотя предательство обычно чуял издалека. Не догадывался, что Кейтер, у которого намного меньше людей и оружия, задумал подчинить себе нашу стаю. Плохо дело. Сейчас он ничего не будет предпринимать, но когда-нибудь попытается непременно.

Говорить это Майку было бесполезно, он бы и слушать не стал. Я ведь женщина, хоть и няня.

Когда все поели, Кейтер похвалил нашу еду, сказал, что принес подарок, и достал из мешка бутылку «Джека Дэниелса». Майк, конечно, про нее уже знал – мешок без осмотра не пропустили бы за периметр, – но общей радости это ничуть не убавило. Мужчины произносили тосты и шутили напропалую. Молодежь оттянулась по полной, но Майк и Кейтер лишь слегка пригубили из стаканов.

За выпивкой договорились о совместной охоте, намеченной на завтрашнее утро. Оба вожака тоже собирались принять в ней участие. Сент-реджисские рисковали больше, как более мелкая стая, а мы к тому же выставляли вдвое больше мужчин. Кейтер, давно уже базировавшийся на Манхэттене, предлагал показать Майку, где промышлять лучше, а где хуже и где расположены территории других стай.

– Плохо, что няни у нас нет, – сказал он потом. – Не хотите свою обменять? Может, у нее ученица есть на обмен?

– Нет, – вежливо, но кратко ответил Майк. Больше Кейтер об этом не заговаривал.

Я устала. Обслуживать шестнадцать мужчин, сидящих прямо на бетоне, – нелегкая задача для пожилой женщины. Когда небо окрасил закат, я перехватила взгляд Майка, и он кивком отпустил меня.

Девочки в женской комнате забросали меня вопросами:

– А какие они из себя? Они еще что-нибудь принесли? – Слишком тесно они обступали меня, слишком назойливо щебетали. – Устала небось, няня? Может, приляжешь?

Я распихала сборище пушистых халатов.

– Где Кара?

Она сидела одна в уголке. Я все поняла по ее раскрасневшемся щекам – а может, давно уже знала. С пира я могла уйти еще пару часов назад, но почему-то не уходила и тем снимала с себя вину – до поры до времени.

Моя мнимая невинность не продержалась и дня. Майк с девятью людьми ушел на охоту, оставив командовать своего подручного Джо. Тот отрядил меня и трех мужчин в ближайшую разрушенную аптеку – посмотреть, не осталось ли там чего. Оттуда, конечно, все уже выгребли; свой запас я пополняю в жилых домах, в разгромленных ванных, в тумбочках у кишащих червями кроватей. У большинства лекарств срок годности давным-давно вышел, но многие еще действуют, как ни странно, а скальпели, ножницы, марля и спиртовые салфетки времени не подвластны.

Вернулись мы во второй половине прекрасного июльского дня. Мужчины с винтовками на коленях сидели на солнышке, болтали и пересмеивались. Малыши барахтались на расстеленных одеялах под присмотром Лулы и Джуни, Притти расчесывала волосы на виду у парней. Секс для нее такая же родная среда, как деревья для белки – в отсутствие Майка можно пофлиртовать и с другими.

Я не стала спрашивать, где остальные девочки. Тинни и Сейла наверняка играют где-нибудь под охраной, Бонни толчет листья и кипятит кору. Потихоньку обойдя театр Бомон сзади, я спустилась в темный маленький театр. Дверь в него была заперта. Я постучалась, и Джемми вскоре открыл.

– Няня…

Я влепила ему пощечину и прошла дальше.

Они были на сцене и не слышали меня из-за музыки. То, что они делали, поглощало их целиком.

Гай первым заметил меня, и Кара, услышав его возглас, отцепилась от станка – я уже знала, что палка, за которую держатся ученики, называется так. Мальчишки притащили ее откуда-то и приделали не к стене, а к двум тяжелым металлическим столбикам. Генератор и телевизор тоже переместились на сцену – ухитрились же как-то, паршивцы. Музыка в телике прервалась, и старуха сказала:

– Нет, Алисия – правое плечо вниз.

Кара послушно опустила плечо. У Гая окаменело лицо, и он стал так похож на Майка, что я испугалась и еле выговорила:

– Что это вы тут делаете?

– Экзерсисы, – ответил Гай.

Экзерсисы… как те танцоры из ящика. Жалость во мне возобладала над гневом. Они выросли в скудном мире, не сознавая, насколько он скуден, и теперь думают, будто смогут что-нибудь изменить.

– Нельзя, дети. Если Майк узнает, что ты трогал девочку еще до Начала…

– Не трогал я ее!

– …он застрелит тебя на месте. Подумай своей головой!

Гай опустился на колени у края сцены, глядя на меня сверху вниз.

– Я должен, няня, а один я танцевать не могу. Балет – это женский мир.

Так сказал один знаменитый балетмейстер, о котором я узнала только из книг.

– Ты стащил мою книжку.

– Не стащил, а взял почитать. Там есть картинки… я должен, няня, и все тут.

– И я, – вставила Кара.

– Кара, пойдем сейчас же со мной.

– Нет.

Ее непослушание потрясло меня даже больше, чем их глупая затея самостоятельно выучиться балету.

– А ты? – напустилась я на Джемми. – Хочешь, чтобы тебя пристрелили из-за твоих дурацких железяк?

Он, явно задумавшись об этом впервые, посмотрел на Гая, затем на меня и потупился.

– Уходи, Джемми. Мы никому про тебя не скажем.

Он шмыгнул прочь, как заяц от собак, – одним дуралеем меньше.

– Если Майк узнает, что вы с ней оставались наедине…

– Мы не одни! – сказала Кара. – За нами присматривают!

– Кто, интересно? Если ты про Джемми…

– Я, – сказала Бонни, выйдя на сцену откуда-то сбоку.

Если Кара стала для меня шоком, то Бонни – настоящим землетрясением. Бонни, которая неукоснительно соблюдала правила и всегда недолюбливала Кару за ее красоту и чувствительность. Гай Бонни не подчиняется, но Кара – через меня – да.

– И ты это допустила?!

Бонни молчала, а лица ее в сумраке я не видела.

– Няня, мы должны. Не можем иначе, – опять сказал Гай.

– Еще как можете. Идем со мной, Кара.

– Нет! Не хочу быть как Притти! Не хочу, чтобы мужчины имели меня, пока у меня живот не распухнет! Так и умереть можно, Эмма ведь умерла. Не хочу и не буду! – Кара визжала в голос – Гай и тот напугался. При нас нарушалось первое правило стаи: подчиняться вожаку и всем, кто выше тебя, не смутьянничать и держать свои страхи при себе.

– Ты же слышала, что сказала та женщина в телевизоре, – заговорила я примирительно. – Нужны годы, чтобы стать балериной. Подумай, милая: годы.

– Мы знаем, – сказал Гай. – Мы ведь не дураки – понимаем, что до них нам как до неба, но кое-чему научиться можно.

– Вы что, умереть готовы ради этих своих уроков?

– Никто не умрет, если ты скажешь Джо, что учишь нас здесь читать. Все знают, что мы с Карой учимся у тебя грамоте.

– Нет. Слишком рискованно – не стоит оно того.

– Стоит, – сказала вдруг Бонни. – Бонни! – Посмотри сперва на их танец, няня.

– Да! – ухватился за это Гай. – Посмотри хоть разок! Знаешь, как красиво!

Кара с Гаем встали у палки, он включил телик.

– Батман-тендю, – сказала женщина, и они начали махать ногами вперед, вниз, в сторону и опять вниз. Не так высоко и чисто, как танцоры на экране, но, в общем, довольно грациозно. Я не ожидала от них такой гибкости, однако это ничего не меняло. После нескольких упражнений Гай выключил ящик.

– Надо все пройти, пока топливо не кончится в генераторе. Позже у них начинаются комбинированные движения!

«Пять мойщиков окон работали там ежедневно. Вечерние огни заливали площадь расплавленным золотом». Но рисковать ради золотой сказки жизнью?

– Нет, – сказала я.

Два дня спустя я упала в лесу – на старой карте он назывался «Центральный парк» – и ударилась коленом о камень.

– Ой! – Боль была очень сильной, но страх сильнее. Я стара; если отстану от других на очередном переходе, меня прикончат.

Бонни тут же подбежала ко мне.

– Что ты, няня?

Она подняла меня – сама я встать не могла. Обе мы – я сквозь слезы – испуганно смотрели на белую кость, торчащую из-под моей тонкой, как пергамент, кожи. Потом я лишилась чувств.

Наш лазарет под театром – всего лишь темный чулан. Лула сидела рядом и нянчила Джейден, мадонна с младенцем при свете одинокой чадящей свечи.

– Бабушка, – прошептала я, а может, это было другое слово. Все расплывалось, как будто я смотрела из-под воды.

– Няня? – Лула положила малышку, которая тут же подняла крик, и поднесла чашу к моим губам. – Попей вот, тебе надо спать.

Запах мяты и горечь под сладостью меда. Я уснула и проснулась в полном мраке, одна. К колену мне прибинтовали деревянную шину, боль слегка притупилась. Долго ли я здесь лежу?

Через несколько часов пришла Бонни, принесла завтрак, горячий чай. Ее деревянное лицо мне, как обычно, ничего не открыло.

– Насколько все плохо, Бонни? Смогу я ходить?

– Нельзя сказать, пока ты не встанешь на ноги.

– Майк вернулся?

– Нет еще. Выпей.

– А что это?

– Просто чай.

Мне не просто чай был нужен, а возможность ходить снова.

– Няня, слышишь меня?

Я села, заставив себя возвратиться издалека, – а может, это Притти была далеко. Нет… она сидела на корточках совсем рядом, только их было две, а потом стало три. Мне и одной-то Притти вполне бы хватило – видимо, девчонка оказалась плодовитой и рождает саму себя опять и опять.

– Я беременна! – с торжеством выкрикнула одна из них. – Слышишь?

– Не знаю, – сказала Бонни.

– От Майка, точно от Майка! Бонни, слышит она меня?

– Не знаю.

Я не слышала ее больше. Я была бабушкой и шла через Линкольн-центр, глядя, как льется жидкое золото из высоких арочных окон. Спускала вниз двадцать одну люстру и протирала каждую капельку. От их сияния мне жгло руку. Жар охватил Библиотеку Сценических искусств и спалил ее. Окна разбились, стекло пронзило меня. «Линкольну Керстайну это не понравится, – причитала бабушка. – Он вложил в этот центр целое состояние!» Я только смеялась, продолжая прибивать к полу красный ковер.

Когда я пришла в себя, то увидела рядом не Бонни, а Джо, которого оставили за главного на… уж не знаю, на сколько.

– Ты как, няня? – спросил он неловко.

Джо я знаю с того времени, как ему было десять. Он свирепый боец, предан стае и зорко охраняет ее от внешних врагов, но снисходителен к тому, что происходит внутри периметра.

– Наконец-то в голове прояснилось, – сказала я, но его волновала не моя голова.

– А ходить-то ты сможешь?

– Не знаю.

– Так давай разберись. – Он повернулся и вышел, а мою спину пронзила холодная игла.

Потом, запыхавшись, прибежала Джуни с Дэйви на руках.

– Никак полегчало, няня?

– Да. Пришли ко мне Бонни.

– Знать бы еще, где она. Хотела попросить у нее что-нибудь для Джейден, чтоб зубки резались легче, так ведь…

Я уперлась ладонью и попыталась встать. Частично это мне удалось.

– Давно я тут лежу, Джуни?

– С месяц будет, а то и больше.

Больше месяца мне давали сильные обезболивающие.

– Ступай, найди Бонни. Пусть придет.

– Ладно, только Джо говорит… то есть Тони…

Тони – один из тех, кто ушел на охоту с Майком и стаей Кейтера. Я присмотрелась и увидела, что Джуни напугана. Дэйви, тоже чувствуя это, крепко вцепился в мать.

– Майк погиб? – спросила я.

– Тони говорит – нет. Сам-то он убежал. На них из засады напали. Кейтер все врал, няня, стая у них большая, вот они и подкараулили наших. Майка хотят обменять на кого-то, а Джо говорит, что завтра утром мы уходим! Здесь теперь опасно. Ты ходить-то можешь?

– Вели Джемми сделать мне палку, вот такой вот длины. Сию же минуту.

– Так ты же велела Бонни найти…

– Нет, Джемми. Прямо сейчас.

Я оперлась на больную ногу, упала, убедилась, что лубок держит надежно, поднялась снова. Тут пришел Джемми с палкой. Опираясь на его плечо и на трость, я прошла по коридору без новых травм. Девочки лихорадочно укладывались, хотя уходили мы только на рассвете и пожитков у нас было не так уж много. Каждой полагалась своя котомка, а матери несли еще и детей. Карманы зимних курток набивали едой – сами куртки придется надеть на себя, жара не жара. Кухонную посуду утром завяжут в одеяла; ее потащит Рик, который до бойца еще не дорос, и еще кто-нибудь, кому велит Джо.

На улице уже проглянули первые звезды, но на западе громоздились тучи. В воздухе пахло дождем, деревья раскачивались. На фоне темно-синего неба чернела Опера. «Вечерние огни заливали площадь расплавленным золотом. Сотни людей, смеясь и болтая, становились в очередь – послушать оперу или концерт, посмотреть балет или пьесу».

Где-то залаяла собака, за ней другая. Их стая вышла охотиться.

– Отведи меня к ним, – сказала я Джемми.

Темно у театра Бомон, темно на пандусе. Джемми заклинил дверь камнем – если часовые начнут стрелять, я услышу. В маленьком зале тоже было темно, и ребята меня не видели.

Станок отодвинули на зады. Гай был бос и раздет до пояса, Кара, тоже босиком, в белом трико и чем-то прозрачном, дыра на дыре – где только она это выкопала? Играла музыка; не фортепиано, как в «видеоклассе», – оркестр из другой записи, из «Четырех темпераментов». Теперь я наконец поняла, что задумал Гай.

Выстраивая движения для себя и для Кары, он держал в уме музыку Пауля Хиндемита. Их танец совпадал с ней, сливался с ней, был ею. Благодаря тому что Гай так хорошо все спланировал, их с Карой неопытность не так бросалась в глаза. Я, начитавшись книг о балете, могла даже сказать, какие па они исполняют: бурре, па-де-ша, батман.

Да и какая разница, как они назывались – главным был танец. Они не прикасались друг к другу. Кара, на полупальцах, склонялась к Гаю с бесконечной тоской и нежностью, он тянулся к ней с той же тоской, но причина была не в ней и не в нем: оба тосковали по танцу, который вынуждены будут утратить, едва успев обрести. По красоте, которая могла бы принадлежать им, живи они в другом мире. Гай застыл в безупречном арабеске; фонарь обливал расплавленным золотом их фигуры, справляющие поминальный обряд по утраченной красоте.

Но больше всего меня поразила Бонни.

Она стояла у одной из кулис, но была не просто дуэньей. Я даже не подозревала, что наша дурнушка может так выглядеть: это был грозный ангел, несущий стражу у врат Эдема.

– Бонни, – прошептала я, но слышал меня один Джемми. Дверь позади распахнулась, и кто-то воскликнул:

– Что тут еще за хрень!

Майк.

Я обернулась. Борода в запекшейся крови, левая рука на перевязи. Он ринулся к сцене в сопровождении трех-четырех бойцов. Я, превозмогая боль, заковыляла за ними.

– Стой, стой! Не надо…

Майк остановился у самой сцены, где замерли Кара и Гай.

– Не надо! – закричала я. – Бонни была здесь все время, они ни на минуту не оставались наедине!

Кто-то из мужчин – я не узнала его со спины – высоко поднял фонарь, и я увидела то же, что и Майк: кровь на ляжках Кары, ярко-красную на белом трико. У нее началось.

Я схватила Майка за здоровую руку.

– Ни секунды не оставались! Он не трогал ее!

Джо пристрелил бы Гая прямо на сцене, Лью скорее всего убил бы обоих. Майк медлил, с глубочайшим отвращением глядя на голый торс Гая, на позу, в которой тот замер, на все, недоступное его пониманию. Потом проворчал, даже не заметив, видно, что я хромаю:

– Уведи отсюда девчонок.

Кто-то выстрелил в телевизор. Музыка прервалась.

Бонни вернулась в свое привычное состояние и не желала отвечать на мои вопросы.

– Что ты мне давала, в какой дозировке? И зачем, Бонни, зачем?

Молчание.

«Все это построил Линкольн Керстайн, – рассказывала мне бабушка. – На собственные деньги и деньги других инвесторов. Он не был ни танцором, ни музыкантом, ни хореографом, но балет жил благодаря ему».

Мы с Бонни сидели в лазарете, Кару отправили в женскую комнату. Где-то через неделю, когда кровотечение прекратится, она будет совокупляться с Майком, с Джо, с Карлом, со всеми по очереди. Ни слезы, ни крики ей не помогут.