Текст книги "Марид Одран"

Автор книги: Джордж Алек Эффинджер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 56 страниц)

Пожарные отвели меня к машине «Скорой помощи». Фридлендер Бей уже лежал там на носилках. Кмузу помог мне влезть в машину. Он наклонился ко мне, а я к нему.

– Пока вы поправитесь, – тихо произнес он, – я постараюсь узнать, кто устроил поджог.

Некоторое время я глядел на него, соображая. Я моргнул и понял, что ресницы у меня сгорели.

– Так ты думаешь – это поджог? – спросил я. Водитель уже захлопнул одну створку задних дверей.

– У меня есть доказательства, – сказал Кмузу, и водитель закрыл вторую створку.

Минуту спустя мы с Палочкой под вой сирены помчались по узким улочкам города. Папочка на носилках не шевелился. Он выглядел беззащитным и жалким. Мне тоже было муторно. Наверно, в наказание за то, что смеялся над Шестой гексаграммой.

Глава 12

Мать принесла мне фисташковых орехов и инжира, но глотать было все еще трудно.

– Тогда лучше отведай вот этого, – сказала она. – Я даже ложку принесла. – Она сняла крышку с пластиковой банки и поставила ее на тумбочку. В продолжение своего визита она была на редкость робкой и застенчивой.

Мне кололи обезболивающее, но сейчас Я не был в таком опьянении, Как случалось раньше. Небольшая доза соннеина из шприца-распылителя куда лучше, чем укол в глаз острой иголкой. У меня, разумеется, заблаговременно был припасен экспериментальный дэдди, блокирующий боль. Я мог включить его и оставаться при этом с абсолютно ясной и трезвой головой. Но включать его я не хотел. И своим заботливым докторам и сестрам я тоже ничего не сказал, потому что не получил бы наркотиков, узнай они… Короче, больница – слишком скучное место для трезвого человека.

Я приподнял голову с подушки.

– Что это? – хрипло спросил я, протягивая руку и принимая банку.

– Кислое верблюжье молоко. – сказала мать. – Тебе оно нравилось, когда ты болел. Когда ты был еще маленький. – В голосе матери мне послышалась совсем не свойственная ей нежность.

Кислое верблюжье молоко вовсе не такое блюдо, при виде которого вы бы подпрыгнули от радости. Я тоже не подпрыгнул. Но я ложку все-таки взял и притворился, что смакую эту кислятину, чтобы доставить радость маме. Может быть, она этим удовлетворится и уйдет. И тогда я вызову сестру и попрошу еще укольчик соннеина, чтобы хорошенько выспаться. В больницах хуже всего то, что приходится уверять всех окружающих в своем хорошем самочувствии и выслушивать посетителей, чьи истории болезней всегда оказываются драматичнее вашей собственной.

– Ты действительно переживал за меня, Марид? – спросила мать.

– Конечно, – сказал я, опять откидываясь на подушки. – Именно поэтому я и послал Кмузу узнать, не грозит ли тебе опасность.

Она грустно улыбнулась и покачала головой: – Наверное, было бы лучше, если бы я сгорела. Тогда тебе некого было бы стыдиться!

– Ну что ты говоришь, мам!

– Ладно, милый. – Она долго глядела на меня, не говоря ни слова. – Как твои ожоги?

Я пожал плечами и тут же вздрогнул от боли.

– Еще напоминают о себе. Сестры мажут меня какой-то белой гадостью два раза в день.

– Наверное, так надо. Пусть мажут.

– Хорошо, мам. Пусть. Молчание опять затягивалось.

– Знаешь, я должна тебе кое-что сказать, – заговорила она наконец. – Я была с тобой не совсем откровенной.

– Да? – Для меня это не было новостью, но я предпочел удержаться от скептических замечаний и выслушать сначала ее объяснения.

Мать опустила взор на свои руки, нервно мнущие льняной платок.

– Я знаю про Фридлендер Бея и Реда Абу Адиля гораздо больше, чем сказала тебе тогда.

– А-а-а…

Она взглянула на меня.

– Я знала их гораздо раньше. Еще до твоего рождения, совсем молодой. Тогда я была хорошенькой. Я хотела уехать из Сиди-бель-Аббис в какой-нибудь большой город, вроде Каира или Иерусалима, чтобы стать звездой голографии. Для этого я была готова носить модди, не такие, как у Хани Пилар, секс-бомбы, а что-нибудь вполне респектабельное.

– И Папочка или Абу Адиль пообещали помочь тебе пробиться?

Она снова посмотрела на свои руки.

– Я приехала сюда, в этот город. У меня не было денег, и поначалу я голодала. Потом встретила одного человека, который позаботился обо мне. Он-то и познакомил меня с Абу Адилем.

– И чем же помог тебе Абу Адиль?

Она взглянула на меня – теперь по ее щекам катились слезы.

– А ты как думаешь? – с горечью спросила она.

– Он обещал жениться на тебе? Она молча кивнула.

– И ты забеременела от него?

– Нет. В конце концов он просто посмеялся надо мной и купил мне обратный автобусный билет до Сиди-бель-Аббис. – Лицо ее исказилось от ярости. – Я ненавижу его, Марид!

Я кивнул, уже сожалея о том, что дал ей начать свою исповедь.

– Значит, Абу Адиль – не мой отец, да? А как насчет Фридлендер Бея?

– Папочка хорошо относился ко мне, когда я приехала в город. Поэтому я была рада услышать, что ты принят в его доме. Хотя ты и вправду разозлил меня тогда, в Алжире.

– Есть люди, которые ненавидят Фридлендер Бея, – сказал я.

Она вновь окинула меня взором и продолжила:

– В конце концов я вернулась в Сиди-бель-Аббис, где несколько лет спустя встретила твоего отца.

Годы летели. Потом родился ты. Когда ты немного подрос, мы уехали из Алжира. Прошло еще несколько лет. И вот однажды, уже после твоего приезда, я получила от Абу Адиля письмо. Он писал, что не забывает обо мне и хочет вновь увидеть меня.

Она опять замолчала, видимо, остановленная волнением.

– Я поверила ему, – сказала она наконец. – Не знаю почему. Может быть, я надеялась начать жизнь сначала, перечеркнув все потерянные годы, исправить ошибки. И вот – снова влипла.

Я зажмурился, потер глаза и снова заглянул в искаженное горем лицо.

– И что же ты сделала на этот раз?

– Я снова приехала к Абу Адилю в тот большой дворец среди трущоб. Поэтому-то я знаю все о нем и Умм Саад. Остерегайся этой женщины, мальчик. Она работает на Абу Адиля и замышляет погубить Папочку.

– Я знаю. Мать растерялась:

– Ты уже знаешь? Откуда? Я улыбнулся:

– Приятель Абу Адиля рассказал мне. Они уже списали эту даму в утиль. Она вычеркнута из их планов.

– Все равно, – предостерегающе подняв палец, сказала мать, – берегись ее. У нее теперь свои планы. Пожар – ее рук дело.

– Да, ж так думаю.

Ты знаешь что-нибудь о модди Абу Адиля? О его теперешнем модди?

– Да. Этот сукин сын Умар мне все рассказал. Я мог бы заполучить его на несколько минут.

Она глубокомысленно пожевала губами.

– Может быть, я для тебя могу что-нибудь сделать? Из нашей беседы я почерпнул немало важного для себя. Она, можно сказать, ответила на все мои вопросы.

– Ладно, мама, все это – пустяки, – постарался я успокоить ее.

Она опять заплакала.

– Я так виновата, Марид. Виновата во всем, что наделала, и еще в том, что была тебе плохой матерью.

О Боже, где мне было взять силы, чтобы перенести этот приступ раскаяния?

– Мне тоже очень жаль, мама, что я никогда не оказывал тебе должного уважения, – пробормотал я, удивляясь тому, что слова мои были совершенно искренними.

– Уважения, которого я никогда и не заслуживала.

Я замахал руками.

– Давай не будем выяснять, кто виноват больше. Помиримся – и все.

– Быть может, мы сможем начать новую жизнь? – робко предположила она.

В чем лично я сильно сомневался. Трудно начинать все заново после всего, что произошло между нами. Но я должен был дать ей такую возможность.

– Я готов, – откликнулся я. – Ты же знаешь, я не люблю вспоминать прошлое.

Она криво улыбнулась:

– Мне нравится жить у Папочки вместе с тобой, мой мальчик. Временами мне кажется, что я больше не вернусь в Алжир и… ну, ты понимаешь…

Я глубоко вздохнул.

– Мама, я обещаю тебе, – произнес я, – что ты никогда не вернешься к старой жизни. С сегодняшнего дня о тебе будет заботится твой сын.

Она встала и направилась ко мне с распростертыми объятиями, но я пока еще не был готов к проявлению сыновних чувств. У меня вообще с этим проблемы: я всегда был очень сдержан. Конечно, я позволил ей поцеловать меня в щеку и обнять. При этом она что-то пробормотала. Я слегка похлопал ее по спине. Это все, на что я был способен. После этого Эйнджел Монро снова села на свое место.

Она вздохнула:

– Я очень счастлива, Марид. Я не заслужила такого счастья. Мне не надо ничего, кроме обыкновенной, нормальной жизни.

Что бы ей стоило сказать мне об этом раньше?

– И чем бы ты хотела заниматься? – спросил я. Мать нахмурилась.

– Я даже не знаю. Чем-нибудь полезным. Каким-нибудь настоящим делом.

Я представил себе Эйнджел Монро в должности больничной разносчицы передач и немедленно отогнал это нелепое видение.

– Абу Адиль пригласил тебя в город шпионить за Палочкой, да?

– Да, я была полной идиоткой, поверив ему.

– И в каких же отношениях вы расстались? А шпионить за ним в нашу пользу тебе не будет в тягость?

– Я дала ему понять, что его идея мне не по душе, – задумчиво произнесла она. – Если я сейчас вернусь к нему, он может не поверить в мое раскаяние. А может, и поверит. У него большое самомнение. Все мужчины таковы: думают, что женщины ради них готовы броситься в огонь. Наверно, я смогу убедить его. – Она хитро улыбнулась. – Ведь я была хорошей актрисой. Халид даже говорил, что очень хорошей.

Я вспомнил Халида – он был ее сутенером.

– Я подумаю об этом, мама. Не хочу втягивать тебя в опасную игру, но мне хотелось бы иметь оружие, о котором не знает Абу Адиль.

– Во всяком случае, я многим обязана Папочке. Я должна расплатиться с Абу Адилем за то, что он так обошелся со мной, и отблагодарить Папочку за его доброту. К тому же он приютил меня под своим кровом…

Я был не настолько безумен, чтобы дать ей возможность принять участие в развитии событий, но для меня она могла стать незаменимым источником информации.

– Мам, – как бы между прочим спросил я, – ты не знаешь, что означают буквы «АЛ.М»?

– «А.Л.М.»? Понятия не имею. «Ассоциация льняных моделей»? Это профсоюз жуликов, но я даже не знаю, есть ли у них отделение в нашем городе.

– Не ломай голову. А «Дело Феникса» что-нибудь говорит тебе?

Она вздрогнула едва заметно.

– Нет, – выдавила она, – я никогда об этом не слышала.

Однако что-то в ее голосе убедило меня в обратном. Что же скрывала она на этот раз? Оптимизм, внушенный мне предшествующим разговором, иссяк, и я засомневался, в какой мере могу доверять ей. Сейчас еще не пришло время заниматься «Делом Феникса», но когда я выйду из больницы, час истины наконец пробьет.

– Мам, – пробормотал я сквозь зевоту, – кажется, я засыпаю.

– Ну, тогда я пошла, мальчик мой. – Она встала и засуетилась вокруг меня, поправляя простыни. – Я оставлю тебе верблюжье молоко.

– Чудесно!

Она наклонилась и снова поцеловала меня.

– Приду завтра. А сейчас я навешу Папочку.

– Передай ему привет и скажи, что я молюсь о его здоровье.

Мать направилась к выходу, в дверях обернулась и помахала рукой. После чего исчезла окончательно.

Едва она ушла, в голове моей промелькнула мысль, внезапная, как озарение: ведь единственным человеком, знавшим о том, что я поехал в Алжир навестить мать, был Саид Халф-Хадж. Это он познакомил мамочку с Реда Абу Адилем. Это он привез ее в город шпионить за Папочкой и мной. Саид, вне всяких сомнений, работал на Абу Адиля. Он продал меня с потрохами.

Я пообещал себе еще один час истины, который Халф-Хадж запомнит по гроб жизни.

Какова бы ни была цель конспирации и значение слов «Дело Феникса», все это должно иметь огромное значение для Абу Адиля. Вот уже несколько месяцев он засылал к нам шпионов в лице Сайда, Кмузу и Умм Саад. Я подумал, сколько еще может оказаться невыделенных соглядатаев, кроме уже известных мне.

В конце дня, перед ужином, зашел Кмузу. Одет он был в черный костюм с белой рубашкой, без галстука. В таком наряде Кмузу походил на агента похоронного бюро. Выражение его лица было торжественно-суровым, словно одна из сестер в коридоре только что ему шепнула о том, что положение мое безнадежно, или что на голове у меня никогда больше не отрастут волосы, или что мне придется всю оставшуюся жизнь ходить обмазанным этой жуткой белой дрянью.

– Как вы себя чувствуете, яа Сиди? – спросил раб.

– Страдаю от затяжного синдрома послепожарного стресса, – отвечал я. – Кстати, не разбуди ты меня тогда среди ночи, мне бы сейчас и вовсе не пришлось страдать.

– Если бы вы не пользовались приставкой для улучшения сна, пожар непременно разбудил бы и вас.

Об этом я как-то не подумал..

– Может быть, – пробормотал я. – В любом случае я обязан тебе жизнью.

– Вы спасли хозяина дома, яа Сиди. Он дает мне убежище и защищает меня от Реда Абу Адиля. Мы квиты.

– Все равно я чувствую себя в долгу перед тобой. – Тут я кстати задумался, во сколько я в самом деле оцениваю свою жизнь. Могу ли я вознаградить его по достоинству чем-нибудь равноценным? – Ты не возражаешь, если я подарю тебе свободу? – спросил я.

Брови Кмузу сошлись в одну линию.

– Вы же знаете, что больше всего на свете мне нужна свобода. Но, как вам должно быть известно, только хозяин дома может решить этот вопрос.

– Я попрошу Папочку, – пожав плечами, отвечал я. – Может, у меня что-нибудь получится.

– Я буду вам чрезвычайно признателен, яа Сиди. – Лицо Кмузу почти ничего не выражало, но я знал, что в душе он был взволнован донельзя.

Мы поговорили еще немного, и вскоре Кмузу собрался уходить. Он успокоил меня, заверив, что моя мать и все наши слуги в безопасности, иншаллах. Дом сторожили два десятка вооруженных охранников. Конечно, они не заметили злоумышленников и не смогли предотвратить поджог. Заговор, шпионаж, поджог, покушение на жизнь – столь недвусмысленным образом Папочкины враги выражали свое недовольство.

Когда Кмузу удалился, я в скором времени заскучал и включил голографический телевизор, Привинченный к тумбочке неподалеку от кровати. Телевизор был плохонький, что сказывалось на изображении: оно вытянулось по вертикали. Актеры, разыгрывающие современную центральноевропейскую пьесу, по колено утопали в тумбочке. Изображение шло с субтитрами, которые, к сожалению, были утрачены, как и нижние конечности актеров. Когда лица показывали крупным планом, я видел лишь их верхнюю часть.

Вначале я подумал, что сойдет и так. Дома я редко смотрел экран. Но в больнице, где царит скука и тишина, я с удивлением обнаружил, что включаю его снова и снова. Перебрав сотню международных каналов, я не нашел ничего интересного. Либо причиной был я сам, напичканный наркотиками до одурения, либо укороченные фигурки с ампутированными ногами, бродившие по тумбочке и лопотавшие на десятке разных языков, но сосредоточить внимание мне так и не удалось.

Поэтому, спешно покинув тюрингскую трагедию, я дал телевизору приказ на отключение, после чего выбрался из постели и оделся, испытав определенные неудобства: больничный халат прилипал к местам ожогов, измазанным белой вонючей дрянью. Я сунул ноги в зеленые бумажные шлепанцы – казенное достояние – и направился к дверям. Там я повстречал санитара, несущего поднос с моим завтраком. И слюнки у меня потекли еще до того, как я разглядел, что в тарелках.

– Ну, что там у нас сегодня? – поинтересовался я.

Санитар поставил поднос на тумбочку.

– Чудесная жареная печенка, – объявил он. По тону санитара я понял, что ожидать особых деликатесов не приходится,

– Позавтракаю попозже. – Я вышел из комнаты в коридор. У дверей лифта меня спросили, какой этаж мне нужен. Я попросил назвать номер палаты Фридлендер Бея.

– Палата номер один, – последовал ответ.

– На каком этаже она находится? – спросил я.

– Этаж двадцатый.

Самый верхний. Наша больница одна из трех в городе, оборудованных ВИП-квартирами. Примерно год назад в этой самой больнице мне делали операцию на головном мозге. Тогда мне нравилось лежать в отдельной палате, но необходимости в целой квартире из нескольких комнат я не чувствовал. Мне было не до развлечений.

– Вам нужен двадцатый этаж? – спросил лифт.

– Да, – ответил я.

Мне попался умственно-отсталый лифт. Я стоял, представляя собой затейливую фигуру для всякого постороннего наблюдателя, а лифт тем временем не спеша дрейфовал с пятнадцатого этажа на двадцатый. Я тщетно искал положение, в котором одежда не прилипала бы к телу. Кроме того, меня уже начинало тошнить от сильного мятного запаха белой мази.

Я вышел на двадцатом этаже и первое, что увидел, была дородная женщина с толстой шеей, выглядывающей из белого халата. Она сидела в кабинете передвижного дежурного поста сестры-сиделки. Рядом с ней возвышался мускулистый мужчина в форме сил безопасности Евроармии. На бедре у него висел огромный револьвер в кобуре; мужчина посмотрел на меня, словно решая, застрелить меня сразу или на время оставить в покое.

– Вы – пациент этой больницы, – сказала медсестра не то спрашивая, не то утверждая. Она была: не умнее лифта.

– Палата 1540, – честно сказал я.

– А это двадцатый этаж. Что вы здесь делаете?

– Хочу навестить Фридлендер Бея.

– Минутку. – Она нахмурилась и сверилась с экраном компьютера. Ясное дело – такой проходимец, как я, не числился в списке ее фаворитов.

– Ваше имя?

– Марид Одран.

– Вот, нашла. – Она взглянула на меня. Ну теперь-то, когда меня опознали, она же должна была проявить ко мне хоть толику уважения! Ничуть не бывало. – Заин, проводи мистера Одрана в палату номер один, – велела она охраннику.

Заин кивнул.

– Сюда, сэр! – указал он.

Я последовал за охранником по паркету коридора, свернул направо за угол и остановился у дверей квартиры номер один.

Я не удивился, увидев там стоявшего на страже одного из Камней.

– Хабиб? – спросил я, надеясь, что хоть один мускул дрогнет на его лице. Я проскользнул мимо него, опасаясь, как бы он ненароком не ухватил меня своей могучей дланью, однако, похоже, все двери передо мной были раскрыты. Наверное, сейчас Говорящие Камни видели во мне заместителя Фридлендер Бея.

Шторы в квартире были задернуты, свет – выключен. Повсюду благоухали цветы в вазах и изысканных горшках. В воздухе стоял одуряющий сладкий запах. Если бы это были мои апартаменты, я бы непременно попросил сестру отнести часть цветов другим больным.

Папочка неподвижно лежал в кровати. Выглядел он скверно. Я знал, что ожоги у него были те же, что и у меня: лицо и руки покрывала такая же белая мазь. Волосы Фридлендер Бея были аккуратно причесаны, однако, судя по щетине, его не брили несколько дней, очевидно, из-за ожогов на лице. Он дремал с полуоткрытыми глазами. Соннеин одолел его: видно, ему приходилось терпеть побольше моего.

Бросив взгляд в приоткрытую дверь соседней комнаты, я заметил Юсефа, дворецкого Папочки, и его камердинера Тарика. Они перебрасывались в карты за столом. Заметив меня, они было встали, но я приветливо махнул им рукой, поощряя продолжать игру. Я сел на стул возле Папочки.

– Как твое самочувствие, о шейх? – спросил я. Фридлендер Бей открыл глаза, и я понял, что он борется с дремотой.

– Обо мне тут хорошо заботятся, мой племянник, простонал он.

В его словах не содержалось ответа на мой вопрос, но я не стал повторяться.

– Ежечасно я молюсь о твоем выздоровлении. Он сделал попытку улыбнуться.

– Хорошо, что молишься, – с трудом переводя дыхание, отвечал он. – Ведь ты рисковал своей жизнью, чтобы спасти меня.

Я развел руками:

– Я только выполнял свой долг.

– И пострадал из-за меня.

– Это пустяки. Главное – что ты жив.

– Я в неоплатном долгу перед тобой, – устало проговорил Фридлендер Бей.

Я покачал головой:

– Я выполнял волю Аллаха и был лишь орудием в Его руках.

Папочка нахмурился. Видимо, несмотря на уколы соннеина, он испытывал неприятные ощущения.

– Как только я встану на ноги и мы вернемся домой, ты позволишь мне вознаградить тебя должным образом.

Ну нет, подумал я, не хватало мне еще одного Папочкиного подарочка!

– А сейчас, – спросил я, – не потребуется ли тебе моя помощь?

– Скажи мне, как начался пожар?

– Грубая работа, о шейх! – возмущенно воскликнул я. – Сразу же после того, как нас увезли, Кмузу нашел спички и обгоревшие тряпки, пропитанные горючей жидкостью.

Папочкино лицо стало мрачным, в глазах засветилось пламя.

– Этого я и боялся. Какие у вас есть еще улики? Кого ты подозреваешь, племянник?

– Пока никого, но как только выйду из больницы, займусь этим.

Казалось, Папочка остался доволен моим ответом.

– Ты должен пообещать мне, – сказал он.

– Что, о шейх?

– Когда узнаешь, кто совершил поджог, ты убьешь его. Пусть знают: нас не напугаешь.

Я заранее знал, что Папочка попросит об этом. Скоро мне придется заводить тетрадь, чтобы записывать имена и адреса тех, кого я должен убить по его просьбе.

– Да, – пообещал я, – он умрет.

Я вовсе не обещал, что убью сукиного сына собственноручно. Скорее я имел в виду, что все мы смертны. Может быть, я препоручу это дело Говорящим Камням. Они напоминали ручных леопардов. Время от времени их надо было спускать с привязи – поохотиться.

– Хорошо, – согласился Фридлендер Бей, закрывая глаза.

– Я хотел бы обсудить еще два вопроса, о шейх, – нерешительно заговорил я.

Он снова открыл глаза. Сейчас Фридлендер Бей как никогда походил на умирающего.

– Прости меня; племянник, что-то я неважно себя чувствую. Еще до пожара мне было скверно. А сейчас стало еще хуже.

– Здешние доктора разобрались, в чем дело?

– Они ничего не смыслят. Назначают все новые и новые анализы. Я страдаю от их невежества и неуважительного отношения.

– Доверься им, о шейх, – посоветовал я. – Меня здесь лечат совсем неплохо.

– Да, но ты же не дряхлый старик, который тщетно цепляется за жизнь. Каждая из их варварских процедур отнимает у меня год жизни.

Я улыбнулся:

– Ты преувеличиваешь, о шейх. Они должны найти причину твоего недомогания и устранить ее. К тебе вернутся прежние силы.

Палочка нетерпеливо махнул рукой, показывая, что не хочет продолжать разговор на эту тему.

– И что же ты хотел спросить у меня?

Я медлил, думая, как бы поделикатнее задать ему два весьма щекотливых вопроса.

– Первая просьба касается моего слуги Кмузу, – сказал я. – Ты утверждаешь, что я спас тебя из огня, но Кмузу точно так же спас меня. Я обещал ему, что попрошу у тебя награды за это.

– Конечно, сынок. Он заслужил ее.

– Я тут додумал… не подаришь ли ты ему свободу?

Папочка молча осмотрел меня. Лицо его не выражало никаких эмоций.

– Нет, – медленно проговорил он, – еще не время. Я придумаю для него какую-нибудь другую заслуженную награду.

– Но…

Тут Фридлендер Бей жестом прервал меня. Даже болезнь не сломила его воли, и я не осмелился настаивать.

– Конечно, о шейх, – смиренно произнес я. – А вторая просьба касается вдовы и детей Иржи Шакнахая, офицера полиции, с которым мне довелось работать. У его семьи сейчас серьезные финансовые затруднения, и мне хотелось бы сделать для них что-нибудь большее, чем просто предложить денег. Я прошу твоего разрешения пожить им в нашем доме, хотя бы некоторое время.

Папочка ясно давал мне понять, что разговор окончен.

– Мой милый мальчик, – еле слышно прошептал он, – пусть будет так, как ты хочешь. Это хорошее решение. Я поклонился.

– Больше не смею беспокоить тебя. Пусть Аллах дарует тебе мир и благополучие.

– Я буду скучать без тебя, сынок.

Я встал и заглянул в другую комнату. Юсеф и Тарик, казалось, целиком ушли в карточную игру, но я был уверен, что они не пропустили ни единого слова из нашего разговора. Когда я был у дверей, Папочка уже вовсю храпел. Я постарался прикрыть за собой дверь как можно тише.

Лифт доставил меня на мой этаж, и я снова улегся в постель. С удовлетворением отметив, что завтрак из печени уже унесен, я снова включил телевизор, но тут в палату вошел доктор Йеникнани – в прошлом ассистент нейрохирурга, проводившего операцию на моем мозге. Доктор Йеникнани был смуглым, свирепого вида турком, изучавшим философию и суфийский мистицизм. Мы подружились с ним в период моего первого пребывания здесь, и я был рад видеть его снова. Взглядом отключив телевизор, я обернулся к доктору.

– Как себя чувствуете, мистер Одран? – спросил доктор Йеникнани.

Он подошел к моей постели и улыбнулся. Его зубы едва ли можно было назвать белыми даже на фоне смуглого лица и пышных черных усов.

– Можно присесть?

– Будьте как дома, – пригласил я. – Итак, вы пришли сообщить мне, что мои мозги окончательно испеклись на пожаре, или же это просто дружеский визит?

– У вас там особенно нечему испекаться, – оптимистически начал доктор Йеникнани. – Нет, я просто хотел поинтересоваться, как вы себя чувствуете и не смогу ли я быть вам чем-нибудь полезен?

– Благодарю. Мне ничего не нужно. Поскорее бы выбраться отсюда.

– Все говорят то же самое. Можно подумать, мы находимся здесь специально для того, чтобы мучить людей.

– Раньше я проводил отпуск в более приятных местах.

– У меня к вам предложение, мистер Одран, – перебил мой поток красноречия доктор Йеникнани. – Не желаете ли вы приостановить процессы старения в вашем организме? Предотвратить угасание функций мозга, ухудшения памяти? Есть возможность.

– Ага, – задумчиво кивнул я. – Снова какая-нибудь ловушка?

– Никоим образом. Доктор Лизан разработал технологию, которая позволяет добиться всего вышеперечисленного. Представьте, что вам никогда не придется беспокоиться насчет возрастного старения вашего мозга. Ваши мыслительные процессы в двести лет останутся теми же, что и сейчас.

– Звучит заманчиво, доктор Йеникнани. Вы, конечно, имеете в виду не витаминные добавки, а нечто другое?

Доктор ответил с печальной улыбкой:

– Нет, не совсем. Доктор Лизан работает с дополнением функций коры головного мозга. Он окутывает мозг сетью микроскопических проводов. Они выполнены из золота и присоединены к тем самым органическим волокнам, которые соединяют ваш имплантат с центральной нервной системой.

– Угу. – Все это звучало для меня достаточно дико.

– Органические нити передают электрические импульсы коры головного мозга золотой сети и затем – в обратном направлении. Сеть выполняет функцию своеобразного искусственного хранилища информации. Первые экспериментальные результаты показали, что она увеличивает в три-четыре раза число нейронных связей головного мозга.

– Вроде встроенного блока дополнительной памяти в компьютере, – догадался я.

– Слишком поверхностная аналогия, – не согласился доктор Йеникнани. От моих глаз не укрылось, что он даже несколько разнервничался, рекламируя свое изобретение. – Природа памяти, как вам известно, голографична, и мы предлагаем вам не просто множество пустых ячеек для хранения мыслей и воспоминаний, но более совершенную множественную систему. Ваш мозг и так хранит каждое воспоминание одновременно в нескольких местах, но поскольку клетки мозга старятся и умирают, стираются и эти воспоминания и приобретенные навыки. А с дополнением функций коры головного мозга появляется возможность в несколько раз повысить число таких информативных участков. Ваш разум будет защищен от склероза и деградации, правда, это не исключает травматических повреждений.

– Итак, все, что от меня требуется, – заговорил я по-прежнему с некоторым сомнением, – это разрешить вам и доктору Лизану запихнуть мои мозги в авоську, точно капусту на рынке.

– Да. При этом вы ничего не почувствуете, – усмехнулся моему сравнению доктор Йеникнани. – В дополнение к этому могу вам обещать, что операция во много раз ускорит ваши мыслительные процессы. У вас будет реакция супермена. Вы станете…

– А сколько людей уже подверглись подобной операции и как они чувствуют себя сейчас?

Он пошевелил перед глазами своими длинными пальцами хирурга.

– Мы пока еще не проводили операций на людях, – проговорил он. – Но работа с крысами дала многообещающие результаты.

Я вздохнул с облегчением:

– А я было подумал, что вы хотите меня надуть.

– Я хочу, чтобы вы помнили, мистер Одран, – внушительно сказал доктор Йеникнани, – что ближайшие два года нам придется искать отважных добровольцев, которые помогут нам раздвинуть границы возможного в медицине. Я похлопал по своим имплантатам.

– Только на этот раз меня не окажется в их рядах. Я и так уже много сделал для медицины.

Доктор Йеникнани пожал плечами, откинулся на спинку стула и внимательно оглядел меня.

– Я понимаю, почему вы спасли жизнь вашего патрона, – сказал он. – Когда-то я объяснял вам, что смерть – лишь преддверие рая, и поэтому ее не нужно бояться. Такой же истиной является утверждение, что жизнь как средство примирения с Аллахом предпочтительнее смерти, если, конечно, мы хотим следовать по пути истины. Вы мужественный человек.

– Не говорите мне, что я совершил подвиг,^:– с решительным жестом отвечал я. – В то время я даже не думал об этом.

– Конечно, вы не столь щепетильно следуете заветам Пророка, – заметил доктор Йеникнани, – но по-своему вы весьма религиозный человек. Двести лет назад один философ заметил, что религии мира похожи на фонарь с разноцветными гранями, а Бог – это пламя внутри фонаря. – Он встал и пожал мне руку. – Я откланиваюсь, с вашего разрешения.

Всякий раз в разговоре со мной доктор Йеникнани цитировал суфийских мудрецов, видимо, чтобы оставить больному пищу для размышлений на досуге.

– Мир вам, – ответил я.

– И вам того же, – сказал он, покидая палату.

Позже я поужинал печеным ягненком, горохом с куриной подливкой и бобами с луком и помидорами, которые были бы совсем хороши, если бы кто-нибудь напомнил поварам о существовании соли и лимонного сока. После ужина меня снова одолела скука. Я включил телевизор, выключил его, некоторое время тупо смотрел на стену и опять включил. Наконец, к моему величайшему облегчению, около моей постели зазвонил телефон. Я снял трубку, вознося хвалу Аллаху.

Я узнал голос Моргана. Со мной не было англоязычного дэдди, а Морган даже не мог спросить по-арабски, где здесь туалет. Поэтому единственными словами, которые я понял, были «Яварски» и «Абу Адиль». Я пообещал, что немедленно поговорю с ним, как только выйду из больницы, и, сообразив, что все равно не смогу понять его ответа, повесил трубку.

Я лег на кровать и уставился в потолок. По правде говоря, меня не удивило, что между Абу Адилем и сумасшедшим американским киллером существовала связь. Сейчас я не удивился бы, даже узнав, что Яварски – мой некогда проданный брат.