Текст книги "Рабыня Гора"

Автор книги: Джон Норман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 31 страниц)

– Если так себе, – вступила Верров Хвост, – скоро узнаем. Турнус всем скажет, хороша ты или нет.

– Хороша, – отрезала я.

– Так почему же твой хозяин подарил тебя? – не отставала Турнепс.

– Для забавы, – призналась я. – Он – Клитус Вителлиус, предводитель воинов. У него множество девушек куда красивее меня. Заставил меня безнадежно влюбиться, а потом, для забавы, взял и бросил. Поиграл со мной. Просто из интереса. И, одержав безоговорочную победу, избавился, отшвырнул прочь, подарил.

– Ты его правда любила? – спросила Редис.

– Да.

– Ну ты и рабыня! – Ремешок давилась от смеха.

– Он заставил меня полюбить его! – твердила я, прекрасно понимая, чтр не заставь он меня – все равно бы любила. Будь я свдбодной женщиной, будь у меня выбор – все равно бы любила. Но выбора у меня не было. Я – рабыня. Он подавил всякое сопротивление, заставил полюбить себя, не спросив моего согласия. Выбирать мне и не пришлось. Я мечтала преклонить перед ним колени по собственной воле, но он сделал меня рабыней, силой заставил пасть к его ногам.

– Если ты любишь своего хозяина – ты сумасшедшая, – вынесла вердикт Ремешок.

– Я люблю своего хозяина, – проронила Редис.

Ремешок повернулась и с криком: «Рабыня!» – отвесила ей такую оплеуху, что та отлетела к стене.

– Я люблю хозяина, ничего не могу с собой поделать! – повторила Редис.

Ремешок глянула на меня через плечо.

– Позы не нарушать! Я и не нарушала.

– А ты что, не рабыня? – напустилась я на нее.

Ремешок встала. Высокая! Крупная, ширококостная, по сравнению с нами – просто могучая. Хотя, конечно, рядом с мужчиной – тростинка. Встала во весь рост, одетая, как и положено рабыне, в короткую тунику из шерсти харта. Как и у нас всех, у нее это единственная одежда. Вцепилась в охватывающую шею веревку.

– Да, – ответила она. – Меня могут высечь, продать, убить. Могут подарить кому угодно. Могут заковать в цепи. Могут жечь каленым железом. Могут делать со мной что хотят. – Она устремила взгляд сквозь решетку, туда, наружу. – Я должна преклонять перед ними колени. Должна быть послушной. Делать что скажут. Да. – Опустив глаза, она взглянула на меня. – Да. Я – рабыня.

– Все мы рабыни, – подала голос Редис.

– Не хочу быть женщиной! – сотрясая решетку, прижимаясь лицом к железным прутьям, закричала в слезах Ремешок.

– Ты плачешь, как женщина, – заметила я. Она обернулась.

– Когда-то, – начала я, – и я не хотела быть женщиной. А потом встретила мужчин, какие мне и во сне не снились. И поняла: быть женщиной – это счастье. Ни за что не хотела бы быть никем другим. Пусть из-за того, что я женщина, я оказалась во власти мужчин – все равно дорожу своей женственностью. Среди таких мужчин я свою женственность ни на что на свете не променяю. У каждой девушки есть хозяин. Просто ты, Ремешок, еще не встретила своего.

Стоя у решетки, она злобно глядела на меня.

– Есть мужчины, – продолжала я, – которым ты почла бы за счастье зубами развязать ремни сандалий.

– Если бы Турнус хоть взглянул на меня, – заговорила она, – я на животе проползла бы десять пасангов, чтобы слизать пыль с его ног.

– Значит, Турнус – твой хозяин.

– Да. Турнус – мой хозяин.

– Как тебя зовут? – спросила Редис.

– У тебя есть имя? – спросил незадолго до этого Турнус.

– Мой бывший хозяин, Клитус Вителлиус из Ара, – ответила я, – называл меня Дина.

– Для него ты так мало значила? – удивился Турнус.

– Да, хозяин.

– Хорошее имя. Только уж слишком обычное.

– Да, хозяин.

– Нарекаю тебя Дина! – объявил он. Точно животному кличку дал. – Кто ты?

– Дина, хозяин…

– Как тебя зовут? – спросила Редис. Я улыбнулась.

– Дина.

– Многих девушек с таким клеймом зовут Динами, – заметила Турнепс.

– Я слышала, – сказала я.

– Хорошее имя, – похвалила Верров Хвост.

– Спасибо.

– Приятно, наверно, носить женское имя, – позавидовала Турнепс.

Я не ответила.

– Я – Редис, – сказала Редис.

– Я – Турнепс, – сказала Турнепс.

– Я – Верров Хвост, – сказала Верров Хвост. Ремешок взглянула на меня.

– Я – Ремешок.

– Тал, – поприветствовала я их.

– Тал, – дружно ответили они.

– Ты главная в клетке? – спросила я Ремешка. – Да.

– Бить меня нет необходимости. Я подчинюсь.

– Все мы женщины. Все мы рабыни, – вздохнула Ремешок.

– И над всеми нами – плетка, – добавила Турнепс.

– Меня били плеткой по рукам, – рассказала я, – но не секли ни разу.

– А давно ты в рабстве? – спросила Редис.

– Нет.

– Для свободной ты слишком красива, – заметила Турнепс.

– Я жила далеко отсюда.

– Судя по акценту, ты из варваров, – предположила Ремешок.

– Да.

– Где ты жила? – поинтересовалась Верров Хвост.

– Эта местность называется Земля.

– Никогда не слышала, – удивилась Турнепс.

– Где-нибудь на севере? – принялась допытываться Редис.

– Далеко, – ответила я. – Не надо об этом.

Как могла я говорить с ними о Земле? Чтобы сочли сумасшедшей или лгуньей? Разве поверят они, что существует мир, где мужчины состязаются, выкрикивая политические лозунги, презрев свое главенство, радостно спеша превратить себя в евнухов? Что кому-нибудь, кроме лесбиянок и мужчин, мужчинами, по существу, не являющихся, захочется жить в таком мире? Истина далеко не всегда соответствует политической целесообразности.

– У варваров так скучно, – протянула Турнепс. – Ты никогда не была в Аре?

– Нет.

– Меня однажды продавали в Аре, – похвастала она. – Чудесный город.

– Приятно слышать.

Еще бы – ведь Клитус Вителлиус из Ара.

– Странно, что тебя никогда не секли, – размышляла Турнепс. Я пожала плечами.

– Наверно, ты слишком красивая.

– По-моему, секут только уродок, – заявила Верров Хвост.

– Точно, – подтвердила Редис.

– Мне кажется, – возразила я, – красива девушка или нет, нужно будет – хозяин ее высечет.

Странно, что сказала об этом я, земная женщина. А действительно, если надо высечь – почему же не высечь, тем более если у девушки хозяин – горианец?

– Дина права, – кивнула Редис.

– Нас секут, – подтвердила Ремешок, – когда им нравится.

– Да! – хлопнув себя по бедрам, рассмеялась Редис. – Вот звери! Сделала ли что-нибудь, нет ли, все равно: хочется им – становись под плетку!

– Мужчины – хозяева, – отчеканила Турнепс. – Что хотят, то с нами и делают.

– Мы в деревне, Дина, – напомнила Верров Хвост. – Но останешься здесь надолго – узнаешь, что такое плетка.

Я содрогнулась.

– Меня толком и не били, – пролепетала я.

Этта никогда не пускала в ход плетку, хотя, как главная рабыня в лагере, имела право. Дважды – по спине и по ногам, – подгоняя к конуре, меня хлестнула Мелина, подруга Турнуса, моего нового хозяина. Невероятное унижение! Так как же вынести, когда тебя секут по-настоящему? Что чувствуешь, когда твое тело обжигает плеть?

– Ремешок, а это больно? – спросила я.

– Да, – ответила она.

– Очень больно?

– Да.

– Ты сильная, Ремешок. Ты боишься плетки?

– Да.

– Очень боишься?

– Да, – ответила она. – Я очень боюсь плетки.

Меня затрясло. Если даже великанша Ремешок боится, то что же говорить обо мне?

– Пора спать, – объявила Редис.

Мы улеглись на солому и вскоре уснули. Раз я проснулась в холодном поту. Странный сон. Обнаженная, в стальном ошейнике, стою я на коленях на гладких плитах в прекрасной комнате, точно во дворце. Передо мной – низенький столик. На нем нитки и бусинки в чашечках, рабские бусинки – красные, желтые, пурпурные – самых разных цветов. Я откуда-то знаю, что должна нанизать бусы. Перед моими глазами – плеть.

– Что это? – спрашивает голос.

– Плеть, хозяин, – отвечаю я.

– А кто ты?

– Рабыня, хозяин.

– Повинуешься?

– Да, хозяин.

И тут плеть резко опускают к моему лицу, прижимают к губам. Больно. Я чувствую рукоятку зубами.

– Целуй плеть, рабыня! – раздается голос. Я целую плеть.

– Кто приказывает мне? – спрашиваю я. Будто я должна об этом спросить. Хотя таких вопросов рабыни обычно не задают. Это может быть сочтено за непозволительную дерзость. Но меня не хватают за руки, не швыряют на пол, не секут.

– Тебе приказывает Белизариус, рабыня, – слышу я в ответ. И етвет этот кажется странно уместным, как бы единственно возможным. Хотя никакого Белизариуса я не знаю.

– Каков приказ Белизариуса, хозяина рабыни? – снова спрашиваю я.

– Он прост, – гремит голос.

– Да, хозяин.

– Нанижи бусы, рабыня!

– Да, хозяин, – отвечаю я. Руки мои тянутся к нитям и бусинкам… и тут я проснулась.

Непонятный сон. Я ощупала пол. Никаких гладких плит. Дерево, солома, железные прутья. Под ними – утоптанная земля. Сна как не бывало. Лежу, таращусь на доски и решетки. Полнолуние. Я встала на солому. Ни в каком я не во дворце. Я в клетке в Табучьем Броде. Я подошла к решетке, держась за прутья, выглянула наружу поверх плотно спрессованной земляной стены. В нескольких дюймах над головой – крыша клетки. Руки вцепились в решетку. Когда-то меня звали Джуди Торнтон. Я в клетке! У меня вырвался испуганный возглас. Ухмыляясь, на меня смотрел Брен Лурт. Девушки беспокойно заворочались, но не проснулись. Отпрянув от решетки, я легла на солому. Он все смотрел на меня. Я попыталась натянуть на ноги коротенькую тунику.

– Я буду первым в Табучьем Броде, – прошептал Брен Лурт. – И когда я стану первым, Мелина отдаст тебя мне.

И скользнул в темноту.

Подтянув колени к подбородку, я, дрожа, съежилась на соломе.

Я рыхлила сухую землю вокруг корней сула.

Вот уже двадцать дней я в Табучьем Броде.

Рукоять мотыги длиной футов шесть. Наконечник железный, тяжелый, шириной по режущему краю около шести дюймов, к рукоятке сужается до четырех. Рукоять вставляется в округлый паз. Чтобы крепче держалась, туда же вгоняют клин для уплотнения.

Слишком громоздкое для меня орудие. Никудышная из меня крестьянская рабыня.

Трудно выразить словами, как тягостно, особенно для такой хрупкой девушки, как я, деревенское рабство.

Я выпрямилась, расправила плечи. Ломило спину. Поднеся ладонь козырьком к глазам, глянула вдаль.

По дороге из Табучьего Брода, согнувшись, волоча за две ручки тележку, брел Туп Поварешечник, бродячий торговец.

Я посмотрела на свои руки. Ободранные, грязные, покрыты мозолями. Просунув палец под веревочный ошейник, чуточку оттянула его от шеи, вытирая пот и грязь. Веревка царапала шею, но снять ее нельзя. Как-никак символ рабства.

День здесь начинается рано. Мелина отпирает замки на нашей клетке еще до рассвета.

Выбравшись наверх, мы встаем перед ней на колени, преклоняя к ее ногам головы. А она держит наготове плеть. Она – наша хозяйка.

Мы должны подоить верров, собрать яйца вуло, напоить слинов и задать им корма и вычистить их клетки.

Но вот утро в разгаре – мы возвращаемся к хижине Турнуса. Там, под хижиной, для нас выставляют миски с кашей – пищей рабов. Кашу надо съесть, миски дочиста вылизать. Едим мы стоя на коленях или лежа на животе, руками еды не касаясь – так положено крестьянским рабыням.

После еды начинается настоящая работа. Натаскать воды, принести дров, обработать поля. Дел в селе много, самых разных – конца-края им нет. И основная их тяжесть ложится на рабынь. Работай – или умри. Иногда в поле нас подстерегают местные парни. Связывают, насилуют. Никому до этого и дела нет: мы – рабыни.

Каждая косточка ноет.

Дней десять назад Турнус пахал на мне. Бесков он не держит. Рабыни дешевле.

Тогда я впервые отведала плетки.

Вместе с другими девушками меня впрягли в плуг, и, обнаженные, понукаемые хозяйской плетью, мы, обливаясь потом, потащились по борозде. Склонившись вперед, медленно продвигались мы, зарываясь ногами в землю. Тяжелая сбруя впивалась в кожу. И вот потихоньку погрузился в землю огромный лемех, отваливая в сторону увесистые пласты почвы. Всего несколько ярдов – и, кажется, я сейчас лягу и умру. Кто заметит, если я буду тянуть не в полную силу? Вот тут-то впервые на мою спину и опустилась плетка. Не грозная плетка-пяти-хвостка, предназначенная для сурового наказания провинившихся рабынь, а легкий, в одну плеть, хлыстик, чуть больше мягкого кожаного – им лишь слегка подхлестывают впряженную в плуг скотину, чтоб пошевеливалась. Но спину мою он ужалил, точно ядовитая змея, точно винтовочный выстрел. Я и не представляла, что это так больно. Плеткой меня били впервые.

– А ну, Дина, тяни сильнее! – прикрикнул Турнус.

– Да, хозяин! – И я впряглась что было сил. Он не рассердился. Спина болела, точно огрели раскаленным прутом.

Ну и боль! Какова же тогда настоящая рабская плетка? А ведь под нее можно угодить за любую малость – даже и не поймешь, чем разгневала хозяина. А могут высечь и вовсе без причины – просто потому, что так хозяину угодно. Девушка, что некогда звалась Джуди Торнтон, впервые отведала плетки. Я горестно застонала. Теперь рабство виделось мне в новом свете. Что ж, буду неукоснительно выполнять все, что требуется.

Но не прошло и часа, как я рухнула без сознания в борозду.

Смутно помню, как сзади на шею легла рука Турнуса и голос Ремешка проговорил: «Не убивай ее, Турнус. Разве не видишь – она просто хорошенькая рабыня, ее дело – ублажать мужчин, а не тянуть в поле лямку».

– Мы и без нее все вспашем, – вступилась за меня Турнепс.

– Сколько раз пахали, – поддакнула Редис.

– Не ломай ей шею, хозяин, – взмолилась Верров Хвост. Турнус убрал руку.

Помню, он связал мне за спиной руки, крепко стянул лодыжки и оставил меня в поле. Я снова потеряла сознание. Вечером Турнус притащил меня в село на плече и швырнул среди свай своей хижины.

– В чем дело? – спросила Мелина.

– Больно хилая, – ответил Турнус.

– Я сама убью ее. – Из-под груботканой одежды она вытащила короткий нож. Я, нагая, связанная, приподнялась на локте у ног Мелины и с ужасом уставилась на нее. Держа нож наготове, она приближалась.

– Пожалуйста, не надо, госпожа! – зарыдала я.

– Иди в дом, женщина, – зло бросил Турнус.

– Тряпка ты, Турнус, – выпалила Мелина. Но нож убрала и выпрямилась. – Зря я за тобой пошла!

Он молча смотрел на нее.

– Могла бы стать спутницей предводителя касты целого округа, – шипела она. – А вместо этого я – подруга деревенского предводителя. Могла бы в округе первой быть. От тебя слинами воняет и твоими девками.

Надо же, тут рабыни стоят – и такие слова!

– Тряпка ты и дурак, Турнус! – не унималась она. – Презираю тебя!

– Иди в дом, женщина, – повторил он.

Сердито отвернувшись, Мелина стала карабкаться по лесенке в хижину. На последней ступеньке снова взглянула на него.

– Недолго тебе владычествовать в Табучьем Броде, Турнус! – И исчезла в хижине.

– Развяжите Дину, – приказал Турнус, – и отнесите в клетку.

– Да, хозяин, – ответили девушки.

– Бедняжка Дина, – проронил, глядя на меня, Турнус, когда с меня сняли веревки. – Никудышная ты скотинка. – И, ухмыльнувшись, пошел прочь.

Я с яростью вонзила мотыгу в землю. Конечно, скотина я никудышная! И не моя вина, что я не рабочая скотина, как многие деревенские девахи. Марла, Чанда, Донна, Бусинка – все они на моем месте оказались бы ничуть не лучше! Да и Лена или Этта не намного меня бы превзошли! Посмотрела бы я, как Марла тащит плуг! Ничего бы у нее не вышло! Я с яростью вонзила в землю мотыгу. Я здорова, жизнь во мне так и кипит, но я не сильная, не могучая. Ну что я могу сделать! Я маленькая, хрупкая, слабая. В этом нет моей вины. Может, я и красивая, но что проку в красоте, когда за твоей спиной плуг и хозяин поднял плетку? Турнус разочарован моей слабостью.

С бешенством ковыряла я землю мотыгой. Мне даже воду в поле тяжело таскать – моим ли плечам сражаться с огромным деревянным коромыслом и подвешенными к нему ведрами? Случалось, я падала, и вода проливалась. К тому же я медлительна. Иногда подруги-рабыни брали на себя то, что тяжелее из моей работы, а я делала за них что попроще. Но меня это удручало – им же тоже трудно. Хотелось делать свою работу самой. Просто я слаба – потому и не гожусь в крестьянские рабыни.

Временами, работая в поле, я вскипала от ненависти. Кли-тус Вителлиус! Вот кто бросил меня здесь, в деревне! Покорил, заставил полюбить себя всем сердцем, каждой клеточкой тела, а потом шутки ради подарил крестьянину. Знал ведь, что я за девушка – тонкая, чувствительная, хрупкая, красивая землянка, и все же, забавляясь, обрек на тяжкое, горькое деревенское рабство, подарил Турнусу. Я обрушила мотыгу на сул. Ненавижу! Ненавижу Клитуса Вителлиуса!

Снова*я взглянула на дорогу. Тележка бродячего торговца Тупа Шварешечника теперь едва виднелась на пыльном проселке: Он брел к тракту – широкой, мощенной булыжником дороге, ведущей в Ар.

Хотя сестры-рабыни были ко мне добры, кроме них, в деревне на меня почти никто не обращал внимания.

Слабая, хрупкая, для крестьянской работы я не гожусь.

Ненавижу крестьян! Ну и идиоты! Не могли найти лучшего применения красавице рабыне, как запрячь ее в плуг!

– Деревня не для тебя, Дина, – сказал мне как-то Турнус. – Ты городская рабыня. Твое место у ног мужчины, в его покоях, в цепях и ошейнике. Тебе бы ластиться к нему и довольно мурлыкать, как самка слина.

– Возможно, – ответила я.

– Я ластилась бы и мурлыкала у ног Турнуса, – призналась могучая Ремешок. Мы расхохотались. Но она не шутила. Странно: такая крепкая, мощная – и жаждет мужского владычества. Да нет, ведь и она тоже женщина!

На тяжелую работу сил у меня не хватало, и поэтому Турнус часто брал меня с собой к слинам – помогать ухаживать за животными. Кое-кого из них я уже знала. Но в общем-то их боялась, и они, чувствуя это, питали ко мне какую-то необычную для этих животных злобу.

– Ты что, совсем ни на что не годна? – набросился как-то на меня Турнус на площадке для дрессировки слинов. Я опасливо отступила подальше. Под палящим солнцем песок раскалился. Дождя не было уже несколько дней. Са-тарне грозила засуха.

– Ни на что не годна! – Турнус раздраженно тряхнул меня за плечи.

Я вздрогнула под его руками.

– Что такое? – спросил он.

Я стыдливо отвела глаза:

– Прости меня, хозяин. Но уже столько дней меня не касался мужчина. А я – рабыня.

– А, – понимающе протянул он.

Я подняла глаза. Взглянула ему в лицо. Просто великан!

– Может быть, хозяин соблаговолит переспать со своей рабыней?

– Рабыня просит овладеть ею? Взять ее, как берут рабынь?

– Да, хозяин! – вцепившись в него, теряя над собой власть, закричала я. – Да! Да!

Он опрокинул меня на песок, задрал тунику до груди. Я лежала у подножия клетки для рабынь. Он схватил меня, я дотянулась до решетки клетки и закричала, сжав решетку руками. Он обладал мною, а я билась в судорогах от наслаждения. Раз, увидев глядящую из-за бревенчатой стены Медину, я испуганно вскрикнула:

– Там Медина, хозяин!

Он рассмеялся:

– Я делаю со своими рабынями что хочу. Пусть смотрит, если нравится. Пусть у рабыни поучится, как себя вести.

Но Мелина, вне себя от злости, ушла. А я вновь отдалась ему, с благодарным стоном наслаждалась его ласками. Снизошел! Соизволил коснуться меня! Потом, позже, я, постанывая, встала на колени.

– Спасибо, хозяин, – целуя его ноги, проговорила я.

Он рассмеялся, поднял меня, взглянул мне в глаза, а потом, забавляясь, швырнул к своим ногам. Лежа на песке, я смотрела на него снизу вверх.

– Как я погляжу, Дина, – посмеиваясь, заключил он, – на что-то ты все же годна.

– Спасибо, хозяин, – робко ответила я.

День клонился к закату.

Тележка Тупа почти исчезла вдали, только пыль от ее колес еще неслась вслед.

Сегодня утром он оценивал, сколько я стою.

Сегодня утром я сделала открытие: я – шлюха. Но наверно, любая рабыня должна быть немного шлюхой, притом превосходной.

Он не спал со мной, но, когда он меня оценивал, я изо всех сил старалась ему понравиться.

Вот бы встретиться с ним еще!

А началось это так.

– Останься, Дина, – велела мне Мелина, подруга Турнуса. Остальные девушки пошли за водой. Ушел и Турнус – отправился в соседнюю деревню покупать птиц вуло. Вернется не скоро.

Мелину я боялась. Она – хозяйка. Хотела убить меня, когда у меня не хватило сил пахать. Видела меня в объятиях Турнуса. Однако в последнее время особенной враждебности ко мне не проявляла. Я думаю, для нее не секрет, что Турнус спит со всеми своими рабынями. Куда чаще меня в его объятиях оказывается Редис. Мелина наверняка это знает. Одну только Ремешок он насилует редко.

– Да, госпожа, – предчувствуя дурное, пролепетала я.

Мелина меня недолюбливает – это ясно. Но вряд ли ненавидит сильнее, чем остальных рабынь. Любимая рабыня Турнуса – не я, это всем известно. Он предпочитает женщин крупных, широкобедрых, грудастых – когда-то, до того как расплылась, растолстела, наверно, такой была и Меяина.

– Пойди-ка сюда, птичка, – стоя под хижиной, в тени между сваями, Мелина поманила меня пальцем. Я повиновалась. Она – свободная. Я – рабыня. Опустив голову, я почтительно встала перед ней на колени. '

– Сними тунику, Дина!

– Да, госпожа. – Стянув через голову коротенькую тунику, я осталась нагишом.

– Подойди к свае и встань на колени к ней лицом. Я так и сделала.

– Ближе. Колени по разные стороны сваи. Прислонись к ней животом.

– Да, госпожа.

– Нравится тебе наш поселок?

– О, да, госпожа!

– Протяни руки по обе стороны столба. Ладони вверх. Скрести запястья.

Я послушно выполнила приказ.

– Ты счастлива здесь?

– О, да, госпожа!

– Хотела бы ты уйти из нашего поселка?

– О нет, госпожа! – заверила я. А потом поспешно добавила: – Если только госпоже не будет так угодно.

Вытащив из складок одежды обрывок веревки, Мелина крепко связала мне запястья по ту сторону сваи.

– Хорошо держит? – спросила она меня.

– Да, госпожа.

Отступила на шаг, оглядела меня и скрылась в хижине. Вскоре вернулась с мотком веревки в руках. Привязала ее конец к моему веревочному ошейнику, отмотала примерно фут и закрепила привязь на столбе, на уровне моей шеи. Остаток веревки свисал со столба на землю.

Я не сводила с нее глаз.

– Ты красивая, – проговорила она. Привязанная веревкой за шею, встать я не могла.

– Очень красивая.

– Спасибо, госпожа.

Я – ее пленница. Голая, стою на коленях, крепко привязанная к столбу.

– В поселок, – сообщила она, – приехал торговец. Знаю. Туп Поварешечник. Редис мне рассказала. Я видела, как он пришел, волоча за собой ручную тележку с длинными ручками, на двух огромных колесах. Внутри тележки – множество полочек, ящичков, в них – всевозможные дешевые товары, а еще – колышки и петли, на которых подвешена всякая утварь, кастрюли, инструменты. По краям повозки – тоже ящички, в них тьма-тьмущая всякой всячины: нитки, ткани, ножницы, наперстки, пуговицы, заплаты, а еще – гребешки, сладости, травы, специи, соль в пакетиках, целебные снадобья. Чего только не было в этой удивительной тележке!

– Я приглашу его взглянуть на тебя, – сказала Мелина.

У меня екнуло сердце. Пока Турнуса нет в поселке, Мелина продаст меня!

– Уж постарайся ему понравиться, сучка, – предупредила она, – а то до конца дней твоих буду сечь!

– Постараюсь, госпожа! – обещала я. Еще как постараюсь! Когда еще выпадет возможность вырваться отсюда? Да я бы все на свете сделала, лишь бы избежать тягот деревенского рабства. Понравиться ему? Понравлюсь! Вот увидит – буду сама покорность, сама чувственность! Вдруг стало страшно. Что он за человек? Мужчины по-разному воспринимают женские уловки. Знать бы наверняка, чего ему хочется! Нет, не угадать. Безнадежно. Ну и шлюха же ты, сказала я себе. Подергала связанные руки. Откуда мне знать, какие женщины ему нравятся? Робкие, скромные – швырнул к своим ногам и изгаляйся? Или похотливые, что так и норовят пустить в ход язык? А может, дерзкие, непокорные, может, ему нравится их укрощать? А что, если он питает слабость к холодным, надменным, презрительным красавицам, что в мгновение ока превращаются в отчаянно корчащихся, жалобно стонущих от мужского прикосновения рабынь? Не знаю. Знаю одно: я должна показаться ему красивой, физически привлекательной. Тут Мелина все предусмотрела. Ума ей не занимать, да и практической сметки – тоже. Девушка красивее всего нагая, в ошейнике или на цепи. Вот она и поставила меня на колени, в позу покорности, и связала. И теперь я стою прижавшись животом к столбу, обхватив его руками, широко расставив колени. Взглянув на стоящую в такой позе женщину, мужчина не сможет, пусть подсознательно, не почувствовать ее открытости, уязвимости, не сможет не ощутить себя ее властелином, могучим и неотразимым. Все продумала, до мелочей: связанные ладони, руки, будто в объятиях охватившие столб, свисающая с шеи длинная веревка – связывай рабыне руки за спиной и веди ее, точно самку табука, куда душе угодно. Можно к тележке привязать – и босая, обнаженная, я побреду за ней, взметая дорожную пыль. Да, ума Мелине не занимать.

– Вот она! – раздался ее голос.

Испуганно вздрогнув, я вцепилась в столб. Помимо моей воли бессознательное это движение получилось на удивление грациозным. Да ведь, наверно, этого и добивалась Мелина, неожиданно гаркнув у меня над ухом! Показать мужчине во всей красе прелестную, испуганную, связанную рабыню. Я вздрогнула так естественно! А Мелине того и надо.

Как вести себя с ним? Не знаю. Что ж, буду просто рабыней в Богом забытой деревушке, связанной земной девушкой, чью привлекательность пришел оценить мужчина. А кто же я еще? Прекрасная варварка, совсем чужая, с далекой, не похожей на Гор планеты, ко встрече с этим миром совершенно не готовая. Может, горианским мужчинам интересно укрощать и приручать таких? Из землянок, рассказывала Этта, получаются превосходные рабыни. Наверно, так оно и есть.

– Как живешь, птенчик? – спросил торговец.

– Хорошо, хозяин, – ответила я.

– Варварка, – заключил он.

– О? – притворно удивилась Мелина. А ведь прекрасно знает, что я варварка!

– Открой рот, – приказал он.

Я открыла рот.

– Видишь? – Сунув пальцы мне в рот, он раскрыл его шире. – В последнем зубе, наверху слева – кусочек металла.

– Это врачи делают, – сказала Мелина.

– Ты из местности, что называют Землей?

– Да, хозяин.

– Вот видишь? – это он Мелине.

– Умная рабыня, – похвалила Мелина. Не высекли бы!

– Я Тупеллиус Миллиус Лактантиус из рода Лактантиусов, торговцев из Ара, – проговорил он, обращаясь ко мне. – Но настали тяжелые времена, и хоть мне и было тогда всего восемь, пришлось бродить с тележкой – долг, законы касты, гордость семьи и все такое прочее.

Я улыбнулась.

– Хорошая улыбка, – отметил он. – В здешних поселках меня называют Туп Поварешечник. А тебя как зовут?

– Ну, как она тебе? – вмешалась Мелина. Торговец оглядел меня:

– Для ошейника в самый раз.

Я сгорала от стыда. Любому горианину ясно – я рабыня. Вопрос лишь в цене да в том, кому мне принадлежать.

– Ну разве не хорошенькая? – настаивала Мелина.

– В городах, – ответил он, – таким несть числа. В одном Аре каждый год тысячи таких продают и покупают.

Я содрогнулась.

– Сколько дашь?

– В лучшем случае, – прикинул он, – медный тарск.

Я красивая рабыня, я знаю. Но вот того, что таких красоток на Горе тьма-тьмущая, и не подозревала. В этом мире рабыни-красавицы не в диковинку. И цена им невысока. Девушкам куда красивее меня нередко приходится довольствоваться долей кухарок в больших домах или в цепях и казенных туниках скрести по ночам полы общественных зданий.

– Так не хочешь брать? – недовольно пробурчала Мелина.

Он погладил мой бок. Я вцепилась в столб.

– А она ничего!

Внезапно, без предупреждения, он коснулся меня. Закрыв глаза, не в силах сдержаться, я вскрикнула, прижалась к столбу, судорожно обхватила его руками.

– Ага! – произнес он.

Я вздрогнула, не открывая глаз.

– Горячая, – причмокнул он. – Это хорошо. Очень хорошо.

– Очень горячая? – уточнила Мелина.

Снова эта рука! Снова, не в силах с собой совладать, я отчаянно вскрикнула.

– Очень, – рассмеялся он. – Спокойно, птенчик!

– Не надо, хозяин, пожалуйста! – взмолилась я. И тут же, вскрикнув, впилась в дерево ногтями, забилась на привязи.

– Перестань! – стонала я, – Перестань, прошу, хозяин!

Он убрал руки. Прислонившись в столбу, я дрожала от страха – а вдруг он опять начнет меня трогать? Он встал.

– Ну, очень горячая? – допытывалась Мелина.

– В шлюхи сгодится, пагу разносить.

– Прекрасно! – обрадовалась Мелина.

– Да, – добавил он, – и все же больше медного тарска дать не могу.

– Почему?

– Война, – вздохнул он, – набеги, города в упадке. Рыночные помосты просто ломятся от красоток, что раньше были свободными. И дают за них сущие гроши.

– И что, все такие же горячие, как эта?

– Да, многие. Поставь девушке на тело клеймо, посади ее на цепь, поучи немного – и через неделю она готова, горячее некуда, прямо рвется.

– Так скоро? – изумилась она.

– Да, – заверил Туп. – Возьми женщину – любую женщину, не обязательно землянку – эти-то просто созданы, чтоб быть рабынями, о них и говорить нечего, – нет, любую родом с Гора, свободную, высшей касты, будь она даже холодна как айсберг, надень на нее ошейник, вдолби ей, что она рабыня, – распалится как миленькая!

Мелина расхохоталась. Я залилась краской. Такую напраслину возводить на женщин Земли! Что ж они, не знают, что я землянка? Да нет, знают, конечно. Чешут языками и внимания не обращая на рабыню. Но все-таки – правда ли это? Может, никакой напраслины и нет?

– Надень на нее ошейник. – Он сомкнул руки у меня на горле.

Я напряглась. С его-то – горианина – силой ничего не стоит мне шею сломать – только захоти! Что я смогу сделать? Убрал ладони с горла, схватил меня за волосы. Оттянул мне голову назад.

– Вдолби ей, что она рабыня. – Запустив руки глубже в волосы, он все тянул голову назад.

Я вскрикнула. Больно! Но ровно настолько, чтоб дать понять, что он может со мной сделать, если захочет. Мужчина. Хозяин. Меня охватил невольный трепет. Убрал руки. Напрягшись всем телом, я стояла у столба. Его ладони поползли по моим бокам.

– И пожалуйста, – хмыкнул он, – распалится как миленькая! Прикоснулся – и я закричала, вгрызлась зубами в древесину, из глаз брызнули слезы.

– В шлюхи сгодится, пагу разносить, – повторила Мелина.

– Да, – кивнул Туп.

Женщины Земли просто созданы, чтоб быть рабынями? Я глотала слезы. Неужели это так? Неужели никакой напраслины?

Только бы больше не трогал!

Да, женщины Земли созданы, чтоб быть рабынями. Я – землянка. Я вцепилась в столб. Прирожденная рабыня.

– Лакомый кусочек! – Туп погладил меня по боку. Интересно, все земные женщины рождены быть рабынями?

Я, во всяком случае, точно. Другие, может, и нет. Загляни себе в душу. Спроси себя. И ответь на этот сокровеннейший из вопросов – самой себе, ни с кем не делясь, пока не свела тебя судьба с тем, кому лгать ты не сможешь, – с твоим хозяином. Может, весь секрет в биохимии. Может, женщину рабыней, а мужчину хозяином делают гормоны. Не знаю.

Лишь на Горе, рядом с мужчинами, что обладали или могли обладать мною, я по-настоящему ощутила себя женщиной. Как просто: гориане способны владеть женщиной, большинство мужчин Земли – нет. На Земле мою женственность подавляли: во-первых, мои собственные предрассудки – результат многовековой интеллектуальной и социальной патологии, и, во-вторых, общепринятые условности, под гнетом которых я выросла, следуя которым существовала – да, существовала, а не жила, – условности, согласно которым открытое проявление сексуальности – нечто неподобающее, а то и непристойное. Кто знает, что такое общественное благо? Может, чтобы процветать, обществу необходимо руководствоваться правилами, по крайней мере не противоречащими биологическим закономерностям? Общество слабых, тщедушных калек, не решающихся быть самими собой, безусловно, не может быть совершеннее того общества, где человеческие существа естественны и органичны, величественны и счастливы. Соответствие принципам – не критерий. Благополучно то общество, где благополучны люди, где они живут в гармонии с природой. Глянем правде в лицо: каких таких высот достигла земная цивилизация? Человек погряз в руинах идеологии. Возможно, придет день – и он выйдет из тьмы, сбросит оковы прошлого. И день этот будет прекрасен. Огромный, залитый солнечным светом мир развернется перед его глазами.