Текст книги "Рабыня Гора"

Автор книги: Джон Норман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 31 страниц)

Задыхаясь, обдирая босые ноги о камень, я мчалась обратно по коридору.

Проскочила в стальную дверь. Шаря по ней руками, пыталась понять: как запереть? Вот беда! Эти пять задвижек не закроешь! Застопорены скользящей вертикальной перекладиной, а на ней – висячий замок.

Я снова пустилась что есть духу.

Бросились ли за мной в погоню те, что ворвались в комнату Борчоффа, нет ли – я не знала.

Еще раз я остановилась – попробовать одно за другим снятые ноги увешанные двумя десятками колокольчиков кольца. Будь у меня хоть какой-нибудь инструмент – просунула бы его в разъемы колец, освободилась бы от проклятого звона. Но нет инструмента. А пальцы мои слишком слабы.

В коридоре послышался топот.

Сердце упало. Колокольчики по-прежнему на мне!

Но ведь если добраться до комнаты, где прихорашиваются к вечеру рабыни, я достану ключ от колец с колокольчиками! Он в деревянном ящичке, там Саша держит все ключи! Не открою ящичек – так сломаю или крошечный замочек сорву, и ключ – мой!

И я помчалась назад.

Вот и железная дверца, через которую я когда-то впервые вползла в жилище рабынь.

Открыла. Встала на колени, заглянула внутрь. Кого-то из девушек за волосы волокли из комнаты. Несчастная, согнувшись, спотыкаясь и плача, ковыляла за воином. На полу у бассейна – Мельпомена. Лежит ничком, над ней на коленях стоит мужчина, связывает ей руки за спиной. Встал, перекинул ее через плечо, с легкостью вынес наружу. В комнате осталась одна рыжеволосая Фина – обнаженная, распростертая у входа в свою нишу, пристегнутая наручниками к решетке. Смотрит горестным взглядом. Но чем я могла ей помочь? Поймавший ее воин вот-вот вернется за пленницей.

Отодрав от остатков платья клок шелка, я сунула его в пазы замка – чтобы не захлопнулся за мною – и поспешила дальше. В комнате, где приводили себя в порядок рабыни, все вверх дном. Уже обшарили. Здесь, наверно, и схватили девушек. Ящичек разбит – должно быть, мужчины искали драгоценности. Ключи разбросаны по полу.

За стеной послышались крики.

Я лихорадочно пыталась подобрать ключ к первому замочку. Мимо двери промчалась Сульда. Я сжалась в комок.

Ее взяли у дальней оконечности бассейна.

– Не метьте меня! – кричала она. Потом – пронзительный вопль. Еще мгновение – и, держа за плечи, воин толкает ее, спотыкающуюся, перед собой; руки связаны за спиной, волосы в беспорядке рассыпались по плечам.

– К стене ее, быстрей! – прокричал кто-то.

Вот он, ключ! Я отомкнула первый замочек, потом остальные. Раскрылись кольца. Я отбросила колокольчики прочь.

Пробираясь ползком вдоль бассейна, я двинулась к железной дверце. Но выйти из нее мне так и не удалось. По ту сторону бассейна шел мужчина. Я повернулась и бросилась в другую сторону, к решетчатым воротам, через которые мы выходили в зал. Миновала следующие ворота. Ноги ступили на ковер.

Я должна найти убежище!

Зал я пересекла быстро, но тут впереди, в боковом коридоре, показались двое, между ними – рабыня по имени Тупа.

Развернувшись, я бросилась обратно в зал. Еще двое! Наверняка те, кого я слышала за железной дверцей, – обшаривали, наверно, жилище рабынь и комнату, где девушки приводили себя в порядок, а потом вышли через ворота.

Попалась! Я вжалась в стену.

Подошли.

– Это Дина, – сказал один.

– Пусть идет, – бросил другой.

И они вчетвером, ведя с собой Тулу, пошли обратно к залу.

Едва переводя дух от ужаса, я припала спиной к стене. Не взяли.

Ничего не понимаю. Не хотят меня? Не подхожу? Оставят на свободе?

В противоположном конце зала со стороны ведущих в рабскую обитель ворот замаячила мужская фигура. Высокий, статный, могучий красавец, по повадке – предводитель горианских воинов.

Он. Тот, что назвался Раском из Тревы. Я повернулась и бросилась бежать.

Я застыла, скрючившись, в углу темного коридора. Вдали засветилась лампа. Все ближе, ближе. На меня надвинулись стены коридора.

За спиной – запертые решетчатые ворота.

Лампа еще ближе.

Сжимаются стены.

Поднял лампу. Свет упал на меня. Я встала на колени.

– Будь милосерден к несчастной рабыне, хозяин, – прошептала я.

– Животом и щекой к стене! – приказал он. – Руки за спину, скрестить запястья!

Я повиновалась. Он поставил лампу на выступ в стене, положил на пол меч, присел рядом. И вот руки мои опутаны веревкой. Стянув покрепче, он завязал ее. Я вздрогнула. Беспомощна. Взяв за руки, он повернул меня к себе. Теперь я сидела перед ним на полу, спиной опираясь на каменную стену, подтянув колени к подбородку.

– Будь милосерден к несчастной рабыне, хозяин, прошу тебя, – шептала я. Уж как я над ним издевалась, как потешалась! И вот теперь, связанная, в его руках. Мы одни в темном коридоре, глубоко под землей, под крепостью Турмусовых Камней.

Я замигала от света лампы.

Он вытащил что-то из сумки, поднес к моим глазам.

– Знаешь, что это?

Крошечный, испещренный прожилками узкий овальный металлический листочек. У широкого края в микроскопическое отверстие вдето колечко, на нем – изогнутая проволочка. На листке вырезана надпись и какой-то знак.

– Знаком тебе этот знак?

– Нет, хозяин, – прошептала я.

– Это символ Тревы.

– Да, хозяин.

– Можешь прочесть?

– Нет, хозяин.

Читать по-гориански я не умела. Не владела здешней грамотой. Не такая уж редкость. Многие хозяева предпочитают неграмотных рабынь – ими проще управлять, их легче держать в узде. Другим, наоборот, нравятся грамотные, и не просто грамотные, а высокообразованные, блещущие умом, одаренные. Такие девушки высоко ценятся. На рыночном помосте за них дают больше. Говорят, что и как рабыни они лучше. Если бы меня продавали на Земле, я бы тоже считалась такой, а на Горе я всего лишь безграмотная невежда.

– Это мое имя, – пояснил он, – Раек.

– Да, хозяин.

– Вот такими штучками, – он все держал листочек передо мной, – мы, воины Тревы, метим добытое во время набегов.

– Не надо, прошу тебя, хозяин! – отпрянув к стене, вскричала я.

Он оттянул мочку моего левого уха. Я забилась, закричала – проволочка вонзилась в кожу. Проколов насквозь, он скрутил концы проволоки. Получилась петелька. С нее, касаясь щеки, свисал серебряный листок.

«Приятно будет пометить тебе ушко», – сказал он тогда, в зале. Тогда я не поняла этих слов. Зато теперь понимала. Я в ужасе уставилась на него. Я помечена!

– Кажется, теперь ты не такая дерзкая, как раньше, – заметил он.

– Нет, хозяин, – ответила я плача.

Схватив за щиколотки, он оттащил меня от стены. Я со стоном откинула голову. Ухо проколото! Может, само по себе это ничего и не значит, но только не на Горе. Теперь почти наверняка когда-нибудь проколют и второе, и стану я девушкой с проколотыми ушами, ничтожнейшей из рабынь. Тот пронзительный, как от боли, вопль – это же девушке прокалывали ухо! Тогда я не поняла, что с ней делают. И не от боли кричала она так отчаянно – от горя и стыда! Ухо проколото!

Я с упреком взглянула на Раска иэ'Тревы. Он рассмеялся. Прекрасно понимал, что сотворил надо мною, и знал: понимаю это и я.

– Сладка ли тебе твоя месть, хозяин? – спросила я.

– Я еще и не начинал мстить, крошка, – ответил он и раскинул в сторону мои ноги.

Не поддамся! Я отвернулась. Коснувшись каменного пола, чуть слышно звякнул серебряный листочек. Но руки его действовали безошибочно.

– Нет! – молила я. – Не заставляй меня кончить!

А он не ведал снисхождения. Себя забыв, трепеща от малейшего прикосновения, я изогнулась, с исступленным криком припав к нему.

А потом я лежала у его ног, опустошенная, побежденная, сдавшаяся. Рабыня.

Он поднял голову.

– Дым!

Теперь и я почувствовала запах гари.

– Крепость горит. Вставай, рабыня!

Я кое-как поднялась. Ноги едва держали.

Миновав пылающие коридоры, вскарабкавшись по лестнице, спустя несколько энов мы выбрались на крышу, а потом – на перекинутый к крепостной стене узенький мостик. Там, на стене, ждало несколько тарнов – огромные могучие птицы, верхом на которых летают горианские воины.' Крышу одного из зданий уже лизали языки пламени. На стене людно. К седлам тарнов приторочены тюки с награбленным, с седельных лук свешиваются связки посуды. Рядом с крылатыми чудовищами – рабыни. Руки сцеплены над головами, наручники продеты в стремена. Тарны взлетят – и девушки повиснут на цепях, по две с каждого бока. Позади нескольких тарнов привязаны канатами огромные корзины. В них – тоже рабыни и всевозможные товары. А вот и Саша. Стоит у стремени, руки над головой. В глазах – страх. Мужчины поспешно вскакивали в седла. Внизу, во дворе, на цепи – Борчофф и его воины, прислуга с заставы. Вокруг – клубы дыма. По двору мечутся спущенные с привязи тарларионы. Мужчины шарахаются в стороны, чтобы не затоптали. Мой новый повелитель уже тянул меня за руку.

– Надо спешить, предводитель, – обратился к нему один из мужчин.

– Нужно двигаться под покровом темноты, – добавил помощник. – Мы должны успеть на встречу с тем купцом до рассвета.

– По седлам! – ухмыляясь, приказал ему Раек из Тревы.

Усмехнувшись в ответ, мужчина метнулся к подвешенной к седлу огромного тарна лесенке.

Я все смотрела вниз. Ворота крепости распахнулись, тарла-рионы бросились на волю.

Меня подтолкнули к воину, который отвел меня к корзине.

Томящийся во дворе Борчофф взглянул вверх. Раек из Тревы вскинул руку, приветствуя воинов. Ворота открыты. И Борчоффу, и его людям – пусть они и скованы цепью все вместе – ничто не мешает выйти из крепости, спастись от огня.

Раек из Тревы окинул быстрым взглядом своих воинов и тарнов, поклажу, добычу, рабынь.

Воин легко поднял меня и запихнул в огромную корзину с плоской крышкой, открывающейся сверху наподобие люка. Придавил голову, заталкивая между других девушек. Скорчившись, я примостилась у самой стенки. Теснота – не шевельнуться. Дверца над нашими головами захлопнулась. Ее крепко привязали снаружи. Я встала на колени. Туг не выпрямишься. В этой тюрьме нас восемь. Руки связаны за спинами. Сюда же, в корзину, напихали шелка и золото. Я огляделась. Как селедки в бочке! У других девушек, как и у меня, в ушах серебряные листочки – поймавшие их мужчины пометили свою добычу.

– Хо! – прокричал Раек из Тревы.

Воин, что посадил меня в корзину и запер за мною люк, проворно взобрался в седло. Наша корзина канатами привязана к стременам. Тарн взлетит, и вместе с ним взмоет к небо корзина. Дело лишь за командой на взлет.

– Хо! – прокричал Раек из Тревы и дернул поводья.

– Хо! – раздались возгласы воинов.

Тарн Раска забил могучими крыльями – футов тридцать в размахе, а то и больше. Я сжалась от страха.

С пронзительным криком тарн Раска взлетел над стеной заставы Турмусовых Камней. Следом взмыли ввысь и остальные. Даже в спасительной корзине захватывало дух – так свистел в ушах ветер. Останься кто-нибудь на стене – непременно снесло бы потоком воздуха вниз.

На мгновение провиснув, канаты натянулись. Пролетев над двором, мы набрали высоту и, миновав крепостную стену, пристроились в хвост к остальным. Когда корзина ухнула со стены в сторону двора, мы завизжали от страха, но она тут же выровнялась, повисла под тарном. Рывок – и мы поднимаемся в небо, кажется, вот уже и до горианских лун рукой подать.

Сколько же беспомощных, опутанных веревками рабынь с серебряными листочками в ушах перебывало в этой корзине? И сколько еще в ней окажутся?

Под нами, стремительно уходя вниз, полыхала застава Турмусовых Камней.

Глава 13. МЕНЯ ПРОДАЮТ С АУКЦИОНА

С меня сорвали попону. Я испуганно вскрикнула.

– На помост, рабыня! – приказал мужчина.

– Да, хозяин, – пролепетала я. Он ткнул меня плеткой.

К помосту спиралью поднимались истертые деревянные ступени. У подножия сбились в кучу сидящие на корточках рабыни. И Сульда тут, и.Тупа – сидят, вцепившись в окутавшие тела попоны. Сашу, да и не только ее, уже продали.

Не может такое со мной случиться! Не могут они меня продать!

В спину ткнулась рукоять плетки. Я начала медленно подниматься по вогнутым широким ступеням, истертым босыми ногами бессчетного множества девушек.

До помоста – двадцать шагов.

Волосы у меня теперь гораздо длиннее – на Горе их ни разу не стригли, только подравнивали, придавая форму. Свешиваются ниже плеч, развеваются за спиной – такую прическу называют здесь «рабское пламя».

И турианского ошейника я больше не ношу: распилив, его сорвал с моей шеи раб, над которым стоял надсмотрщик с кнутом. Один раз ему досталось – когда палец его коснулся моей шеи. Намеренно сделал он это, нет ли – не знаю. И серебряного листочка, знака того, что мне довелось стать добычей Раска, воина и налетчика из Тревы, уже нет в левом ухе. Еще до рассвета меня продали работорговцу, расположившемуся на биваке в предместье Ара. Обнаженную, швырнули к его ногам. Быстро, со знанием дела произвел он подробный осмотр, заставив меня рыдать от стыда. Раек из Тревы выручил за меня пятнадцать медных тарсков. Для землянки – совсем неплохо. Сумму эту внесли в расчетную книгу. Еще одну книгу держал в руках воин Раска. Внесли мою цену и туда, указав, на чей счет отнести, кем была поймана – Раском, воином из Тревы. После занесения в обе книги записей сведений о моей продаже проволочное колечко, на котором висел серебряный листок, срезали с моего уха, листочек передали воину, который вел записи в расчетной книге Раска, а тот бросил его в стоящий неподалеку ящик. Как скотину бессловесную, меня толкнули к цепи, поставили в затылок за Сульдой. Щелчок – болтающийся у меня на шее турианский ошейник пристегнули к звену тяжелой цепи. За мной поставили Тулу. За нее выручили всего двенадцать тарсков меди.

– Побыстрей, рабыня! – поторопил стоящий у подножия лестницы мужчина. Я замешкалась. У меня на шее на цепочке – овальная пластинка, на ней – номер. Номер лота. Номер, под которым меня продают. Саша – она умела читать – сказала, что мой номер сто двадцать восемь. Она была сто двадцать четвертой. Нас распродавали на аукционе в доме Публиуса на Торговой улице Ара. Это средней руки аукцион, на котором обычно продают большими партиями рабынь подешевле. До таких гигантов, как аукционы Клаудиуса или Курулена, ему далеко. Тем не менее в покупателях здесь недостатка нет, репутация у этого торжища прочная – здесь заключается немало сделок.

За спиной – мужские шаги. Удар плетки. Я обернулась.

– Я же голая! – выдохнула я.

Он что, не понимает? Я землянка! Меня уже продавали, но не так. Я землянка! Неужели меня выставят на всеобщее обозрение и продадут с аукциона? Да, меня продавали, но с глазу на глаз. Предстать перед толпой мужчин-покупателей бесстыдно обнаженной! Немыслимо! Я подняла глаза к помосту. Нет, этого мне не пережить.

Расположенный амфитеатром зал освещен факелами. Меня уже выставляли в демонстрационной клетке: будущие покупатели должны поближе рассмотреть товар, прикинуть, что почем, чтобы потом, на торгах, не прогадать, набавляя цену – буде у них возникнет такое желание. Мы, выставляемые в демонстрационных клетках рабыни, должны были выполнять команды, что выкрикивали нам стоящие у клеток мужчины, поворачиваться так и сяк, только прикасаться к нам им не разрешалось. Нам велено было улыбаться и быть красивыми. Со мной в клетке сидели еще двадцать девушек, у каждой на шее – цепочка с пластинкой. У клетки вывешен список: наши номера, физические данные, основные размеры.

За мной по лестнице поднимался мужчина.

Восемь дней провела я в рабских бараках в ожидании ночи торгов. Прошла тщательное медицинское обследование, связанная по рукам и ногам, вытерпела несколько очень болезненных уколов. Что за уколы? Зачем? Врачи называли препарат сывороткой устойчивости. Держали нас в строгости, взаперти, учили кое-каким рабским премудростям.

«Хозяин для вас – все на свете. Полностью угождайте ему», – без конца вдалбливали нам.

– Что такое сыворотка устойчивости? – спросила я Сашу.

– Она поможет тебе остаться такой, какая ты есть, – ответила она, целуя меня, – красивой и молодой.

Я ошарашенно уставилась на нее.

– Ну, понимаешь, и хозяева, и вообще свободные люди – если хотят, конечно – тоже могут ввести себе эту сыворотку. – И, улыбнувшись, добавила: – Только обращаются с ними при этом поуважительнее, чем с рабами.

– Если хотят? – переспросила я.

– Да.

– А что, кто-нибудь не хочет?

– Есть такие, – ответила Саша, – но мало. А еще – потомки тех, кому ее уже вводили.

– Но почему?

– Не знаю. – Саша пожала плечами. – Люди разные.

Секрет сыворотки устойчивости, видимо, в генетических тонкостях. Воздействуя на генетический код и на формирование гамет, она каким-то образом нейтрализует или изменяет направление процессов вырождения клеток, преобразуя обмен веществ так, что ткани остаются относительно неизменными. Старение – физический процесс, а значит, с помощью физических методов его можно повернуть вспять. И вот врачи Гора вознамерились бросить вызов универсальному доселе недугу, тому, что на Горе зовут болезнью увядания и иссушения, а на Земле – старением. Многие поколения врачей посвятили свою жизнь экспериментам и научным изысканиям, и наконец, собрав воедино полученные сотнями исследователей данные, несколько ученых совершили прорыв, разработали прообраз сыворотки устойчивости, на основе совершенствования которого стало возможным создание чудодейственного препарата.

Дрожащая, ошеломленная, стояла я посреди клетки.

– Почему же такое ценное средство используют для рабынь?

– А разве оно такое ценное? – удивилась Саша. – Ну да. Наверно.

Для нее это нечто само собой разумеющееся, как для большинства жителей Земли – обычные прививки. Что такое старость, ей неведомо. Что будет, если сыворотку не ввести, она представляла себе весьма смутно.

– А почему же не давать рабыням сыворотку? – спросила она. – Разве хозяевам не хочется, чтобы их рабыни были здоровы и могли лучше служить им?

– Верно, Саша, – согласилась я. На Земле фермеры, чтобы уберечь от болезней домашних животных, тоже делают им прививки. Конечно, на Горе, где такая сыворотка вполне доступна, совершенно естественно вводить ее рабам.

Не в силах совладать с охватившей меня дрожью, стояла я подле Саши. Я получила дар, который на Земле не купить ни за какие деньги, дар, недоступный богачам из богачей моей родной планеты, потому что там этого препарата просто не существует.

Меня одарили невероятным сокровищем. Я взглянула на железные прутья.

– Но я в клетке!

– Конечно, – подхватила Саша. – Ты – рабыня. А сейчас давай отдыхать. Сегодня ночью нас продадут.

На мою руку легла мужская ладонь.

– Я же голая!

– Ты рабыня, – ответил он.

– Не выставляйте меня перед мужчинами! – взмолилась я. – Я не такая, как другие!

– На помост, рабыня! – Он толкнул меня вверх по лестнице. Ноги мои подкосились, я упала на ступеньки.

Он поднял плеть.

– Сейчас шкуру спущу!

– Нет, хозяин!

– Сто двадцать восемь, – донесся с помоста голос аукциониста. Толпе объявляли мой номер.

Я подняла глаза. Подойдя к краю помоста, дружелюбно улыбаясь, аукционист протягивал мне руку.

– Прошу!

– Я голая, – выдавила я.

– Прошу! – Он тянул ко мне руку.

Я подала руку, и он вытянул меня наверх. Округлый, футов двадцать в диаметре, помост посыпан опилками.

Держа за руку, он вывел меня на середину.

– Ей не хочется, – объяснил он зрителям.

Я стояла перед толпой мужчин.

– Ну, теперь вам удобно, дорогая леди? – обратился он ко мне.

– Да, – пробормотала я, – спасибо.

Вдруг с неожиданной злостью он швырнул меня на доски к своим ногам. Засвистела плетка. Пять раз стегнул он меня. Закрывая руками голову, я зашлась в крике, а потом замерла, дрожа, у его ног.

– Номер сто двадцать восемь, – объявил он.

Служитель подал ему дощечку со стопкой придерживаемых кольцами листов бумаги. Он зачитал первую страницу: предыдущие уже сорвали и выбросили.

– Сто двадцать восемь. – В голосе сквозило раздражение. – Брюнетка, глаза карие. Рост пятьдесят один хорт, вес двадцать девять стоунов. Основные параметры: двадцать два – шестнадцать – двадцать два. Размер наручников – второй, размер щиколоток – второй. Размер ошейника – десять хортов. Неграмотна и во многих практических отношениях необучена. Танцевать не умеет. Клеймо – «дина», цветок рабынь. Уши проколоты. – Он опустил на меня глаза и легонько пнул. – Встань, рабыня!

Я поспешно встала.

С трех сторон вокруг помоста поднимаются освещенные факелами, заполненные народом ряды амфитеатра. Между ярусами и по бокам – ступенчатые проходы. На ярусах людно, зрители едят, пьют. Тут и там в толпе мелькают женские фигуры. Разодетые, укутанные покрывалами – внимательно рассматривают меня. Одна из женщин потягивает вино сквозь покрывало. На кисее расплывается пятно. Все полностью одеты. А на мне – лишь цепочка с номером.

– Прямее! – рявкнул аукционист.

Я выпрямилась. От ударов плетки ужасно болела спина.

– Взгляните на номер сто двадцать восемь! – призывал он. – Кто назовет цену?

Толпа безмолвствовала.

Схватив меня за волосы, он с силой оттянул мне голову назад.

– Двадцать два хорта! – указывая на мою грудь, прокричал он. – Шестнадцать хортов! – Он похлопал меня по талии. – Двадцать два хорта! – Провел ладонью по телу, положил руку на мое правое бедро. Это мои основные параметры. Если понадобится, хозяин может с помощью плетки заставить меня сохранять эти размеры. – Маленькая, – продолжал аукционист, – но сладенькая, благородные господа, лакомый кусочек, честное слово!

– Два тарска! – послышалось из толпы.

– Я слышал: два тарска, – подхватил аукционист.

Конечно, я не слишком крупная, но и не сказать чтобы уж очень маленькая. В земных мерах рост мой пять футов четыре дюйма, вес – около ста шестидесяти фунтов. Стройная, приблизительно двадцать восемь – двадцать – двадцать восемь. Размера ошейника, конечно, не знаю – не приходилось покупать одежду, в которой меряют обхват шеи. На Горе это десять хортов, стало быть, на Земле соответственно что-то около двенадцати с половиной дюймов. Шея у меня стройная, изящная. Окружность своих запястий и лодыжек я тоже не знала. Теперь знаю – наручники и кольца для лодыжек номер два. Это – два отдельных размера, лодыжки могут быть шире запястий. Совпадение этих размеров считается признаком изящества. Всего размеров четыре. Первый – маленький, второй и третий – средние, четвертый – большой. Снять без посторонней помощи кольцо для лодыжек четвертого размера я, конечно, не смогла бы. А вот выскользнуть из наручника четвертого размера – вполне, если только он застегнут на четвертую отметку – Большинство наручников и колец для лодыжек устроены так, что их размер можно регулировать, подгоняя для каждой девушки. Аукционист стоял совсем рядом.

Да, там, на Земле, длину окружности своих запястий и лодыжек я не знала: для землянки эти размеры не имеют значения, не то что для рабыни Гора. Но наручники второго размера имеют внутреннюю окружность пять хортов, а кольца для лодыжек – семь. Значит, мои запястья в обхвате дюймов шесть, а лодыжки – примерно восемь с половиной. Нас обмеряли еще до торгов, в бараках, и заносили размеры в список.

– На ней клеймо «дина», – показывая толпе изображение цветка рабынь на моем теле, тараторил аукционист. – Ну, разве вам не хочется заполучить прелестную малышку Дину? Среди ваших рабынь есть Дины? – Держа за волосы, он повертел туда-сюда мою голову. – А уши, благородные господа! Уши проколоты!

Да, проколоты. Четыре дня назад, в бараках в доме Публи-уса. Правое ухо тоже – симметрично следу от проволочной петли, на которой висел серебряный листок, – этим знаком пометил свой трофей Раек из Тревы. Теперь я могу носить серьги. Теперь я ничтожнейшая из рабынь – рабыня с проколотыми ушами.

– Пять тарсков! – выкрикнул, прихлебывая из чаши, укутанный плотным одеянием толстяк из среднего яруса справа.

О Господи! Лиц не вижу. Факелы освещают меня, а не покупателей.

– Стань прямо, втяни живот, бедра разверни, – прошипел аукционист. Я повиновалась. Спину все еще саднило. – Взгляните, – указывая на меня свернутой плеткой, надрывался он, – на очертания лодыжек, обратите внимание, как хороши бедра, как упруг живот. Прелестная фигура! Эта дивная шея ждет вашего ошейника! Изящная, чувственная – красавица, да и только! – Он обвел толпу глазами. – Неужели не хочется привести ее в свое жилище? Надеть на нее ошейник и тунику, какую угодно вам поставить на колени? Обладать каждой клеточкой ее тела? Она – ваша рабыня, вы приказываете, она повинуется! Будет служить вам, мгновенно и безоговорочно выполнять малейшую прихоть!

– Шесть тарсков, – предложил мужской голос.

– Шесть тарсков! – повторил аукционист. – Пройдись, малышка Дина! И покрасивее!

Глаза мои наполнились слезами, все тело залила краска стыда.

Но я прошлась, и прошлась красиво. Вот она, плетка, наготове! Разглядывая выставленную на помосте девушку, мужчины довольно загомонили.

– Обратите внимание: какие плавные, грациозные движения, как безупречны линии! Спина прямая, как струна, гордая посадка головы! Всего несколько тарсков – и она ваша!

По левой щеке покатилась слеза.

– Двигайся красиво, малышка, – предупредил аукционист.

– Да, хозяин.

Я прошлась взад и вперед, повернулась, обмирая от стыда под жадными взглядами.

– Встань гордо, Дина!

Я остановилась, вскинула голову.

– Купите ее и заставьте на вас работать! Представьте – вот она нагая, в вашем ошейнике и в цепях, скребет пол. Убирает, стирает, шьет! Делает покупки, готовит! Представьте – вот она принимает ваших гостей! Ждет вас, раскинувшись в мехах!

– Десять тарсков!

– Десять тарсков, – повторил аукционист.

– Одиннадцать! – донеслось слева.

– Одиннадцать.

Я вгляделась в толпу. Мужчины, женщины. Человек четыреста. По рядам, предлагая закуски и напитки, бродят торговцы. Я коснулась пальцами свисающей с шеи цепочки. Какой-то мужчина купил ломоть приправленного соусом мяса. Принялся жевать, поглядывая на меня. Наши глаза встретились. Я отвела взгляд. Кое-кто разговаривал, не обращая на меня внимания. Как же я их ненавидела! Я не хотела, чтобы на меня смотрели – но они и не смотрели!

– Какая красавица! – подзадоривал зрителей аукционист. – А размеры? Двадцать два, шестнадцать, двадцать два! – И тыкал в меня плеткой.

– Четырнадцать тарсков меди!

– Четырнадцать! – не унимался аукционист. – Но может ли торговый дом расстаться с такой красоткой всего лишь за каких-то четырнадцать тарсков? Ведь нет, благородные господа!

– Пятнадцать.

– Пятнадцать!

За пятнадцать тарсков Раек из Тревы продал меня работорговцу. В доме Публиуса ему дали за меня двадцать. Аукционист, разумеется, это знает. Конечно, в записи это внесено.

Он перевел на меня глаза.

– Девочка, – мягко, но с угрозой в голосе начал он, – продадут тебя или нет, но эту ночь ты проведешь в здешних бараках. Ты поняла меня?

– Да, хозяин, – прошептала я.

Недоволен предложениями. Если цена не устроит торговца, ночью меня ждет наказание. Наверняка жестоко высекут.

– На живот, Дина! – приказал он. – Давай заинтересуем покупателей.

– Да, хозяин.

Я легла у его ног, ожидая приказа, испуганно глядя снизу вверх – а вдруг ударит? Пролежала долго. Не ударил. Мой испуг позабавил толпу.

– Слушаться, двигаться быстро и красиво, сто двадцать восьмая, – мягко проворковал он.

– Да, хозяин, – ответила я.

И вдруг – удар хлыста и отрывистое:

– На спину! Одно колено поднять, другую ногу вытянуть, руки за голову, запястья скрестить, как для наручников!

Я повиновалась. Он начал быстро одну за другой отдавать команды. Ловя каждое слово, я принимала позы, в которых демонстрируют рабынь. Лишь мгновение давая зрителям полюбоваться каждой мучительно откровенной позой, он пролаивал следующую команду. Последовательность позиций он выбирал отнюдь не случайно; в следующую я переходила легко, иногда просто перекатываясь по полу или повернувшись, но вместе они составляли ритмичную и плавную изысканную чувственную мелодию, выверенную и точную, для меня – невероятно унизительную. Своего рода танец выставляемой напоказ рабыни. Я, что была некогда Джуди Торнтон, шаг за шагом выполняла движения горианской рабыни и в конце концов оказалась, как и вначале, на животе у его ног – дрожащая, покрытая испариной, спутанные волосы завесили глаза. Аукционист поставил на меня ногу. Я уронила голову на пол.

– Называйте цену!

– Восемнадцать тарсков, – раздался голос.

– Восемнадцать. Девятнадцать? Я слышал девятнадцать?

– Девятнадцать, – донеслось из зала.

На помост упали слезы. Кончики пальцев зарылись в опилки. Опилками облеплено и покрытое потом тело.

У самых глаз – свернутая плетка.

Там, в толпе, женщины. Ну почему они не вскочат, не возмутятся? Ведь здесь попирают достоинство их сестры!

Но нет, глядят невозмутимо. Я – всего лишь рабыня.

– Двадцать! – выкрикнул кто-то.

– Двадцать. – Аукционист убрал ногу и ткнул меня плеткой. – На колени!

У самого края помоста я встала на колени в позу наслаждения.

– За эту прелестную крошку предложили двадцать медных тарсков, – объявил аукционист. – Кто больше? – Он оглядывал толпу.

Я замерла. Торговый дом заплатил за меня ровно двадцать.

– Двадцать один, – предложил мужчина.

– Двадцать один.

Я вздохнула свободнее. Хоть маленькая, но прибыль.

Ни на минуту не забывала я о пластинке на шее. Цепочка короткая, плотно охватывает горло. Застегнута. Не снять.

За меня дают двадцать один тарск.

Значит, убытка торговому дому Публиуса я не принесу

Подержать девушку несколько дней за решеткой на соломе в рабских бараках и кое-чему обучить обходится в гроши.

Сколько стоит рабская похлебка и плетка?

– Предлагают двадцать один тарск! – кричал аукционист. – Кто больше?

Тишина.

Внезапно накатил испуг. А вдруг прибыль торговца не устроит? Барыш совсем невелик. Надеюсь, он будет удовлетворен. Я же изо всех сил старалась, каждого слова слушалась. Боялась, что высекут.

Горианские мужчины не ведают снисхождения к вызвавшей недовольство девушке.

– Вставай, тварь цепная, – бросил мне аукционист.

Я встала.

– Что ж, – обратился он к публике, – похоже, нам придется расстаться с этой красоткой всего за двадцать один тарск меди.

– Пожалуйста, не сердись, хозяин, – заскулила я.

– Ничего, Дина, – откликнулся он с неожиданной после недавней резкости теплотой.

Упав перед ним на колени, я обняла его ноги, заглянула в глаза:

– Хозяин доволен?

– Да, – ответил он.

– Значит, Дину не высекут?

– Конечно нет. – Он приветливо смотрел мне в лицо. – Не твоя вина, что торг медленно набирает силу.

– Спасибо, хозяин.

– А теперь вставай, крошка, и побыстрей с помоста. У нас тут еще скотинка на продажу.

– Да, хозяин. – Я поспешно вскочила на ноги, повернулась и бросилась к лестнице – не к той, по которой поднималась, а с противоположной стороны помоста.

– Минутку, Дина, – остановил меня он. – Пойди сюда.

– Да, хозяин. – Я подбежала к нему.