Текст книги "Страна Северного Ветра / At the Back of the North Wind"

Автор книги: Джордж МакДональд

_{ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ}
Пьяный кебмен

Несколько дней спустя Алмаз проснулся ночью от какого-то грохота. Сначала он решил, что это шумит Царица Северного Ветра, но ошибся.

На улице, действительно, стонал ветер, но это у Царицы Южного Ветра было плохое настроение. А разбудила Алмаза вовсе не она, её голос, наоборот, убаюкал бы его. Разбудивший мальчика шум был похож не то на сердитый звериный рёв, не то на бессвязные вопли сумасшедшего. Проснувшись окончательно, Алмаз понял, что кричит кебмен-пьяница, который жил за стеной. Слушать его ругань было ужасно, но мальчик ничего не мог поделать. Вдруг раздался женский вопль, а потом заплакал младенец. Тут Алмаз понял, что настало время вмешаться, а поскольку поблизости, кроме него, никого не было, мальчик решил пойти посмотреть, не может ли он помочь. Он встал, оделся, спустился вниз – комната кебмена располагалась на другой лестнице, – вышел во двор и зашёл в соседнюю дверь. Её кебмен, к счастью, забыл запереть. К этому времени крики стихли, и нужную комнату мальчику помог найти только плач младенца. Алмаз чуточку приоткрыл дверь и заглянул внутрь. В комнате, откинувшись на спинку стула, вытянув ноги и свесив руки по бокам, сидел пьяный кебмен. Его жена всхлипывала на постели, а в люльке плакал малыш. Картина была жалкая.

Чаще всего люди при виде чужих страданий и отчаяния стараются отвернуться и побыстрее забыть увиденное. Но Алмаз начал сражаться с наступавшим отчаянием. Маленький мальчик вышел на битву с дьяволом, словно Божий ангел с пылающим мечом. Дьяволом было то самое отчаяние, и мальчик нашёл верный способ с ним расправиться. Как любой мудрый солдат, он атаковал слабое место – занялся младенцем, ведь отчаяние не имеет такой власти над детьми, как над взрослыми. А уж в малышах Алмаз понимал толк и был уверен, что сможет как-нибудь успокоить и развеселить кроху. Хотя сам он знал всего одного младенца, а двух одинаковых малышей на свете не сыскать, но в чём-то все они похожи, так вот поскольку одного ребёнка Алмаз знал очень хорошо, он был уверен, что сможет легко поладить и с этим. Некоторые, возможно, выбрали бы другой, на редкость глупый путь борьбы с таким дьяволом. Они начали бы бранить дурака-кебмена, затем разозлили бы его жену, сказав, что она сама во всём виновата, и наконец оставили бы им несколько потрёпанных нравоучительных книжек, которые нагоняют тоску и скуку, но им и в голову бы не пришло успокоить ребенка. Алмаз сразу же взял младенца из колыбели, посадил к себе на колени и стал показывать ему огоньки. Единственным огоньком, правда, был фонарь, горевший во дворе тусклым жёлтым светом: газ в нём был плохой, а стекло – грязным, однако сам свет был такой же, как у солнышка. Малютка это понял и улыбнулся, и пусть фонарь освещал жалкую картину – комната была мрачная, грязная, полупустая и безнадёжная – но посередине на табуретке сидел Алмаз, улыбаясь малышу у себя на коленках, а малыш улыбался свету. Его отец не спал, но и не бодрствовал, он сидел, устремив взор в никуда, но его чувства не успели окончательно притупиться, и в глубине души он на себя злился, только никак не мог сообразить, почему. На самом деле, ему не давало покоя то, что он ударил жену. Он уже успел позабыть свой поступок, но всё равно страдал из-за него, и эти страдания были голосом огромной Любви, которая сотворила и его, и жену, и младенца, и Алмаза. Она говорила в его сердце, умоляя стать хорошим, ведь такая Любовь живёт даже в самых испорченных и чёрных сердцах, только голос её всегда звучит по-разному. На Синае она звучала громом и молнией, в сердце кебмена – страданием, в душе апостола Иоанна – совершенным блаженством.

Постепенно до кебмена дошло, что в комнате кто-то поёт. Пел, разумеется, Алмаз. Он придумывал для малыша песенку за песенкой, одну нелепей другой, во всяком случае, так показалось кебмену. Он выпил слишком много и уже не мог разобрать слова, для него они сливались в нечленораздельное бульканье. Когда он бывал сильно пьян, он и сам так говорил. Но кроха был в восторге от песенок Алмаза, а мальчику так нравилось, о чём он пел, что он мало заботился о словах, коль скоро они нравились. Однако кебмену песенки помогли не меньше, чем Алмазу с малюткой: он от них заснул, и сон принялся потихоньку исправлять его дурное настроение.

В конце концов Алмаз устал петь и начал разговаривать с малышом. Стоило пению прекратиться, как кебмен стал просыпаться. В голове у него слегка прояснилось, он пришёл в себя, и на сердце у него было уже не так черно. Прислушавшись, он разобрал, что Алмаз говорил малышу о папе, мальчик ведь думал, что кебмен спит:

– Бедный твой папочка! Он слишком любит пиво и джин и от них становится не похожим на себя. Твой папа никогда бы не стукнул маму, если бы не выпил много пива. Он ведь очень любит твою маму, он работает целыми днями напролёт, чтобы у вас было, что кушать, только вот вечером про всё забывает и тратит деньги на пиво. А в пиво мешают какую-то гадость – мне папа рассказывал – она выгоняет вон всё хорошее, а плохое впускает. Мой папа говорит, когда человек выпьет пива, к нему внутрь забирается бес, который очень любит пить. Он знает, что там ему дадут выпить, и всё время требует ещё, поэтому человек пьёт снова и снова, пока не умрёт. Тогда ужасный бес вылезает наружу, заползает ему на живот и высматривает себе другого кебмена, которого можно будет заставить пить, и пить, и пить. Вот, малыш, что рассказывал мой папа. А ещё он говорит, что выгнать беса можно, только если не давать ему ни капли из пивной, а поить одной чистой водой, чаем или кофе. Это всё он терпеть не может и, чтобы не утонуть, быстренько убежит.

Но твой бедный папочка так и будет пить гадкое пиво! Вот здорово было бы, если бы он перестал, ведь мама на него за это сердится, оно и понятно! А когда она сердится, он сердится ещё больше, и тогда о них некому позаботиться, кроме тебя, малыш. Ты ведь заботишься о них, да? Конечно, заботишься. Маленькие всегда заботятся о своих мамах и папах, правда, малыш? За этим они и появляются, да? А когда папа перестанет пить пиво и противный джин со скипидаром – так мой папа говорит – твоя мамочка станет весёлой и красивой! И папочка будет добрым и ласковым! И ты будешь счастливым, словно ласточка! И Алмаз тоже будет весёлым и счастливым! А когда Алмаз вырастет, он обязательно возьмёт тебя с собой на козлы и научит управлять кебом.

Мальчик продолжал щебетать крохе, пока тот не заснул. К этому времени устал и сам Алмаз, зато у папы и мамы малыша сон совсем прошёл, только туман в голове остался – у одного от пива, у другой от затрещины. Оба они – кебмен на стуле, а его жена на кровати, – не отрываясь, глядели на Алмаза, а тот даже не подозревал, что за ним наблюдают. Он сидел, стараясь не заснуть, и, в свою очередь, смотрел широко открытыми глазами прямо на кебмена, не замечая его, а кебмен не мог отвести взгляда от бледного лица мальчика и его больших глаз. Алмаз и всегда-то был довольно бледненьким, а бессонная ночь и отсвет уличного фонаря сделали его лицо белее снега. В конце концов он начал клевать носом и, чтобы случайно не уронить малыша, решил отнести его в постель. Он встал с маленькой трёхногой табуретки, уложил кроху в колыбель, слегка укрыл его – ночь стояла тёплая, и сильно укрывать младенца было не нужно – и, пошатываясь от усталости, вышел из комнаты.

– Жена, – произнёс кебмен, поворачиваясь к кровати, – сдаётся мне, ангел к нам залетал. Видала ты его? Небольшой такой, и крыльев у него чегой-то не было. Ей-ей, ангелочек, как на могилках ставят.

– Не болтай чепухи, муженёк! – ответила его жена. – Хоть он и, вправду, добрый, что твой ангел. Даже лучше, ведь он всегда где-нибудь рядышком. Это же маленький Алмаз, его тут каждый знает. Вот уж кто всем алмазам алмаз! Лучшего сына и пожелать нельзя.

– Я что-то про него слыхал на конюшне, но самого парнишку встречать не доводилось. Ладно, как говорится, кто старое помянет, тому глаз вон. Иди-ка сюда, старушка. Дай тебя поцелую, и пойдём спать.

Кебмен держал свой кеб на другом дворе, хотя жил здесь. Возвращался домой он поздно и частенько был навеселе, поэтому детей не замечал. Даже если он и видел Алмаза раньше, то всё равно его не запомнил. Зато его жена, как и все, кто целые дни проводили на дворе, знала мальчика очень хорошо. Она была добрейшей женщиной. Когда Алмаз с мамой приехали из Сендвича, именно она затопила камин у них в комнате и приготовила им чаю. Да и муж её не был таким уж скверным, и когда поутру он вспомнил не только о ночном визите Алмаза, но и о том, как он поступил с женой, то сильно разозлился на себя, а у неё попросил прощения, чем очень обрадовал бедную женщину. Целую неделю потом он ни к одному трактиру даже близко не подходил, хоть это и было нелегко: какой-то богатый пивовар выстроил их, словно ловушки для человеческих душ и тел, чуть ли не на каждом углу по дороге домой. С тех пор он стал вести себя гораздо лучше, но прошло ещё немало времени, прежде чем он начал исправляться.

_{ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ}
Друзья Алмаза

Однажды кеб Алмаза и его отца стоял последним в длинной очереди на углу Пелл Мелл и Кокспур Стрит. Старый Алмаз мирно жевал свой обед, его хозяин, сидя на козлах, читал газету, а маленький Алмаз соскочил на землю побегать и размяться – от долгого сидения на одном месте у него затекли ноги. Он засунул руки в карманы и отправился прогуляться до того места, где в любую погоду стояла девочка с метлой. Только он собрался с ней заговорить, как улицу стал переходить высокий джентльмен. Он остался весьма доволен, что переход чисто выметен: кругом было грязно, а на нём были дорогие ботинки. Джентльмен опустил руку в карман и протянул девочке пенни. В ответ она мило улыбнулась и сделала забавный реверанс, от чего он взглянул на неё ещё раз и спросил:

– Где ты живёшь, дитя моё?

– На Райской улице, – ответила девочка. – По соседству с Адамом и Евой, в самом конце.

– А с кем ты живёшь? – поинтересовался он.

– С моей вреднющей бабкой, – отозвалась девчушка.

– Нельзя называть бабушку вреднющей, – произнёс джентльмен.

– Вреднющая она и есть, – ответила та, доверчиво заглядывая ему в лицо. – Не верите, приходите, сами поглядите.

Её ответ прозвучал резко, но на лице оставалось самое простодушное выражение. Джентльмен понял, что она вовсе не собиралась грубить, и оттого заинтересовался ею ещё больше.

– Всё-таки нехорошо так говорить, – настаивал он.

– Нехорошо? Да её все так зовут – даже те, кто ещё вредней её. Вы бы слышали, как она ругается. На нашей улице с ней никто тягаться не берётся. Скажу по правде, стоит ей разойтись – и уже никому не под силу её заткнуть. Правда, сперва её нужно хорошенько разозлить. Без этого ничего не выйдет, слишком она старая. А то такая потеха поднимается, вы бы знали!

Хоть девочка и назвала свою бабку вредной, на самом деле она всячески показывала, как сильно гордится её непревзойдённой бранью.

Джентльмен очень расстроился, услышав, как плохо живётся этой славной маленькой девчушке. Но он не знал, что ещё сказать, и какое-то время молча смотрел себе под ноги, а когда поднял глаза, увидел устремлённый на него взгляд Алмаза.

– Поверьте, сэр, – произнёс Алмаз, – её бабка очень плохо с ней обращается, она не пускает её домой и оставляет ночевать на улице, стоит девочке припоздниться.

– А это твой брат? – поинтересовался джентльмен.

– Нет, сэр.

– Откуда же он знает твою бабушку? Не похоже, чтобы он с ней дружил.

– Нет, конечно! Он хороший мальчик, только чуточку того.

Тут она выразительно покрутила пальцем у виска.

– Что ты хочешь сказать? – спросил джентльмен. Алмаз по-прежнему смотрел на него и улыбался.

– Кебмены кличут его Божьим ребенком, – прошептала она. – У него не все дома. Тронутый он немножко.

Алмаз, несмотря на то что прекрасно её слышал и всё понял, продолжал улыбаться. Какая разница, как его называют, если он не сделал ничего плохого? К тому же «Божий ребёнок» – определённо лучшее из прозвищ!

– Итак, мой юный друг, что ты умеешь делать? – джентльмен повернулся к мальчику, чтобы хоть как-то продолжить разговор.

– Управлять кебом, – ответил Алмаз.

– Хорошо. А ещё что? – продолжал расспрашивать тот. Поверив словам девочки, джентльмен принял выражение тихой радости на лице Алмаза за признак слабоумия и решил быть поласковей с бедняжкой.

– Присматривать за маленьким братиком, – сказал тот.

– Замечательно. А ещё?

– Чистить сапоги отцу и делать ему к чаю тосты.

– Да ты незаменимый помощник! – воскликнул джентльмен. – А что ещё ты умеешь?

– Больше, наверно, ничего, – признался мальчик. – Ездить на лошади я могу только, если меня подсадить, это не считается.

– А читать ты умеешь?

– Нет. Но мама умеет, и папа тоже, и они меня обязательно научат.

– Тогда вот, держи пенни.

– Спасибо, сэр.

– А когда научишься читать, приходи ко мне в гости, и я подарю тебе полшиллинга и книжку с красивыми картинками.

– Благодарю вас, сэр, а где вы живёте? – спросил Алмаз. Не настолько он был прост, чтобы не понимать – в гости не придёшь, если не знаешь адреса.

«Да ты вовсе не глуп», – подумал джентльмен, вынимая из кармана визитную карточку. – Вот держи, – произнёс он вслух. – Пусть папа прочитает и объяснит тебе, куда идти.

– Да, сэр. Спасибо, сэр, – поблагодарил мальчик, пряча карточку.

Джентльмен двинулся дальше, но вскоре замедлил шаг, обернулся и увидел, как Алмаз отдал свою монетку девочке, и услышал его слова:

– У меня есть и папа, и мама, и маленький братик, а у тебя только злая старая бабка. Держи мой пенни.

Девчушка положила монетку в карман рядом со своей – это была единственная целая часть платья. Бабка всегда исправно следила, чтобы карман был в порядке.

– Она всё такая же злая? – спросил мальчик.

– Ага, такая же. Только мне теперь дают больше монеток, чем раньше. Хватает еды себе купить и ещё домой медяков притащить, чтобы бабка не ворчала. Хорошо ещё, что она слепая совсем.

– Почему? – удивился Алмаз.

– Да если б она видела как раньше, враз бы заметила, что я не ем её объедки, и догадалась бы, что я себе что-то покупаю.

– Так она не следит за тобой?

– Не следит, скажешь тоже. Ещё как следит. Только я притворяюсь, что ем, а сама кидаю всё на коленки, а потом сую в карман.

– А что она сделает, если узнает?

– Не даст больше.

– Так ты же всё равно их не ешь!

– Ну и что с того?

– Тогда зачем они тебе?

– Я их отношу хромуше Джиму.

– А кто это?

– Мальчишка с нашей улицы. Мать сломала ему ногу, когда он был маленький, с тех пор он и хромает. Но он очень славный, этот Джим, я жуть как его люблю. И каждый раз для него тоже монетку оставляю. Ну, почти каждый раз. Ладно, пора мне мести дальше. Ох, и грязищи от этих омнибусов!

– Алмаз! Алмаз! – позвал отец. Ему не нравилось, что сын так долго болтает с той девочкой. Мальчик послушно вернулся на козлы, рассказал отцу про джентльмена, как он обещал подарить полшиллинга, если Алмаз научится читать, и показал визитную карточку с адресом.

– Из конюшен не так-то легко выбраться! – произнёс отец, возвращая сыну карточку. – Смотри, не потеряй её, мой мальчик. Кто знает, что из этого может выйти. Видит Бог, в наши тяжёлые времена лучше иметь много друзей.

– Разве у тебя мало друзей, отец? – удивился Алмаз.

– Грешно мне жаловаться, но чем их больше, тем лучше.

– Дай-ка я посчитаю, – сказал мальчик.

Он вытащил руки из карманов и стал по очереди загибать пальцы левой руки, начиная с большого.

– Мама – раз, наш малыш – два, я – три. Потом ещё старый Алмаз, и кеб тоже. Хотя нет, кеб не считается, он никогда на тебя не посмотрит, а если старого Алмаза нет в оглоблях, так кеб вообще стоит, как истукан. Потом кебмен-пьяница, тот, что живёт по соседству, его жена и их малютка.

– Они мне не друзья, – вставил отец.

– Но они мои друзья, – заметил мальчик.

Отец рассмеялся.

– Много от них толку! – произнёс он.

– Откуда ты знаешь? – возразил Алмаз.

– Ладно, давай дальше, – сказал отец.

– Ещё Джек и мистер Стоункроп, и – как же я забыл – конечно, мистер и миссис Коулман, мисс Коулман, миссис Крамп. И ещё тот священник, что разговаривал со мной в саду, когда ветер повалил старое дерево.

– Ты хоть знаешь, как его зовут?

– Нет, не знаю.

– А где он живёт?

– Тоже не знаю.

– Зачем же ты тогда его считаешь?

– Он со мной разговаривал и был таким приветливым.

Отец снова рассмеялся.

– Да ты, сынок, считаешь всех, кто тебе знаком. Это ещё не значит, что они твои друзья.

– Правда? А я думал, значит. Хорошо, тогда я сам с ними подружусь.

– И как ты это сделаешь?

– Да очень просто. Они ничего не смогут поделать. Как они запретят мне стать их другом? Ещё та девочка, что метёт улицы.

– Хорошие же у тебя друзья, Алмаз, нечего сказать!

– Конечно, она мой друг, папа! Если бы не она, миссис и мисс Коулман тогда не сели бы в твой кеб.

Отец задумался, ведь сынишка оказался прав, и ему стало стыдно за свою неблагодарность.

– А потом ещё этот джентльмен, – продолжал мальчик.

– Если он сдержит обещание, – перебил отец.

– Конечно, сдержит! Для него полшиллинга вовсе не много. Я вот что не понимаю, отец – разве другом может быть только тот, кто что-то для тебя сделал?

– Я этого не сказал, сынок. Тогда пришлось бы не считать нашего малыша.

– Нет, не пришлось бы. Он для тебя смеётся, и кричит, и приносит столько счастья. Разве это ничто, папочка?

Отец был тронут до глубины души. Он ничего не ответил на последние слова сына, и Алмаз закончил:

– А самого лучшего друга я ещё не посчитал – это ты, папочка – ну, или мама. Ты ведь мой друг, правда? А я – твой, да?

– А еще Бог всем нам друг, – произнёс отец, и оба они замолчали, слишком серьёзными были эти слова.

_{ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ}
Алмаз учится читать

Вопрос джентльмена, умеет ли Алмаз читать, заставил отца задуматься, не пора ли, и в самом деле, научить этому сына. Устроив на ночь старого Алмаза и задав ему корму, он немедля приступил к делу. Для самого мальчика дело оказалось несложным, потому что отец взял вместо азбуки книжку детских стихов, которую мама подобрала у моря. Учиться Алмазу было самое время, поэтому схватывал он всё на лету, и уже через месяц мог прочитать по складам любой стишок.

Только ему никак не удавалось найти стихотворение, которое мама читала ему тогда на берегу. Выучив буквы, он снова и снова пролистывал книжку, надеясь его узнать, но ни одно не было на него похоже. И он разумно решил подождать, пока не научится читать. Тогда он начал книжку с самого начала, одно стихотворение за другим. На это у него ушли почти две недели. Когда же Алмаз дошёл почти до конца, он наткнулся на одно стихотворение, и оно надолго завладело им, хоть искал он другое.

 
Мальчик-пастух
 
 
Мальчик-пастух очутился в лесу.
В жизни не видел такую красу!
Дикие пчёлы, и розы, и хмель,
Будет мне здесь и жильё, и постель.
Здесь не найдут меня горе и грусть.
В этих краях навсегда остаюсь.
 
 
Лес этот мой, и деревья мои,
Яблоки, вишни и травы,
Я здесь король, и, как все короли,
Здесь заживу на славу.
Вишни и розы, деревья и хмель.
Будет мне здесь и жильё и постель.
 
 
Выползла змейка, блестя чешуёй,
В мягкой траве показалась.
Мальчик велел ей: останься со мной
И радостно змейка осталась.
 
 
Птичка запела над головой,
Трелью в лесу зазвенела.
Спускайся сюда, веселее с тобой!
И птичка послушно слетела.
 
 
Вишни и розы, деревья и хмель.
Будет мне здесь и жильё, и постель.
Как вам не скучно на месте одном!
В чащу со мною скорее идём!
 
 
Так они шли по тропинке вперёд,
Вишни душистые сыпались в рот,
 
 
Спелые яблоки падали в руки —
Нету печали и нету разлуки,
 
 
Здесь не найдут меня горе и грусть!
В этих краях навсегда остаюсь!
Быстрый ручей среди леса бежал.
Мальчик сурово ему приказал:
 
 
– Ну-ка, с дороги скорее сверни!
Ты не туда катишь воды свои —
 
 
Следуй за мной! – И шумящий поток
С мальчиком рядом послушно потёк.
 
 
Так он, спеша, увлекал за собой
Всех, кто в лесу попадался живой, —
 
 
Птицы и белки, ежи, пауки,
Жабы, улитки, олени, жуки,
 
 
Дикие пчёлы, ночная сова,
Бабочки «мёртвая голова»,
 
 
Моль, и капустница, и «адмирал»,
Мчались за ним, потому что позвал.
 
 
Малиновки, жаворонки, вороны,
Стрекозы, похожие на драконов,
 
 
Летучие и лесные мыши,
Все, кто видит и все, кто слышит,
 
 
Все обитатели этих мест
Вдруг устремились покинуть лес,
 
 
Даже слепые кроты позабыли,
Как под землёю ходы свои рыли.
 
 
И пробивались за мальчиком вслед.
Не различая, где тьма, где свет,
 
 
А дудка пастушья и барабан
Всё звали и звали – вперёд, в туман.
Ветру крикнул: Пойдём со мной!
Ветер скрутился над головой,
 
 
В поселке флюгеры посрывал
И устремился вперёд, как шквал.
 
 
Корни с трудом оторвав от земли,
Даже деревья куда-то шли.
 
 
И все они вышли в конце пути
Туда, где дальше нельзя идти.
 
 
Широкое поле и облака —
Земля велика и велика,
 
 
Спуститесь! – пастух сказал облакам.
И закат спустился к его ногам.
 
 
В золоте, дыме встал перед ним.
И пастух испугался – что делать с ним?
 
 
Звери толпою сгрудились вокруг,
И что будет дальше – не знал пастух.
 
 
Что делать со всеми, кого он согнал
С насиженных мест и с собой позвал?
 
 
И мальчик воскликнул: – Уйдите прочь!
Я не могу вам ничем помочь!
 
 
Но ветер шумел, и звери роптали —
Зачем пришли они в эти дали?
 
 
И голоса все слились в один:
– Что ты хочешь от нас, господин?
 
 
Ты привёл нас – птиц и зверей.
Что нам делать, скажи скорей!
 
 
Куда деваться – пастух не знал.
Он сел на землю и зарыдал.
 
 
И вспомнил, что ждёт его дома мать.
И понял, что им сейчас сказать:
 
 
– Ведите меня поскорее домой! —
Птицы вспорхнули над головой,
 
 
Ручей беззаботно помчался назад,
Обратно отправился весь зоосад.
 
 
И только змея шипела в тревоге,
Бросилась мальчику прямо под ноги
 
 
Живою помехой на каждом шагу.
– Змея! Я тебя уничтожить могу, —
 
 
Крикнул пастух, – я не стану шутить,
Если попробуешь путь преградить!
 
 
Дудочкой крепкой нанёс удар,
Прочь покатилась змея, как шар.
 
 
Шёл, торжествуя, звериный народ,
Вишни душистые сыпались в рот,
 
 
Спелые яблоки падали в руки,
Нету печали и нету разлуки,
 
 
Птицы звенели, как этот рассказ,
Что сложен для мальчика и для вас.