Текст книги "Марид Одран"

Автор книги: Джордж Алек Эффинджер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 47 (всего у книги 56 страниц)

Когда два молодых человека закончили свое печальное дело, к нам подошел Фридландер-Бей.

– Да будет с ней мир и благословение Аллаха, – сказал он. – Шейх Хассанейн, твой брат бежал.

Хассанейн пожал плечами, словно он предвидел, что это случится.

– Он хочет умереть в пустыне, а не от моего меча. – Он потянулся и вздохнул. – И все равно мы должны его выследить и привести назад, ежели будет на то воля Аллаха. Трагедия еще не окончена.

Глава 8

Хотя мне и не хочется этого признавать, но время, что я прожил среди Бани Салим, изменило мою жизнь. Я был почти уверен в этом. В полудреме покачиваясь в седле Фатмы, я думал о том, как все будет, когда я вернусь в город. Особенно мне нравилось воображать, как я ворвусь к Реда Абу Адилю и горячо поцелую его, так, как сицилийские отцы отмечают поцелуем жертву. Затем я непомнил себе, что Абу Адиля трогать нельзя, и стал думать о другом.

Кому мне больше всего хочется свернуть шею? Хаджару? Это вне всякого сомнения, но просто прикончить лейтенанта не доставит мне настоящего удовольствия. Я уверен, Фридландер-Бей ждет, что я буду целить выше.

Муха села мне на лицо, и я в раздражении смахнул ее. Потом открыл глаза: посмотреть, не изменилось ли чего, но все было как прежде. Мы все так же медленно, вперевалку ехали по песчаным горам, называемым Урук-аш-Шайба. Это и вправду были горы, а не просто холмы. Я представить себе не мог, что дюны могут быть такими высокими. Песчаные пики Урук-аш-Шайбы вздымались на шесть сотен футов и тянулись до восточного края горизонта, как застывшие волны солнечного света.

Нам иногда трудно было заставить верблюдов подниматься по задним склонам этих дюн. Часто приходилось спешиваться и вести животных в поводу. Верблюды постоянно жалобно ревели, иногда нам даже приходилось облегчать им ношу и самим нести припасы. Песок на склонах был мягким по сравнению с плотным, слежавшимся песком равнины, и даже верблюдам с их твердым шагом было непросто перебираться через высокие гребни. Кроме того, на подветренной стороне, которая, естественно, была куда круче, животным грозила опасность упасть и серьезно повредить ноги или спину. Если бы такое случилось, это стоило бы нам жизни.

Нас было шестеро. Я ехал вслед за Хассаней-ном, который был нашим негласным предводителем. Его брат, Абу Ибрагим, ехал вместе с бен-Мусаидом, а Сулейман бен-Шариф – с Хилялем. Когда мы в очередной раз остановились отдохнуть, шейх сел на корточки и нарисовал на песке грубую карту.

– Здесь путь от Бир-Балаг до источника Кхаба и Мугшина, – сказал он, рисуя кривую линию с юга на север. Справа, примерно в футе от нее, он нарисовал другую линию, параллельную первой. – Здесь Оман. Возможно, Нашиб думает, что сможет просить защиты у эмира Омана, но если так, он жестоко ошибается. Эмир Омана слаб, он сидит под пятой эмира Муската, а тот – ярый сторонник исламского правосудия. Нашиб проживет там не дольше, чем если бы он просто вернулся к Бани Салим.

Я ткнул в пространство между пустынной тропой и границей Омана.

– А здесь что? – спросил я.

– Мы только что вошли сюда, – сказал Хасса-нейн. Он похлопал по песку медового цвета. – Это Урук-аш-Шайба, высокие песчаные дюны. А за ними кое-что похуже. – Он провел ногтем большого пальца по песку в сторону оманской границы. – Умм-ас-Самин.

Это означало Матерь яда.

– Что это за место?

Хассанейн поднял на меня взгляд и прищурился.

– Умм-ас-Самин, – повторил он, словно само это название все объясняло. – Нашиб мой брат, и, сдается, я угадываю его планы. Я уверен, что он направляется сюда, поскольку сам выбрал себе смерть.

Я кивнул.

– Значит, поэтому ты не слишком стараешься поймать его?

– Если он ищет смерти в пустыне, я ему это позволю. Но в то же время мы должны быть готовы отрубить ему голову, если он вместо этого попытается бежать. Мусаид, возьми своего сына и поезжай к северным пределам Умм-ас-Самин, – обратился он к своему брату. – Бен-Шариф, ты с Хилялем поедешь на юг. Мы с этим благородным

горожанином будем преследовать Нашиба до края зыбучих песков.

Так мы разделились, договорившись присоединиться к остальным Бани Салим в Мугшине. Времени у нас было немного, поскольку в Урук-аш-Шайбе не было колодцев. У нас была только та вода, которую мы везли с собой в козьих бурдюках, чтобы продержаться, пока не поймаем Нашиба.

На исходе дня я остался наедине со своими мыслями. Хассанейн не был разговорчивым человеком, да и говорить нам было почти не о чем. Я многому от него научился. Мне казалось, что в городе я иногда сам парализовал себя, раздумывая над всякими «правильно» и «неправильно» и тем серым сумраком, что лежит между ними. Это было своего рода слабостью.

Здесь, в Песках, все было проще. Слишком долгое промедление могло оказаться смертельным. Я дал себе слово, что, когда вернусь в город, буду пытаться думать по-бедуински. Я буду вознаграждать за добро и карать за зло. Жизнь слишком коротка, чтобы искать оправдания человеческим поступкам.

Фатма споткнулась и сразу же выправилась. Сбой в ее походке пробудил меня и напомнил, что у меня есть более насущные проблемы. И все равно я не мог отделаться от ощущения, что этот урок я получил по воле Аллаха. Убийство Нуры словно научило меня чему-то важному.

Но я не понимал, почему Нура доложна была умереть ради этого. Если бы я спросил об этом глубоко религиозного Фридландер-Бея, он только пожал бы плечами и сказал: «Так было угодно Аллаху».

Такой ответ меня не удовлетворял, но другого я не получил бы. Разговор на эти темы всегда скатывается к детским рассуждениям насчет того, почему Аллах допускает существование зла.

Хвала Аллаху непостижимому!

Мы с шейхом Хассанейном ехали до заката, затем остановились и разбили лагерь на маленьком плоском пятачке между двумя дюнами. Я слышал, что лучше ехать ночью, а жарким днем спать, но Бани Салим чувствовали, что вернее будет поступать вопреки общему мнению. К тому же Фатме днем изрядно досталось – верблюдице было непросто удерживать равновесие даже тогда, когда они видела, куда ступает. В темноте началась бы игра с опасностью.

Я разгрузил Фатму и привязал ее длинной цепью, которая позволила ей самой отыскать свой скудный ужин. Нам пришлось ехать налегке, поэтому наш ужин был лишь немногим лучше. Мы сжевали по три полоски вяленой козлятины, пока Хассанейн готовил на маленьком костерке мятный чай.

– И сколько нам еще ехать? – спросил я, глядя в мерцающее пламя.

Он покачал головой:

– Трудно сказать, ведь мы не знаем планов Нашиба. Если он действительно пытается пересечь Умм-ас-Самин, то завтра в полдень наш поход будет окончен. Если он надеется сбежать от нас – а этого он сделать не может, поскольку если он не найдет воду, то погибнет, – мы окружим его с трех сторон, и может статься, произойдет жестокая схватка. Но я надеюсь, что мой брат в конце концов изберет честный конец.

Чего-то я во всем этом не понимал.

– О шейх, – сказал я, – ты назвал Умм-ас-Самин зыбучими песками. Я думал, что они существуют только в голошоу да еще где-нибудь в джунглях.

Хассанейн издал короткий лающий смешок.

– Я никогда не видел голошоу.

– Ну, зыбучие пески обычно выглядят как вязкая грязь. Если бы ты мог ходить по воде, то даже тогда у тебя под ногами было бы более плотное основание. Зыбучие пески засосали бы тебя мгновенно.

– Засосали? – спросил шейх. Он нахмурился. – В Умм-ас-Самин погибло много народу, но никого из них не засосало. Самое подходящее слово – провалились. Зыбучка – это топкое болото непригодной к питью воды, покрытое кристаллической соляной коркой. Соль намывают потоки с холмов на оманской границе. В некоторых местах эта корка может выдержать вес человека. Однако ее не видно, потому что сверху на соль наносит песок. Издали Умм-ас-Самин кажется спокойной, твердой равниной на краю пустыни.

– Но если Нашиб попытается ее пересечь…

Хассанейн покачал головой.

– Да сжалится Аллах над его душой, – сказал он.

Это напомнило всем, что мы забыли о вечерней молитве, пусть всего на несколько минут. Мы расчистили небольшой участок пустынной земли и совершили ритуальное омовение песком. Мы помолились, и я добавил еще моление о благословении для души Нуры и руководства для всех нас. Пора ложиться спать. Я был измучен.

Всю эту беспокойную ночь мне снились странные сны. Я до сих пор помню один: я видел мощную фигуру отца, который делал мне суровое внушение насчет того, что в пятницу надо ходить в мечеть. Отец не разрешил бы мне выбрать какую-нибудь старую мечеть, это должна была быть та мечеть, в которую ходил он сам. Лишь проснувшись, я понял, что это был вовсе не мой отец, это был Джирджи Шакнахьи, мой напарник в то недолгое время, когда я служил в полицейском департаменте.

Этот сон глубоко встревожил меня по двум причинам: я то и дело винил себя в гибели Шакнахьи, и мне не было понятно, почему он во сне вел себя так сурово. В жизни он был совсем другим. Почему он сейчас потревожил мой сон, а не сон, скажем, Фридландер-Бея?

Прежде чем навьючить верблюдов и тронуться в путь, мы еще поели вяленой козлятины и попили чаю. Обычно мы ели на завтрак рисовую кашу и финики.

– Ешь вволю, – говорил Хассанейн. – День будет полон событиями, и приятными они не будут. Ешь и пей досыта, мы не будем останавливаться, пока брат мой не умрет.

«Ничего себе», – подумал я. Как он может так спокойно говорить об этом? Я подумал, что мне это было бы тяжело, но этот пустынный вождь показывал мне, в чем состоит истинная сила и твердость.

Я водрузил узорчатое седло Фатме на спину, на что она ответила своим обычным полуискренним сопротивлением. Я повесил на седло половину наших припасов, затем поднял верблюдицу на ноги. Задача была нелегкой, смею вас заверить. Не раз я желал, чтобы Бани Салим были одним из тех пустынных кланов, что носятся по равнине на прекрасных конях. Вместо этого я получил это упрямое, вонючее животное. Да ладно, на все воля Аллаха.

Мы направили наших верблюдов на восток, к Умм-ас-Самин. Хассанейн был прав – день обещал одни неприятности. Но в конце его придет развязка, которая принесет облегчение душе шейха, иншалла.

Мы не разговаривали. Каждый из нас погрузился в мрачные раздумья. Мы покачивались на спинах верблюдов, медленно двигаясь вслед за Нашибом. Прошло несколько часов, прежде чем я услышал, как шейх гневно воскликнул:

– Аллаху Акбар! Вот он!

Я сразу же посмотрел вперед. Наверное, я задремал, потому что только сейчас заметил широкую, сверкающую равнину впереди. На западе ее стоял человек и разгружал верблюда, словно собирался поставить здесь лагерь.

– По крайней мере, – сказал я, – он не собирается погубить вместе с собой еще и бедное животное.

Хассанейн обернулся и гневно посмотрел на меня. Все его добродушие как рукой сняло. Лицо его было суровым и, пожалуй, мстительным.

Мы погнали верблюдов как могли быстро и вылетели из дюн, словно неслись в атаку. Когда мы были в каких-то пятидесяти ярдах от Нашиба, он обернулся. В лице его не было ни гнева, ни страха, лишь одна неизмеримая скорбь. Он поднял руку и замахал нам. Я не понял, что он хотел этим сказать. Затем он повернулся и побежал к корке Умм-ас-Самин.

– Нашиб! – в отчаянии закричал Хассанейн. – Подожди! Вернись вместе с нами к Бани Салим! Там ты, по крайней мере, сможешь получить прощение, прежде чем я должен буду казнить тебя! Разве не лучше умереть среди своего племени, чем в одиночестве, в этом пустынном месте?

Нашиб не слушал брата. Мы едва не перехватили его, когда он сделал первый нерешительный шаг по присыпанной песком корке.

– Нашиб! – закричал Хассанейн.

На сей раз убийца обернулся. Он коснулся своей груди над сердцем, приложил пальцы к губам и поцеловал их, затем коснулся лба.

Наконец после мгновения, которое показалось мне самым долгим в истории человечества, он повернулся и сделал еще несколько шагов по соляной корке.

– Может быть, он… – Мои слова оборвал полный совершенного отчаяния вопль Нашиба. Следующий шаг – и он беспомощно провалился сквозь корку в болото. На миг его голова показалась на поверхности еще раз, но боролся он напрасно. Умение плавать не числится среди навыков, необходимых Бани Салим для выживания.

– Во имя Аллаха, благого, милосердного, – простонал Хассанейн. – Да будет с ним мир и благословение Аллаха.

– Свидетельствую, что нет бога, кроме Бога, – сказал я. Я был потрясен почти так же, как мой спутник. Я закрыл глаза, хотя смотреть было не на что, разве что на маленькую дырку, которую проломил в соляной корке Нашиб. Наверное, он умер очень быстро.

Наша миссия была завершена, а суровость здешних мест торопила назад – к племени в Мугшин быстро, как только можно. Хассанейн понимал это лучше меня, и потому он без единого слова спешился, взял верблюда Нашиба за повод и через поющие пески повел его к своему верблюду. Если тут и уместно было выразить свою скорбь, то шейх сделал это молча, и мы шатаясь тронулись на юг.

Не помню, чтобы до конца этого дня мы с Хассанейном обменялись хоть парой слов. Он гнал наш маленький отряд так быстро, как только мог, и мы ехали еще пару часов после захода солнца, остановившись только для закатной молитвы.

– В южной части Песков сейчас голодно, – сказал он. – Тут мало воды и корма для верблюдов. Эта часть пустыни перенесла засуху.

Черт, я чуть не спросил его, как в таком месте, как Пустая четверть, может быть еще и засуха? В смысле, как бы вы это назвали, если годовая норма осадков здесь составляет десять унций. Но я видел, что Хассанейн не склонен к разговорам, а потому промолчал.

Еще через два часа, когда мы разбили лагерь съели наш скудный ужин и расстелили одеяла рядом с костром, к нам присоединились Хиляль и бен-Шариф. Я был рад видеть их, хотя память о последних событиях витала над нами, как страх Господень.

Двое приготовили себе места у костра.

Мы издалека увидели вас и Нашиба, – сказал Хиляль. – Как только мы увидели, что вы покидаете край Умм-ас-Самин, то поняли, что Нашиб покончил с собой. Тогда мы свернули через Пески, чтобы перехватить вас. Мы бы и раньше вас нагнали, но вы, наверное, шли слишком быстро.

– Я не хочу торчать здесь больше, чем нужно, – мрачно сказал Хассанейн. – Наша еда и вода…

– Думаю, нам ее хватит, – сказал бен-Шариф. – Ты просто хочешь поскорее уйти от того, что произошло.

Шейх посмотрел на него долгим взглядом.

– Ты осуждаешь меня, Сулейман бен-Шариф? – спросил он с яростью.

– Йа салам, я не осмелился бы, – ответил лодой человек.

– Тогда стели свое одеяло и спи. Завтра нам предстоит долгий путь.

– Как скажешь, шейх, – ответил Хиляль.

Через несколько минут мы все уже спали под холодным черным небом Руб-аль-Хали.

Поутру мы собрали лагерь и двинулись через пустыню, где не было ни единой тропинки. Нас вела только память Хассанейна. Так мы ехали несколько дней – все молчали, говорил один Хассанейн, и только тогда, когда это было необходимо. «Пора молиться!», или «Остановимся здесь!», или «На сегодня хватит!». С другой стороны, у меня было достаточно времени для копания в себе, и будьте уверены, я использовал его по назначению. Я вновь пришел к выводу, что мое пребывание у Бани Салим изменило меня – когда я вернусь в город, именно «когда», а не «если», некоторые существенные изменения в моем поведении будут к месту. Я всегда был страшно независим, но сейчас мне хотелось, чтобы этот грубый клан и его молчаливый вождь одобрили мое поведение.

Под конец мы заехали так далеко, ехали так быстро, что все мысли о городе выветрились у меня из головы. Я думал только о том, как бы живым добраться до другого поселения, до бедуинской деревушки на южной окраине Песков. И потому невероятно обрадовался, когда Хассанейн остановил нас и показал на горизонт, чуть больше к югу, чем к юго-западу.

– Горы, – заявил он.

Я посмотрел. Никаких гор я не увидел.

– Это последние мили Песков. Сейчас мы в Ганиме.

Конечно, шейх, если ты так считаешь. На мой же взгляд, пока ничего не изменилось. Мы взяли немного южнее и вскоре наткнулись на столетний путь от источника Кхаба к Мугшину на дальней оконечности гор Карра. Нашей целью был Мугшин, где нам предстояло встретиться с остальным племенем. Бани Салим говорили о Мугшине так, словно он был сокровищницей чудес, Сингапуром, Эдо или Нью-Йорком. Я же решил, что подожду с оценками, пока не смогу сам восхититься его аллеями.

В последующие два-три дня местность стала заметно выше, и я уже не сомневался, что старый шейх знает, куда ехать. У подножия гор, что отделяли нас от побережья, лежал Мугшин. Я представлял себе это место только по рассказам своих спутников, и потому настоящий его вид вызвал у меня некий шок. Мугшин представлял собой пятьдесят – шестьдесят шатров – промышленных, европейского производства, – разбросанных по широкой равнине так, чтобы каждый житель чувствовал себя достаточно уединенно. Сильный ветер нес по деревне песок, не было видно ни души.

Бен-Шариф и Хиляль были вне себя от радости, увидев деревушку. Они стояли на спинах верблюдов, размахивали винтовками и то и дело выкрикивали хвалу Аллаху.

– Идите, – сказал Хассанейн, – и посмотрите, не пришли ли наши. Наше обычное место вроде бы пусто.

– Мы вполне могли обогнать их, – сказал бен-Шариф. – Мы шли быстрее, чем караван Бани Салим.

Шейх кивнул:

– Тогда будем ждать их прихода.

Хиляль встал на колени в седле и что-то крикнул. Я не понял что. Затем он ткнул верблюдицу так, что она рванула со всей скоростью. Бен-Шариф помчался за ним.

Хассанейн показал на деревушку.

– Твой город даже больше этого? – спросил он.

Это испугало меня. Я уставился на кучку зеленых и серых шатров.

– В чем-то да, – сказал я. – А в чем-то определенно нет.

Шейх хмыкнул. Время разговоров окончилось. Он пнул верблюдицу, и я поехал за ним неспешным шагом. В сердце мое хлынуло ощущение победы – ведь я выжил в этой чрезвычайно нетехнологизированной среде. Мой модифицированный мозг мало чем помогал мне с тех пор, как Бани Салим подобрали нас. Я даже пытался не пользоваться блокировщиками боли, голода и жажды, потому что хотел доказать себе, что могу вынести все, что могут вынести немодифицированные бедуины.

Конечно, я и в малой степени не был так дисциплинирован, как они. Как только боль, голод или жажда начинали слишком донимать меня, я с благодарностью прибегал к защите моего вживленного в череп оборудования. Не было смысла переутомляться, особенно если на карту ставилась гордость. Здесь, в Песках, она ценилась слишком дорого.

Бани Салим действительно еще не прибыли. Шейх Хассанейн отвел нас к обычному месту, и мы разбили временный лагерь, без укрытий. Каким голодным взглядом смотрел я на постоянные шатры! Я отдал бы за них кучу денег, поскольку ветер был холодным и нес с собой тучи песка. Прежний Марид Одран сказал бы: «Да пошло все к черту!» – и отправился бы отдохнуть в один из них. Теперь только гордость, моя драгоценная гордость не давала мне покинуть Хассанейна и двух молодых людей. Меня больше заботило то, что они обо мне подумают, чем мой собственный комфорт. Это было нечто новое.

На следующий день я чуть не помер от скуки. До встречи с Бани Салим делать нам было нечего. Я исследовал деревню, но это заняло мало времени. Я нашел небольшой сук там, где наиболее честолюбивые мугшинские купцы расстилали на земле одеяла, прикрывая свои товары. Там было свежее мясо и не очень свежее, овощи, финики и прочие фрукты, а также основная пища бедуинов: рис, кофе, вяленое мясо, капуста, морковь и прочие овощи.

Я был весьма удивлен, увидев старика, у которого на одеяле лежали семь предметов из пластмассы – училки, привезенные из-за гор, из Салалы, Бог весть какого производства. Я с огромным любопытством рассматривал их. Мне хотелось узнать, что именно этот шибко умный старикан надеется продать тем немногим модификантам, что слоняются по Руб-аль-Хали.

Тут были две училки на святого имама, возможно, такие же, как и та, что была у Хассанейна, две медицинские, училка с программой на различные арабские диалекты южной части Аравии, незаконная сексуальная информативка и краткий справочник по шариату, мусульманскому праву. Я подумал, что последняя училка может стать хорошим подарком шейху. Спросил старика, сколько она стоит.

– Двести пятьдесят риалов, – сказал он слабым дрожащим голосом.

– Риалов у меня нет, – ответил я, – только киамы. – У меня оставалось почти четыре сотни киамов, которые я утаил от сержанта аль-Бишаха в Наджране.

Старик бросил на меня долгий проницательный взгляд:

– Киамы? Ладно, сотня киамов.

Теперь настал мой черед сделать огромные глаза.

– Да это в десять раз дороже, чем она на самом деле стоит! – сказал я.

Он только пожал плечами:

– Когда-нибудь кто-нибудь сочтет, что она стоит сто киамов, я и продам ее за сотню. Но нет. Поскольку ты гость в нашей деревне, я отдам ее тебе за девяносто.

– Пятнадцать, – ответил я.

– Тогда отправляйся к своим спутникам. Мне не нужны твои деньги. Великий Аллах поддержит меня в моем желании, иншалла. Восемьдесят киамов.

Я развел руками.

– Я не могу позволить себе заплатить столько. Я дам тебе двадцать пять, но это все. Именно потому, что я странник. Но ведь это, сам понимаешь, не означает, что я богат.

– Семьдесят пять, – сказал он не моргнув глазом. Торговля для него была скорее обычаем, чем настоящей попыткой выжать из покупателя деньги.

Это продолжалось еще несколько минут, пока я, наконец, не купил училку по законам за сорок киамов. Старик поклонился мне так, будто я был каким-нибудь великим шейхом. С его точки зрения так, конечно, и было.

Я взял училку и пошел назад, к нашему лагерю. Прежде чем я успел пройти хотя бы двадцать ярдов, меня остановил другой житель.

– Салам, – сказал он.

– Алейкум ас-салам, – ответил я.

– Скажи, о блистательный, не будет ли тебе любопытно взглянуть на некоторые особенно приятные и редкие персональные модули?

– Ну, – с любопытством сказал я, – может быть.

– У нас есть такие… необычные, каких ты не найдешь нигде, ни в Наджране, ни за горами, в Салале.

Я посмотрел на него со спокойной улыбкой. Я приехал не из какого-то варварского городка вроде Наджрана или Салалы. Мне казалось, что я уже попробовал самые странные и извращенные модики в мире. И все же мне было интересно посмотреть, что сумел купить этот высокий и тощий верблюжий жокей.

– Ладно, – сказал я. – Покажи их мне.

Человек заволновался, словно опасался, что нас подслушают:

– Я могу лишиться руки, если покажу тебе, что за модики мы продаем. Но если ты пойдешь без денег, это охранит нас обоих.

Я не совсем понял:

– А что мне делать с моими деньгами?

Торговец, который продал тебе училку, имеет несколько металлических ящичков для наличных, о шейх. Отдай ему свои деньги, и он надежно их спрячет, даст тебе расписку и ключ к ящичку. Затем ты пойдешь в мой шатер и будешь пробовать наши модики сколько тебе вздумается. Когда ты решишь – покупать или нет, мы пойдем назад и заберем твои деньги. Таким образом, если кто из властей придет во время демонстрации, мы сможем доказать, что ты пришел не с целью покупки и что я не собирался ничего продавать, потому что у твоей высокой персоны нет денег.

– И как часто прерывают ваши «демонстрации»? – спросил я.

Этот бедуинский жулик посмотрел на меня и пару раз подмигнул.

– То и дело, – сказал он. – То и дело, о шейх. Это издержки производства.

– Знаю. Это я хорошо знаю.

– Тогда, о блистательный, идем со мной, и ты отдашь деньги Али Мухаммаду, старому торговцу.

Молодой человек был что-то подозрителен, но старый торговец был мне симпатичен старомодным честным поведением.

Мы подошли к его подстилке. Молодой сказал:

– Али Мухаммад, этот господин желает посмотреть наши самые лучшие модики. Он готов оставить тебе свои деньги.

Али Мухаммад, прищурившись, посмотрел на меня:

– Он не из полиции или еще откуда?

– После разговора с этим благородным шейхом, – сказал нервный молодой человек, – я ему полностью доверяю. Клянусь тебе гробницами всех имамов, он не доставит нам неприятностей.

– Ну, ладно, посмотрим, – недовольно сказал Али Мухаммад. – Сколько у него наличных?

– Не знаю, о мудрый, – сказал мой новый приятель.

Я немного помедлил, затем выложил большую часть своих денег. Я не хотел отдавать все, но казалось, оба это знали.

– В твоих карманах не должно остаться ничего, – сказал Али Мухаммад. – Десяти риалов хватит, чтобы нас троих подвергли телесному наказанию.

Я кивнул.

– Вот, – сказал я, отдавая остальные деньги.

«Назвался груздем – полезай в кузов», – сказал я себе. Только вот кузов стоил мне четыре сотни киамов.

Старый торговец исчез в ближайшем шатре. Отсутствовал он всего две-три минуты. Вернувшись, он отдал мне ключ и расписку. Мы традиционно раскланялись, и мой дерганый провожатый повел меня к другому шатру.

Прежде чем мы прошли половину пути, он сказал:

– А ты заплатил пять киамов залога за ключ, о шейх?

– Что за залог? Ты прежде ничего о нем не говорил.

– Мне очень жаль, господин, но мы не можем пустить тебя посмотреть модики, пока ты не заплатишь залог. Всего пять киамов.

В душе у меня зашевелился неприятный страх. Я протянул этому тощему хорьку расписку.

– Вот, – сказал я.

– Но здесь ничего не говорится о залоге, о шейх, – ответил он. – Всего только пять киамов, и ты сможешь целый день играть с любыми модиками, какими только пожелаешь.

Я слишком легко купился на приманку в виде модиков класса X.

– Ладно, – сердито сказал я, – ты же видел, как я отдал все деньги до последнего киама твоему старику. У меня больше нет.

– Что же, это беспокоит меня, о мудрый. Я не могу показать тебе модики без залога.

Теперь я понимал, что, заплати я даже залог, модиков у них наверняка не оказалось бы.

– Ладно, – гневно сказал я. – Пойдем назад и заберем мои деньги.

– Как пожелаешь, о шейх.

Я повернулся и зашагал к подстилке Али Мухаммада. Его там не было. Его вообще нигде не было. Вход в шатер с ящичками для денег охранял огромный человек с темным багровым лицом. Я подошел к нему, показал расписку и попросил впустить меня, чтобы забрать свои деньги.

– Я не могу впустить тебя, пока ты не заплатишь залог в пять киамов, – сказал он.

«Человек так рычать не может», – подумал я.

Я пытался угрожать, просил, обещал большую плату, когда вернется Фридландер-Бей с остальными Бани Салим. Ничего не помогало. Наконец, сообразив, что меня облапошили, я повернулся к своему нервному провожатому. Он тоже исчез.

Итак, я остался с никчемной распиской и ключом – наверное, это был Самый Дорогой Бесполезный Ключ в мире, достойный мирового рекорда, – и с ясным сознанием того, что мне только что преподали урок гордости. Это был очень дорогой урок, но все же… Я понимал, что Али Мухаммад и его молодой поделыцик, наверное, уже на полпути к горам Карра, и как только я повернулся спиной к бедуинскому Мистеру Бицепсу, он тоже скрылся. Я расхохотался. Этот анекдот я никогда не расскажу Фридландер-Бею. Я могу сказать, что меня обокрали ночью, пока я спал. Фактически это было почти правдой.

Я просто пошел прочь, смеясь над собой и своим утраченным превосходством. Доктор Садик Абд ар-Раззак, который приговорил нас к ссылке в это ужасное место, на самом деле совершил благо. Уже не раз я разочаровывался в своих достоинствах. Я вышел из пустыни изменившимся по сравнению с тем, каким я свалился туда.

Через четыре или пять дней прибыли Бани Салим, и был шумный праздник и много встреч. Я убедился, что с Фридландер-Беем в дороге ничего плохого не случилось и что он выглядит счастливее и здоровее, чем когда-либо. На одной из пирушек шейх Хассанейн обнял меня, как будто бы я был членом его семьи, и формально принял Фридландер-Бея и меня в свой клан. Теперь мы были полноправными Бани Салим. Я подумал: пригодится ли это нам когда-нибудь? Я подарил Хассанейну училку по шариату, и он был весьма этим доволен.

На следующий день мы приготовились к отъезду. С нами ехал бен-Турки. Он должен был провести нас через горы к приморскому городу Салале. Там мы закажем билеты на первый же корабль до города Кишна, что лежал в сотне миль к западу. Это был ближайший город, в котором имелось летное поле для суборбитальных кораблей. Мы ехали домой.