Текст книги "BioShock: Восторг (ЛП)"
Автор книги: Джон Ширли
Жанр:
Героическая фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 29 страниц)
1959
Чувствуя усталость, глубокую усталость, а еще обеспокоенность, Эндрю Райан налил себе мартини из серебряного шейкера и откинулся на спинку удобного кресла перед панорамным окном, глядя на сияющий горизонт затопленного города.
«Я старею, – подумал он. – Город должен оставаться молодым. Но он словно стареет вместе со мной».
Пара кальмаров проплыла мимо, появившись на фоне огней, затем исчезнув. Неоновые вывески предприятий моргали, угрожая погаснуть. Некоторые из них, что должны были светиться у самых оснований зданий, оставались темными. Но большинство все еще работало. Город продолжал блистать.
Восторг сам демонстрировал признаки новой жизни. Появились новые машины, «Цирки ценностей», которые, как ожидалось, должны были принести большой доход. А еще были «Сады Собирателей». Ученые трудились над аппаратами, способными возвращать человека к жизни, если только тот не был мертв уже слишком давно. Конечно, население города уменьшилось, но когда он получит полный контроль над АДАМом и сплайсерами, избавит улицы от бунтовщиков, сможет построить Восторг заново.
Он отпил мартини и поставил его на край стола, рядом с аудио-дневником, включил запись: надо сделать очередной взнос в историю.
– Сегодня во время прогулки я встретился с такой парой… Он, дребезжащий громила в зловонном водолазном костюме, и она, немытая малютка в грязном платье, лицо бледное, почти зеленое, болезненное, а еще была неприятная особенность в ее поведении: она держалась так, словно родом совсем не отсюда… Я понимаю необходимость таких созданий, просто хотелось бы, чтобы они смогли сделать их хоть немного презентабельнее.
Он хмыкнул про себя, отпил мартини и сделал еще одну запись:
– Мог ли я совершить ошибки? Никто не может построить город, если позволяет себе руководствоваться сомнениями. Но можно ли управлять им в абсолютной уверенности? Я знаю, что мои убеждения вознесли меня, и точно так же знаю, что вещи, которые я отверг, могли уничтожить меня, – на одном из зданий снаружи свет моргнул, но заработал вновь. Он вздохнул: – Но город… Он рушится у меня на… – Райан колебался, не в силах закончить мысль. Это было невыносимо. – Мог ли я стать настолько самоуверенным в собственной правоте, что перестал видеть истину? Но Атлас там, и его цель – уничтожить меня. Поддаться сомнениям – значит сдаться. Я не сдамся.
Письмо прибыло по пневмопочте, Райан услышал характерный звук. Он устало поднялся и достал его, после чего вернулся к креслу.
Сел с кряхтеньем и немного повозился с конвертом. Пальцы потеряли былую ловкость.
Он развернул письмо и узнал почерк Дианы МакКлинток:
«Дорогой Андрей: Андрей Раяновский, Эндрю Райан, мистер Райан; любовник, магнат, тиран – это всего лишь три из многих сторон твоей личности. В последнее время я видела только холодную сторону: сначала ты не пришел на празднование Нового года, и я оказалась лицом к лицу со сплайсерами без тебя. Затем ты не появился в больнице, когда я лечилась после операции. Ты оставил меня и в «Форте Веселом». У тебя была какая-то «встреча»! Так что я решила отправиться домой коротким путем. Площадь Аполлона была перекрыта: ее захватили мятежники. Но я была немного пьяна и зла, хотелось показать им весь тот вред, что они причинили мне. А может, я просто хотела, чтобы они убили меня и покончили со всем этим. Одна женщина захотела сбежать, пройти мимо сил безопасности Райана, которые удерживали повстанцев на площади, и один из твоих ручных сплайсеров указал на нее пальцем, и она буквально оказалась в огне! Я слышала об Атласе. Но тогда задумалась, что знаю все о нем лишь с твоих слов. Так что решила, что они либо убьют меня, либо объяснятся передо мной. И я подкупила часового, чтобы он позволил мне пройти. На площади Аполлона и в «Артемиде» просто ужасающие условия. Теснота и нищета. Они сказали, что до революции было почти так же плохо. Они сказали, что это все ты, твое безразличие! Надписи на стенах: «Атлас жив!» Что я на самом деле знаю об Атласе? И наконец кто-то проводил меня к нему. Они знали, что я твоя любовница или была ею, но постарались поверить мне. Атлас был удивительно скромен. Я спросила его, поднимет ли он людей на какое-нибудь восстание против тебя. А он ответил: «Я не освободитель. Освободителей не существует. Эти люди освободят себя сами». Не странно ли – это те слова, которые бы ты сказал сам! Но только когда их произнес он, я поняла. Они что-то значат. Они тронули мое сердце, Андрей! Я думала, ты великий человек. Но я ошибалась. Атлас великий человек. И я буду служить ему: буду бороться рядом с ним, сражаться против всего, что олицетворяет тебя! Я собираюсь отправиться в завтрашний рейд за едой и оружием. Я научусь сражаться, Андрей. Ты бросил меня, теперь я покидаю тебя. Покидаю ради Атласа – и революции! Диана».
Райан сложил письмо и порвал его на мелкие клочки. Он позволил им разлететься по полу, а сам взял мартини, но внезапно потерял самообладание и метнул стакан так, что тот разбился о панорамное окно. Мокрые блестящие осколки скользнули вниз, по пылающим шпилям города…
20
Депо Атлантического экспресса, чертежная– Тут должен быть не я, а ремонтная бригада, – заворчал Билл и наклонился, чтобы рассмотреть трещины на изогнутой металлической стене технического сточного туннеля. – У них в команде этот чокнутый сплайсер, который вроде как собирался лазить по стенам и чинить протечки там, куда они добраться не могут. Ума не приложу, что случилось с этими лодырями…
Карлоский пробормотал:
– Думаю, я вижу твою ремонтную бригаду…
Билл выпрямился и подошел к Карлоскому. Теперь они вместе смотрели через окно в отделение пневмопочты. В темной, едва освещенной комнате были раскиданы неотправленные письма. И трупы – несколько человек в рабочих комбинезонах неподвижно лежали на полу, точно приклеенные к нему собственной кровью. Все они, похоже, были зарезаны каким-то острым лезвием.
Билл вздохнул, его желудок сжался от этого зрелища:
– Да. Не вижу тут сплайсера. Может быть…
Карлоский кивнул, задумчиво поглаживая царапину на своем Томми-гане:
– Не такие хорошие рабочие эти сплайсеры, – произнес он сухо. – Они сходят с ума, они убивают. Человек не доведет работу до конца, если его будет одолевать сумасшествие и жажда убийства. – Через несколько мгновений он пожал плечами и добавил: – Пока убийство не его работа.
– Что ж, я составлю список трещин и протечек и отправлю сюда команду в сопровождении констеблей, – сказал Билл. – Мы не можем рисковать… – он замолчал, уставившись на маленькую фигуру в платьице. Девочка двигалась в полутьме сортировочной комнаты пневмопочты. Загремели стальные ботинки, огромный металлический силуэт возник позади нее.
Большой Папочка и Маленькая Сестричка. Она весело скакала с огромным шприцем в одной руке и напевала песенку, слова которой они не могли толком расслышать. Что-то о «мистере Пузырьке» и «ангелах». Ее огромный компаньон тяжело ступал рядом.
Билл и Карлоский с неприятной смесью зачарованности и отвращения смотрели, как маленькая девочка присела на корточки рядом с неуклюже распластавшимся, лежавшим на животе трупом и вонзила иглу в его шею. Она что-то сделала со шприцем, счастливо щебеча самой себе, и он начал светиться от извлеченного АДАМа.
Билл подошел ближе к окну и наклонился, чтобы получше рассмотреть Маленькую Сестричку:
– Карлоский, это Маша?
Карлоский тяжело вздохнул:
– Да, может быть, может, нет. Для меня все Маленькие Сестрички похожи.
– Если это она, я обязан вернуть ее родителям, это мой долг!
– Мы пытались, Билл! Ты говорил со множеством людей – никто не поможет.
– Вот поэтому-то придется сделать все самому прямо сейчас…
– Пожалуйста, не спорь с Большим Папочкой, Билл… ох, здесь сплайсер!
Сплайсер-паук карабкался по потолку вниз головой прямо над Маленькой Сестричкой. В одной руке он держал кривое лезвие. Он болтал сам с собой, но оконное стекло приглушало звук.
Маленькая Сестричка встала, повернулась к Большому Папочке, и лезвие рассекло воздух рядом с ней как бумеранг. Оно пронеслось так близко от головы девочки, что срезало прядь волос, которая медленно упала на пол. Лезвие описало круг по комнате и вернулось к сплайсеру, он аккуратно поймал его за ручку, хохотнув при этом.
Защитник Маленькой Сестрички отреагировал немедленно. Большой Папочка ступил в пятно света, поднял клепальный молоток, направив его в сторону потолка, и выпустил долгую очередь из заклепок в сплайсера-паука. Расстояние между ним и целью оказалось столь небольшим, что заклепки буквально разорвали мутанта напополам. Верхняя и нижняя половина висели на потолке… раздельно, нижняя держалась ногами, верхняя – руками, из обеих частей хлестала кровь. Затем они тяжело грохнулись на пол.
Маленькая девочка счастливо захлопала.
– Ты видишь? – прошептал Карлоский. – Свяжешься с ней – закончишь, как он!
– Я должен попробовать, – ответил Билл. – Может, если ты его отвлечешь, я смогу схватить ее…
– Ох дерьмо, Билл, сукин ты сын, ублюдок! – сказал Карлоский и пробормотал еще какое-то проклятья по-русски. – Ты меня угробишь!
– Я верю в твой дар самосохранения, приятель. Давай, – Билл пошел к дверям сортировочной комнаты пневмопочты. Но он колебался, раздумывая, как бы Элейн хотела, чтобы он поступил. Она хотела бы, чтобы Машу спасли (если эта Маленькая Сестричка на самом деле Маша), но не хотела бы, чтобы он рисковал вот так. Но другого шанса, скорее всего, уже не представится.
Билл открыл дверь, отступил и присел у стены, махнув Карлоскому:
– Сделай это. А потом беги…
Карлоский выругался по-русски еще раз, но вскинул Томми-ган и выстрелил в Большого Папочку короткой очередью. Такая атака не смогла бы убить это, да Карлоский и не стал бы навлекать на себя гнев своего работодателя уничтожением дорогостоящего киборга. Зато это привлекло внимание Большого Папочки. Неуклюжий металлический голем повернулся и помчался к источнику угрозы как разгоняющийся грузовой состав. Карлоский уже рванул прочь, проклиная Билла набегу. Большой Папочка пролязгал мимо МакДонага, не заметив, как тот сидит на корточках у двери.
Билл прошмыгнул за спиной металлического стража в комнату и увидел, как маленькая девочка встает от очередного трупа, со шприца в ее руках капает кровь. Она посмотрела на него большими глазами, удивленно раскрыв рот.
Была ли это Маша? Он не был уверен.
– Мистер Пузырееееееек! – закричала она. – Здесь плохой человек ждет не дождется превратиться в ангелааааа!
– Маша, – сказал Билл, – это ты? – он приблизился к ней на шаг. – Послушай…. Я собираюсь забрать тебя, но не причиню вреда…
Тут кровь Билла похолодела – металлический топот раздался близко, прямо за спиной. Он повернулся как раз вовремя, чтобы получить удар поперек груди – Большой Папочка, вернувшись, чтобы защитить малышку, ударил оружием как дубинкой. Билл отлетел назад, упал, удар выбил из его легких весь воздух, комната закрутилась.
Задыхаясь, он потерял сознание на несколько мгновений. А когда вертевшиеся перед глазами пятна начали обретать форму и комната приняла свой обычный вид, Билл, чувствуя головокружение, осмотрелся и обнаружил, что сидит на полу, прислонившись к переборке. Большого Папочку и его маленькую подопечную нигде не было видно.
Билл поднялся, постанывая из-за боли в ударенной груди, и пошел, шатаясь, к двери. Там его встретил Карлоский:
– Ты в порядке, Билл?
– Да, рад видеть тебя живым. Думал, угробил тебя.
– Нет. Я обдурил стального ублюдка. Смотри!..
Он указал через открытое пространство депо в сторону противоположной стены, где девочка карабкалась в одно из этих похожих на замочную скважину, оформленных в стиле ар-деко отверстий, через которые Маленькие Сестрички проникали в скрытые проходы. Пробираясь по этим проходам, они доставляли собранный АДАМ в лаборатории Райана.
Маша или не Маша? Он никогда не узнает. Она просто исчезла в стене.
Большой Папочка терпеливо ждал возле этой огромной замочной скважины возвращения Маленькой Сестрички.
Билл покачал головой и отвернулся с болью, он хотел сейчас одного – пойти домой, к Элейн.
В очередной раз его решимость покинуть Восторг усилилась. Он должен вывезти семью обратно на поверхность. Обратно к небу, солнцу и свободе…
Медицинский павильон, «Эстетические идеалы доктора Штайнмана»1959
– Райан и АДАМ, АДАМ и Райан… все эти годы исследований, но был ли я настоящим хирургом до того, как встретил их? Как мы звенели своими скальпелями и игрушечной моралью! Да, мы могли вырезать фурункул там, убрать лишнее здесь, но могли ли мы изменить что-то на самом деле? Нет! Но АДАМ дал нам средства для этого, и Райан освободил от фальшивой этики, которая тянула нас назад. Измените вашу внешность, измените ваш пол, измените вашу расу! Изменить это в вашей власти, ни в чьей больше!
На докторе Штайнмане были его покрытый кровью хирургический халат, шапка, руки скрывали резиновые перчатки. Он нажал на «паузу» на маленьком магнитофоне, что лежал на пышной груди светловолосой пациентки, и повез медицинскую кровать, под колесами которой тихо зашуршала вода, сочившаяся через пол операционной. Он напевал себе под нос песню «Если бы мне было все равно»5252
«If I Didn't Care»
[Закрыть] группы «Inc Spots», заглушая стоны пациентки, которая была привязана к «каталке»:
– Был бы я уверен, что это точно любовь? Было бы все это правдой, если бы мне было все равно… на… тебя!
Он подтолкнул ее под ослепительный свет хирургической лампы и полез в карман за своим любимым скальпелем. Утомительно делать все без медсестры, но ему пришлось убить сестру Чавез, когда она начала возмущаться о его попытках угодить Афродите, начала угрожать сдать его констеблям. Конечно же, он убил ее только после того, как проделал несколько прекрасных экспериментов над ее кукольным лицом. Лицо Чавез все еще было у него, лежало где-то в холодильнике среди других лиц, что он срезал и законсервировал; рядом с лицами пациентов, которые отдали свои жизни во имя его идеального слияния науки и искусства. Ему действительно стоит постараться систематизировать эти консервированные лица.
Штайнман замер, чтобы полюбоваться, как в последний раз женщина корчится в своих путах. Она использовала какой-то второсортный плазмид, пытаясь взломать игровой автомат в «Форте Веселом», и его приятель, художник Сандер Коэн, владелец того казино, поймал ее. Становилось все сложнее находить пациентов-добровольцев. Он думал, что, может, к нему снова придет Диана МакКлинток. Он жаждал перекроить ее в совершенно иной манере, поддавшись своему эстетическому капризу, дать ей по-настоящему необыкновенное лицо. Можно достать плазмид «Телекинез» и использовать его, чтобы сформировать лицо Дианы изнутри, телекинетически обратить его в нечто прекрасное.
Они все были уродливы, по правде говоря, так обыкновенны. Они старались недостаточно упорно, чтобы сделать себя сосудами, достойными Афродиты.
– Они омерзительны, омерзительны в самой своей сути, – пробормотал он.
Ни один нож не был достаточно остр, чтобы вырезать эту мерзость. Он пытался, и пытался, и пытался, но они всегда были или такими жирными, или низкими, или… обыкновенными. Штайнман цыкнул, когда блондинка неразборчиво закричала на него сквозь кляп. Какое-нибудь оскорбление, скорее всего.
– Моя дорогая, я бы с удовольствием сделал тебе анестезию, чтобы скрасить твой опыт, правда, сделал бы; но у меня осталось совсем мало анестетиков, и как-никак есть что-то не очень эстетичное в работе над потерявшим сознание пациентом. Когда они без сознания, кровь едва-едва брызжет, в их глазах нет одержимости богом ужаса, и какое тут может быть удовлетворение, спрашиваю я тебя? Мне, наверное, надо остановиться и принять еще немного АДАМа и касания ЕВы… Ох, постарайся оценить это, моя дорогая, оценить как жертвенный эстетический опыт. Жертва Афродите! Я и Сандер Коэн разговаривали о том, чтобы устроить представление на сцене – одну из моих маленьких операций. Можешь себе представить? Пластическая операция под незаурядную музыку? Беда только… – Он наклонился к дико распахнутым глазам пациентки, доверительно зашептав: – Беда только в том, моя дорогая, что Сандер Коэн совсем обезумел. Псих. Из ума вышел! Ха ха-аа! Я не должен с ним общаться, с этим сумасшедшим. Мне надо заботиться о репутации.
Он снова нажал кнопку на магнитофоне и прокашлялся, прежде чем сделать еще одну бессмертную запись:
– С генетическими изменениями красота больше не цель и даже не добродетель. Это моральное обязательство. И все же АДАМ открывает новые проблемы перед профессионалом, – наговаривал он на пленку. – Когда повышается качество ваших инструментов, то же самое происходит и с вашими стандартами. Когда-то я был рад убрать одну-две бородавки или превратить настоящего циркового урода в нечто, что не стыдно представить на свет божий… – сказав это, Штайнман начал рассекать лицо женщины, довольный тем, что не поленился и закрепил ее голову – она задрожала в агонии, когда он отрезал ее щеку.
Штайнман продолжил:
– …Но это было в те времена, когда мы работали с тем, что было, с появлением же АДАМа плоть стала глиной. Какое у нас есть право останавливаться, пока работа не доведена до конца? – он поставил запись на паузу, кнопки магнитофона уже стали скользкими от крови с его рук, и осмотрел свою работу. Судить о ней было сложно из-за всей этой крови и порванных тканей.
– Моя дорогая, думаю, я сейчас дам тебе немного АДАМа, который придаст твоему лицу совсем иную форму. Затем я снова срежу новые ткани. Затем я снова наращу тебе лицо с помощью АДАМа. Затем я снова срежу это «снова». Затем…
Очередной приглушенный вопль женщины. Он вздохнул, покачав головой. Они просто не поймут. Он вновь включил запись, сопровождая следующие брызжущие разрезы чем-то вроде художественного манифеста:
– Когда Пикассо наскучило рисовать людей, он начал изображать их в виде кубов и прочих абстрактных фигур. Мир назвал его гением! Я потратил всю свою хирургическую карьеру, создавая одни и те же банальные формы снова и снова: вздернутый нос, подбородок с ямочкой, пышная грудь. Разве не прекрасно было бы, если бы я мог делать ножом то, что старый испанец – кистью?
Штайнман нажал на паузу, стер кровь левой рукой с кнопок магнитофона, повернулся к своей пациентке и обнаружил, что она умерла.
– Ох, проклятье, только не еще одна…
«Потеря крови и шок, – предположил он, – как обычно…»
Это было так нечестно.
Они всегда покидали его слишком быстро. Мысль об их эгоизме пробуждала в нем злобу.
Он обрушился на нее в своей ярости, сбросив магнитофон на пол, начал кромсать ее горло на ленточки, длинные красивые ленточки… которые затем завязал в банты.
Когда Штайнман достаточно успокоился, чтобы быть аккуратным, он обнажил груди пациентки и порезал их, сделав похожими на морские анемоны, что покачивались в нежном течении так спокойно, так изящно за окном его офиса…
«Ах, – подумал он, – Восторг глубины…»
Бар «Дерущийся МакДонаг»1959
«Когда?» Все должно было произойти скоро. Он собирался покинуть Восторг с Элейн и их дочерью, и если для этого надо убить…
– Билл?
Билл МакДонаг чуть не подскочил с барного табурета, когда Редгрейв заговорил у него за плечом.
– Черт, не подкрадывайся же ты так к людям!
Редгрейв печально улыбнулся:
– Прости. В любом случае, ты должен кое о чем знать. Твоя женщина, которая убирается в комнатах, она кое-что нашла.
Билл вздохнул. Он отставил в сторону свой бренди и кивнул бармену:
– Закрывай все, когда поймешь, что пора, приятель, – он встал. – Ладно, давай разберемся с этим, Редгрейв…
– Ты сдаешь в наем несколько комнат, ведь так? В номере семь жили Лютцы?
– Да. Я не беру с них платы. Господи, их малышка исчезла на моих глазах, – он не смог сдержаться и холодно посмотрел на Редгрейва, – и на твоих.
Редгрейв поморщился:
– Мы отвернулись буквально на пару секунд. Высматривали сплайсеров…
– Я знаю, забудь. Так что с Сэмом Лютц?
– Идем.
С тяжелым сердцем Билл пошел вместе с Редгрейвом к жилым комнатам таверны. Кодовый замок на двери седьмого номера был открыт. Билл вошел и тут же увидел этих двоих: они растянулись на матрасе бок о бок, два трупа, державшиеся за руки. В них было тяжело узнать Маришку и Самюэля Лютц. Рядом, на полу, валялась пара пустых банок из-под таблеток.
Впалые глаза мертвецов были закрыты, веки стали тонкими, словно пергамент, а лица желтыми и истощенными. Увядание смерти придало их сжатым губам выражение неодобрения, точно они молчаливо осуждали всех живых. Билл заметил, что на них была их лучшая одежда.
– Самоубийство. А здесь еще … – он указал на один из этих вездесущих аудио-дневников, что лежал рядом с ними.
Билл включил запись, и из аудио-дневника полился отдаленный и тихий голос Маришки Лютц, словно она говорила с другого края пропасти смерти: «Сегодня мы видели нашу Машу. Мы ее едва узнали. «Это она», – сказал Сэм. – Маришка издала странный плачущий смешок. – «Ты с ума сошел! – ответила я ему. – Это существо – наша Маша?» Но он был прав. Она выкачивала кровь из трупа… и когда закончила, ушла, держа за руку одного из этих отвратительных големов! Наша Машенька!»
Билл выключил запись.
Редгрейв прокашлялся:
– Что ж, я думаю… они понимали, что ее не вернуть. Она уже… исчезла. Ты понимаешь, изменилась слишком сильно. Так что они…
Он махнул на банки из-под таблеток.
Билл кивнул:
– Да. Просто… просто оставим их здесь. Я опечатаю все. Это побудет их склепом пока что.
Редгрейв уставился на него, явно желая возразить, но лишь пожал плечами:
– Как скажешь, – он снова посмотрел на трупы. – Мы отвернулись всего на секунду или две.
Он покачал головой и вышел, оставив Билла наедине с мертвыми.
